2020-06-12
54
Как человек, родившийся сравнительно недавно и живущий практически в России, я своего мнения не имею, и, хотя представленная здесь точка зрения, видимо, расходится с официальной, случилось сие не по дерзости легкомыслия, но в следовании порыву к истине лишь. Истина же официальной не бывает. Она может быть неожиданной или ожидаемой, приятной или неприятной, полезной или бесполезной, красной, синей, белой, пластиковой, железной, но официальной она быть не может, это разные субстанции. Если мы примем уголовный закон, что дважды два четыре, через две минуты где-то на земле выяснится, что это не всегда так, и найдутся люди, готовые умереть за эту истину. Я не готов умереть за то, что я скажу, но не потому, что не уверен в своих словах, а потому, что просто еще не готов умереть.
В Древней Греции олимпиады были религиозным актом, сакральным действом из ряда молитв, древние греки верили, что человек во время предельного напряжения общается с богами, и они видели это общение своими глазами и ставили памятники победителям не как спортивным чемпионам, а как героям, сумевшим побывать среди богов. Поэтому звание Олимпионика было пожизненным, ведь выше богов не поднимешься, это достижение можно только повторить. Пьер де Кубертен «возродил», в кавычках, олимпиады, и сегодня это просто спорт, т.е. адреналин, ажиотаж, стертые суставы, оправданные или не оправданные, но всегда глупые надежды на осмысленную жизнь, а в основном – деньги.
Так называемые научные олимпиады – это тоже спорт, соревнования на скорость или точность составления пазла: из известных кусочков надо сложить известную картинку – известную составителю задания – но не важно, кому она известна, главное – эта картинка уже есть на свете. То есть на олимпиадах не отправляются в неведомое, не вводятся новые понятия, не исследуется мир или человек, это не научная деятельность. Скорее – антинаучная.
В нашей школе 131 были победители олимпиад, тогда еще всесоюзных, и где эти люди теперь? Кто-то профессор в Бостоне, кто-то профессор в Швеции, кто-то профессор в Казани. А что такое профессор? Это человек, обучающий желающих, как стать профессором. Такая самовоспроизводящаяся система университетского образования служит, в лучшем случае, консервации текущего положения дел. Консервы рано или поздно все равно портятся, а главное – они не размножаются. Один главный человек, которого я не назову, чтобы вдруг не поссорить его с Павлом Анатольевичем, сказал так: нам здесь нужна наука, приносящая практические результаты, а наука, не приносящая практические результаты, нам здесь не нужна. Я не знаю, сколько классов какой школы надо закончить, чтобы так лаконично сформулировать заботу научных учреждений последнего века – со времен Эйнштейна и Тьюринга. Ученые вместо думания увлеклись состязанием: кто быстрее обнаружит какой-нибудь триста сорок пятый элемент Менделеева, кто быстрее создаст средство от рака, кто быстрее упакует Ленинскую библиотеку в булавочную головку. Эти задачи прекрасны, но это инженерная работа. Я преклоняюсь перед инженерами, но кто же где же выращивает ученых?
Школьные олимпиады, двоюродные сестры экзаменов, родились в 30-е годы, славные выстраиванием вертикали власти посредством страха и ужаса, как простейший, если не сказать примитивный метод выявления способных школьников для нужд индустриализации при очевидном недостатке специалистов, готовых осуществлять оное выявление лицом к лицу. Второе рождение олимпиад случилось в 60-е годы, вместе с КВН-ми, это была скорее веселая гимнастика для ума, бодрящая энтузиазмом отдельных ученых МФТИ и МГУ, чем всеохватная государственная программа, протянувшая свои животворные щупальца в неопределенно долгое светлое будущее. При естественнороссийском переходе оттепели в застой чиновники облюбовали и освоили олимпиады как удобный критерий оценки школ, районов, городов и других подведомственных феодов. Если в одной школе сто победителей олимпиад, а в другой – три с половиной, значит, первая школа хорошая, вторая плохая. На этом ставится точка, разговор заканчивается. Цифры красноречивы, баланс подбит. Хорошо ли быть победителем олимпиады, плохо ли быть непобедителем, стимулирует ли стремление к победе интерес к учебе или это два разных интереса, т.е. что такое учеба – подготовка к олимпиаде или постижение степени условности научных представлений и степени реальности исследуемых вещей, – эти вопросы не актуальны, поскольку мыслью считается выполнение логического акта, алгоритм которого уже известен.
В принципе, олимпиады должны были бы быть побочным продуктом нормальной школьной жизни, экскрементом, грубо говоря, интеллектуальной деятельности, направленной совершенно не в соревновательную сторону, а в прямо обратную ей: в сторону интереса к загадкам мира и человека, т.е. в сторону НИР. Мы же как бы готовим ребенка посредством олимпиад к настоящей жизни, что в этой самой настоящности означает смещение смысла сегодняшней деятельности в послешкольную и послеинститутскую перспективу, то есть обесценивание каждого текущего дня на протяжении огромного, пятнадцатилетнего, периода, причем чужого, нам не принадлежащего: мы за школьника решаем, где его смысл – в постоянном потом. Когда это потом наступает, человек просыпается, если повезет, оглядывается растерянно и бормочет: ой, как же так, я назащищал диссертаций, а где же смысл? он же где-то здесь должен уже быть.
