Псковские и раннекоммунальные итальянские источники

Акты. Первая бросающаяся в глаза параллель между итальянскими ранними коммунами, с одной стороны, и Новгородом и Псковом, с другой, состоит в том, что в русских городах основной массив дошедших до нас грамот имеет частный характер и сохранился в составе сборников, происхождение которых связано с церковью. В этом отношении особенно показателен пример Пскова. Более половины известных нам сейчас псковских актов были найдены Л. М. Марасиновой в поздних списках XVII в. в столбцах поместно-вотчинных книг, связанных с псковскими церквями и монастырями.[817] Причем, хотя общий объем частных актов для итальянских коммун этого периода значительно превышает количество сохранившихся не только псковских, но и новгородских документов, то тем не менее по каждому итальянскому городу, взятому отдельно, это не так.

 Больше всего документов (более 3700 единиц) за XII в. дошло по городу Лукка.[818] При этом это ничтожно малая часть, созданных за двенадцатое столетие документов: как подсчитал А.рнольд Эш, в среднем в итальянском городе их создавалось несколько десятков тысяч в год. Если исходить из минимального объема 10 000 документов в год, получается, что из потенциального архива Лукки сохранилось за XII в. в лучшем случае не более 0,.4 %.[819] Миланских документов дошло значительно меньше, менее 2000 единиц,[820] что уже количественно может быть сравнено, если не с 50 псковскими грамотами, то с более чем с 300-ми (без учета берестяных грамот!) новгородскими. Если же учитывать и берестяные грамоты, то вообще число дошедших новгородских документов будет весьма близким к числу миланских. Милан, впрочем, находится по объему сохранившейся документации на первых позициях среди итальянских городов. По некоторым документов или не дошло вовсе, или дошли единицы. Далеко не всегда количество дошедших актов прямо свидетельствует о степени развития коммуны. Так, пожар XVI в. уничтожил значительную часть венецианского архива частных актов за предыдущие столетия, но пощадил находившиеся в другом месте документы канцелярии дожей, собрание которой донесло до нас венецианские публичные акты, начиная с 1090 года.[821] Таким образом, можно утверждать, что сохранность архивов итальянского города за XI–XIII вв. в каждом отдельном случае зависелао от стечения обстоятельств, и дошедшие до нас документы представляют малую толику от созданных в этот период.

Думается, что последнее утверждение верно и по отношению к Новгороду и Пскову. Дошедшие до нас грамоты, очевидно, представляют собой лишь незначительное количество от общего числа документов эпохи. Представляется затруднительным даже гипотетически предположить объем письменной документации в Пскове XIV–XV вв., но в пользу развитой письменной культуры говорят несколько важных обстоятельств. Во-первых, это упоминание в ПСГ и псковском летописании ларя «в сенех» Святой Троицы, использовавшегося в качестве архива.[822] Во-вторых, статья ПСГ, воспрещавшая давать в долг более рубля без составления долговой расписки.[823] В-третьих, наконец, сама разрозненность и неоднородность дошедших до нас псковских грамот свидетельствует, что их количество было значительно боо́льшим. Среди известных нам псковских частных актов имеются: 11 купчих, 7 раздельных, 6 данных, 5 духовных, 4 меновые, 2 жалованные, 2 рядные и 1 ободная грамоты. Кроме того, известна еще одна1 правая грамота, подробно описывающая суд господы и принятие на нем решения. Вряд ли можно предположить, что перед нами хоть сколько-нибудь значительная часть псковской документальной традиции. Невозможно представить, что, например, правая грамота на суде господы составлялась считаное количество раз. Вероятно, это было, напротив, привычным делом, но, поскольку псковский архив не сохранился, до нас дошли лишь отдельные грамоты, зачастую в поздних списках, и составление последних в каждом конкретном случае имело свою причину.[824]

