Посвящается Читателю-Другу 11 страница

Светский контроль за печатным делом в форме предваритель­ной цензуры начинается лишь с XVIII столетия. В 1720 г., 5 октября на имя Черниговской Свято-Троицкой-Ильинской и Киево-Печерской типографий был послан следующий указ: «Великому го­сударю, его царскому величеству известно учинилось, что в Киев­ской и Черниговской типографиях, в печатных книгах печатают несогласно с великороссийскими печатями, которые со многою противностью Восточной церкви... Того ради его царское величе­ство указал именоваться Киево-Печерскому и Черниговскому мо­настырям во всех книгах Ставропигиею Всероссийских патриар­хов, а не Константинопольских, а вновь книг никаких, кроме цер­ковных прежних издании, не печатать. А и оные церковныя старыя книги, для совершенного согласия с великороссийскими, с таки­ми ж церковными книгами справлять прежде печати с теми вели­короссийскими печатями, дабы никакой розни и особого наречия во оных не было. А других никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявя об оных духовной коллегии и не взяв от оной позволения, в тех монастырях не печатать, дабы не могло в таких книгах никакой в церкви Восточной противности и с великорос­сийской печатью несогласия произойти».

В регламенте Духовной Коллегии от 25 января 1721 г. встреча­ются неоднократные указания по делам печати и опубликования. Так, на Коллегию возлагалось: «Смотреть историй святых, не суть ли некоторыя от них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или христианскому православному учению противныя или бездельныя и смеху достойныя повести. И таковые повести обли­чить и запрещению предать с объявлением лжи во оных обретаемой». В этом же памятнике мы встречаем попытку ограждения чести от­дельных лиц, а именно: проповедникам вменяется в обязанность «о грехах во обществе говорить, а не именовать кого, разве был бы публикован от всей церкве. Но и когда пронесется о некоем лице недобрый некий слух, о сем или оном именно грехе, и тогда про­поведник должен о таковом грехе молчать на слове. Ибо если вспо­мянет грех той, хотя бы и не воспоминал лица именно; обаче помыслит народ, что на оное лицо гром той есть. И тако оному умножится печаль... Что же из того пользы?». Далее цензорские обязанности Духовной Коллегии устанавливались следующим по­становлением: «А кто о чем богословское письмо сочинит, и тое б не печатать, но первые презентовать в коллегиум; а коллегиум рас­смотреть должно, нет ли каковаго в письме оном погрешения, учению православному противнаго».

В том же году 20 марта состоялся указ «О непродаже листов разных изображений, служебников и канонов, изданных без доз­воления Синода, и об отбирании оных в церковный приказ». Все эти изделия были конфискованы, о производителях и местах производства было произведено строгое расследование и от причаст­ных к распространению лиц была отобрана подписка, «дабы они впредь в такие непозволенные им действа самовольством весьма не вступали, под страхом жестокаго ответа и безпощаднаго штра­фования».

По указу Петра II от 4 октября 1727 г., в Петербурге были оставлены только две типографии «для печатания указов — в Се­нате, для печатания ж исторических книг, которые на российс­кий язык переведены и в Синоде опробованы будут, — при Акаде­мии». Остальные типографские заведения было приказано «пере­весть в Москву со всеми инструментами и печатать только одни церковные книги, как издревле бывало, в одном месте на Моск­ве, под ведением синодским, и чтоб никаких в печатании тех книг погрешений и противности как закону, так и церкви быть не мог­ло, того Синоду по должности своего звания смотреть прилежно». При Анне Иоанновне 26 декабря 1738 г. состоялось воспреще­ние ввозить два издания польских календарей на 1739 г.: «Понеже в тех обоих календарях, по разсмотрению здесь, находятся в про-гностиках о нашей империи, а особливо об Украине, некоторые зловымышленные и непристойные пассажи, чем неразсудительно народ может легко придти в какой соблазн и сумнение, того ради послан указ наш, чтобы все те календари в Киеве сжечь и ежели иногда где инде такиеж календари у кого явятся, отбирая пожи-гать, и впредь оных в границы наши пропускать не велеть». На основании этого указа было сожжено по 150 экземпляров каждого издания. Кроме того, было повелено, чтобы «никто из подданных наших таких календарей и подобных оным у себя отнюдь не дер­жали и не утаивали, також бы и впредь оных из Польши в наши границы провозить, под опасением жестокого наказания, не дер­зали... а вместо тех польских календарей могут в Киеве и во всей Украине употреблять Российские календари, которые издаются в печать здесь в Академии Наук» ¹.

