Когда из темной бездны жизни.»

 

 

Когда из темной бездны жизни

Мой гордый дух летел, прозрев,

Звучал на похоронной тризне

Печально-сладостный напев.

 

И в звуках этого напева,

На мраморный склоняясь гроб,

Лобзали горестные девы

Мои уста и бледный лоб.

 

И я из светлого эфира,

Припомнив радости свои,

Опять вернулся в грани мира

На зов тоскующей любви.

 

И я раскинулся цветами,

Прозрачным блеском звонких струй,

Чтоб ароматными устами

Земным вернуть их поцелуй.

 

ЛЮДЯМ НАСТОЯЩЕГО

 

 

Для чего мы не означим

Наших дум горячей дрожью,

Наполняем воздух плачем,

Снами, смешанными с ложью.

 

Для того-ль, чтоб бесполезно,

Без блаженства, без печали

Между Временем и Бездной

Начертить свои спирали.

 

Для того-ли, чтоб во мраке,

Полном снов и изобилья,

Бросить тягостные знаки

Утомленья и бессилья.

 

И когда сойдутся в храме

Сонмы радостных видений,

Быть тяжелыми камнями

Для грядущих поколений;

 

ЛЮДЯМ БУДУЩЕГО

 

 

Издавна люди уважали

Одно старинное звено,

На их написано скрижали:

Любовь и Жизнь — одно.

Но вы не люди, вы живете,

Стрелой мечты вонзаясь в твердь,

Вы слейте в радостном полете

Любовь и Смерть.

 

Издавна люди говорили,

Что все они рабы земли

И что они, созданья пыли,

Родились и умрут в пыли.

Но ваша светлая беспечность

Зажглась безумным пеньем лир,

Невестой вашей будет Вечность,

А храмом — мир.

 

Все люди верили глубоко,

Что надо жить, любить шутя,

И что жена — дитя порока,

Стократ нечистое дитя.

Но вам бегущие годины

Несли иной нездешний звук

И вы возьмете на Вершины

Своих подруг.

 

ПРОРОКИ

 

 

И ныне есть еще пророки,

Хотя упали алтари,

Их очи ясны и глубоки

Грядущим пламенем зари.

 

Но им так чужд призыв победный,

Их давит власть бездонных слов,

Они запуганы и бледны

В громадах каменных домов.

 

И иногда в печали бурной,

Пророк, не признанный у нас,

Подъемлет к небу взор лазурный

Своих лучистых, ясных глаз.

 

Он говорит, что он безумный,

Но что душа его свята,

Что он, в печали многодумной,

Увидел светлый лик Христа.

 

Мечты Господни многооки,

Рука Дающего щедра,

И есть еще, как он, пророки —

Святые рыцари добра.

 

Он говорит, что мир не страшен,

Что он Зари Грядущей князь...

Но только духи темных башен

Те речи слушают, смеясь.

 

РУСАЛКА

 

 

На русалке горит ожерелье

И рубины греховно — красны,

Это странно-печальные сны

Мирового, больного похмелья.

На русалке горит ожерелье

И рубины греховно — красны.

 

У русалки мерцающий взгляд,

Умирающий взгляд полуночи,

Он блестит, то длинней, то короче,

Когда ветры морские кричат.

У русалки чарующий взгляд,

У русалки печальные очи.

 

Я люблю ее, деву-ундину,

Озаренную тайной ночной,

Я люблю ее взгляд заревой

И горящие негой рубины...

Потому что я сам из пучины,

Из бездонной пучины морской.

 

НА МОТИВЫ ГРИГА

 

 

Кричит победно морская птица

Над вольной зыбью волны фиорда,

К каким пределам она стремится?

О чем ликует она так гордо?

 

Холодный ветер, седая сага

Так властно смотрят из звонкой песни,

И в лунной грезе морская влага

Еще прозрачней, еще чудесней.

 

Родятся замки из грезы лунной,

В высоких замках тоскуют девы,

Златые арфы так многострунны,

И так маняще звучат напевы.