Как бы то ни было, наше предположение о значительно большем объемеидея о плохой сохранности псковской документации не может полностью объяснить то, почему итальянских документов все же сохранилось больше. Думается, здесь есть еще несколько причин. Одной из этих причин былоа тоа, что в Пскове, в отличие от раннекоммунального итальянского города, отсутствовала прослойка notai, образованных мирян, основной функцией которых и было как раз составление документов, хотя обнаружение берестяных грамот в Новгороде и поставило по-новому вопрос об уровне грамотности жителей средневекового русского города. К тому же, самих городов и монастырей, в архивах которых могли бы оседать документы, на северо-западе Руси было значительно меньше, чем на севере Италии. Эти отличия предопределили относительную слабость документальной культуры Пскова и Новгорода по сравнению с итальянскими городами эпохи ранней коммуны.

Количественное сравнение источников показывает не только различия, но и черты сходства. Речь идет о том, что на протяжении всей эпохи «ранней коммуны» — XI–XII вв. для Италии и XIII–XV вв. для Новгорода и Пскова — наблюдался рост объема документооборота, иногда в несколько раз на один или несколько порядков. Так, за IX–X вв. в итальянских городах сохранились десятки, а временами иногда и единицы документов, за XI в. — сотни, в XII в. их счет идет порой (как мы видели на примере Милана выше) на тысячи. Рассмотрим другой типичный пример — Геную: за X в. — 2 документа, за XI в. — 2, за XII — 427.[825] Аналогичную (с учетом синхростадиальных различий) картину мы наблюдаем и в Новгороде и Пскове. Так, в Новгороде за XII в. нам известно 9 грамот, причем подлинность некоторых из них является историографической проблемой, за XIII в. тоже 9, за XIV в. — 42, а за без малого 80 лет XV в. — 258. В Пскове: за XIII в. —1, за XIV в. — 7, за XV в. — 46. Эти данные приблизительны, т. к.так как не всегда возможно точно датировать ту или иную грамоту.

Как и в случае с итальянскими коммунами, резкое увеличение количества документов в Пскове и Новгороде нельзя объяснить лишь лучшей сохранностью более поздних актов. Оно свидетельствует о социальных изменениях, о том, что в «коммунальном» обществе на первый план выдвигались горизонтальные связи, существование которых требует подкрепления письменными соглашениями между равными членами коммуны, в то время как общество с превалирующими вертикальными связями может в большинстве случаев довольствоваться устными распоряжениями. Такие резкие изменения количества документов характерны не только для Пскова и Новгорода и городов Италии, но и вообще для всех зон коммунального развития.

Юридические памятники. Количественный рост актового материала не единственное наблюдаемое в раннекоммунальный период изменение письменной культуры. Еще одним характерным процессом была кодификация обычного права. В Италии XII в. ее можно наблюдать практически во всех городах. Правда, в это время еще не сложились кодексы городского права, статуты. Их появление произойдет позже, в XIII в., на базе тех правовых документов, которые создавались в XII в.

 Юридические памятники XII в. можно условно разделить на два типа. К первому принадлежат Consuetudines (буквально «обычаи»), т. е. сборники обычного права, записывавшиеся по инициативе самой коммуны, либо представленные в виде правовых привилегий, дарованных городу, как правило, германскими императорами. Ко второму, относятся так называемые breves (лат.) или brevi (вольгаре) — буквально «короткие». Это были клятвы, которые публично приносились при вступлении консулов в должность. Известно два типа brevi: те, которые произносились самими консулами, и те, которые горожане приносили коммуне. От года к году эти brevi менялись, увеличиваясь в объеме и включая в себя все новые и новые юридические нормы. Дальнейшее развитие brevi привело в конечном итоге к созданию первых статутов. К сожалению, не дошло ни одной парной клятвы, произносимой в один год и консулами, и горожанами. Рассмотрим древнейшие brevi Генуи: клятву консулов 1143 г. и клятву горожан 1157 г. Оба документа, будучи весьма небольшими, значительно уступают ПСГ не только по объему текста, но и по числу рассматриваемых юридических коллизий. Текст breve горожан 1157 г. содержит обязательства подчиняться консулам (при этом уточняется количество последних) в их справедливых решениях, являться по сигналу колокола на parlamentum, т. е. ассамблею, участвовать в войне на стороне Генуи и вообще не вредить ей ничем.[826]

Breve консулов 1143 г. сложнее по составу. После традиционного посвящения следует собственно текст клятвы консула, даваемой при вступлении в должность. Эту клятву кажется целесообразным сопоставить со статьей 3 ПСГ, предписывающей посаднику, вступающему в степень, приносить клятву.

