Посвящается Читателю-Другу 10 страница

Таким образом, с отменой Акта о разрешении в Англии каж­дый получил возможность печатать, что угодно. Единственным по существу ограничением были законы о пасквиле. Крайняя неопре­деленность понятия о пасквиле открывала широкий простор для произвола. К этому присоединялось еще то, что присяжные разре­шали только вопрос о факте преступления и не имели права ка­саться вопроса о виновности обвиняемого. При таких полномочиях присяжных по делам печати в сущности действовали одни корон­ные судьи, которые к тому же не пользовались независимым по­ложением. Кроме этого, устанавливая самый факт напечатания того или другого произведения, суд не предоставлял обвиняемому права доказывать правильность и справедливость опубликованного им.

Около ста лет соединенные усилия лучших юристов и выдаю­щихся политических деятелей направлялись на выяснение поня­тия о пасквиле и на расширение прав присяжных и обвиняемого. Судьи, которые при Реставрации вели процессы по делам печати, держались точки зрения знаменитой Звездной Палаты. Более чем в течение столетия оставался в силе принцип, что присяжные решают один вопрос факта. Революция смягчила процессы по де­лам печати, но не дала никаких юридических основ для нового порядка. Например, в громком процессе по поводу «Писем из Га­аги» (1731), в которых делались нападки на правительство за дого­вор с Испанией, защитники старались указывать на формальные недостатки обвинительного приговора и совсем игнорировали цель сочинения. На эту сторону вопроса обратили внимание позднее. Так, в 1752 г. Нижняя Палата, считая себя оскорбленной неким Александром Мурреем, постановила заключить его в тюрьму. Овен ¹² в одном летучем издании осудил решение палаты. За это он был привлечен к ответственности, как за пасквиль. Защитник Овена обратил внимание присяжных на то, что произведение не заклю­чает в себе ни лжи, ни злонамеренности. Судья, конечно, напомнил присяжным, что они должны высказаться только по поводу факта опубликования, но они вынесли оправдательный приговор. Вскоре последовал другой инцидент. Это процесс 1763 г. против члена Нижней Палаты Джона Уилькза. На поверхность политичес­кой жизни Англии Уилькза выбросило реакционным течением, начавшимся при Георге III (1760—1820). Первые представители ган­новерского дома не вмешивались в управление страной и полага­лись во всем на парламент и ответственных министров. При Георге III стали оживать традиции Стюартов. На защиту прав народа тогда поднялась печать. Выдающееся место среди деятелей прессы этого рода нужно отвести Джону Уилькзу. На литератур­ном поприще он выдвинулся с газетой «North Briton». В 45-м номе­ре своей газеты Уилькз выступил с разбором тронной речи коро­ля, причем прямо обвинял его в лживости и недобросовестности. Король и министры рассвирепели, прочитав статью Уилькза. Не­медленно статс-секретарь отдал приказ об арестовании издателя, типографщика и редактора газеты. Уилькз был арестован и заклю­чен в Тауэр, но при этом в пылу мести государственный секретарь забыл, что Уилькз пользовался правом личной неприкосновенно­сти, как член парламента; во-вторых же, Уилькз не мог быть аре­стован без соблюдения формальностей, а в приказе об его аресте не были указаны ни его имя, ни инкриминируемое преступление. Друзья Уилькза потребовали от судьи, чтобы был решен общий вопрос о законности его арестования. Вследствие указанных выше нарушений формальностей, судья постановил об освобождении Уилькза. Получив свободу, он предъявил к правительству иск за незаконное арестование, и правительству пришлось ему вместе с другими лицами уплатить около 1 миллиона рублей ¹³. Раздражен­ное новым поражением, правительство добилось исключения Уиль­кза из парламента и предания его суду по законам о пасквиле. После целого ряда бурных событий Уилькз был обвинен на основании факта опубликования и приговорен к 22-месячному тюремному зак­лючению и к уплате 1000 фунтов.

