Счастье как высшее благо

Аристотель, рассуждая о соотношении причин и целей, пришел к выводу, что определяющим основанием для всего сущего является цель: все стремится к наиболее полной реализации своих возможностей, иными словами, все в мире целесообразно. Цели, к которым стремится человек, Аристотель называет благами. Блага, которые служат средствами для достижения других благ (инструментальные блага), согласно Аристотелю, считаются низшими. Соответственно высшее бла­го — это то единственное благо, которое никогда не может слу­жить средством, а является ценным само по себе.

В системе классификаций ценностей высшее благо будет, во-первых, терминальным, т.е. выражающим конечную «цель всех целей»; во-вторых, общечеловеческим, т.е. абсо­лютным и универсальным, независимым от мнений, обстоя­тельств, культурных факторов; в-третьих, духовным, т.е. не связанным с достатком и материальным статусом человека, поскольку материальные ценности - всегда средства (если только человек не отличается патологической жадностью и любовью к вещам).

На статус высшего блага могут претендовать различные ценности. Чаще всего их список ограничивается жизнью, пользой, удовольствием, спасением души и счастьем.

Отметим, что жизнь, польза или удовольствие не могут быть однозначно признаны высшим благом для человека, по­скольку они свойственны не только ему. Например, считать, что высшая цель человека совпадает с целями животных, — значит принижать человека до животного уровня. Спасение души может быть высшим благом, но только в пространстве ре­лигиозного мировоззрения, а философия, склонная подвер­гать все сомнению, не может признать это благо общечелове­ческой ценностью без достаточных оснований.

Таким образом, наиболее логично признать счастье выс­шим благом. К этому выводу в итоге приходит и Аристотель. Говоря о деятельности человека, счастье выдвигают на первое место и многие другие мыслители. Так, Вл. С. Соловьев пишет: «Нормальная цель практической деятельности есть достиже­ние блаженства, или счастливой жизни».

Важным аргументом в пользу этого выбора служит то, что жизнь, удовольствие, польза, спасение души могут рассматри­ваться как составляющие элементы счастья. Польский фило­соф Владислав Татаркевич (1886-1980) подчеркивает много­значность в понимании счастья, последовательно определяя его как удовольствие, везение и судьбу, обладание материаль­ными благами и т.д. При всей субъективности восприятия счастья можно выделить и нечто общее, объединяющее раз­личные его смыслы. Счастье прежде всего это состояние выс­шей удовлетворенности жизнью в целом, обладающее рядом оп­ределенных характеристик:

· счастье включает в себя ряд эмоциональных переживаний - ра­дости, веселья, удовольствия и т.д. Артур Шопенгауэр отмеча­ет: «Пусть человек молод, красив, богат, пользуется почетом; при оценке его счастья появляется вопрос, весел ли он при всем этом... если он весел, то безразлично, молод он или стар, строен или горбат, беден или богат, - он счастлив»;

· счастье основывается на активном оптимистическом миро­ощущении. Пессимист в силу своей пассивности более скло­нен «пройти мимо своего счастья»;

· счастье должно иметь моральное оправдание. Угрызения совес­ти и опасность разоблачения тем или иным образом отравляют счастье;

· счастье часто называют мимолетным, поскольку, с одной сторо­ны, человек никогда не останавливается на достигнутом и все­гда жаждет большего, а с другой стороны, на смену эмоцио­нальному подъему рано или поздно приходит неминуемый спад - невозможно постоянно находиться в напряжении подъе­ма. Кроме того, если бы счастье было постоянным, то человек потерял бы высшую цель деятельности, что сделало бы его жизнь бессмысленной.

Все эти характеристики в различной мере свойственны взглядам на сущность счастья, предлагаемым историей челове­ческой мысли.

Детерминизм является наиболее древним из подобных взглядов. С этой точки зрения счастье есть благосклонность судьбы, т.е. удача, милость богов. Древняя мифология пред­ставляет жизненный путь человека изначально предопреде­ленным. В греческом пантеоне царит богиня Ананке - необ­ходимость, подчиняться которой обязаны даже высшие олим­пийские боги. Судьбу невозможно изменить. Именно на этом трагическом противостоянии благих намерений и жестокого рока построена большая часть древнегреческих мифов.

Согласно греческим мифам, царю Эдипу было предначертано убить сво­его отца и жениться на собственной матери, а Медее - лишить жизни сво­их детей. Но некоторым выпадает и более счастливая доля. Например, Гераклу, невзирая на все испытания, изначально было суждено совершить знаменитые подвиги и войти в сонм бессмертных небожителей

Древнеримская богиня Фортуна изображалась стоящей на неустойчивом колесе, поворот которого отмерял людям сча­стье или несчастье, и изменить выбор судьбы было уже невоз­можно.