На первый взгляд, между двумя этими клятвами больше различий, чем сходств. Самым существенным является то, что в Bbreve 1143 г., в отличие от ПСГ, есть два объекта: отдельный гражданин и Ккоммуна, как совокупность таких сограждан. Это, казалось бы, должно свидетельствовать в пользу того, что в Генуе тогда уже сформировалось представление о коммуне, как о юридическом лице, а в Пскове есть только приносящий клятву посадник и «человек», которого он обязуется судить справедливо.

Но следует учитывать, что цитируемый отрывок ПСГ — это не сама клятва, а лишь ее пересказ, юридически установленное обязательство такую клятву произнести. Такой пересказ не содержит подробностей формуляра клятвы, что видно по отсутствию в нем упоминания Бога и веры, которого, в силу самого христианского характера клятвы — крестоцелования, в ней не могло не быть. Пересказ передает лишь основное содержание того, о чем посадник должен принести присягу, нюансы опускаются. ПСГ в целом содержит неоднократные упоминанияе коллективного юридического тела — «всего Пскова» — прежде всего в своей преамбуле.[829] Кроме того, весь текст breve 1143 г. свидетельствует о том, что понятие «коммуны» там еще не устоялось. Так, в приведенном отрывке помимо «“коммуны»” присутствует и формулировка nostra civitas (наш города), которую следует, вероятно, считать контекстуальным синонимом «коммуны». Далее по тексту встречается еще одно понятие “compagna” (буквально «компания»), в контексте, не оставляющем сомненияе, что имеется в виду коммуна Генуи. В дальнейшем в Генуе именно слово “compagna” закрепилось для обозначения коммуны. Так, клятва горожан 1157 г. носит название “«Il breve della Compagna”». Такая неустойчивость понятийного аппарата вообще характерна как раз для раннекоммунального периода, когда сам феномен коммуны еще находится в стадии становления. Напомним, что псковские источники так же не могут похвастаться единообразием в обозначении коллективного политического тела. Для его обозначения используются и «мужи псковичи», просто «псковичи», «весь Псков», «господин Псков», «господин Великий Псков».

Более существенным при сравнении Bbreve 1143 г. и 3 статьи ПСГ представляется другое обстоятельство:   при вступлении в должность магистрат публично на собрании всех сограждан приносит клятву осуществлять справедливый суд. Для Средних веков это была новелла. Для характеристики генуэзcкого общества XII в. показательны и те нормы права, что помещены в тексте bBreve 1143 г. непосредственно за самой клятвой. «Si aliquis homo vel femina specialiter et meditative in homine nostre Compagne homicidium fecerit, vel in illis qui non fuerint vocati, vel quos cognoverimus non esse utiles intrare in nostram Compagnam, vel in clerico sive in minore qui habitant in nostra Compagna, homicidam illum exiliabimus bona fide et omnia bona illius que invenire poterimus diripiemus et devastabimus, et patri et matri vel filiis vel filiabus aut fratribus sive sororibus aut propinquioribus parentibus illius qui fuerit occisus, qui se voluerint intromittere, laudabimus et affirmabimus omnes proprietates illius qui homicidium fecerit. Et si noluerint se intromittere illis laudabimus ad ecclesiam Sancti Laurentii, et laudabimus et operabimur si homicida ille habuerit filios vel filias ut non sint eius hereditarii»[830] ( Если кто-либо, мужчина или женщина, намеренно совершит убийство члена нашей коммуны (Compagna), или того, кто не был в нее призван, или того, кого мы не сочли полезным для вступления в коммуну (Compagna), или клирика, или ребенка, которые живут в нашей коммуне (Compagna), то мы подвергнем убийцу изгнанию и отнимем или уничтожим все принадлежащее ему имущество. Если у убитого будут отец, или мать, или сыновья, или дочери, или братья, или сестры, то мы передадим им все имущество убийцы, если они захотят принять его (имущество). Если же не захотят, то мы передадим имущество церкви св. Лаврентия и позаботимся о том, чтобы, если у убийцы есть дети, они не смогли ему наследовать ).