 

Но дальше песня меня уносит,

Я всей вселенной увижу звенья,

Мое стремленье иного просит,

Иных жемчужин, иных каменьев.

 

Я вижу праздник веселый, шумный,

В густых дубравах ликует эхо,

И ты проходишь мечтой бездумной,

Звеня восторгом, пылая смехом.

 

А на высотах, столь совершенных,

Где чистых лилий сверкают слезы,

Я вижу страстных среди блаженных,

На горном снеге алеют розы.

 

И где-то светит мне образ бледный,

Всегда печальный, всегда безмолвный...

... Но только чайка кричит победно

И гордо плещут седые волны.

 

ОСЕНЬ

 

 

По узкой тропинке

Я шел, упоенный мечтою своей,

И в каждой былинке

Горело сияние чьих-то очей.

 

Сплеталися травы

И медленно пели и млели цветы,

Дыханьем отравы

Зеленой, осенней светло залиты.

 

И в счастье обмана

Последних холодных и властных лучей

Звенел хохот Пана

И слышался говор нездешних речей.

 

И девы-дриады,

С кристаллами слез о лазурной весне,

Вкусили отраду,

Забывшись в осеннем, божественном сне.

 

Я знаю измену,

Сегодня я Пана ликующий брат,

А завтра одену

Из снежных цветов прихотливый наряд.

 

И грусть ледяная

Расскажет утихшим волненьем в крови

О счастье без рая,

Глазах без улыбки и снах без любви.

 

Иногда я бываю печален...»

 

 

Иногда я бываю печален,

Я забытый, покинутый бог,

Созидающий, в груде развалин

Старых храмов, грядущий чертог.

 

Трудно храмы воздвигнуть из пепла,

И бескровные шепчут уста,

Не навек-ли сгорела, ослепла

Вековая, Святая Мечта.

 

И тогда надо мною, неясно,

Где-то там в высоте голубой,

Чей-то голос порывисто-страстный

Говорит о борьбе мировой.

 

"Брат усталый и бледный, трудися!

Принеси себя в жертву земле,

Если хочешь, чтоб горные выси

Загорелись в полуночной мгле.

 

Если хочешь ты яркие дали

Развернуть пред больными людьми,

Дни безмолвной и жгучей печали

В свое мощное сердце возьми.

 

Жертвой будь голубой, предрассветной.

В темных безднах беззвучно сгори...

... И ты будешь Звездою Обетной,

Возвещающей близость зари.

 

По стенам опустевшего дома...»

 

 

По стенам опустевшего дома

Пробегают холодные тени,

И рыдают бессильные гномы

В тишине своих новых владений.

 

По стенам, по столам, по буфетам

Все могли-бы их видеть воочью,

Их, оставленных ласковым светом,

Окруженных безрадостной ночью.

 

Их больные и слабые тельца

Трепетали в тоске и истоме,

С той поры, как не стало владельца

В этом прежде-смеявшемся доме.

 

Сумрак комнат покинутых душен,

Тишина с каждым мигом печальней,

Их владелец был ими ж задушен

В темноте готической спальни.

 

Унесли погребальные свечи,

Отшумели прощальные тризны,

И остались лишь смутные речи,

Да рыданья, полны укоризны.

 

По стенам опустевшего дома

Пробегают холодные тени,

И рыдают бессильные гномы

В тишине своих новых владений.

 

 

* Костер *

 

ДЕРЕВЬЯ

 

 

Я знаю, что деревьям, а не нам,

Дано величье совершенной жизни,

На ласковой земле, сестре звездам,

Мы — на чужбине, а они — в отчизне.

 

Глубокой осенью в полях пустых

Закаты медно-красные, восходы

Янтарные окраске учат их, —

Свободные, зеленые народы.

 

Есть Моисеи посреди дубов,

Марии между пальм... Их души, верно

Друг другу посылают тихий зов

С водой, струящейся во тьме безмерной.

 

И в глубине земли, точа алмаз,

Дробя гранит, ключи лепечут скоро,

Ключи поют, кричат — где сломан вяз,

Где листьями оделась сикомора.