На основании указа Елизаветы Петровны от 18 марта 1742 г., была установлена предварительная цензура для первого русского периодического издания, а именно в указе говорилось: «Действи­тельный тайный советник, генерал-прокурор и кавалер словесно предлагал, что в печатных в Санкт-Петербурге Российских Ведомо­стях Академии Наук являются напечатанные многие несправедливо­сти, как и в печатных февраля 26 дня сего года под № 17, напечата­но, якобы того числа Ея Императорское Величество действительно­го тайного советника Михаила Бестужева пожаловала кавалерией св. Апостола Андрея, котораго пожалования от Еа И. В. не бывало. Пра­вительствующий сенат приказал: Академии Наук в Сенат ответство­вать, с чего оное в тех ведомостях напечатано; а впредь той Академии Наук показанные Российские Ведомости печатать с апробации сенат­ской конторы, а без того отнюдь не печатать, дабы впредь таких же неисправностей не было, и по несколько тех печатных ведомостей присылать в Москву в правительствующий сенат».

Указом 27 октября 1742 г. Елизавета Петровна распорядилась, чтобы все, имевшие у себя «уголовныя или гражданские книги», напечатанные за время с 17 октября 1740 г. по 25 ноября 1741 г., т.е. при Анне Леопольдовне, «для надлежащаго в титулах переправления объявили или через поверенных своих прислали: синодальные в московскую и санкпетербургскую, а киевские и черниговские в тамошние типографии, где оные печатаны, а печатанныя ж в де Сиане Академии ², во оной Академии, от публикования о том указов в полгода, которыя по исправлении паки тем же отданы будут без удержания и продолжения, без всякого за то платежа; буде же кто такие книги у себя удержит и в надлежащих местах не объявит, за то каждый без всякого упущения штрафован будет». В 1743 г. 9 декабря последовал указ «о не привозе из-за границы печатанных в чужих краях на российском языке книг, неосвиде­тельствованных Синодом, и о не переводе иностранных духовных книг без дозволения Синода». Этим указом императрица повелева­ла: «Впредь из иностранных государств таковых на российском ди­алекте книг в нашу империю, как подданным нашим, так и ино­земцам, ни под каким видом отнюдь не вывозить, чего при грани­цах и при портах, наблюдая некрепко, не пропускать». Здесь же указывалось: «впредь в чужие края отправляемых при отпуске их накрепко подтверждать, чтобы они, будучи там, таковых книг от­нюдь на российский диалект не переводили». Это последнее поку­шение на духовную свободу подданных, пребывающих за грани­цей, напоминает эдикт Генриха III от 7 декабря 1577 г. и эдикт Фридриха Вильгельма от 25 декабря 1788 г.

