Географические границы распространения феномена коммуны

Имела ли средневековая коммуна какой-то строго определенный ареал распространения? И если да, то какими в историографии видятся причины, по которым коммуну нельзя найти за его пределами? В наследство от изоляционизма историографии XIX в. нам остались некоторые, ставшие уже привычными представления. Так, в немецкой традиции за момент возникновения коммуны было принято время создания первых городских привилегий, имевших в германских землях, как правило, вид жалованной грамоты, даваемой владетельным феодалом жителям города и конституировавшей его особый правовой статус. Итальянская же историография временем создания коммуны традиционно полагает упоминание в том или ином городе консулов (consules — лат.) — первых городских магистратов, независимых от власти епископа или светского феодала.

Обе традиции рассматривают создание коммуны не как процесс, имевший протяженность во времени, а как одномоментный акт, приведший к созданию готового политического организма. Такой подход объясняется скудной источниковой базой по ранней истории города и необходимостью найти какой-то критерий, маркирующий существование коммуны. Все это до сих пор воспроизводится в исследовательской литературе, хотя с 1980-х гг.одов оба подхода стали подвергаться критике.[752]

Во второй половине XX в. стали выходить обобщающие работы по истории средневекового города, и, даже прежде непримиримые оппоненты, спорившие о критериях «единственно истинной коммуны», как, исследователи как итальянских городов, так и немецких, вынуждены были признать, что и севернее и южнее Альп коммуны существовали. Отдельные попытки указать на «недокоммунальность» исторического материала, имеющегося в распоряжении соседей, встречаются до сих пор,[753] но все реже и реже.

После работы Ж. Лестокуа, заложившего продолжающуюся и по сей день традицию сравнения коммун Фландрии и Северной Италии, традицию, продолжающуюся и по сей день, стало постепенно формироваться представление об «узлах» коммунального развития, к которым обычно относят собственно Фландрию, Северную Италию и Германию вдоль Рейна. Нетрудно увидеть, что этоа узкая область, очертания которой примерно соответствуют границам государства Лотаря по Верденскому договору 843 г. Современная историография не отрицает существования коммун западнее и восточнее этой зоны. Однако, обобщающие работы по истории средневекового города второй половины XX в. замыкаются именно на этой области, зачастую не объясняя причин отсутствия коммун за ее пределами. Из «коммунального» мира оказываются выброшены такие культурно-исторические зоны, как Южная Италия и Англия.

Южной Италии в этом отношении особенно не повезло. Исследователи, занимающиеся городами Северной Италии,[754] либо обходят ее молчанием, либо ограничиваются утверждением, что в Южной Италии коммуны не сформировались из-за сильной королевской власти. [755] Между тем, существует ряд исследований, посвященных проблемам коммунального развития городов Южной Италии,[756] исследования которые, как кажется, остаются просто незамеченными коллегами, занимающимися североитальянскими коммунами.

Существенные различия, сразу бросаются в глаза. Южная Италия в сравнении с Северной гораздо хуже обеспечена источниками. На Юге значительно позже, чем на Севере, появляется социальный слой notai — образованных,[757] т. е. людей, умеющих читать и писать, благодаря которым Северная Италия обгоняла другие регионы средневековой Европы по количеству письменных источников. Если на Севере речь шла о непрерывной (со времен античности) традиции светской образованности, а notai составляли до 10 % населения городов, то на Юге их присутствие фиксируется лишь в анжуйский период, т. е., начиная с XIII в. По этой причине, как полагал Джованни Виттоло, в Южной Италии городские хроники, выражающие местный гражданский патриотизм, и бывшие неизменными спутниками коммунального развития, появляются относительно поздно, так же как и актовый материал.[758] Что касается правовых кодексов, то хотя их дошло исключительно мало, имеются несомненные свидетельства в пользу того, что они существовали и в Южной Италии.

