Глава 22. Воспоминание

 

Ньютону досталась первая смена. Воодушевлённый радостью примирения, он надеялся, что Аня разделит караул с ним, но она легла спать сразу же, как только разожгли костёр.

В Эдеме никто не видит снов, а если и видит, то поверхностные и абстрактные, лишённые смысла, как те, что снились Ньютону во время лихорадки. Гуру как-то сказал, что пробуждение – это погружение в глубокий омут. Поэтому в Эдеме невозможно пробудиться. Глубже этого уровня только забвение. А значит, находясь здесь, и на секунду заглянуть в свою комнату невозможно. Жаль, думал Ньютон, размышляя об этом и ломая голову над тем, где же он вычитал ту красивую фразу, которая понравилась Ане. Если бы он мог хотя бы одним глазом заглянуть в свою башню-библиотеку, то сразу бы отыскал ответ. Там, на дубовых стеллажах, хранились абсолютно все прочитанные им романы, сказки, учебники и энциклопедии.

Костёр убаюкивал теплом и треском. Лес пребывал в тихой прохладе и бдительной тьме.

Вороша палкой угли, Ньютон с досадой думал о том, что все его представления о мире с самого детства формировались из книг. Он читал романы о бравых героях и беззащитных леди. В юности, втайне от брата, он представлял, как однажды совершит что-то доблестное. Например, спасёт милую девушку от преступников. Или пусть не от преступников. Пусть хотя бы от дождя. Просто вовремя предложит ей место под своим зонтом.

В правильных историях мужчина всегда знает, что сказать женщине. А если не знает, как бывает в неправильных историях, женщина берёт инициативу в свои руки. И всё у них ладится. А если поначалу не ладится, то точно наладится в конце.

В жизни сложнее, а с Аней – тем более. Эта девушка не была похожа ни на одну из героинь книг, которыми Ньютон восхищался юнцом.

Она не вопит и не зовёт на помощь при виде чудовищ, но боится порезаться о край консервной банки. Она говорит, что не хочет знаться, а сама беззаботно швыряется шишками, как дитя. То она затворничает в собственном подсознании, то теперь, оказавшись на дне, говорит, что чувствует себя здесь как дома. Ну как вести себя с такой девушкой? Почему ни в одной из сотен книг об этом не упоминалось?

Ньютон улыбался, глядел на мирно спящую Аню, а когда она переворачивалась, старательно и вдумчиво ворошил угли, боясь, что девушка заметит его взгляд и подумает что-нибудь дурное. А когда она затихала, он снова поглядывал и воображал, какой могла бы быть её реальная жизнь. Что её интересует? Ходит ли она в лес так же, как во сне? Есть ли у неё друзья? Мама, папа? Что она любит есть? Учится ли в институте или уже окончила его и где-нибудь работает? И какие она видит сны, когда спит так крепко, что не пробуждается.

Когда зашевелился Корвич, Ньютон даже понадеялся, что тот сейчас попросится погреться и они смогут поговорить о Гуру, Эдеме, да о чём угодно, лишь бы скоротать время. Но пленник только перевернулся на другой бок, подставив пламени деформированную лилово-зелёную щёку, и болезненно нахмурился.

Ньютон долго смотрел на его лицо и думал о том, что в книгах сразу понятно кто герой, кто злодей. С первых страниц ясно, где зло, а где добро, и где граница между ними. И все порядочные злодеи либо сразу выкладывают карты, либо всё вокруг само намекает на нечистоту их мыслей. И если они врут, то сразу понятно, что врут. Ньютону всегда казалось, что в случае чего, он легко распознает негодяя. Но теперь, когда это «в случае чего» настало, он чувствовал себя слепцом, который не может определить, что там нащупалось под тростью – камешек, или чей-то череп. С какой стороны не тронь – везде разное.

Незнание мира людей злило, навевало скверные мысли и сомнения. Ньютон бесполезно томился в этом вареве, пока Хосе не сменил его.

Вопреки усталости, он долго лежал с чугунными закрытыми глазами и никак не мог «отключиться». «Варево» не отпускало. И вместо забвения он оказался в прошлом, где-то на задворках памяти.