Следующий литературный процесс, имеющий принципиаль­ное значение, связан с именем некоего Юниуса. В 1769 г. в журнале «The Public Advertiser» ¹⁴ стали появляться письма неизвестного автора Юниуса, в которых с замечательным талантом и знанием дела автор нападал на государственные учреждения, обществен­ных деятелей, частных лиц, а в письме 19 декабря даже на короля лично. Обращаясь к королю, Юниус писал: «Несчастье всей вашей жизни и первоначальная причина всех упреков, делаемых вашему правительству, и бедствий, которые его постигли, заключается в том, что раньше вы никогда не слышали голоса правды, прежде чем не услышали его в жалобах вашего народа. Однако еще не по­здно исправить ошибки вашего воспитания». Останавливаясь на склонности Георга III к абсолютизму, Юниус писал: «Имя Стю­артов возбуждает в нас только презрение: но, вооруженные мо­наршей властью, принципы их становятся для нас страшны. Госу­дарь, подражающий поступкам Стюартов, должен быть предуп­режден их примером. И, гордясь основательностью своих прав на корону, не должен забывать, что как одна революция доставила ему эту корону, так другая может ее отнять». О политической сво­боде Юниус высказывался в следующих резких положениях: «Тя­гости народа увеличиваются вследствие обид, которые ему прихо­дится терпеть. Его жалобы не только оставляются без внимания, но и устраняются властью; и все то, против чего восстает народ, пользуется решительной поддержкой короля. В такую минуту ни один честный человек не должен молчать или оставаться пассив­ным. Как бы ни разделяли нас положение и богатство, все же мы все равны, когда дело касается прав свободы. И потому, что мы англичане, самый последний из нас столько же заинтересован в законах и конституции страны, сколько наиблагороднейший лорд, и также готов защищать их всеми имеющимися у него в распоря­жении средствами, душой сочувствуя этому делу, разумом руко­водя защитой или же руками содействуя ей. Это общее дело, в котором мы все заинтересованы и все должны принимать участие. Человек, бросающий это дело в минуту тревожного кризиса, — враг своего отечества, и — что я считаю бесконечно менее важ­ным — изменник своему королю. Подданный, действительно пре­данный главе государства, никогда не посоветует королю произ­вольных мероприятий и никогда не подчинится этим мероприяти­ям». По мнению Юниуса, положение нации естественным образом приводит к обсуждению положения короля. И вот, касаясь поло­жения последнего, он высказывает такие глубокие замечания: «К поведению короля нельзя применять обычных правил. Его по­ложение исключительное. Существуют ошибки, которые ему дела­ют честь, и добродетели, которые для него постыдны. Бесцветная индифферентность характера не может быть названа ни доброде­телью, ни пороком сама по себе, но она обеспечивает подчинение короля лицам, которых он уважает по привычке, и делает из него опасное орудие честолюбивых замыслов этих лиц. Отделенный от всего остального мира с самого детства, наставляемый известного рода людьми в известного рода понятиях, король не может от­крыть своего сердца для новых связей и своего ума для лучшего учения. Такого рода характер представляет самую удобную почву для проведения в политику и религию упрямого ханжества, кото­рое начинается принесением в жертву разума и кончается возведе­нием королевского мученика на эшафот».

Письма Юниуса доставили «Народному листку» небывалый ус­пех, и вместе с тем его издателю Вудфоллу Старшему случай фи­гурировать перед судом в качестве ответчика. Мэнсфильд, главный уголовный судья королевства, обращаясь по этому делу к присяж­ным заседателям, сказал им, что они должны игнорировать указа­ния защиты на отсутствие у обвиняемого злого умысла и преступ­ного намерения. Присяжные совещались целый день и в своем при­говоре объявили: «Виновен только в напечатании и опубликовании». Но так как они должны были решить «виновен» или «не виновен», то приговор их был кассирован и было назначено новое разбира­тельство. При вторичном разбирательстве, в пространном напут­ствии Мэнсфильд сказал присяжным, что они должны постано­вить: «не виновен», если у них есть сомнения относительно факта опубликования или адресования письма к королю и правительству. Присяжные ни в том, ни в другом не сомневались, но в своем вердикте они написали: «не виновен». Этот приговор поднял бурю. На лорда Мэнсфильда посыпались обвинения со стороны Питта Старшего. В Нижнюю Палату было внесено предложение назна­чить комиссию для исследования вопроса об управлении уголов­ной юстицией, особенно же по вопросам о свободе печати и полномочий присяжных. В следующем году был внесен Додесвелем проект закона о предоставлении присяжным по преступлениям печати права обсуждать все обстоятельства дела: факт опубликова­ния, справедливость опубликованного, намерение публикующего и т.д. Проекты были отвергнуты палатами. Что же касается практи­ки, то она сильно колебалась. Так, в 1783 г. по делу декана ¹⁵ S. Asaph судья Буллер разъяснил, чтобы присяжные имели в виду при об­суждении только факт опубликования, а в 1789 г. по делу Стокдаля другой судья, лорд Кенион, предоставил высказаться по всей со­вокупности обстоятельств. В таком неопределенном положении вопрос не мог оставаться продолжительное время.