Древнерусские парные богини плодородия Рожаницы изо­бражались одна со смеющимся лицом, другая - с плачущим. От того, каким ликом повернется богиня к новорожденному, зависела его судьба — счастливая или несчастливая. Само рус­ское слово «счастье» имеет своим корнем «часть» (сравните, например: участь), т.е. «удел, надел; нечто, предначертанное судьбой». Ряд выражений современного языка сохранил эту связь; так, мы говорим: «выпало счастье», «счастливая доля», «посчастливилось», подразумевая под счастьем дар судьбы.

Со временем детерминистский подход потерял свою одно­значность. История неоднократно доказывала, что судьба дает шанс тому, кто дает шанс ей — трудом, борьбой, непрестанны­ми поисками. Пассивность не приносит счастья, и даже не­ожиданная удача, полученная без приложения усилий, ценит­ся человеком гораздо ниже и не приносит желаемого удовле­творения.

С переходом от мифологического мировоззрения к фило­софскому взгляды на сущность счастья меняются. Судьба и случайность становятся лишь сотрудницами счастья. Аристо­тель пишет, что «было бы опрометчиво» предоставлять случаю самое великое и прекрасное.

Гедонистический подход, который приходит на смену детер­министскому, находит смысл счастья в удовольствиях и наслаж­дении. Согласно философу-киренаику Аристиппу, критерием истины являются ощущения, которые сводятся к чувствам удо­вольствия и страдания. Длительное наслаждение удовольст­виями и избежание страданий приводят к счастью. Эпикур ви­дел счастье в разумном наслаждении, его последователи — в чувственных удовольствиях, прежде всего телесных.

В XVII в. английский философ Томас Гоббс предложил це­лый список удовольствий, составляющих счастье: здоровье, умение, дружба, доброе имя, власть, благочестие, доброжелательность, злорадство, память, воображение, ожидание, обще­ние и утешение.

Несомненно, что удовольствие и наслаждение напрямую свя­заны со счастьем, однако между ними нельзя ставить знака ра­венства. Во-первых, удовольствия могут принести не только счастье, но и несчастье: «Нет большего несчастья, чем незнание меры своих наслаждений», - писал древнекитайский философ Лао-цзы. Во-вторых, жизнь показывает, что большинство лю­дей, которым доступны разнообразные удовольствия, не всегда чувствуют себя из-за этого более счастливыми, чем другие.

Потребительский подход - широко известная точка зрения, согласно которой счастье основывается на обеспеченности внешними благами. Еще Аристотель заметил, что счастливый человек должен по крайней мере «жить, не нуждаясь». Дейст­вительно, социологические опросы показывают, что обеспе­ченные люди чувствуют себя в целом более счастливыми, чем бедные. Тем не менее более трети из них назвали свою жизнь несчастливой: из-за морально-правовых проблем, связанных с заработанными деньгами; страха перед конкурентами; про­блем со здоровьем как последствиями изнурительной работы; неверия в искренность близких и т.д. Таким образом, хотя ма­териальные блага и способствуют счастью, богатство все же да­леко не гарантирует его.

Нигилистическое понимание счастья, отрицающее возмож­ность его достижения, появилось в XIX-XX вв. в связи с разви­тием иррационализма. Экзистенциалисты — С. Кьеркегор, М. Хайдеггер, Ж.П. Сартр - занимались исследованием феномена так называемого «несчастного сознания», определяюще­го человеческую жизнь.

Люди, по образному выражению Артура Шопенгауэра, подобны дикобра­зам в холодную ночь, которых мороз заставляет прижиматься друг к другу, а иглы — вновь отдаляться. Таким образом, ни одиночество, ни общество не могут дать человеку счастья.

Однозначно ответить на вопрос о сущности счастья невоз­можно. Называть что-либо — богатство, наслаждение, судьбу, власть — абсолютным олицетворением счастья бессмысленно. Остается признать, что счастье есть гармоничное сочетание высших качеств личности, где удовольствие, материальное благополучие и удача играют важную, но подчиненную роль.

Таким образом, гармоничная реализация личности, ее деятельность, активность, творчество — необходимые объек­тивные условия достижения высшей ценности человеческой жизни — счастья. Счастье в этом отношении — ощущение пол­ноты бытия.

Отдельно хотелось бы выделить теорию утилитаризма, которую можно сформировать в следующей нормативной формулировке- «Наибольшее счастье наибольшего количества людей».