В детстве и то было проще, чем теперь – думалось ему. Ясно было, кто герой, а кто злодей...

Совсем ребёнком, не достигшим и девяти, он замер на краю котлована, со дна которого на него смотрела мутная стоячая вода.

– Ну, давай же! – звучали озорные крики мальчишек за спиной. – Чего ты ждёшь?

Он зарывался пальцами ног в горячую глинистую почву.

– Он трусишка!

– Тру-сиш-ка! Тру-сиш-ка!

– Все прыгнули, один ты остался, Нытя!

Витя считал про себя до пяти, но не слышал внутреннего голоса из-за колотящегося сердца, и никак не решался сделать шаг. Под коленками ослабло, в потных ладошках кололо. От прохладного ветра всё тело покрылось «гусиной кожей».

– Докажи, что ты не девчонка! – раздался неожиданно громче прочих голос, похожий на его собственный, только более резкий и уверенный.

Витя обернулся и увидел среди десятка мальчиков однорукую копию самого себя. Артур зло смотрел на него и, в отличие от остальных, совершенно не смеялся. Его грубо постриженные волосы блестели на солнце, по всему крепкому однорукому тельцу стекала вода.

– Я же прыгнул, – сквозь зубы проговорил Артур. – Прыгай и ты.

– Нет, – жалобно пискнул Виктор.

– Девчонка! Девчонка! – хором закричали остальные мальчишки, все в плавках и мокрые.

– Я плавать не умею, – Витя едва не плакал.

– Умеешь, – рявкнул Артур и обратился к остальным. – Всё он умеет. Хорош ржать, кони!

Окружающие его мальчуганы слегка притихли. Однорукий вышел из толпы, на шаг приблизился к своему брату и прошипел:

– Витька, не позорь меня. Не будь девчонкой. Прыгни уже, и покончим с этим!

Виктор переметнул взгляд вниз, где из воды торчал ржавый нос потонувшего катера, затем вновь обернулся на Артура:

– Там лодка. Если я расшибусь об неё?

– Наоборот. Нырнёшь рядом и ухватишься за неё, если вдруг начнёшь тонуть.

– А если я не смогу? Если я начну тонуть по-настоящему, ты меня вытащишь?

Мальчишки взорвались смехом. Однако ни один мускул на лице Артура не дрогнул.

– Вытащу, – твёрдо произнёс он, глядя в глаза брату.

Виктор повернулся к обрыву. Он часто дышал, смотрел в пропасть и пытался вывести тело из оцепенения. Но всё, что он смог, это лишь в последний раз отрицательно покачать головой и сказать:

– Нет. Я не...

Но не успел он договорить, как что-то резко и больно толкнуло его в спину. Под ногами посыпалась глина. Виктор вскрикнул, но не успел развернуться, чтобы посмотреть на хохочущую толпу, взглянуть в глаза брату, всё ещё стоящему за спиной, и полетел вниз.

Восторженные крики и рёв за секунду словно стёрлись свистом в ушах, дыхание перехватило, а перед глазами теперь была только мутная вода, к которой он приближался так долго, что успел подумать и о падении, и о том, что наверняка не выберется, если Артур не сдержит обещание, и об устрашающем ржавом катере…

Оказавшись в тёплой мутно-зелёной тьме, Виктор попытался всплыть. Он неловко дёргал рукой, пытался перебирать ногами, но не смог сдвинуться с места. Что-то крепко и больно держало его за ногу. Он запаниковал, забился в истерике. Но нечто незримое и острое только сильнее врезалось в кожу. И за миг до того, как отключиться, Виктор ощутил земельно-солёный вкус воды.

Когда грязный омут сомкнулся над одноруким «Нытей», напряжённое ожидание среди мальчишек превратилось в споры, а затем в – стадный страх. И когда внизу, на противоположном берегу, показались взрослые рыбаки, бегущие к месту Витиного падения, мальчишки в спешке убежали прочь. Артур стоял над обрывом чуть дольше других, но, когда его окликнул кто-то из «соучастников», тоже поспешил с «места преступления».