В мае 1791 г. Фокс возобновил проект Додесвеля и почти без всякого противодействия провел его в Палате Общин. Билль перешел в Верхнюю Палату. Там он был встречен критикой самых вы­дающихся правоведов и после первого обсуждения был отвергнут. Но уже в следующем году проект был принят обеими палатами и стал законом под именем «Фоксова акта». Итак, в силу этого ста­тута, за присяжными было, наконец, признано право во всех уго­ловных процессах о пасквиле (libel) ¹⁶ постановлять решение, входя в обсуждение вопроса о виновности.

Переходя к XIX столетию, следует еще упомянуть об акте о литературной собственности, изданном в 1709 г. и отмененном лишь актом 1843 г. при королеве Виктории. В силу этого акта, автор вся­кого сочинения, изданного до 10 апреля 1710 г., имел право на исключительное издание своего произведения в течение 21 года. Издавшие свои произведения после указанного времени сохраня­ли за собой авторские права в течение 14 лет. При нарушении ли­тературной собственности виновные уплачивали штраф в пенни с каждой печатной страницы издания и сверх того у них конфиско­вались все найденные экземпляры. Все литературные права долж­ны были записываться в реестры Компании типографщиков. С це­лью обеспечить публику от чрезмерных притязаний литературных собственников, архиепископу Кентерберийскому, лорду канцле­ру и некоторым другим высшим сановникам предоставлялось ус­танавливать цены на книги по их собственному усмотрению, если поступали жалобы на высокую цену, назначенную книгопродав­цами. Наконец, девять экземпляров всякой выпускаемой книги должны были представляться в книжную регистратуру (Stationers Hall) для пополнения библиотек: королевской, оксфордского и кембриджского университетов, библиотек шотландских универси­тетов, библиотеки Сионской коллегии в Лондоне и библиотеки адвокатов в Эдинбурге.

В связи с народными движениями начала XIX столетия в 1819 г. были изданы «шесть актов», один из которых относился к пре­ступлениям печати. Этим актом давалось определение бунтовщического пасквиля, как произведения, имеющего целью «возбудить неуважение или ненависть к королю, правительству и конститу­ции или к одной из палат парламента, или подстрекнуть поддан­ных к покушению на изменение какого-либо законно существую­щего учреждения в церкви или государстве средствами иными, чем законом допускаемые». Этот же акт предоставил судьям право конфисковать у собственника все экземпляры сочинения, признан­ного бунтовщическим. Со времени парламентской реформы 1832 г. преследования за бунтовщический пасквиль прекратились. По за­кону 1839 г. было установлено, чтобы на каждой книге или газете было обозначено имя издателя. Но самым выдающимся законом о печати королевы Виктории является «Акт лорда Кемпбелля» 1843 г. Как известно, Фоксов акт дал присяжным возможность входить в вопрос о виновности, но не обеспечил за обвиняемыми права ссы­латься на справедливость опубликованного (exceptio veritatis) ¹⁷. Лорду Кемпбеллю удалось провести акт, по которому обвиняемый в опуб­ликовании каких-либо порочащих частное лицо сведений мог до­казывать в свое оправдание, что инкриминируемые ему сведения верны и опубликованы ради общественной пользы. Кроме того, этим же актом под угрозой трехлетнего тюремного заключения воспре­щен шантаж в печати; под страхом двух лет тюрьмы — умышлен­ное опубликование в печати заведомо ложного и под угрозой годового тюремного заключения — опубликование ложных известий, но без уверенности в их ложности. По акту 1857 г. судьям предос­тавлено арестовывать порнографические книги и картины.