Ввиду того что указ 27 октября 1742 г. не выполнялся и «тех церковных разных печатанных книг, из которых показанные листы переменять надлежало, ни малого числа не прислано», 18 октября 1748 г. в Святейшем Синоде было определено «и буде где у кого найдутся с помянутым известным титулом какие печатные церков­ные книги, оные собрать... и вынув из них только следующие для исправления одни листы, отослать в типографии, где что печатано, как поскорее без всякого задержания и медления, чтоб в провозах це­лых всех книг (из которых в некоторых только начальный один лист следует переменить) излишний убыток и труд произойти не мог». Для выполнения требования указа был дан месячный срок. Можно Думать, что новое требование пересылки не целых книг, а лишь от­дельных листов, оказалось более выполнимым, потому что в указе 25 августа 1750 г. говорится уже, «что в С.-Петербурге иноземцы продают печатные на немецком языке книги, в которых упомина­ются в бывшие два правления известных персон имена» и нет ни малейшего упоминания ни о русских книгах, ни о нарушении пре­жних указов того же рода русскими подданными. Указом 25 авгус­та 1750 г., во-первых, повелевалось иностранцам представлять в надлежащие места все «на немецком и прочих иностранных язы­ках печатные книги», в которых упоминались «те известные име­на», а во-вторых, воспрещался ввоз подобных изданий из-за гра­ницы «как сухим путем, так и водой». Этот указ предписывалось «публиковать во всем государстве, и при церквах и кирках выста­вить, дабы всяк был о том сведом и неведением бы отговаривать­ся не мог». Очевидно, указ подействовал, и 10 октября 1750 г. пришлось издать другой указ о том, чтобы «те, у кого имеются на иностранных языках печатные вне России исторические, генеало­гические и географические книги, впредь оных не объявляли и о незапрещении вывозить оные из-за границы, кроме книг, посвя­щенных на имена известных особ». Указ разъяснял, что «от разных персон объявлены на иностранных языках печатные вне России книги... которых по силе того указа и объявлять не надлежало, для того, что из оных в некоторых не ино что, как токмо к Высочай­шей Е. И. В. славе и к знанию и обучению истории детей напечата­но, из которых ничего исключать не следует; ибо ежели из них что выключить, то и все те книги за неполностью могут за ничто почитаться, а в других — бывших правлений известных персон и имян не написано». Возвращая книги, не надлежаще представ­ленные, указ повелевал в двухнедельный срок представить те из них, которые именно разыскивались, и относительно этих изда­ний снова точно указывалось: «те токмо одни листы, в которых упоминаются те известных персон имена, переправя те книги, отдавать паки тем людям».

Итак, при внимательном отношении к буквальному значению текста указов 1742, 1748 и 1750 гг. нужно сделать вывод, что основ­ным является указ 27 октября 1742 г., который касался всего насе­ления России и всех книг гражданских и духовных, и что издан он был исключительно «для надлежащего в титулах переправления». Остальные указы имели еще более ограничительное значение: сфера их воздействия прогрессивно суживалась, как в отношении лиц, так и в отношении рода книг. Так, в 1748 г. правительство повеле­вает изъятие только «церковных разных печатных книг» и не упо­минает уже о книгах гражданских; указ 25 августа 1750 г. ограничи­вается «иноземцами» и книгами «на немецком и прочих иностран­ных языках». Совершенно иначе отнесся к этим указам новейший историк цензуры M. Лемке, придавший им более широкое значе­ние и решительно исказивший их цель ³.

В 1771 г. Екатерина II разрешила иноземцу Гартунгу открыть первую «вольную» типографию для печатания книг на иностран­ных языках, причем поставила два условия: во-первых, не печа­тать сочинений, «кои предосудительны христианским законам, правительству, ниже добронравию», вследствие чего он был обя­зан «наперед, не приступая к работе, объявлять для свидетельства в академию наук все то, что только в его типографии к печати, от кого принесено или самим им из чужих краев выписано будет и, что дозволено будет, то и печатать». Во-вторых, объявления разре­шалось печатать только с разрешения полиции. В 1776 г. книготор­говцам Вейтбрехту и Шнору было дозволено завести типографию с правом печатать и русские книги. Наконец, 15 января 1783 г. был издан общий указ о «вольных» типографиях. В этом указе говори­лось: «Всемилостивейше повелеваем типографии для печатания книг не различать от прочих фабрик и рукоделий и вследствие того позволяем, как в обеих столицах наших, так и во всех городах Империи нашей каждому по своей собственной воле заводить оные типографии, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать о заведении таковом управе благочиния». При этом последняя была обязана следить, «чтобы в книгах ничего противного законам Божиим и гражданским или же к явным соблазнам клонящегося из­даваемо не было; чего ради от управы благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать». Из этого указа видно, что акаде­мия и университет были освобождены от цензурных обязаннос­тей, которые были возложены на полицейские органы. Управа бла­гочиния была обязана сжигать книги, «наполненные дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражения­ми» или заключавшие «какое-либо поползновение, клонящееся до безопасности общей и частной».

Конец царствования Екатерины II ознаменовался двумя выда­ющимися случаями расправы по литературным делам с Новико­вым и Радищевым. Небезызвестно, что Императрица имела боль­шую склонность маскировать свой абсолютизм различными поли­тическими, историческими, педагогическими и другими теориями ⁴.

