Тема: Современные теории конфликта

1.Начало современной конфликтологии: основные парадигмы.

2.Концепт насилия в интерпретации современных конфликтов

3.Специфика современных этнополитических конфликтов

4.Локально-региональные конфликты и способы их урегулирования

5.Концептуальные объяснения «конфликтов нового поколения»

 

Конфликтологию поистине можно назвать наукой XX века, как и сам век – веком конфликтов. Именно войнами и конфликтами отмечены начало и конец XX в. Этот «короткий XX век», по определению Э. Хобсбаума (род. 1917), начинается Первой мировой войной и заканчивается 1990-ми гг., которые характеризуются вспышками мощных этнополитических конфликтов. Но именно в XX в. радикально меняется наше отношение к конфликтам. И в первую очередь это находит отражение в теории конфликта. Возникает так называемая конфликтная парадигма мировосприятия. «Конфликт – это нормально» – тезис, с которым и сегодня далеко не все согласны, является основополагающим в теории конфликта.

Традиционное восприятие конфликта – это восприятие его как силового противостояния, где есть один вариант решения: «выигрыш – проигрыш», т. е. игра с нулевой суммой. Иное восприятие конфликта – это восприятие конфликта как способа коммуникации, в основе которой лежит кооперация, игра, где каждый может выиграть, т. е. набрать максимальное количество очков для данного игрока. Современный мир – это мир не только конфликтов, но и коммуникации.

В России конфликтная парадигма скорее известна, чем признана. Вообще существует некоторая взаимосвязь между типом управления обществом и восприятием конфликта. Авторитарные структуры, крайне негативно относясь к конфликтам, часто сами и воспроизводят их. Агрессивное восприятие порождает и агрессивную интерпретацию. Следует отметить также особую популярность в России конфликтных политиков, ведь конфликтный политик часто ассоциируется с сильным политиком. Понимая это, многие наши политики прибегают к конфликтной риторике, оставаясь по сути конформистами.

Нам необходимо научиться жить в мире конфликтов. Чтобы конфликт стал частью культуры, он должен быть легализован в повседневности, восприниматься как некий способ коммуникации. Конфликт не должен замалчиваться, ведь это также способ артикуляции интересов. Входя в конфликтное взаимодействие, мы должны выходить из статичных и жестких дихотомий «мы» и «они», «государство» и «общество», становиться партнерами по решению совместных проблем. Такой подход требует соответствующего уровня конфликтологической компетентности. Знакомство с современными теориями политического конфликта поможет сформировать адекватные современности взгляды на конфликт. Образ конфликта, его статус, институциональный дизайн – важные критерии и одновременно составляющие цивилизованности современного общества. Изменить образ конфликта – это не значит изменить знак «-» на знак «+», это значит изменить способ позиционирования, модель управления и самих себя.

1. Начало современной конфликтологии: основные парадигмы

Понимание природы политического конфликта тесно связано с пониманием природы «политического» вообще. С точки зрения К. Шмитта (1888–1985), политика начинается тогда, когда возникает дихотомия «друг – враг» и включается принцип ассоциации и диссоциации. Конфликты как соперничество тех или иных субъектов с одними силами, как правило, отражают их сотрудничество с другими, стимулируя формирование политических коалиций, союзов и соглашений. Еще Г. Зиммель (1858–1918) подметил, что именно враги подчеркивают границы общности и мобилизуют ее членов. По мнению С. Липсета (1922–2006), политические институты демократии могут быть использованы не только как орудия достижения консенсуса, но и как средства нагнетания напряженности и нарастания конфликтов.

Однако первоначальные взгляды на конфликт отличались односторонностью. Конфликт в структурно-функциональной теории Т. Парсонса (1902–1979) трактуется преимущественно как фактор повреждения и разрушения социальной системы, как некая патология. Исходные позиции функциональной школы Т. Парсонса заключались в следующем:

а) любое общество – это относительно прочная стабильная структура элементов;

б) каждый элемент выполняет свою функцию (роль), способствует сохранению и упрочению системы;

в) элементы системы опираются на консенсус и легитимность ценностей, т. е. на согласие большинства граждан следовать единой системе ценностей.