По закону 1869 г., касающемуся газет, типографий и кабине­тов для чтения, сохранены одни лишь полицейские ограничения, необходимые для обеспечения возможности судебного преследо­вания, а именно: типографщики обязаны в течение шести меся­цев сообщать, по требованию мирового судьи, имя и адрес заказ­чика, а также обозначать свое имя и местожительство на первом и последнем листе каждого печатного произведения. Этим же зако­ном упразднена система залогов для периодических изданий. Актом 1881 г. установлено общедоступное центральное бюро справок, в котором регистрируются все газеты Англии с точным указанием их редакторов, издателей и т.д. Кроме того, в корреспонденциях о публичных сборищах разрешено помещать сведения, оглашенные на законных собраниях и митингах, и только те, которые затраги­вают общественные интересы. По дополнительному закону 1888 г. воспрещены в отчетах о судебных процессах сведения богохульно­го и безнравственного характера, хотя бы эти сведения и были оглашены во время судоговорения. Кроме того, дополнительным актом ограничено право возбуждения уголовных преследований против собственников газет, а именно: требуется для возбуждения преследования предварительное разрешение на это от одного из судей Высшего Суда. Указанное ограничение уголовного пресле­дования допущено с целью поощрения гражданского иска за оби­ду в печати. Акт 1889 г. о неблагопристойных объявлениях воспре­тил выставление в магазинах неприличных изображений, вывесок и объявлений, а также публикации о лечении половых болезней.

По английскому праву, все преступления против чести распа­даются на две категории: на устное шельмование (slander) ¹⁸ и пись­менное шельмование (libel). Потерпевший от письменного шель­мования, или ляйбля, может добиваться наказания виновного в гражданском порядке, в уголовном, в следственном и одновре­менно может возбудить уголовное обвинение и гражданский иск. По замечанию Оджерса, самому жалобщику предоставлено на выбор, отыскивать ли покрытие убытков от клеветы или домо­гаться наказания клеветника. Но в настоящее время (акт 1888 г.) большинство дел о ляйбле направляется в гражданском порядке. Они подлежат исключительно компетенции Высшего Суда с при­сяжными и лишь с согласия сторон или по распоряжению Высше­го Суда допускается перенесение дела в Гражданский Суд граф­ства. Участие присяжных в делах этого рода чисто факультативное: если ни одна из заинтересованных сторон не просит о назначении присяжных, то дело разбирается единолично судьей. Гражданская ответственность за шельмование падает на всех лиц, причастных к напечатанию и распространению инкриминируемой статьи, на­чиная от издателя газеты и кончая разносчиком ее. При этом вла­делец газеты признается ответственным даже за ошибку корректора.

Основным принципом английского права считается возмож­ность оглашения всего объективно правильного. Если же кто-либо опубликовывает сведения, порочащие кого-либо, то безусловная безответственность имеет место, когда опорочение произошло во время парламентской речи, в речах судьи, адвоката и свидетелей по делу, в сообщениях военных и морских властей и высших пра­вительственных чиновников по делам их ведомств. При наличнос­ти добросовестности, беспристрастия и сдержанности, а также при отсутствии умышленного преувеличения допускается еще неко­торая неточность сведений, сообщаемых частными лицами при обсуждении вопросов общественной важности и мероприятий пра­вительства; при аттестации прислуги и арендаторов; при конфи­денциальных сообщениях между супругами, адвокатами, клиента­ми, врачами и т.д.; при обмене сведениями между кредиторами одного должника, учителей одной школы, служащих в одном уч­реждении и т.д. По общему правилу, тяжесть доказательства истинности опубликованного падает на обвиняемого. Жалобщик же обязан доказать наличность умысла со стороны клеветника. Налич­ность общественного интереса в опубликованном материале оп­ределяется исключительно судьей, а размер убытков — присяжны­ми. Убытки назначаются по действительному подсчету, если, по об­стоятельствам дела, таковой подсчет возможен; исключительно с целью формального удовлетворения истца, по нравственным сооб­ражениям не заслуживающего судебной защиты, при этом назна­чаемое вознаграждение определяется в одну копейку ¹⁹; наконец, иногда к убыткам в скрытом виде присоединяется штрафная сумма.