Приспособляя западноевропейскую науку к собственным идеалам, она не останавливалась даже перед проведением их в сознание подданных при помощи литературных упражнений. В 1769 г. в Пе­тербурге начал выходить еженедельный листок «Всякая Всячина», которым руководила лично Императрица. За «Всякой Всячиной» появились частные издания, и в том числе «Трутень» Новикова. Ввиду тона, взятого журналом Императрицы, на него обрушились все издания; но с особенной силой Новиковский «Трутень», к которому и Екатерина относилась с наибольшим раздражением за его социальное направление. В 1770 г. Императрица прекратила свое издание; одновременно с этим закрылся и «Трутень». В 1775 г. Но­виков вступил в Петербурге в масонский кружок и с энтузиазмом отдался вопросам просвещения. В сотрудничестве с небольшим кружком молодежи он начал издавать в Петербурге журнал «Ут­ренний Свет», на доходы от которого должны были содержаться две школы для мещан. Императрица, столь занятая «исправлением нравов», воспитанием «новой расы людей», совершенно игнори­ровала начинание Новиковского кружка. Видя в этом нерасполо­жение Императрицы, Новиков перенес свою деятельность в 1779 г. из Петербурга в Москву. Здесь он взял в аренду московскую уни­верситетскую типографию и принялся за издательство книг и жур­нала. В Новикове снова проснулся издатель «Трутня», и в своем московском издании, в довольно прозрачных намеках, он начал нападать на реакционную политику и личные качества Императрицы. Новиков писал, например: «Бессмертие государь может зас­лужить скорее правосудием и справедливостью, чем завоеванием многих государств, разорением ста городов и истреблением ста тысяч человек». «Самые великия и жесточайшия возмущения не отчего иного произошли, как от своенравия и жестокости госуда­рей». «Всякое государство лучше управляемо быть может праздным государем, нежели страстным. Если первый будет иметь искусного министра, то праздность его может обратиться в пользу народа; стра­стный же... повинуется воле любовницы... Как скоро государь отдает­ся любви, то... временщики, министры, придворные... показывают нежное сердце... Любовницы государя, министров и временщиков, сделав союз, станут раздавать чины и все дела расположат по своим прихотям». На долю Новикова выпал небывалый успех: тираж «Мос­ковских Ведомостей», за время его заведования университетской типографией, поднялся с 800 до 4000 экз. Не меньших успехов он достиг и в другой области своей деятельности — книгоиздательстве. Пользуясь указом Екатерины II о типографиях, Новиков устроил в 1784 г. «Типографскую компанию», предприятие которой приняло чрезвычайно широкий характер: по официальной описи 1795 г., она владела количеством книг, которые по каталожной цене оценивались в сумме до 700 000 рублей.

В голодный 1787 г. Новиковский кружок выступил с организа­цией широкой борьбы с продовольственной нуждой. Влияние Но­викова достигло апогея и вместе с тем вызвало самое крайнее недоброжелательство со стороны Екатерины, не терпевшей вне своего контроля ни одной силы, хотя бы просветительной и по­лезной. Сначала Императрица попыталась дискредитировать Но­викова при помощи воздействия на общественное мнение: ею были выпущена анонимная брошюра, осмеивавшая масонов, и постав­лены в Эрмитажном театре три комедии, в которых она преследо­вала ту же цель ⁵. Потерпев неудачу на литературном поприще, она принялась за открытую расправу. В указе 1786 г. было повелено «помянутому Новикову, да и вообще содержателям вольных ти­пографий в Москве строжайше подтвердить, чтобы они остерега­лись издавать книги, наполненные подобными странными мудр­ствованиями, или, лучше сказать, сущими заблуждениями, под опасением не только конфискации тех книг, но и лишения права содержать типографию и книжную лавку, а притом и законного взыскания». После целого ряда преследований Новиков в 1792 г. был арестован. Самое пристрастное следствие не могло доставить Императрице каких-либо обвинительных данных против Новико­ва, и она распорядилась: «Следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покая­ния, запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость». Итак, оборвалась высокопросветительная деятельность Новикова, успевшего за один период времени с 1779 г. по 1785 г. напечатать 356 названий книг и приготовить к выпуску 55 изда­ний, открывшего в Москве первую библиотеку для чтения, осно­вавшего несколько книжных лавок, кроме столицы, в провинци­альных городах и даже селах!