Структурно-функциональная теория имела объективные основы: она формировалась под влиянием начинающейся стабилизации экономического развития западного общества, преодоления кризисного развития, освобождения от потрясений 30-х гг. XX в. Однако кризисные процессы 1950-1960-х гг. в развитых странах мира показали временный характер теоретически обоснованного равновесия и вызвали к жизни новую научную модель – «конфликтную», основанную на признании конфликтов как объективной реальности, с которой нужно считаться.

Следует сказать, что позиция функционализма (исторически более ранняя) первоначально была сформулирована Г. Спенсером (1820–1903), затем развита Э. Дюркгеймом (1858–1917) и продолжает находить своих последователей и сегодня.

К сторонникам оппозиционной точки зрения относятся Л. Козер (1913–2003) и Р. Дарендорф (1929–2009). Их исторические предшественники – К. Маркс (1818–1883) и Г. Зиммель.

Итак, функционалисты полагают, что общество объединяется неформальным образом с помощью норм, ценностей и коллективных нравственных принципов, а конфликт разрушает эту целостность. Теоретики конфликта подчеркивают его структурирующую функцию, упорядоченность общества рассматривают как происходящую от принуждения одних членов другими, теми, что наверху, всячески подчеркивая роль власти в поддержании порядка в обществе.

В своей работе «Функции социального конфликта» Л. Козер убедительно доказывал, что стабильность общества зависит от количества существующих в нем конфликтных отношений и типов связей между ними. Теорию Козера часто называют позитивно-функциональной. Позитивная функция конфликта зависит от характера вовлеченности индивидов в групповую структуру. Чем теснее связи между людьми в группе, тем больше негативных последствий конфликта в таких группах. В группах с высокой интенсивностью взаимодействия конфликты часто подавляются, но если в таких группах вспыхивает конфликт, то он бывает особенно острым и разрушительным для группы. В тех же случаях, когда люди вовлечены в групповую деятельность только частично и являются одновременно участниками не какой-то социальной группы, а целого ряда групп, количество конфликтов возрастает, но вероятность разрушительного действия их уменьшается за счет «распыления» энергии индивидов в разных направлениях. Что касается внешнего конфликта, то, как правило, группы, имеющие внешнего врага, отличаются большей сплоченностью и нетерпимостью к инакомыслящим. Жесткая структура не подразумевает механизмов регулирования и разрешения конфликтов. Группы, не втянутые в постоянный внешний конфликт, отличаются гибкостью структуры и внутренним равновесием.

С точки зрения Козера, конфликты не должны уничтожаться, они должны выполнять свои функции, такие как снижение антагонистического напряжения, инициирование новых социальных норм, образование союзов, групп, коалиций, создание баланса интересов, сигнализация о проблемах и т. п.

Одна из самых важных функций конфликта, по Козеру, – возможность предотвращать более острые конфликты. Поскольку первенство этой идеи принадлежит Г. Зиммелю, Козер сформулировал эту позицию в виде так называемого «зиммелевского парадокса». Суть его заключается в том, что конфликт рассматривается как средство предотвращения конфликта, так как любой конфликт дает возможность сравнить силы обеих сторон.

Козер предложил также различать реалистические и нереалистические типы конфликтов. Реалистический конфликт — рациональный, как средство достижения определенной цели он вполне может быть конструктивным; нереалистический конфликт — иррациональный, конфликт ради конфликта, а поэтому имеет деструктивный характер. Главный тезис теории конфликта Р. Дарендорфа – основой конфликта является дифференциальное распределение власти. Власть принадлежит не индивидам, а социальным позициям. Власть всегда подразумевает как господство, так и подчинение. Занимающие властные позиции контролируют подчиненных, доминируют благодаря ожиданиям окружающих, а не по причине собственных психологических качеств. Власть непостоянна, облеченный властью в одной группе не обязательно занимает властное положение в другой. Общество состоит из императивно координированных ассоциаций (ИКА). Их можно рассматривать как объединения людей, которых контролируют другие, занимающие более высокое положение в иерархической структуре. Власть в пределах каждый ассоциации дихотомична: в ассоциации могут образоваться только две группы конфликтов. В каждой ассоциации те, кто занимает господствующие позиции, стремятся сохранить статус-кво, те же, кто находится на позициях подчиненных, ищут изменений. В каждой ассоциации всегда присутствует по крайней мере скрытый конфликт интересов. Разрешение конфликта в ИКА направлено на перераспределение авторитета и власти в ней.