 

О, если бы и мне найти страну,

В которой мог не плакать и не петь я,

Безмолвно поднимаясь в вышину

Неисчислимые тысячелетья!

 

АНДРЕЙ РУБЛЕВ

 

 

Я твердо, я так сладко знаю,

С искусством иноков знаком,

Что лик жены подобен раю,

Обетованному Творцом.

 

Нос — это древа ствол высокий;

Две тонкие дуги бровей

Над ним раскинулись, широки,

Изгибом пальмовых ветвей.

 

Два вещих сирина, два глаза,

Под ними сладостно поют,

Велеречивостью рассказа

Все тайны духа выдают.

 

Открытый лоб — как свод небесный,

И кудри — облака над ним;

Их, верно, с робостью прелестной

Касался нежный серафим.

 

И тут же, у подножья древа,

Уста — как некий райский цвет,

Из-за какого матерь Ева

Благой нарушила завет.

 

Все это кистью достохвальной

Андрей Рублев мне начертал,

И этой жизни труд печальный

Благословеньем Божьим стал.

 

ОСЕНЬ

 

 

Оранжево-красное небо...

Порывистый ветер качает

Кровавую гроздь рябины.

Догоняю бежавшую лошадь

Мимо стекол оранжереи,

Решетки старого парка

И лебединого пруда.

Косматая, рыжая, рядом

Несется моя собака,

Которая мне милее

Даже родного брата,

Которую буду помнить,

Если она издохнет.

Стук копыт участился,

Пыль всь выше.

Трудно преследовать лошадь

Чистой арабской крови.

Придется присесть, пожалуй,

Задохнувшись, на камень

Широкий и плоский,

И удивляться тупо

Оранжево-красному небу,

И тупо слушать

Кричащий пронзительно ветер.

 

ДЕТСТВО

 

 

Я ребенком любил большие,

Медом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

 

Каждый пыльный куст придорожный

Мне кричал: "Я шучу с тобой,

Обойди меня осторожно

И узнаешь, кто я такой!"

 

Только, дикий ветер осенний,

Прошумев, прекращал игру, —

Сердце билось еще блаженней,

И я верил, что я умру

 

Не один, — с моими друзьями.

С мать-и-мачехой, с лопухом.

И за дальними небесами

Догадаюсь вдруг обо всем.

 

Я за то и люблю затеи

Грозовых военных забав,

Что людская кровь не святее

Изумрудного сока трав.

 

ГОРОДОК

 

 

Над широкою рекой,

Пояском-мостом перетянутой,

Городок стоит небольшой,

Летописцем не раз помянутый.

 

Знаю, в этом городке —

Человечья жизнь настоящая,

Словно лодочка на реке,

К цели ведомой уходящая.

 

Полосатые столбы

У гауптвахты, где солдатики

Под пронзительный вой трубы

Маршируют, совсем лунатики.

 

На базаре всякий люд,

Мужики, цыгане, прохожие, —

Покупают и продают,

Проповедуют Слово Божие.

 

В крепко-слаженных домах

Ждут хозяйки белые, скромные,

В самаркандских цветных платках,

А глаза всь такие темные.

 

Губернаторский дворец

Пышет светом в часы вечерние,

Предводителев жеребец —

Удивление всей губернии.

 

А весной идут, таясь,

На кладбище девушки с милыми,

Шепчут, ластясь: "Мой яхонт-князь!"

И целуются над могилами.

 

Крест над церковью взнесен,

Символ власти ясной, Отеческой,

И гудит малиновый звон

Речью мудрою, человеческой.

 

ЛЕДОХОД

 

 

Уж одевались острова

Весенней зеленью прозрачной,

Но нет, изменчива Нева,

Ей так легко стать снова мрачной.

 

Взойди на мост, склони свой взгляд:

Там льдины прыгают по льдинам,

Зеленые, как медный яд,

С ужасным шелестом змеиным.