По словам Джона Стюарта Милля, мораль — это «правила и предписания человеческого поведения, соблюдение которых в наибольшей степени обеспечивает всему человечеству существование», наполненное наслаждениями и избавленное от страданий. Принцип наибольшего счастья ориентирует человека на конечную цель — цель всех целей, высшую цель. В этом отличие утилитаризма от кантовской этики, в которой мораль основывается на особом характере мотивации человеческих действий. Принцип наибольшего счастья воплощает в развернутом виде идущую по крайней мере от Томаса Гоббса тенденцию в моральной философии Нового времени, которая сводит содержание морали к идее общего блага. Этот принцип был выдвинут Готфридом Лейбницем: «Поступать в соответствии с высшим разумом, значит поступать таким образом, чтобы возможно наибольшее количество блага достигалось возможно наибольшим множеством [людей] и распространялось столько счастья, сколько разум может себе представить».

В качестве одного из критериев выбора и оценки поступков он был воспринят Френсисом Хатчесоном. Этот критерий сопряжен с рядом других, которые в совокупности призваны дать основание для сравнения и различения морального качества действий. Согласно Хатчесону, предлагаемый критерий подвижен: например, достоинство лиц, на которых распространяется счастье, может компенсировать их число. В случаях, когда последствия действий носят смешанный характер, хорошим является действие, чьи хорошие последствия перевешивают дурные последствия и наоборот. При этом имеет значение степень приносимого счастья и несчастья: незначительное благо для многих не может перевесить огромное зло для нескольких, а огромное благо для нескольких может перевесить малое зло для многих. К тому же, принимая решение, необходимо учитывать не только прямые следствия действия, но также значение всех тех событий, которые могут в результате его произойти или не произойти. Эти положения и аргументы по существу задают проблематику, связанную с моральными аспектами поступка в классическом утилитаризме, в котором принцип наибольшего счастья существенно уточняется.

В утилитаризме счастье соотносится с интересами, и в качестве критерия выбора действий и оценки поступков принцип наибольшего счастья следует конкретизировать сообразно с интересами тех, чьи интересы затрагиваются данным действием или оценкой: если это те, кто входит в сообщество, значит надо говорить о счастье сообщества, если это конкретный индивид, значит надо говорить о счастье индивида. Принцип наибольшего счастья определяет технику выбора и действия.

Морально правильное решение основывается на: а) анализе обстоятельств и соответствующих им возможностей совершить то или иное действие; б) определении характера предполагаемых последствий этих действий для блага каждого, кого они могут касаться; в) выборе такого действия, которое приведет к возможно высшему благу всех этих людей вместе взятых.

Поэтому нельзя признать убедительными аргументы тех критиков утилитаризма, которые указывали на то, что при строгом логическом анализе принципа наибольшего счастья его направленность оказывается неоднозначной: с одной стороны, он как будто требует стремиться к совокупному счастью сообщества, а с другой— к наибольшему счастью каждого входящего в сообщество индивида. Это замечание имеет силу, если исходить только из содержания самой формулы принципа или трактовать ее с позиций не утилитаризма, а индивидуализма.

Другое дело, что в соответствии с методологическими установками классического утилитаризма общее благо иногда упрощенно трактовалось как результат сложения индивидуальных благ, а само благо и сообщества, и входящих в него индивидов понималось как некое объективно фиксируемое и рационально исчислимое качество. Хотя Милль вел речь главным образом именно о совокупном благе сообщества, его различные пояснения свидетельствуют о том, что для него практически значимо счастье конкретных индивидов. Совпадение же «наибольшего числа людей» с человечеством в целом даже в рамках классического утилитаризма можно было представить лишь как недостижимый идеал. По мнению критиков утилитаризма, стратегия принятия решения на основе принципа наибольшего счастья неприемлема в качестве универсальной, поскольку в конечном счете она ведет к возможности оправдания отказа от выполнения взятых обязательств (на который кто-то может пойти, когда обнаружится, что из-за непредвиденного изменения обстоятельств взятое обязательство не обеспечивает с учетом всех указанных выше коррекций наибольшего счастья наибольшему числу людей).

Однако неприемлемый в качестве морально-универсального принцип наибольшего счастья в целом однозначно направлен на ограничение эгоизма и указывает на необходимость информированного и рационально оправданного принятия решения в ситуации выбора. Практически этот принцип вполне уместен в ситуациях, где обстоятельства совершения действия обозримы, возможные его последствия достоверно предсказуемы, а условия выбора позволяют ограничиться мотивами практической целесообразности, успеха или благоразумия.