С точки зрения Р. Дарендорфа, множество конфликтов предпочтительнее одного. Многообразие разнонаправленных коллизий уменьшает опасность однонаправленного раскола общества, значительная часть конфликтного потенциала растрачивается и взаимоуничтожается в многочисленных локальных столкновениях. Термин «регулирование» относительно конфликтов гораздо точнее, чем термин «разрешение». Понятие «разрешение конфликта» вводит в заблуждение, поскольку концептуально ошибочно (предполагается, что устранение конфликта возможно и желательно). Для успешного регулирования конфликта, по мнению Р. Дарендорфа, важны три обстоятельства:

1) плюрализм мнений;

2) высокая организованность конфликтующих групп;

3) наличие правил игры.

По Дарендорфу, плюрализм свободных обществ опирается на признание и приемлемость социального конфликта. «Регламентированный конфликт – свобода, поскольку это значит, что никто не сможет превратить свою позицию в догму» [177]. Общество, в котором уничтожаются конфликты и оппозиция, со временем неизбежно утрачивает механизмы саморегулирования и саморазвития.

Следующий этап в развитии конфликтологии был связан с поисками глобальных источников конфликтов. Теория ограниченных ресурсов была дополнена разработанной Дж. Бертоном (1915–2010) теорией базисных человеческих потребностей как основы разрешения конфликтов.

В отличие от Р. Дарендорфа, Дж. Бертон считает, что конфликты могут быть только разрешены. Большинство конфликтов возникает в результате того, что стороны не учитывают базисные потребности друг друга, к которым относятся в первую очередь безопасность, идентичность, признание и участие. С точки зрения Бертона, эти потребности не являются взаимоисключающими, поскольку ресурсы для них в принципе неограниченны. Например, удовлетворение потребности в безопасности одной стороны вовсе не предполагает, что делать это надо обязательно за счет ущемления безопасности другой стороны. Важно, что Бертон проводит четкое различие между позициями, интересами, ценностями и потребностями. Позиции представляют собой ряд общественных требований, связанных с материальными интересами, которые могут быть предметом переговоров. Потребности не могут быть предметом переговоров, т. е. по ним невозможны уступки. Отсюда, полагает Бертон, можно вести речь об урегулировании главным образом споров, в основе которых не лежат противоречия в потребностях, и потому возможны уступки. Конфликты же могут быть только разрешены. Именно универсальность и онтологичность базисных потребностей позволяет увидеть более глубокие причины конфликтных ситуаций.

2. Концепт насилия в интерпретации современных конфликтов

Среди теорий, использующих концепт насилия для объяснения конфликта, наибольший интерес представляют теории И. Гальтунга (род. 1930), Т. Гарра (род. 1936) и С. Хантингтона (1927–2008).

Гальтунг помимо прямого насилия (как действия, приводящего к нанесению непосредственного физического ущерба людям или их собственности) выделяет еще две его формы – структурное насилие и культурное насилие. Под структурным насилием Гальтунг понимает создание определенных условий (структуры), ущемляющих потребности и интересы людей. Культурное насилие – это любые аспекты культуры, позволяющие легализовать прямое и структурное насилие. Если прямое насилие предполагает прямые целенаправленные действия, то структурное насилие воздействует косвенно, через социальные структуры. В отличие от прямого насилия, которое изменчиво и динамично, структурное насилие статично и стабильно. Социальные структуры обычно имеют устойчивый характер и даже в период социальной трансформации, как правило, не подвергаются быстрым изменениям. Структурное насилие порождает структурные конфликты, которые до определенной поры остаются латентными.

В мировой политике взаимоотношения между Севером и Югом также построены на структурном насилии. Структурный конфликт возникает тогда, когда интересы элитных групп «центра» и «периферии» больше не совпадают и элита «периферии» возглавляет движение национального освобождения.