Жан-Мари Мартан обратил внимание на несколько случаев, когда в дошедших южноитальянских источниках отразились те же социально-политические явления, что и в североитальянских городах.[759] Так, в Гаэте с конца X в. известны nobiliores homines (знатнейшие мужи), которые принимали участие в принятии важных для города решений. Документ 1123 г., составленный консулами города, сообщает о требованиях, адресованных герцогу Ришару и принятых in toto commune Gaietano populo (на собрании всей коммуны народа Гаэты). Последнее выражение ничем не отличатся от таких же формулировок, встречающихся в гораздо более многочисленных коммунальных документах Севера того времени. В акте 1129 г. впервые упоминается ассамблея горожан, civitatis commune (город-коммуна) называется res publica, что можно считать случаем исключительным даже для североитальянских городов этого времени. Лишь немногие из последних стали называть себя республиками даже в более поздний период (XIII–XV вв.), когда к их собственному коммунальному опыту самоуправления добавилось теоретическое переосмысление античных образцов. Более того, для южноитальянских городов, как и для северных, были характерны внутригородские башни и укрепленные дворы, свидетельствующие о тех же процессах переселения в города воинственной знати, которые происходили и к северу от Рима.[760] Точно так же на Юге возник и культ святого покровителя города,[761] тесно связанный с развитием коммунального самосознания горожан. Стремление королевской власти уничтожить все формы коммунальной жизни, выразившееся в запрете Фридрихом II выборов консулов и подеста,[762] несомненно, говорит, что коммунальное движение было достаточно сильным и на Юге. Об этом же свидетельствует неоднократно упоминаемая хронистами неуступчивость жителей южноитальянских городов, до последнего сопротивлявшихся королевским войскам с оружием в руках и умиравших на стенах своих городов pro libertate (во имя свободы).[763]

Итак, в городах Южной Италии коммунальное движение существовало, хотя и более слабое, чем на Севере. Нельзя утверждать, что сильная королевская власть не дала ему возникнуть, скорее, ей удалось его быстро уничтожить. Однако, на протяжении более чем шестидесяти лет ряд городов Южной Италии практиковали те же формы коммунальной жизни, которые хорошо известны по северным образцам. Здесь присутствовали все необходимые атрибуты коммуны: городская ассамблея, выборные магистраты, союз горожан, юридическая обособленность города от округи.

Что касается английской традицииисториографии средневековой Англии, то традиционно считалось, что городские коммуны появились в Британии поздно и только как результат влияния с континента. Самые ранние жалованные грамоты городам восходят к началу XIII в. Против таких оценок выступила С.ьюзан Рейнольдс, предложившая искать не формальные атрибуты коммуны, а находить отражения социальных процессов, которые в ней происходили. Исследовательница, правда, избегала слова «коммуна» и писала о «medieval town». По мнению С. Рейнольдс, borough (этимологически близкий к верхненемецкому burg) в англосаксонский период обособляется в юридическом смысле от округи.[764] В поздене-англосаксонском городе можно наблюдать даже такой коммунальный институт, как boroughgemoot burhgemot— городскую ассамблею, имеющую право вершить суд. Поэтому автор пришла к выводу, что английский город до норманнского завоевания развивался по тому же пути, что и города континента. Нет сомнения, писала она, что «городские свободы развились бы, а англосаксонские короли даровали бы borough свободы, если бы не случилось норманнское завоевание».[765]

Упомянутые выше случаи с Южной Италией и донорманнской Англией показывают, что что историография коммуны не установила какого-либо единого географического ареала существования этого феномена. Исследователи лучше обеспеченных источниками и, соответственно, в первую очередь изученных областей коммунального движения, т. е. Фландрии, Северной Италии, Германии и отчасти Франции, не предложили убедительных обоснований тезису, что коммуна могла существовать только там. Они просто не задавались вопросом о том, могли ли существовать коммуны в других частях христианского мира. Несомненно, география коммунального движения может быть расширена, в том числе на восток. Следовательно, и древнерусские города возможно анализировать на предмет выявления или же отсутствия в них особенностей ранней европейской коммуны.

Обнаружение ранних коммун в Южной Италии и Англии представляется важными и с методологической точки зрения. Оно показывает, что даже на ограниченном материале источников можно выявить характерные черты городского сообщества. Ведь исследования южноитальянских городов сделаны на основе анализа преимущественно нарративных источников и лишь некоторых формуляров актов, которые оказались близкими к североитальянским.[766] Речь идет о «формулах власти», описывающих принятие политических решений. И если формулировки других, в том числе псковских источников (см. вВведение, Иисточники; Ччасть I, гГлава 1), построены схожим образом, это может быть аргументом в пользу признания коммунального развития Пскова. С. Рейнольдс показала, что определенные формы коммунальной жизни могут скрываться под понятиями, чуждыми латинскому языку католической церкви. Так, англосаксонский burhgemotbouroghgemoot, означал то же, что и conventus populi, arengo, parlamentum в Северной Италии.