Преступления печати против порядка управления и религии также разрешаются с точки зрения ляйбля. При обсуждении воп­росов христианства возможно даже отрицание последнего, но тре­буется это делать «в приличной и серьезной форме». Особа короля почитается священной, и в печати не дозволяются никакие небла­гоприятные суждения о нем: во всех его промахах, по английской теории, виновны министры; вину же последних должно обсуждать в приличной и сдержанной форме, без преувеличений и неосновательного приписывания государственным деятелям корыстных побуждений. В критике судебного строя «не должно заключаться побочного дурного умысла, нечестивых мотивов».

С какой удивительной щепетильностью оберегается английским правом честь каждого гражданина, видно из той строгости, с кото­рой английские судьи преследуют возведение отдельных фактов из жизни данного лица в общую его характеристику. Так, по законам о ляйбле карается тот, кто назовет пьяницей раз осужденного за пьянство; кто назовет грубым врача или адвоката, однажды обо­шедшегося грубо со своим клиентом; кто назовет недобросовест­ным клеветником человека, однажды осужденного за клевету, и т.д.

Итак, все законодательство о печати в Англии есть не что иное, как применение к отдельным случаям понятия о ляйбле. Что же такое ляйбль, о котором еще Питт Старший сказал: «Что касается меня, то я никогда не мог понять, в чем состоит ляйбль». Действи­тельно, ни в одном законе не дается определения ляйбля, а вся судебная практика держится многочисленными судебными преце­дентами, решениями судебных мест, начиная с XV—XVI столетий. Знаменитый юрист XVIII столетия Блэкстон в своих комментари­ях на английские законы о праве публикования высказался, что «каждый англичанин имеет бесспорное право сообщать публике, что ему угодно; но когда он сдает в печать что-либо неприличное, вредное или противозаконное, то последствия своей дерзости он должен приписать себе самому». Президент высшего уголовного суда лорд Элленбруг по поводу одного процесса в 1804 г. заметил: «Должно быть наказуемо всякое опубликование, целью которого было возбуждение неудовольствия народа, причем все равно, посредством ли клеветы или карикатуры оно внедряет неуважение к авторитетам, поставленным правительством». По замечанию одного судьи-практика того же времени, преступление ляйбля заключается «в опубликовании написанного, напечатанного или нарисованного произведения, целью которого служит нарушение общественного мира, причем уничижается правительство или подданные побужда­ются к восстанию». «Будет пасквилем, — пишет современный нам выдающийся английский государствовед Дайси, — распространять о ком-нибудь слухи с целью повредить его интересам или репутации. Всякий, кто прямо или косвенно способствует распространению такого слуха, распространяет или, выражаясь технически, публику­ет пасквиль, и против него можно начать иск об убытках. Лицо, произнесшее клевету и позволившее распространять ее письменно, лицо, написавшее ее, издатель, выпускающий книги для продажи, лицо, которое ее печатает, продавец, распространяющий паск­виль, — все виновны в его распространении, и каждый из них в отдельности может подвергнуться преследованию. Так как суть пре­ступления заключается в распространении (курсив наш) пасквиля, а не в том, что он был написан, то всякий, кто, прочитав паск­виль, пошлет его своему другу, будет участником преступления; даже всякий, кто прочитает пасквиль вслух, зная, что он читает, может также быть подвергнут судебному преследованию».

Таким образом, по заключению Дайси, в Англии «свобода слова есть не более, как право говорить и писать только то, что присяж­ные, какие-нибудь двенадцать лавочников, сочтут удобным». И дей­ствительно, при отсутствии чрезвычайных судов по делам печати или каких-либо административных репрессий, при широком пра­ве присяжных исследовать инкриминируемое произведение, гос­подами положения становятся «какие-нибудь двенадцать лавочни­ков», в вердикте которых всегда слышится свежий голос страны и биение народной совести.