К расправе с Новиковым примешивалась борьба с масонством. Чистым же цензурным преследованием является случай с Ради­щевым, автором книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Названное сочинение было издано с разрешения управы благочиния. Екатерина II была одной из первых читательниц «Путеше­ствия». Она нашла, что автор «с дурным и, следовательно, небла­годарным сердцем, подвизается пером». Это дурное направление, по ее словам, «на всяком листе видно; сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески и защищает все возможное к умалению почтения к власти и властям, к приве­дению народа в негодование против начальников и начальства». На самом же деле Радищев в своей книге ратовал за освобождение крестьян, высказывался против самовластия и злоупотреблений администрации и суда, восставал против тогдашних нравов, обы­чаев, пороков, образования и т.д. Он не упустил из вида и цензу­ры книг, к которой отнесся с полным осуждением. Он писал: «Теперь свободно иметь всякому орудия печатания, но то, что печа­тать можно, состоит под опекой. Цензура сделана нянькой рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, от чего нередко бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собой править не могут. Если же всегда пребудут няньки и опекуны, то ребенок долго хо­дить будет на помочах и совершенной на возрасте будет калека». В подтверждение своей мысли он ссылается на Гердера, который писал: «Книга, проходящая десять цензур прежде, нежели достиг­нет света, не есть книга, но подделка святой инквизиции...» По мнению Радищева, «один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред, и на многие лета остановку в шествии разума; запретить полезное изобретение, но­вую мысль и всех лишить великого». «Пускай, — говорит Ради­щев, — печатают все, кому что на ум ни придет. Кто себя в печати найдет обиженным, тому да дастся суд по форме». Останавливаясь на цензуре религиозных книг, он, между прочим, пишет: «Запре­щая вольное книгопечатание, робкие правительства не богохуль­ства боятся, но боятся сами иметь порицателей... Правительство да будет истинно, вожди его нелицемерны, тогда все плевелы, тогда все изблевании смрадность свою возвратят на извергателя их». Он восстает даже против цензуры порнографических сочинений. Так, он замечает: «Сочинения любострастные, наполненные похотли­выми начертаниями, дышащие развратом, коего все листы и строки стрекательной наготой зияют, вредны для юношей и незрелых чувств... но не они разврату корень. Если, читая их, юноши при­страстятся к крайнему услаждению любовной страсти, то не мог­ли бы того произвести в действие, небы (если бы не) были торгу­ющие своей красотой... Действие более развратить, нежели слово, и пример паче всего. Скитающиеся любовницы, отдающие сердца свои с публичного торга наддателю, тысячу юношей заразят язвой и все будущее потомство тысящи сея; но книга не давала еще бо­лезни. Итак цензура да останется на торговых девок, до произведе­ния же развратного хотя разума, ей дела нет. Заключу сим: цензура печатаемого принадлежит обществу, оно дает сочинителю венец, или употребит листы на обертку». По справедливому замечанию Радищева, «беспредельная польза вольности печатания» скажется в том, что «не дерзнут правители народов удалиться от стези прав­ды и убоятся, ибо пути их, злость и ухищрение обнажатся. Востре­пещет судья, подписывая неправедный приговор, и его раздерет. Устыдится власть имеющий употреблять ее на удовлетворение толь­ко своих прихотей. Тайный грабеж назовется грабежом, прикры­тое убийство — убийством. Убоятся все злые строгого взора исти­ны. Спокойствие будет действительное, ибо заквасу в нем не будет. Ныне поверхность только гладка, но ил на дне лежащий мутнится и тмит прозрачность вод».

Хотя в уголовных законах того времени не нашлось ни одной подходящей статьи, на основании которой можно было бы пока­рать автора за сочинение, пропущенное цензурой, тем не менее уголовная палата и сенат приговорили Радищева к смертной казни через отсечение головы. Императрица признала приговор правиль­ным. Но по поводу мира со Швецией заменила казнь ссылкой в Илимский острог «на десятилетнее безысходное пребывание».

