Поречской женской общины

В 1902 г. в журнале «С.-Петербургский Духовный вестник» появилась знаковая публикация П.Я. Яновского «Одно из современных религиозных течений в деревне»^{^[315]}, которая имеет непреходящее значение для истории монастырей С.-Петербургской епархии. Сам того не ведая, Яновский писал о зарождении женского Православного движения на Северной Гдовщине. – Оно привело к созданию здесь Св.-Покровского Поречского (Козьегорского) женского монастыря, на первом этапе существования – Поречской женской общины:

«Это религиозное движение в Д[оложско]м и Ст[таропольск]ом приходах появилось, сравнительно, недавно, лет 7 – 8 тому назад; возбудили его собственно несколько женщин, возвратившихся в родные деревни из долгого странствования по святым местам…»

В самое тяжелое для России время, в 1919 г., Общине суждено было стать монастырем, официальных сведений о котором сохранилось немного. – Обитель не успела попасть в статистику и упоминается в книгах до 1917 г. от силы один-два раза.

Так один из последних до 1917 г. епархиальных источников – «Памятные записи о церквях и приходах в уездных городах и селах Петроградской епархии. Часть I. Уезды: Гдовский, Лужский, Новоладожский и Петергофский». (Петроград. 1915) об этой общине вовсе не поминает.

Еще меньше сохранилось фотографий Общины и ее насельниц. Все они практически приведены в известной публикации К.В. Головина и Л.И. Соколовой, но качество фотографий при этом оставляет желать лучшего. К тому же авторы не приводят источник, где они взяли эти фотографии, а потому на этот счет сегодня можно делать догадки.

Между тем, ввиду исключительной сохранности храм в Козьей Горе сегодня представляет из себя уникум. Немногие церкви в России могут похвастать исконным убранством, утварью, иконостасом. В большей степени это касается храмов провинции. На Гдовщине кроме церкви в Козьей Горе сохранились от разграбления единственно храмы в Прибуже и Каменном Конце. Все остальные подверглись нашествию варваров.

Яновский как профессиональный исследователь, приводит мельчайшие подробности религиозного процесса, свидетелем которого он был. Он приводит много конкретики, вплоть до того, что указывает места собраний т.н. «богомолок», некоторые из которых стали впоследствии насельницами Поречской женской общины:

«Отличительный признак этого союза – это сильные аскетические тенденции. «Богомолки» считают себя вышедшими из Mиpa, умершими для всех мирских радостей и утех: они не только строго соблюдают установленные Церковью посты, но наблюдают вообще чрезвычайную умеренность в пище».

Церковные власти в свое время запрашивали экспертную оценку о необходимости создания бл. д. Поречье на Козьей Горе Общины, как таковой, в связи с чем настоятельница Творожковского женского монастыря в Гдовском уезде утвердительно ответила, что еще одна женская община на Гдовщине, в принципе не нужна.

П.Я. Яновскому на его статью оппонирует священник пог. Поля, Н.К. Кузнецов, по собственной инициативе патронировавший истово верующих Старопольского и Доложского приходов, описанных в очерке. Он сообщал о стремлении прихожан указанных приходов к религиозно-нравственному совершенствованию, внебогослужебных беседах, о пении ими молитв и псалмов на дому. Яновский же по этому поводу – писал:

«…когда большинство населения деревень [в т.н. «пивные» праздники] предается бесшабашному и необузданному разгулу, они [«богомолки»] собираются кучками друг у друга, или же отправляются в погост П[о]ля, к тамошнему священнику [о. Николаю (Кузнецову)], к которому они питают особенное уважение и даже благоговение».

По мнению о. Николая совместные чтения духовной литературы предохраняют верующих от вредного влияния разного рода посиделок и греховных игрищ, существовавших исстари в крестьянской среде. К сожалению, в то время, когда народ ищет истины, приходский священник зачастую остается в стороне^{^[316]}.

Рассматривая газетную коллизию, фактически – полемику между Яновским и Кузнецовым, следует обратить внимание на то, каков был вообще этот священник, крайне неординарный человек.

Судя по архивным делам, а их в ЦГИА и РГИА имеется несколько, это был истовый подвижник Православия, который был бесконечно предан вере, за что претерпел многие напасти от власть предержащих. Надо сказать, что о. Николай нередко начинал службу в 5 – 6 час. утра, а заканчивал ее – в полдень, или же далеко за полдень, чем вызывал неудовольствие некоторых прихожан.