 

Географу, в час трудных снов,

Такие тяготят сознанье —

Неведомых материков

Мучительные очертанья.

 

Так пахнут сыростью гриба,

И неуверенно, и слабо,

Те потайные погреба,

Где труп зарыт и бродят жабы.

 

Река больна, река в бреду.

Одни, уверены в победе,

В зоологическом саду

Довольны белые медведи.

 

И знают, что один обман —

Их тягостное заточенье:

Сам Ледовитый Океан

Идет на их освобожденье.

 

ПРИРОДА

 

 

Так вот и вся она, природа,

Которой дух не признает,

Вот луг, где сладкий запах меда

Смешался с запахом болот;

 

Да ветра дикая заплачка,

Как отдаленный вой волков;

Да над сосной курчавой скачка

Каких-то пегих облаков.

 

Я вижу тени и обличья,

Я вижу, гневом обуян,

Лишь скудное многоразличье

Творцом просыпанных семян.

 

Земля, к чему шутить со мною:

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнем пронизанной насквозь!

 

Я И ВЫ

 

 

Да, я знаю, я вам не пара,

Я пришел из иной страны,

И мне нравится не гитара,

А дикарский напев зурны.

 

Не по залам и по салонам

Темным платьям и пиджакам —

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

 

Я люблю — как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет.

 

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

 

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: вставай!

 

ЗМЕЙ

 

 

Ах, иначе в былые года

Колдовала земля с небесами,

Дива дивные зрелись тогда,

Чуда чудные деялись сами...

 

Позабыв Золотую Орду,

Пестрый грохот равнины китайской,

Змей крылатый в пустынном саду

Часто прятался полночью майской.

 

Только девушки видеть луну

Выходили походкою статной, —

Он подхватывал быстро одну,

И взмывал, и стремился обратно.

 

Как сверкал, как слепил и горел

Медный панцырь под хищной луною,

Как серебряным звоном летел

Мерный клекот над Русью лесною:

 

"Я красавиц таких, лебедей

С белизною такою молочной,

Не встречал никогда и нигде,

Ни в заморской стране, ни в восточной.

 

Но еще ни одна не была

Во дворце моем пышном, в Лагоре:

Умирают в пути, и тела

Я бросаю в Каспийское Море.

 

Спать на дне, средь чудовищ морских,

Почему им, безумным, дороже,

Чем в могучих объятьях моих

На торжественном княжеском ложе?

 

И порой мне завидна судьба

Парня с белой пастушеской дудкой

На лугу, где девичья гурьба

Так довольна его прибауткой".

 

Эти крики заслышав, Вольга

Выходил и поглядывал хмуро,

Надевал тетиву на рога

Беловежского старого тура.

 

МУЖИК

 

 

В чащах, в болотах огромных,

У оловянной реки,

В срубах мохнатых и темных

Странные есть мужики.

 

Выйдет такой в бездорожье,

Где разбежался ковыль,

Слушает крики Стрибожьи,

Чуя старинную быль.

 

С остановившимся взглядом

Здесь проходил печенег...

Сыростью пахнет и гадом

Возле мелеющих рек.

 

Вот уже он и с котомкой,

Путь оглашая лесной

Песней протяжной, негромкой,

Но озорной, озорной.

 

Путь этот — светы и мраки,

Посвист, разбойный в полях,

Ссоры, кровавые драки

В страшных, как сны, кабаках.

 

В гордую нашу столицу

Входит он — Боже, спаси! —

Обворожает царицу

Необозримой Руси

 

Взглядом, улыбкою детской,

Речью такой озорной, —

И на груди молодецкой

Крест просиял золотой.

 

Как не погнулись — о, горе! —

Как не покинули мест

Крест на Казанском соборе

И на Исакии крест?

 

Над потрясенной столицей

Выстрелы, крики, набат;

Город ощерился львицей,

Обороняющей львят.

 

— "Что ж, православные, жгите

Труп мой на темном мосту,

Пепел по ветру пустите...

Кто защитит сироту?

 

В диком краю и убогом

Много таких мужиков.