Наконец 16 сентября 1796 г. последовало последнее энергичное распоряжение Екатерины II, направленное против печати. «В пре­кращение разных неудобств, которыя встречаются от свободного и неограниченного печатания книг», Императрица указала: 1) уч­редить из одного светского лица и двух духовных цензуру в обеих столицах, в Риге, Одессе и при Радзивилловской таможне, 2) ча­стные типографии упразднить, за исключением некоторых особо привилегированных, 3) ни одна книга не могла быть издана без предварительного рассмотрения цензурой и удостоверения, что в ней «ничего Закону Божию, правилам государственным и благо­нравию противнаго не находится», 4) цензоры заграничных книг должны были подвергать сожжению те из книг, «кои найдутся противными закону Божию, верховной власти, или же развращающия нравы», 5) при наместнических правлениях разрешено от­крыть типографии для печатания официальных бумаг, «кои весь­ма могут облегчать переписку канцелярскую», 6) надзор за типографиями Синода и епархиальными был возложен на подлежащие начальства, 7) заграничные издания, проходившие через почтамт, должны были также подвергаться цензуре на общем основании и 8) общий надзор за соблюдением настоящего указа был возложен на генерал-губернаторов и другие власти по принадлежности.

При Императоре Павле реакция усилилась. Еше будучи маль­чиком, цесаревич Павел сказал 22 декабря 1764 г.: «Куды как книг-то много, ежели все взять, сколько ни есть их; а все-таки пишут да пишут». Вступивши на престол, он принял все меры к тому, чтобы ограничить количество книг. Указом 4 июля 1797 г. Император по­велел: «Книги, цензурой признаваемые недозволенными, и даже те, кои кажутся сомнительными, представлять на рассмотрение Совету». Таким образом появилась новая, высшая цензурная инстанция — Совет Его Императорского Величества. 17 мая 1798 г. были образованы цензурные учреждения во всех русских портах для просмотра иностранных сочинений, особенно же французс­ких. 7 марта 1799 г. в заседании Совета Павел I выразил желание, «чтобы впредь все книги, коих время издания помечено каким-нибудь годом французской республики, были запрещаемы». По указу 14 марта 1799 г. в Москве при Ставропигиальном Донском монас­тыре была учреждена Духовная цензура или Комиссия «для освидетельствования, рассмотрения и исправления переводов, касающихся до Церкви и церковного учения, также и сочинений, издаваемых как упрежденными соборными [из иеромонахов. — Прим. автора. ], так и в духовных училищах, и частными духовными людьми». Эта Комиссия должна была состоять из председательствующего и трех членов белого или черного духовенства. Особенного внимания заслужива­ет программа деятельности этой Комиссии. Она должна была «по неупустительном освидетельствовании, рассмотрении и должном исправлении Комиссией взносимых и присылаемых в оную пере­водов и сочинений, и по одобрении ею, что в них ничего против­ного закону Божию, правилам государственным, благонравию и самой литературе не находится, уважая преимущественно достой­ные из них, издавать все таковые Комиссией опробованных в печа­ти с дозволения Синода, единственно в типографиях, ведомству его принадлежащих; из получаемой же за продаваемые сих переводов и сочинений книги, денежные суммы прибыльную отделяя особо, произво­дить из оной по временам отлично усиливающим в том, для одобрения их денежные награждения, по усмотрению и определению Синода». Имея в виду этот указ, М. Лемке пишет: «Указом 14 марта следую­щего года вся цензура (курсив автора) сконцентрирована в одном новом учреждении — духовной комиссии» ⁶. Очевидно, историк цензуры не дал себе труда прочитать этот указ, иначе он не сме­шал бы частной цензурной меры с общим цензурным учреждени­ем. В общем, с 1797 по 1799 г. было уничтожено и сожжено более 600 сочинений. Но этим Император не ограничился, и в указе Се­нату 18 апреля 1800 г. было объявлено: «Так как чрез ввозимые из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданского закона и благонравия, то отныне впредь до указа повелеваем зап­ретить впуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке оные не были, без изъятия, в государство наше, равномерно и музыку». В том же году 5 июля графу Палену было приказано «все типографии, кроме сенатской, академической и первого кадетс­кого корпуса, запечатать, дабы в них ничего не печатать» ⁷.