В этом плане следует помянуть особо о его конфликте с полицейскими чинами в Полях, который кончился заведением на него в 1917 г. фактически политического дела. – Во времена т.н. «февральской революции» его в буквальном смысле обвинили в антиправительственной пропаганде ^{^[317]}.

Дело в том, что в адрес священника еще в 1893 г. пришли газеты социал-демократов, и это возбудило подозрения работников почтового отделения и урядника, который тут же сочинил на священника донос. Вследствие этого, делом о. Николая занимался следователь Св. Синода^{^[318]}.

Вот, что писал этот следователь, в отчете которого указана неблаговидная роль благочинного, которым в тот момент являлся священник Доложского пог. о. Яков (Яновский), отец автора статьи, П.Я. Яновского:

«…указывая лучшия стороны деятельности Кузнецова, как пастыря, не могу не указать и на худшия. К таковым я отношу недостаток такта в сношениях с властями и некоторые промахи служебной деятельности. Так, не охотно исполняя законныя требования полиции, он в тоже время задирает её упреками в оффициальных бумагах в бездеятельности по устроению обществ трезвости, что в связи с неумеренными с его стороны ссылками на свои связи и знакомства в Петербурге раздражает полицию до невозможности. Не так давно Кузнецов вдруг написал письмо Великому Князю Михаилу Николаевичу с предложением распространять среди солдат гвардии троицкие листки, за что и получил выговор от Владыки. Вообще, при страшном труде для Кузнецова что-либо писать, у него в тоже время есть, если можно так выразиться, некоторый зуд к писательству: то он пишет «запросы» к Становому, то «воззвание» на построение церкви /прилагаемое при сем/, то, наконец, целое сочинение «объяснение Литургии», не прошедшее, по его словам, в цензуре. К служебным промахам я должен отнести: 1) дозволение им в один из праздников, за богослужением, прочитать поучение, с аналоя, поставленного на амвон, одному крестьянину; по его словам /отзыв на мое имя/ сделал это он по следующему поводу: враги его стали говорить, что он только для вида держит книгу, а говорит от себя. Чтобы доказать несправедливость этого обвинения он и велел одному из певчих прочитать по книге тоже самое поучение, которое было произнесено им в предшествующий праздник. При этом крестьянин, от смущения, держал себя так не прилично, что вызвало замечание от одного из крестьян. О случае этом, именно как о промахе своем, Кузнецов говорил Его Превосходительству Владимиру Карловичу и Преосвященному Никандру (на полях комментарий – «Неправда!»). 2) дозволение своему сыну, ученику II-го класса здешней Семинарии говорить поучения в церкви, о чем так же донесено Преосвященному Никандру (на полях – «Неправда!»). 3) Дозволение своим прихожанам устроять без его присутствия духовно-нравственныя беседы. По-видимому, он даже и не представляет себе опасности подобных собраний, так как говорил мне: «вот у сапожника Василия Федорова прежде был разгульный дом, в который войти было страшно, а теперь там собираются для чтения Св. Писания и духовной беседы, (непон.) что мне и ходить туда не к чему». Между тем полиция прямо указывает, что такия сборища могут посеять какое-нибудь сектанство, с каковым опасением едва ли можно не согласиться, особенно, если предположить, что на такую беседу случайно попадет один из деятелей пашковщины, или других сект. 4) Позволение себе практиковать нечто в роде публичной епитимии. Так, одну крестьянскую девицу Прасковью Евсееву, живущую в блудной связи с бывшим Становым Приставом, он свел с клироса, где она стояла в числе почетных лиц, и собственноручно отвел ко входным дверям, восклицая при этом, по словам Евсеевой, громко на всю церковь: «это блудница», «это блудница». По объяснению священника, Евсеева после этого на него не сердилась, нынешний пост говела в его церкви и совершенно раскаялась. Но Евсеева, допрошенная на станции Поля, показала, что она была очень оскорблена священником, ходила в стан жаловаться и, хотя священник, у нее просил прощения и даже «руки целовал», /факт этот подтвердил мне и Польской станционный смотритель, как очевидец/, но она говела у него по необходимости: другая церковь далеко. Таким образом, к одному промаху – выводу Евсеевой из церкви Кузнецов прибавил и другой – прошение у нее прощения с неуместным унижением своего сана. Наконец, 5, – неуместное, по моему мнению, заявление Кузнецова о чудесах, яко бы проявляющихся в его храме, по его молитве. Он от души разсказывает о количестве таких чудес и, по его словам, даже покушался обнародывать их в «Церковных Ведомостях», но был отклонен О. Смирновым. Этот пункт, по моему мнению, дает полиции основание видеть в Кузнецове не безкорыстное стремление подражать достопочтенному Отцу Иоанну Сергиеву.