Итак, Bbreve 1143 г., как и ПСГ, не знает смертной казни за убийство. Убийца изгонялся, а все его имущество достается семье убитого, и только в случае отказа от него оно переходит в собственность церкви св. Лаврентия. Практика изгнания членов коммуны была характерна не только для Генуи, она обнаруживается в коммунах Северной и Центральной Италии почти повсеместно. Важно, что в любом случае решение об изгнание принимала городская ассамблея. В Пистойе, например, изгнание применялось, только если убийца не помирился с родственниками убитого.[831] То есть, коммуна Пистойи, как и Генуи, еще не воспринимала себя как субъект права, несущий урон в случае убийства одного из ее членов. Дж.улиано Милани предположил, что даже в том случае, когда изгнание из коммуны было формально наказанием за уголовное преступление, речь, вполне вероятно, могла идти о сведении политических счетов.[832] Нам неизвестны такие конфликты и следовавшее за ними изгнание в Пскове (Ччасть I, Гглава 1), но, думается, здесь есть прямая параллель с многочисленными конфликтами между различными боярскими кланами в Новгороде в XII–XIII вв., в результате которых новгородцы на вече изгоняли проигравшую сторону. Казнь вместо изгнания, которой подвергся в Пскове во время «брани о смердах» посадник Гавриил, как и другие случаи казни по решению веча, (Ччасть I, Гглава 1), несомненно, маркируюет более высокий этап развития коммуны, когда городское сообщество уже воспринимает себя как субъект права, а преступления против него (как политические, так и уголовные) караются смертью. В этом смысле псковское общество XV в. уже прошло дальше, чем итальянские коммуны XII в.

Еще более архаичным генуэзский закон выглядит в свете заключительных нормам breve 1143 г. «Si de aliqua turri causa preliandi aliquid eiectum fuerit sine licentia consulum, et in veritate cognoverimus quod pro illa iactatione aliquis mortuus fuerit, nos aut turrim destruemus aut illis vel illi, cuius turris fuerit, mille solidos auferemus… Si quis homo nostre civitatis habitator a XIIII annis in sursum cultellum vel lesnonem, quem cognoscamus non esse portandum, vel spatam vel lanceam sine licentia nostra, nisi causa exeundi foras, portaverit, tollemus ei sol. XX…»[833] (Если во время сражения в городе с какой-либо башни без позволения консулов будет что-нибудь брошено, и мы будем достоверно знать, что этим копьем был кто-то убит, то мы или разрушим башню, либо наложим на ее владельца штраф в 1000 солидов…) (Если мы узнаем, что кто-либо, будучи 14 лет от роду или старше, без нашего позволения носит в городе нож, меч или копье, за исключением случая, когда он выезжает из города, то он будет подвергнут штрафу в 20 солидов).

То есть, убийство штрафом не наказывалось, а ношение оружия наказывалось. Вооруженные дети на улицах Генуи считались нормальным явлением, а взрослые — нет. Перед нами типичный памятник обычного права, в котором отсутствует продуманная структура, его содержание составляют отдельные записанные правовые обычаи. Запрет метать что-либо с башен и вообще специальное внимание к башням как таковым вполне объяснимы в контексте эпохи, когда враждующие роды строили в городе башни-крепости, вокруг которых разыгрывались кровавые баталии. Так, например, древнейшие известные нам brevi Пизы (1162 и 1164 гг.) повторяют в своей заключительной статье запрет строить башни выше определенной высоты. Этот запрет восходит еще к 1090-м ггодам., когда архиепископ Диаберт, ставший впоследствии первым латинским патриархом освобожденного Иерусалима, примирив враждующие стороны, установил такой запрет на будущее.[834]