Слышен по вашим дорогам

Радостный гул их шагов".

 

РАБОЧИЙ

 

 

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век.

 

Все товарищи его заснули,

Только он один еще не спит:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

 

Кончил, и глаза повеселели.

Возвращается. Блестит луна.

Дома ждет его в большой постели

Сонная и теплая жена.

 

Пуля им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

 

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

 

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

 

ШВЕЦИЯ

 

 

Страна живительной прохлады

Лесов и гор гудящих, где

Всклокоченные водопады

Ревут, как будто быть беде;

 

Для нас священная навеки

Страна, ты помнишь ли, скажи,

Тот день, как из Варягов в Греки

Пошли суровые мужи?

 

Ответь, ужели так и надо,

Чтоб был, свидетель злых обид,

У золотых ворот Царьграда

Забыт Олегов медный щит?

 

Чтобы в томительные бреды

Опять поникла, как вчера,

Для славы, силы и победы

Тобой подъятая сестра?

 

И неужель твой ветер свежий

Вотще нам в уши сладко выл,

К Руси славянской, печенежьей

Вотще твой Рюрик приходил?

 

НОРВЕЖСКИЕ ГОРЫ

 

 

Я ничего не понимаю, горы:

Ваш гимн поет кощунство иль псалом,

И вы, смотрясь в холодные озера,

Молитвой заняты иль колдовством?

 

Здесь с криками чудовищных глумлений,

Как сатана на огненном коне,

Пер Гюнт летал на бешеном олене

По самой неприступной крутизне.

 

И, царств земных непризнанный наследник,

Единый побежденный до конца,

Не здесь ли Бранд, суровый проповедник,

Сдвигал лавины именем Творца?

 

А вечный снег и синяя, как чаша

Сапфирная, сокровищница льда!

Страшна земля, такая же, как наша,

Ноне рождающая никогда.

 

И дивны эти неземные лица,

Чьи кудри — снег, чьи очи — дыры в ад,

С чьих щек, изрытых бурями, струится,

Как борода седая, водопад.

 

НА СЕВЕРНОМ МОРЕ

 

 

О, да, мы из расы

Завоевателей древних,

Взносивших над Северным морем

Широкий крашеный парус

И прыгавших с длинных стругов

На плоский берег нормандский —

В пределы старинных княжеств

Пожары вносить и смерть.

 

Уже не одно столетье

Вот так мы бродим по миру,

Мы бродим и трубим в трубы,

Мы бродим и бьем в барабаны:

— Не нужны ли крепкие руки,

Не нужно ли твердое сердце,

И красная кровь не нужна ли

Республике иль королю? —

 

Эй, мальчик, неси нам

Вина скорее,

Малаги, портвейну,

А главное — виски!

Ну, что там такое:

Подводная лодка,

Пловучая мина?

На это есть моряки!

 

О, да, мы из расы

Завоевателей древних,

Которым вечно скитаться,

Срываться с высоких башен,

Тонуть в седых океанах

И буйной кровью своею

Поить ненасытных пьяниц —

Железо, сталь и свинец.

 

Но все-таки песни слагают

Поэты на разных наречьях,

И западных, и восточных;

Но все-таки молят монахи

В Мадриде и на Афоне,

Как свечи горя перед Богом,

Но все-таки женщины грезят —

О нас, и только о нас.

 

СТОКГОЛЬМ

 

 

Зачем он мне снился, смятенный, нестройный,

Рожденный из глубине наших времен,

Тот сон о Стокгольме, такой беспокойный,

Такой уж почти и нерадостный сон...

 

Быть может, был праздник, не знаю наверно,

Но только все колокол, колокол звал;

Как мощный орган, потрясенный безмерно,

Весь город молился, гудел, грохотал...

 

Стоял на горе я, как будто народу

О чем-то хотел проповедовать я,

И видел прозрачную тихую воду,

Окрестные рощи, леса и поля.

 

"О, Боже, — вскричал я в тревоге, — что, если

Страна эта истинно родина мне?