…

Я разсмотрел по пунктам все обвинения, выставляемыя светскими властями [пог. Полей], против священника Кузнецова, и смею думать, что не одному мне должно казаться, что обвинения эти основываются главным образом на враждебных отношениях к священнику некоторых лиц в местности. К таким лицам, как уже видно из изложеннаго, должны быть отнесены: псаломщик, естественно недовольный священником за попытки прекратить его пьяное, безпечальное до ныне житие, церковный староста, человек грубый, малограмотный и, наш богатый мужик, самовольный, почти не бывающий в церкви и уже давно не угодный всем прихожанам, но тем не менее поддерживаемый местным и.д. благочиннаго, несколько лиц и особенно некий Епимов, не довольные священником за публичное осуждение и освещение тех пороков, которыми они страдают, хотя священник, как уже сказано, не называет их в своих проповедях, урядник, не переносящий холоднаго отношения к нему священника /«у других попов я первый гость, а у этого – стой в передней»/ и кроме того имеющий личное на него неудовольствие по упомянутому делу о некрещении у него священником ребенка и Становой Пристав. Что бы объяснить отношения этого последняго к Кузнецову, мне приходится говорить еще об одном лице, также несомненно враждебном Кузнецову, именно об исправляющем должность местнаго благочиннаго священнике Яновском. По объяснению Кузнецова, с поступления его в приход он стал замечать неправильныя отношения к нему Яновскаго и вскоре узнал, что тот сердится на него за то, что отбил место у его, благочиннаго, родственника. Что слова Кузнецова о неправильности отношения к нему Яновскаго не без основания, можно видеть из представленных им мне, при сем прилагаемых образцов деловой переписки Яновскаго с Кузнецовым: все эти клочки и обрывки, без всяких адресов и обращений, без числовых дат и №№ представляют верх безобразия, неуважения к собрату и халатности. Но особенно резко выразилась вражда Яновскаго к Кузнецову в следующем в следующем факте: покойный Митрополит Исидор, оставив в Июне истекшаго года, по ходатайству прихожан, Кузнецова при Никольщинской церкви, поставил его под надзор благочиннаго. Как же осуществил это распоряжение Яновский?! Он оффициальным отношением просил Становаго Пристава наблюдать за Кузнецовым, т.е. отдал его под надзор полиции! Правда, Пристав объяснил мне, что он не исполнил просьбы Яновскаго о надзоре за Кузнецовым; но можно думать, что не исполнив этой просьбы оффициально, он принялся исполнять её по известной всем дружбе своей с Яновским. По крайней мере, Кузнецов жаловался мне, что урядник буквально не шел от его дома, а сам урядник признавалсяимне, что подслушивал по вечерам под окнами священника. Наконец, что надзор за священником со стороны полиции все таки был, можно видеть из того, что рапорты и протоколы урядника начинаются фразой: «в исполнение распоряжения Вашего Высокоблагородия». Впрочем, сдучай обращения Яновскаго к светской власти, без всякой надобности, не единичный: например, ему было поручено освидетельствовать и оценить материалы, купленные и собранные Кузнецовым на построение храма, и это поручение было исполнено им также с приглашением урядника и Пристава! Такое отношение ближайшаго Начальника к Кузнецову унижало его в глазах полиции и давало ей право не стесняться с ним. В заключение, для характеристики благочиннаго, я должен указать тот факт, что Яновский не дал мне никакого отзыва на предложенные ему мною в оффициальном отношении вопросы и тем замедлил мою работу»^{^[319]}.

Вследствие продолжавшегося многие годы конфликта, во времена т.н. «Временного правительства» уже в 1917 г. Кузнецов покинул пог. Поля, и переехал с семьей в Сарапул, где его сын занимал ответственный пост в церковной иерархии.

Умер о. Николай в 1932 г. и был похоронен в Сарапуле^{^[320]}. Сын же его, о. Алексий (Кузнецов), основатель Ижевской епархии, был арестован и расстрелян в 1938 г. – Местоположение его могилы не известно.