Содержание пизанских brevi отлично от генуэзских. В них мы находим правовые нормы, близкиеt генуэзским только с одной стороны: своей неупорядоченностью и бессистемностью. Очевидно, что в случае с древнейшими итальянскими brevi мы имеем дело с самым первым этапом постепенного складывания коммунального законодательства, которое протекало в каждом городе обособленно, с опорой на свои местные правовые традиции. В этом смысле ПСГ нельзя поставить в тот же ряд, ведь грамоты, на которых она была основана, до нас не дошли. ПСГ стоит уже на другой ступени развития, хотя и для нее характерны черты обычного права. ПСГ уже ближе к городским статутам, которые появляются в XIII в. как результат развития brevi, совмещенных порой с другими источниками права. Поэтому brevi и ПСГ отражают один и тот же процесс постепенного складывания правовой системы коммун, но разные его стадии.

Нарративные источники. Полно социально-политические институты как итальянских коммун, так и средневековых русских городов представлены в памятниках коммунального историописания. Средневековые итальянские коммуны знали два типа таких источников: анналы и хроники.

Т. В. Гимон в исследовании, посвященном сравнительному анализу историописания Древней Руси и донорманнской Англии, выработал принципы, позволяющие нам подойти к сравнению псковских и итальянских раннекоммунальных нарративных источников.[835] Т. В. Гимон показал, что выявление разницы между анналами и хрониками представляет иногда большие сложности, к тому же некоторые памятники средневекового историописания имели самоназвания «анналы» или «хроники», но не всегда отвечали им. Строгой границы между этими двумя видами исторических источников провести не получается. Анналам свойственно отсутствие единого авторского замысла, боо́льшая сухость и скупость в изложении событий, современность записей описываемым событиям, продолжающийся характер;, в то же время для хроник характерны единый авторский замысел, полнота повествования, ретроспективность изложения событий, единовременное создание. Однако, в действительности существует много памятников историописания, обладающих смешанными характеристиками и находящихся между двумя описываемыми крайними случаями.[836] Т. В. Гимон пришел к выводу, что, хотя древнерусские летописи нужно сопоставлять скорее с анналами, чем с хрониками, они, очевидно, имеют и черты, характерные для последних.[837]

Псковские летописи подлежат сравнению с анналами коммунальных городов Северной Италии. Так, Annales Pisani (далее — AP) несут в себе черты одновременно и анналов, и хроники, давая, таким образом, материал, который можно сопоставить с древнерусскими летописями. Памятник дошел в двух редакциях. Первая, написанная по-латыни, представлена несколькими кодексами, самый древний и одновременно полный из которых, датируемый XIII в., хранится в Библиотеке Арсенала в Париже. Текст первой редакции охватывает события от сотворения мира до 1175 г. Вторая редакция написана на вольгаре, несущем явный отпечаток пизанского диалекта XIV в. Дошла только в единственном списке XVI в., описывает события от сотворения мира до 1191 г. При издании памятника события до 1175 г. были воспроизведены в первой латиноязычной редакции (с вариантами по второй), события 1175–1191 гг. излагаются, соответственно, во второй редакции.[838]

АР кратко излагает историю от сотворения мира до рождения Христа, состоящую из перечисления временных интервалов («Ab Adam usque ad Noe fuerunt anni MMCCXLII, generationes X. A Noe usque ad Abraam fuerunt anni MDCCCIII, generationes X.» — От Адама до Ноя прошло 2242 г.ода, 10 поколений. От Ноя до Авраама 1803 г.ода, 10 поколений). Затем следует краткое изложение римской истории, с упоминаниями событий 2-й Пунической войны, причем даты даются ab urbe condita (от основания Рима). После этого упоминается восшествие на престол императора Константина, и даты с этого момента даются от Рождества Христова. Упоминается смерть Пиппина Короткого и Карла Великого. Так же кратко излагаются события раннего Средневековья, прежде всего нашествия венгров. На этом мировая история заканчивается и повествование переходит к Пизе.