По мнению Теда Гарра, недостаточно указать на крупные экономические и социальные структуры как на «объяснения», необходимо понять, как люди интерпретируют те ситуации, в которых они оказываются. А интерпретируют они их, как считает Гарр, с точки зрения групповой идентичности. Гарр вводит понятие относительной депривации как воспринимаемого расхождения между ценностными ожиданиями группы и ее нереализованными ценностными возможностями. «Недовольство – это функция расхождения не между тем, что люди хотят, и тем, что они имеют, а между тем, чего они хотят, и тем, чего они, по их убеждению, способны достичь» [178]. Возникающая неудовлетворенность – главный стимул к политическому действию – в случае острого конфликта может приводить к политическому насилию. Гарр различает три обобщенные формы политического насилия:

• беспорядки, представляющие собой относительно спонтанное, неструктурированное политическое насилие, главный участник которого – народ;

• заговор – высокоорганизованное, относительно маломасштабное политическое насилие;

• внутренняя война – широкомасштабное организованное насилие, преследующее своей целью свержение режима или аннулирование действующего государственного состояния и сопровождающееся экстенсивным применением насильственных действий.

Теория политической нестабильности С. Хантингтона объясняет внутриполитическое насилие разрывом между уровнем социальной мобилизации и достигнутым уровнем политической институционализации. Хантингтон считает, что традиционные и современные общества менее склонны к политическому насилию и нестабильности, потому что сильны их политические институты. Для обществ переходного типа, напротив, наиболее характерна вероятность проявления деструктивных форм политического поведения. Растущие потребности, инициированные процессами модернизации, ограничены институциональными возможностями переходного общества удовлетворять эти потребности. В результате возникает разрыв между ожиданиями и устремлениями, с одной стороны, и достигнутым уровнем развития политических институтов – с другой. Этот разрыв генерирует социальную фрустрацию и недовольство, подъем политической мобилизации. Отсутствие адекватно развитых политических институтов затрудняет процесс выражения этих требований с помощью легитимных средств политического участия и ведет в дальнейшем к политическому насилию.

Использование концепта насилия в теории конфликта позволило развести эти два понятия – «конфликт» и «насилие» – и показать, при каких условиях конфликт перерастает в насилие.

В ряду общих теорий следует отметить попытку К. Боулдинга (1910–1993) создать общую теорию конфликта. Боулдинг много сделал для разработки не только общей теории систем, но и общей теории конфликта. Однако анализ реальных конфликтов заставил признать, что конфликты (даже типовые) ситуационны и уникальны и их невозможно анализировать с позиций раз и навсегда заданной теории.

Но все же потребность в создании общей концепции, объясняющей особенности глобальных конфликтов формирующегося поствестфальского мира, оказалась существенной.

В 1993 г. С. Хантингтон выступил с идеей «столкновения цивилизаций». Он утверждал, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будут уже не идеология и не экономика. Границы, разделяющие человечество, будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Идентичность на уровне цивилизации будет становиться все более важной, и облик мира будет в значительной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций. К ним относятся западная, конфуцианская, японская, исламская, индуистская, православно-славянская, латиноамериканская и африканская цивилизации. Хантингтон также утверждал, что в ближайшем будущем основным очагом конфликтов будут взаимоотношения между Западом и рядом исламо-конфуцианских стран.

Этой концепцией была подведена черта под теориями конфликта XX в.

В отличие от С. Хантингтона представитель неомарксизма И. Валлерстайн (род. 1930) видит причины грядущих конфликтов не в цивилизационных, а в экономических факторах. Так, он полагает, что уже в начале XXI в. можно ожидать вызовов или даже прямых нападений государств бедного и отсталого Юга на богатый Север, а также захватнических войн между самими государствами Юга. Но самая главная угроза, которая может исходить от периферии по отношению к ядру мир-системы, – массовая миграция населения с Юга на Север. Наплыв выходцев из стран Юга, неспособных полностью интегрироваться в западное общество, заставит часть вчерашних мигрантов пойти по криминальному пути. Перераспределение ресурсов из сферы общественного производства и социальных услуг в сферу охраны общественного порядка негативно скажется на уровне жизни основной части населения.