Не здесь ли любил я и умер не здесь ли,

В зеленой и солнечной этой стране?"

 

И понял, что я заблудился навеки

В слепых переходах пространств и времен,

А где-то струятся родимые реки,

К которым мне путь навсегда запрещен.

 

ТВОРЧЕСТВО

 

 

Моим рожденные словом,

Гиганты пили вино

Всю ночь, и было багровым,

И было страшным оно.

 

О, если б кровь мою пили,

Я меньше бы изнемог,

И пальцы зари бродили

По мне, когда я прилег.

 

Проснулся, когда был вечер.

Вставал туман от болот,

Тревожный и теплый ветер

Дышал из южных ворот.

 

И стало мне вдруг так больно,

Так жалко стало дня,

Своею дорогой вольной

Прошедшего без меня...

 

Умчаться б вдогонку свету!

Но я не в силах порвать

Мою зловещую эту

Ночных видений тетрадь.

 

УТЕШЕНИЕ

 

 

Кто лежит в могиле,

Слышит дивный звон,

Самых белых лилий

Чует запах он.

 

Кто лежит в могиле,

Видит вечный свет,

Серафимских крылий

Переливный снег.

 

Да, ты умираешь,

Руки холодны,

И сама не знаешь

Неземной весны.

 

Но идешь ты к раю

По моей мольбе,

Это так, я знаю.

Я клянусь тебе.

 

ПРАПАМЯТЬ.

 

 

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье

Потерянного навсегда.

 

Бушует пламя, трубят трубы,

И кони рыжие летят,

Потом волнующие губы

О счастье, кажется, твердят.

 

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда,

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города.

 

Когда же, наконец, восставши

От сна, я буду снова я, —

Простой индиец, задремавший

В священный вечер у ручья?

 

КАНЦОНА ПЕРВАЯ

 

 

В скольких земных океанах я плыл,

Древних, веселых и пенных,

Сколько в степях караваны водил

Дней и ночей несравненных...

 

Как мы смеялись в былые года

С вольною Музой моею...

Рифмы, как птицы, слетались тогда,

Сколько — и вспомнить не смею.

 

Только любовь мне осталась, струной

Ангельской арфы взывая,

Душу пронзая, как тонкой иглой,

Синими светами рая.

 

Ты мне осталась одна. Наяву

Видевший солнце ночное,

Лишь для тебя на земле я живу,

Делаю дело земное.

 

Да, ты в моей беспокойной судьбе —

Ерусалим пилигримов.

Надо бы мне говорить о тебе

На языке серафимов.

 

КАНЦОНА ВТОРАЯ

 

 

Храм Твой, Господи, в небесах,

Но земля тоже Твой приют.

Расцветают липы в лесах,

И на липах птицы поют.

 

Точно благовест Твой, весна

По веселым идет полям,

А весною на крыльях сна

Прилетают ангелы к нам.

 

Если, Господи, это так,

Если праведно я пою,

Дай мне, Господи, дай мне знак,

Что я волю понял Твою.

 

Перед той, что сейчас грустна,

Появись, как Незримый Свет,

И на все, что спросит она,

Ослепительный дай ответ.

 

Ведь отрадней пения птиц,

Благодатней ангельских труб

Нам дрожанье милых ресниц

И улыбка любимых губ.

 

КАНЦОНА ТРЕТЬЯ

 

 

Как тихо стало в природе!

Вся — зренье она, вся — слух.

К последней страшной свободе

Склонился уже наш дух.

 

Земля забудет обиды

Всех воинов, всех купцов,

И будут, как встарь, друиды

Учить с зеленых холмов.

 

И будут, как встарь, поэты

Вести сердца к высоте,

Как ангел водит кометы

К неведомой им мете.

 

Тогда я воскликну: "Где же

Ты, созданная из огня?

Ты видишь, взоры все те же,

Все та же песнь у меня.

 

Делюсь я с тобою властью,

Слуга твоей красоты,

За то, что полное счастье,

Последнее счастье — ты!"