Нетрудно заметить, что в первой части несомненна близость AР к псковским летописям, в которых собственно псковскую историю предваряют события всеобщей, данные в виде коротких заметок. Однако, на этом сходство не заканчивается. Ранние (докоммунальные) пизанские события 971–1078 гг. изложены в АР отрывочно, как отдельные известия, главной темой которых были войны между Pisani и Ianuenses (генуэзцами). После 1078 г.ода изложение событий становится более подробным. В этом тоже просматривается сходство с известиями псковских летописей, до 1308 г. отрывочных, а с 1308 г. — более подробных.

Представляется, что в такая особенность и АР, и псковского летописания не случайна. Наряду с понятием Pisani в итальянском памятнике с 1098 г. начало использоваться понятие populus Pisanus pisanus (пизанский народ), и это нельзя счесть простой терминологической неустойчивостью у употреблении понятия. Выше уже говорилось о том, что между 1088 и 1092 гг. архиепископ Пизы Диаберт разрешил конфликт между враждующими семьями milites, установив максимально разрешенную высоту частных башен. Обращает на себя внимание способ, которым это было сделано. Гарантом этого установления выступал populus pisanus, понимаемый в контексте документа как коллективная общность жителей города. Решение архиепископ принимал in commune colloquio civitatis (на общем собрании города). Это событие получило в историографии имя Lodo delle torri (Решение о башнях), а акт,[839] где оно зафиксировано, стал первым документом, в котором на политической сцене появляется коллективная общность граждан, принимающая решение на городской ассамблее.[840] Соответственно, появление сочетания populus Pisanus pisanus в AР именно в это время не случайно. Мы имеем дело с новой политической реалией, коммуной, потому и с новой терминологией, отражающейся как в нарративных, так и документальных источниках. Аналогичный процесс характерен и для Пскова (см. Ччасть I, гГлава 2, §1.3.). Там тоже, начиная с XIV в. разные типы источников фиксируют новую общность — мужей « псковичей» или «весь Псков». Как и в Пизе, рождение такой общности совпадает по времени с расширением содержания памятников местного историописания.

Помимо появления формулы populus Pisanuspisanus/весь Псков в момент расширения повествования, есть еще одна общая для APnnales Pisani и псковского летописания особенность. Оба памятника буквально пронизаны духом локального патриотизма. Их основное содержание — местные известия, лишь иногда перемежаемые общерусскими или общеитальянскими, соответственно, причем все псковичи и пизанцы, описываемые исключительно комплиементарно, противостоят злокозненным соседям. Появление такого рода локальных хроник — неизменный спутник и признак коммунального движения. Средневековая коммуна в процессе своего развития нуждалась в некотором историческом измерении, в опоре на «славную старину». В результате создавались памятники местного историописания.[841] Разумеется, нельзя утверждать, что развитие местного летописания на Руси связано исключительно с коммунальным развитием городов. Хорошо известно, что это не так, свои летописи были и в землях без коммунального развития, например, в Твери. Однако представляется важным то, где непосредственно в Пскове велось летописание и кто, соответственно, «водил рукой летописца». В историографии уже не раз отмечалось (см. Ввведение, Иисточники), что до присоединения к Москве, по крайней, мере одна (в другой трактовке — единственная) ветвь псковского летописания велась при соборе сСвятой Троицы, где хранились также архив и казна Пскова. То есть, была в ведении, собственно, городской администрации в самом широком смысле слова, будь то посадники или представители веча. Не прослеживается влияния на псковское летописание XIV–XV вв. ни псковских князей, по крайне мере, с середины XV в. исключительно промосковски ориентированных, ни наместника новгородского архиепископа, формального церковного правителя города. Даже позднейшие списки, созданные уже в Московский период в псковских монастырях, прежде всего Псково-Печерском, куда после 1510 г. переносится псковская летописная традиция, сохраняют этот псковоцентричный дух местного патриотизма. В этом, пожалуй, отличительная особенность местного псковского летописания не только от тверского, но и от новгородского, где летописание велось при дворе архиепископа, который хоть и был частью «всего Новгорода», но все же играл в его политической системе особую роль. Псковское же летописание оказывается в этом смысле наиболее близким к раннекоммунальным памятникам городского историописания, чье создание было делом, прежде всего, светской городской администрации.