3. Специфика современных этноподитических конфликтов

Современные этнополитические конфликты являются, пожалуй, фундаментальной характеристикой мировых трансформационных процессов. Их относят к числу модельных конфликтов современности. «Этнический ренессанс» стал постоянной чертой политической жизни как развивающихся, так и развитых стран мира. Глобализация убеждает нас, что в современном мире нет ничего неизменного. Это касается и этнической идентичности. На смену примордиалистской концепции, рассматривающей этничность как врожденную и жестко фиксированную, пришел инструментализм, и этническую идентичность стали рассматривать как меняющуюся в зависимости от тех социальных и политических целей, которым она служит. В отличие от примордиалистского подхода инструменталистский ориентирован не на поиски объективных оснований этничности, а на выявление тех функций, которые выполняются этносом. Конструктивизм, в свою очередь, стал подчеркивать социально конструируемую природу этничности. Этничность понимается здесь как процесс социального конструирования воображаемых общностей, который основан на вере в то, что общности связаны естественными связями, единым типом культуры и идеей или мифом об общем происхождении. Тем не менее именно сложность современных этнополитических конфликтов заставила перейти к полипарадигмальному подходу, учитывающему многоаспектность и многофакторность современных конфликтов. Теории этого подхода включали как минимум три группы факторов конфликтов: нехватка ресурсов; групповая идентичность; относительная депривация. Наконец, контекстуальный подход позволяет более корректно ответить на вопрос о первопричине конфликта – «проснувшаяся» этничность или активность политической элиты.

4. Локально-региональные конфликты и способы их урегулирования

Помимо многофакторного подхода исследователи обращаются к многоуровневому анализу. Он включает в себя следующие уровни: глобальный, региональный, уровень государства, уровень конфликтующих групп и индивидов. Наиболее существенен для современного анализа региональный уровень. С окончанием биполярного противостояния изменяется суть и характер локально-региональных конфликтов. Прежде всего, это рост числа внутригосударственных конфликтов по сравнению с межгосударственными. Внутригосударственные конфликты нового типа определяют как внутренние интернационализированные конфликты. Их отличает ускоренная эскалация – как вертикальная (повышение уровня напряженности конфликта), так и горизонтальная (распространение конфликта на другие страны и районы), а также крайне упорный и ожесточенный характер. Сохраняющийся повышенный уровень локально-региональной конфликтности связан не только с объективными процессами глобального развития, но и с целенаправленным вмешательством в их ход международного сообщества. Появление феномена «гуманитарных интервенций» исследователи связывают с операцией «Буря в пустыне» (1991), первым опытом международного противостояния региональной агрессии, операциями в Сомали (1992), на Гаити (1994), в Руанде (1994), Боснии (1995), Косово (1999), Дарфуре (2003) и Ливии (2011).

Следует отметить, что с развалом биполярной системы регулирование локально-региональных конфликтов из периферийного направления международной политики превратилось в одну из ключевых проблем в деятельности крупнейших международных организаций. Существенная проблема этих операций – их легитимность.

В то же время миротворческая деятельность ООН насчитывает уже более полувека. Различают «традиционное» и «расширенное» миро-поддержание. На смену традиционным принципам поддержания мира приходят операции, требующие сочетания политических, военных, полицейских и гуманитарных действий. При этом акцент с военной составляющей миротворческой операции должен быть перенесен на политическое урегулирование. Также особые надежды сегодня возлагаются на так называемую «мультинаправленную дипломатию», которая предполагает сотрудничество официальных лиц – «первого направления дипломатии» – с неофициальными представителями – «вторым направлением дипломатии». Мультинаправленная дипломатия предполагает подключение к миротворчеству деловых структур, частных лиц, религиозных деятелей, местных активистов, представителей СМИ. Успешное миротворчество – это продукт скоординированного действия акторов нескольких уровней – от глобального до индивидуального.

5. Концептуальные объяснения «конфликтов нового поколения»

В начале XXI в. среди исследователей наблюдается некоторая растерянность, обусловленная неадекватностью методологических подходов и понятийного аппарата для объяснения трансформаций, происходящих в мировой политике. В том числе это касается и специфики современных конфликтов, которые были обозначены как «конфликты нового поколения».

Постконфронтационный период вовсе не оказался постконфлик-тым, появилась необходимость переоценить знания об источниках конфликтов в современную эпоху, закономерностях их развития и способах урегулирования. Уходят в прошлое «классические» конфликты между государствами, на передний план выходят конфликты внутригосударственные, спровоцированные сепаратизмом, национализмом, религиозным фундаментализмом, а также растущим глобальным неравенством. Увеличивается количество акторов, вовлеченных в конфликты, их состав становится все более сложным. Помимо государств и международных организаций в качестве международных игроков на сцену стали выходить повстанческие группировки, криминальные банды, диаспоры, этнические партии. Столь большая разнородность международных игроков затрудняет понимание их реальных интересов, однако все чаще говорят об «экономизации» политических конфликтов, подобно тому как совсем недавно говорили о политизации этнических конфликтов.