Нельзя не упомянуть еще о второстепенных ограничениях пе­чати, когда-то практиковавшихся в Англии. К числу наиболее ран­них ограничений этого рода нужно отнести штемпельный сбор, установленный в 1712 г. с целью подавить развитие дешевой прес­сы. Первоначально штемпельный сбор был определен в размере ¹/₂ пенни с листа и пенни с ¹/₂листа. В 1820 г. сбор был распростра­нен на брошюры и все мелкие издания объемом не более двух печатных листов, или стоимостью не дороже шести пенсов за экземпляр. С течением времени после многократных повышений раз­мер налога был доведен до 4 пенсов с каждого номера и экземпля­ра газеты. Налог должен был оставаться в силе в течение 32 лет, но в действительности он просуществовал до 1855 г. Вследствие того что появлялось множество изданий, не оплаченных сбором, в 1743 г. было постановлено привлекать к ответственности за торговлю про­изведениями, неоплаченными штемпельным сбором, причем ви­новным угрожало тюремное заключение до 3 месяцев и штраф в 20 шиллингов. Наибольшее количество неоплаченных изданий стало появляться во время агитации за парламентскую реформу 1832 г. В промежуток времени с 1831 по 1835 г. состоялось около 500 при­говоров, присуждавших к тюремному заключению за нарушение закона о штемпельном сборе; но спрос на дешевые издания был так велик, что в 1836 г. пришлось понизить штемпельный сбор до одного пенни, а спустя 19 лет отказаться от него окончательно.

Одновременно со штемпельным сбором был установлен налог на объявления в газетах, причем за каждое из них взыскивался один шиллинг. В 1804 г. размер налога был доведен до 3¹/₂ шиллин­гов с каждого объявления, и после некоторого понижения налог был совершенно отменен в 1853 г.

Под влиянием французской революции для периодических из­даний был установлен в 1798 г, залог в размере до 400 фунтов стер­лингов. В 1820 г. система залогов была распространена на издание брошюр и других произведений не свыше 2 печатных листов. Систе­ма залогов продержалась до 1869 г. Немаловажным препятствием на пути развития дешевой периодической прессы служил налог на бу­магу, отмененный в 1861 г. по настоянию Гладстона. Одновременно с установлением залогов издатель каждой новой газеты был обязан подавать предварительное письменное заявление, с обозначением точного заглавия издания, местожительства и имени, своего соб­ственного и типографщика. За каждый просроченный день в подаче заявления угрожал штраф в 50 фунтов. Далее, под угрозой 100 фун­тов штрафа требовалось за собственноручной подписью типографщика и издателя представлять каждый выходящий номер должност­ному лицу, заведующему штемпельным сбором. На каждом номере издания непременно должны были обозначаться имя и адрес типог­рафщика и издателя, а также место и время выпуска издания в свет. В следующем году, «вследствие многочисленности противорелигиозных, изменнических и призывающих к возмущению изданий», был издан закон относительно обязательной регистрации всякого рода типолитографских заведений, а также издатели были обязаны в течение 6 месяцев хранить у себя по крайней мере один экземпляр отпечатанного произведения с адресом автора или заказчика.

В настоящее время единственным пережитком прежних поли­цейских ограничений прессы является театральный акт 1843 г., в силу которого главный министр двора, заведываюший всеми те­атрами Англии, имеет право воспретить исполнение театральной пьесы, «для ограждения добрых обычаев, нравственности и об­щественного порядка». Впрочем, это архаическое полномочие ми­нистр дает почувствовать весьма редко. О быстром развитии пери­одической печати в Англии (с Уэльсом) можно судить по тому, например, что с 1868 г., со времени исчезновения последнего полицейского ограничения, по 1901 г. число периодических изда­ний возросло с 797 до 2055 названий. Свободная печать пользуется огромным влиянием. Выдающимся деятелям печати английские университеты присуждают высшие ученые степени, а правитель­ство их награждает почетными титулами. Этот последний обычай был введен в практику лордом Сольсбери в 1885 г. Того же обычая держался Гладстон в 1893 г. Обыкновенно издателям дается по­томственный титул барона, а редакторам — личное достоинство рыцаря.

IV. Россия

Зачатки просвещения, письменность и книгопечатание, роль церкви, возникновение светской цензуры, первые узаконения; печать при Екатерине II и Павле I; цензурные уставы 1804, 1826 и 1828 гг.; европейские события и русская действительность

Письменность проникла в Россию вместе с христианством. В те­чение многих веков она была орудием религиозного образования в тесном смысле слова. Обиходно религиозные сочинения расходи­лись в России в рукописных списках, над которыми работали как светские, так и духовные лица. Первые указания на переписчиков книг в России относятся к XI в. Можно думать, что около этого же времени появились писцы, работавшие на заказ. Так, Остромирово Евангелие 1057 г. было написано диаконом по заказу посадника Остромира; Святославов Сборник 1073 г. написан диаконом по за­казу Великого Князя Святослава; Мстиславово Евангелие написа­но поповым сыном по заказу Великого Князя Мстислава. В период времени от XV столетия до конца XVII в. переписывание книг ста­новится весьма распространенным занятием, и переписчики по­являются «по многим градом».