Цензура при Павле I была доведена до такой степени бессмыс­ленной строгости, что изгонялось слово республика; император Япо­нии должен был называться простым владельцем острова; запреща­лось говорить о дерзости камер-лакея; слово крепость заменялось тюрьмой; царедворец — словом льстец; родина — словом страна; нельзя было употреблять слово гражданин; были признаны вредными фра­зы, что икра получается из России и что Россия страна отдаленная.

Александр I через 19 дней по вступлении своем на престол отменил цензурные распоряжения своего отца, а именно, в указе от 31 марта 1801 г. он писал: «Простирая попечения наши на пользу верноподданных наших и желая доставить им все возможные спо­собы к распространению полезных наук и художеств, повелеваем учиненное указом 18 апреля 1800 г. запрещение на впуск из-за гра­ницы всякого рода книг и музыки отменить, равномерно запеча­танные, по повелению, июля 5 дня 1800 г. последовавшему, част­ные типографии распечатать, дозволяя как провоз иностранных книг, журналов и прочих сочинений, так и печатание оных внут­ри государства, по точным правилам, в указе от 16 сентября 1796 г. постановленным». Та же мера была выражена в другом более распространительном указе 9 февраля 1802 г., в котором читаем: «По уважению внешних обстоятельств хотя и признано было в 1796 г. нужным существовавшие до того времени правила на пропуск книг иностранных и учреждение типографий внутренних переменить, и вследствие того установить особые цензуры, подчинить строго­му их рассмотрению все сочинения, как извне привозимые, так и внутри империи издаваемые, с уничтожением и существовавших дотоле вольных типографий, но как, с одной стороны, внешние обстоятельства, к сей мере правительство побудившие, прошли, и ныне уже не существуют, а с другой, пятилетний опыт доказал, что средство сие было и весьма недостаточно к достижению пред­полагаемой им цели: то по уважениям сим и признали мы спра­ведливым, освободив сию часть от препон, по времени соделавшихся излишними и бесполезными, возвратить ее в прежнее ее положение, и вследствие того повелеваем: 1) Пропуск книг ино­странных постановить, как было сие до 1796 г. на точном основа­нии тарифа 1792 г. 2) Типографии и внутренний порядок издания книг в империи учредить на правилах, в указе 1783 г. января 15 дня изображенных, силой коих повелено: типографий не различать от прочих фабрик и рукоделий, а потому и дозволяется каждому по воле заводить оные во всех городах Российской империи, давая только знать о таком заведении управе благочиния того города, где кто типографию иметь хочет. В оных печатать книги на всех языках, наблюдая только, чтобы не было ничего в них противного законам Божиим и гражданским, или к явным соблазнам клоня­щегося. На каковой конец печатаемые книги свидетельствовать от управы благочиния. Противныя сему предписанию запрещать, а за самовольное напечатание соблазнительных не только книги конфисковать, но и виновных за преслушание закона наказывать.

Сие распоряжение мы считаем нужным дополнить тем, чтобы отныне рассматривание книг внутри империи, тиснению предавае­мых в вольных типографиях, возложено было не на управы благочи­ния, но на самих, гражданских губернаторов, которые имеют к сему употреблять директоров народных училищ и чтобы без одобрения их и без дозволения губернаторов ни одна книга не была издаваема под страхом наказания в вышеприведенном указе 1783 г. положен­ного; в типографиях же, при ученых обществах, как-то: при акаде­миях, университетах, корпусах и прочих казенных местах существующих, цензура издаваемых книг возлагается на попечение и от­чет тех самых мест и их начальников. 3) Что принадлежит до книг церковных и вообще к вере относящихся, в издании их поступать на точном основании указа 27 июля 1787 г., коим запрещается в частных типографиях печатать церковные или к священному писа­нию, вере, либо толкованию закона и святости относящиеся кни­ги. Таковые должны быть печатаны в синодской или иных типогра­фиях, под ведомством Синода состоящих, или же от комиссии народных училищ с высочайшего дозволения изданы и впредь из­даваемы будут затем. 4) Цензуры всякого рода в городах и при пор­тах учрежденные, яко уже ненужные, упразднить и чиновников, как духовных, так и гражданских, в них состоящих, первых обра­тить в свое начальство, а последних, если других должностей они не имеют, определить по способностям их к другим делам по ус­мотрению Правительствующего Сената».