Конфликты становятся затяжными, все более проявляется так называемый «парадокс асимметрии». Теория асимметричного конфликта стала развиваться с конца 1960-х гг. Отправной точкой ее послужили парадоксальные конфликтные ситуации, в которых сильный противник не способен одержать победу над слабым. Концепция асимметрии использовалась для анализа конфликтов между развитыми и развивающимися странами. Классический пример асимметричного конфликта – война во Вьетнаме, которую вели США в 1961–1973 гг. Сюда же относятся иракский и чеченский конфликты. Современный терроризм – это также вариант асимметричных боевых действий, воплощающих логику борьбы «слабых» против «сильных».

Успех военной кампании в конфликтах подобного рода зависит не столько от силовых потенциалов противников, сколько от взаимодействия военно-стратегических и тактических факторов с политическими, психологическими и идеологическими – невоенными факторами победы, а решающим фактором оказывается поддержка целей войны обществом воюющей стороны, их легитимация. Учет специфики асимметричного конфликта выразился в более осторожном применении военной силы и в более активном использовании невоенных способов давления. Изменилась и переговорная тактика, больше внимания стало уделяться интересам более слабой стороны и поиску «баланса интересов» между участниками конфликта.

Происходит изменение критериев власти и силы. По мере изменения задач и поведения государств на международной арене уменьшается значение их военной силы. В этом контексте все чаще используется понятие «power shift», означающее перераспределение силы во взаимодействии международных акторов: перемещение соперничества между ними из военной сферы в сферы экономики, финансов, культуры, в область влияния на международные институты и завоевания в них авторитета. Дж. Най (род. 1937) называет это явление «гибкой силой» (soft power). По его мнению, именно гибкая форма власти получает больше шансов в современных условиях. Гибкая власть – это информация, не материальная власть, а власть образов.

Для Дж. Ная мировая политика – «шахматная игра на трехмерной доске». Победу можно одержать, преуспев во всех трех измерениях. Верхний уровень – классические межгосударственные отношения на основе баланса силовых возможностей. В этой проекции мир видится однополярным. Средний уровень характеризуется многополярностью – это экономические отношения между государствами. А на нижнем уровне находятся транснациональные элементы мировой политики: терроризм, международная преступность, экологические угрозы. Проигрывает тот, кто играет лишь в плоскости традиционных межгосударственных отношений. Не преуспеет и тот, кто играет в трехмерном измерении, но использует «неадекватные» ресурсы и инструменты. Для победы на нижнем уровне как раз и требуется применение гибкой силы. Концепция Дж. Ная представляет собой попытку отразить тенденцию перехода от доминирования вертикальных иерархических структур к быстрому росту разнообразных горизонтальных сетевых структур.

Вероятно, можно утверждать, что сегодня формируется новая конфликтно-сетевая парадигма мировосприятия. В рамках этой парадигмы было предложено несколько вариантов решения глобальных проблем, как пессимистических, так и оптимистических.

С точки зрения А. Турена (род. 1925), конфликт есть везде, поскольку повсюду, где существует порядок, должно существовать его оспаривание. Конфликт не связан с некой фундаментальной областью социальной действительности, с формой общества, он повсюду. Мы входим в общество, которое не может более «иметь» конфликты: или последние задавлены в рамках авторитарного порядка, или общество осознает себя как конфликт, оно само является конфликтом. Потому что оно представляет собой борьбу противоположных интересов за контроль над способностью общества воздействовать на самого себя.

А. Этциони (род. 1929) на основе теории коммунитаризма предложил свой вариант решения глобальных конфликтов: согласование двух позиций – автономии личности и общественного порядка, с одной стороны, и ценностей Запада и Востока – с другой. По мнению А. Этциони, мир движется к синтезу ценностей двух цивилизаций – индивидуальных прав и социальной ответственности. В будущем мир будет состоять из нескольких региональных сообществ, объединенных в трансрегиональные организации под руководством глобальных органов власти и глобального гражданского общества. «Всемирное сообщество сообществ» будет держаться на том, что каждое из сообществ обогатит нормативный синтез и возникнет процесс взаимного обучения.