Развитие ранних Рождение коммун привело  и к такому явлению,и к появлению как феномена городское городского самосознание.я Городское население уже к началу формирования коммун отделялось от сельского, как в юридическом, так и в административном плане. Такое отделение было необходимой предпосылкой возникновения коммун как таковых. Вместе с тем, появившаяся на заре коммунальной эпохие политическая самостоятельность, привела к переосмыслению горожанами своей роли и роли города вообще. Это нашло отражение в ряде литературных памятников, апеллирующих к славе города и его жителей. Первые из них появились еще в сиеньориальный период, когда уже шла консолидация городского населения, приведшая к образованию коммун. Так, новую жизнь получил античный жанр descriptiones urbium (т. е. описания городов), но из описательного он превратился в дидактический laudes civitatum (восхваления города). Впервые эти восхваления города и его жителей появились в Милане (Versum de Mediolano civitate). Однако, сам жанр laudes не получил действительно широкого распространения. Помимо Милана, подобные поэмы знала только Верона и еще несколько североитальянских городов.[842] Между тем на юге, где коммунальное движение начиналось несколько позднее (в силу большего внешнего влияния) на жизнь городов), таких поэм не писали. Исследователи южноитальянских городов сформулировали критерии для выделения имплицитных проявлений городского самосознания, обратив особое внимание на восхваление города в местных анналах и хрониках и житиях местных святых. Более того, сам факт появления городской хроники, по мнению Дж. Витоло, является свидетельством высокого уровня городского самосознания, как и обособление культа местного святого.[843]

Вряд ли могут возникнуть сомнения в существовании в Пскове местного культа святой Троицы. Псковский летописец использует метафору «дом святой Троицы» для обозначения Пскова, и подобные ей для обозначения городов, которые имели устройство, схожее с псковским, — Новгорода («дом святой Софии») и псковских пригородов, например, «дом святого архистратига Михаила». В Пскове, разумеется, не было ничего подобного жанру laudes, однако в некотором смысле его нехватку компенсирует псковское летописание. Невозможно отрицать наличие особого «псковского духа», пронизывающего псковские летописи. Он проявляется в повести о Довмонте, в рассказах о противостоянии псковичей новгородцам, в описаниях конфликтов псковичей с архиепископом. В наиболее полном виде, пожалуй, этот дух проявился в П1 при изложенииописании событий 1510 г., т. е. в «Повести о псковском взятии»: «И тогда отъяцца слава псковская. О славнейший во градех великий Псков, почто бо сетуеши, почто бо плачеши. И отвеща град Псков: како ми не сетовати, како ми не плакати; прилетел на мене многокрылый орел, исполн крыла иохтеи, и взя от мене кедра ливанова, попустишу богоу за грехи наша, и землю нашу поусту сотвориша».[844] Приведенный пассаж по уровню патетики и наполненности библейскими метафорами, будь он в стихах, вполне мог бы стать органичной частью миланских laudes.

Итак, сравнение псковских источников (XIV–XV вв.) и раннекоммунальных итальянских источников (XI–начал — началоа XIII вв.) показывает ряд общих явлений, за которыми угадываются сходные процессы: резкое увеличение числа документов, появление первых юридических памятников, представляющих запись обычного права, и создание местных городских хроник и анналов, в которых ярко проявлялось коммунальное сознание и местный патриотизм, — рост письменной культуры сопровождает рождение и становление коммуны. Сравнительный анализ источников позволяет увидеть становление понятийного аппарата развивающейся коммуны, терминологии, при помощи которой описывались сама коммуна, ее члены и городские ассамблеи, на которых они собирались.