Сохранились многочисленные указания на то, что над списы­ванием одной и той же книги нередко работало по нескольку че­ловек, которые или писали один за другим, или разделяли ориги­нал и писали одновременно. В старинных рукописях находится не­малое число обращений переписчиков к читателю, в которых они просят читателя исправлять текст и не проклинать за описки. Так, в Остромировом Евангелии читаем: «Не мозете кляти, но исправльше, почитайте»; в записи Евангелия писца Явила приписано: «а кде я буду помялуся (ошибся), чтите исправливаюче Бога деля, благо­словите, а не кленете»; в записи Паремейника переписчик про­сит: «чтете исправлеваюче, не кльнуще Бога деля, чи кде детина помял». Иногда переписчики находили нужным указать на вероят­ную причину ошибок и писали, например: «Аще... кде переступим или в глаголании с другом или в дремании». Как бы то ни было, но чем более переписка книг становилась делом ремесленников, тем ниже падало внутреннее достоинство списков, в смысле вер­ности оригиналам. С течением времени появилось такое количе­ство искаженных списков, что Стоглавый Собор должен был по­становить: «Святые книги должно списывать с добрых переводов, да справлять; так как воспрещается вносить в церковь неисправ­ные книги, то переписчик таких книг подвергается великому зап­рещению, покупающий не может пользоваться такими книгами, а продающий лишается самих книг, которые отбираются, справля­ются и отдаются в церкви, бедные книгами». Собор просил царя «запретить великим запрещением во всех городах, чтобы христиа­не не читали и не держали у себя книг богомерзких или еретичес­ких». Духовные власти неоднократно издавали «правила о книгах, их же подобает чести и внимати и их же ни внимати ни чести не подобает». Появились, таким образом, «отреченные книги», нечто вроде западноевропейских индексов.

Старинные книги ценились очень дорого; их ставили наравне с Драгоценными металлами, дорогими тканями и т.д. Книгопечата­ние поэтому было истинным благодеянием, но по невежеству его не сумели оценить в России. Первая типография возникла в Москве по повелению Иоанна IV, и в 1564 г. была выпущена первая печатная книга «Апостол». Из послесловия к этому изданию узна­ем, между прочим, что типография была заведена в Москве, что­бы «впредь св. книги изложилися праведне». В 1565 г. был отпечатан «Часовник». Но вскоре типография была сожжена народом, обви­нившим первых типографщиков Федорова и Тимофеева в ереси. Типографщики спаслись бегством в Литву. В 1568 г. возобновлен­ный печатный двор выпустил «Псалтирь учебную». С восшествием на престол Михаила Федоровича книгопечатание стало на твер­дую почву. В XVII столетии появились типографии в монастырях: Купенском и Иверском. К этому же времени относятся и первые проявления книгоборства. Так, в 1627 г. последовал указ, чтобы «впредь никто никаких книг литовские печати и письменных ли­товских не покупали, а кто учнет литовские книги какие-нибудь покупати, тем быть от царя в великом градском наказании, а от патриарха в проклятии». В 1633 г., по распоряжению патриарха Фи­ларета, у церквей и монастырей был отобран церковный устав, напечатанный в 1610 г., и прислан в Москву для сожжения, вслед­ствие того что устав печатал «вор, бражник, чернец Логин... и многие в тех уставах напечатаны не по апостольскому и не по оте­ческому преданию, своим самовольством». Мы уже не говорим об известной цензорской деятельности патриарха Никона в полови­не XVII в. или Максима Грека за 100 лет до этого. К половине же XVII столетия относятся зачатки своего рода политической цензу­ры. В одной из варшавских договорных статей 1650 г. было поста­новлено, чтобы «ни в Польше против царя и бояр, ни в России против короля и панов — рады не являлось в печати ничего, что противно их чести».