3. Бауман (род. 1925) пытается вскрыть связь между механизмом социального контроля и проявлением конфликтности в условиях глобализации. Источник конфликта – «пространственная сегрегация», запущенная глобализацией, противостояние мобильной элиты и локальной, маргинализированной массы. Власть в новых условиях определяется как возможность тотального наблюдения и контроля при отсутствии видимости контролирующих. Наибольшая власть сосредоточена у тех, кто контролирует мировые процессы, оставаясь источником неопределенности для остальных.

О современном конфликте элиты и масс говорил также К. Лэш (1932–1994). Он изменил известную формулу Ортеги-и-Гассета (1883–1955) «восстание масс» в «восстание элит». Более того, поведение современных элит он оценивал как предательство, поскольку основная задача транснациональных элит, с точки зрения Лэша, не управление и ответственность за судьбу общества, а ускользание от общей судьбы. Имущественное расслоение все больше приводит к размыванию среднего класса – основы национального государства. Лэш предсказывал: «Международный язык денег заговорит громче, чем местные диалекты» [179].

Очень интересные идеи в рамках геоэкономической парадигмы развивает отечественный исследователь А. И. Неклесса (род. 1949). Он констатирует системный кризис мира капитала и говорит о формирующейся новой картографии мира. Гексагональная модель Неклессы основана на феномене слияния политики с экономикой в современном мире: экономика меняет внутреннее содержание, ей уже тесно в рамках прежних смысловых конструкций. Она начинает проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, как политика и даже идеология наступающей эпохи, становясь, по сути, новой властной системой координат. Новое мироустройство складывается в результате не военных, а геоэкономических конфликтов, постепенно замещая национально-государственную модель. В переходной модели национальные государства сопрягаются с разными сообществами-интегриями. Привычные оси «Запад-Восток» и «Север-Юг» у Неклессы расщепляются, и появляется сложная шестиярусная модель, состоящая из четырех регионов (Атлантический мир, Евразия, Тихоокеанский мир и Индоокеанская дуга) и двух транснациональных областей (Квази-Север и Глубокий Юг). Правила игры в этой модели определяет ведущая экономика Нового Севера. Она же порождает особую культуру «новых кочевников», новую контролирующую и управляющую элиту. Неклесса связывает новые конфликты именно с появлением «нового класса» – «людей воздуха», как он их называет. Они не связаны с материальным производством, сфера их деятельности имеет виртуальный, «воздушный» характер.

Таким образом, основной конфликт современного общества Неклесса видит внутри элит – это конфликт управляющих элит и производителей нового знания. А наибольшая опасность исходит, по его мнению, от Глубокого Юга — мирового андеграунда, зоны теневой глобализации и криминальных тенденций. Наряду с криминализацией политики происходит политизация различных криминальных структур.

Неклесса подметил еще одну очень характерную для современных конфликтов черту: если в конце XX в. исследователи были заняты поисками механизмов наилучшего регулирования или разрешения конфликтов, то сегодня все чаще звучит словосочетание «управление конфликтом». Особый интерес представляет деструктивное управление, т. е. управление не для урегулирования или для разрешения, а совсем наоборот, скорее в целях мобилизации для участия в конфликте. Только если прежде людей мобилизовали для участия в регулярной армии, сейчас – для вовлечения в сети экстремизма. В целом можно сказать, что все большее значение начинает приобретать моделируемый конфликт, который может выполнять как конструктивную, так и провоцирующую функции в развитии социально-политических процессов. Как никогда значимой становится когнитивная составляющая конфликтов, обозначенная в известной теореме У. Томаса: если ситуация определяется как реальная, она становится реальной по своим последствиям. Соответственно, если ситуация определяется как конфликтная, она становится конфликтом. Сегодня стало возможным создание образов несуществующих конфликтов, которые могут восприниматься как реальные и поэтому порождать вполне реальные политические последствия.

Подведем итог нашему экскурсу в современные теории конфликта, сравнив характеристики прежде всего глобальных конфликтов современности. Устойчивое деление мира на Запад и Восток дополняется оппозицией «Север-Юг». Глобальные конфликты в этих измерениях отличаются как по типам, так и по характеру протекания. Характеристики глобальных конфликтов по критерию периода конфронтации можно представить следующим образом (см. табл. 19.1).