Довольно трудно и бесперспективно обсуждать то или се без представлений об идеале, поэтому я как человек, имеющий дело с реальностью сравнительно недавно, скажу два слова о романтической дали, как она мне виделась сквозь магический кристалл духовно пубертатного периода. Нормальный, но идеальный школьный процесс представляется таким: три-четыре школьника, включая учителя или нет, в удобном помещении с удобным оборудованием, включая камин или нет, беседуют о волнующем их явлении природы или духа, по мере необходимости обращаясь к математике, биологии, кинематографу и т.д., знания по каковым предметам органично обволакивают обсуждаемую проблему и запечатлеваются в мозгу с изящной непринужденностью. Список доступных в данную минуту консультантов – перед глазами в скайпе или типа того. Итогом обучения должна стать не способность поступать в институт, а способность к исследовательской самостоятельности, например, открытие, в лучшем случае – создание своей собственной профессии. Институт вообще не может быть целью, это смешно, как если бы целью строительства был подъемный кран.
Пижамные дни, походы и т.п. – удачные, но пока маленькие шаги к этой идиллии.
Пока же ученики в сочинениях, посвященных учебе, гордятся несметным количеством информации, вколоченной им в головы: дескать, учитель был суров, но я теперь знаю наизусть сто стихотворений Пушкина. Примитивное понимание учебы как подготовки к экзаменам, примитивное понимание Пушкина как средства сдачи экзаменов не способствуют созданию новых нейронных связей, но ведут к необоснованной гордости имеющимися и далее – к сомнамбулическому существованию в пределах рекламных трендов.
Система экзаменов (и олимпиад, давно метаморфизированных в экзамены) как таковая в принципе порочна, поскольку представляет собой последовательность барьеров, для преодоления которых нужны одни качества, а для жизни между ними – другие. Как известно, всплеск энергопотребления случается в электроэлементе при включении или отключении тока. Психика (или мозг, или что там есть у человека для думания) для избежания пиковой энергопотери приспосабливается к одному из двух режимов: или к непрерывному экзамену, или к игнорированию экзамности напрочь. Во втором случае ребенок не понимает, чего от него хотят: он честно выполнил условия поступления, и теперь намерен просто учиться, что бы это ни означало в его представлении. В первом случае ребенок тоже в недоумении: он не понимает, что значит учиться, как не кочевать с олимпиады на олимпиаду.
Знание как эстетическое явление, не несущее заведомой пользы или вреда, возникает из удивления своим возможностям в процессе странной деятельности, называемой исследованием, но являющейся, по сути, созданием мира. Школа, хотя бы одна из тысячи, должна быть слегка демиургическим учреждением. Миру – НИР! – таким пламенным лозунгом я хотел бы закончить свою пламенную речь.
Несколько концептуальных мыслей о концепции (Январские тезисы)
1. Концепция должна быть комфортной:
а) Для чтения. То есть от нее не должно тошнить, например, в ней недопустимы фразы вроде «повышение успеваемости», «повышение квалификации» и т.п.
б) Для жизни. То есть из школы не должно хотеться убежать ни учащемуся, ни учащему.
2. Необходим принцип «школа – это я» – для школьника, для учителя, для родителя. Сначала, естественно, надо выяснить, что это значит для разных людей – как сам принцип, так и понятие необходимости.
3. Слово «концепция» не должно вводить в заблуждение насчет применимости ее для других школ. Не стоит внутренне ориентироваться на некий всеобщий, всероссийский императив, отклонение от которого якобы ошибочно. Надо иметь дело с тем, что есть и с теми, кто есть или доступен в данном месте в данное время. Так называемая передача опыта – очень поверхностное явление, никакой учитель не сможет передать вам свой опыт, поскольку сам этим опытом и является. Гоголь просил своих друзей присылать ему за границу наблюдения за российской жизнью и злился, что они присылают все не то. Он не понимал, что они не Гоголи.
4. Желательна осознанная двуликость. Лик, обращенный внутрь школы и лик для внешнего комильфо. Это не означает лжи, лицемерия и т.п., наоборот – честно признается, что концепция устраивает не всех, понимается не всеми, и для этих не всех имеется некий понятный облик, не противоречащий внутреннему. Это неизбежный принцип всех живых, что-то создающих, осмысливающих групп – от кружка Пифагора до Макинтоша.
5. Концепции возможны двух типов:
а) Школа – это собрание репетиторов, готовящих детей к экзаменам, олимпиадам и прочим конкурсам. Здесь учителя могут не видеть и не слышать друг друга, они друг другу не нужны, каждый занят своей работой. Такая деятельность мотивирована соответствующими родителями: надо отдать ребенка в хорошую школу, чья хорошесть означает попадание в хороший институт, чья хорошесть означает попадание на хорошую работу, чья хорошесть означает возможность отдать ребенка в хорошую школу. Этот герменевтический круг недоступен моему пониманию.
б) Школа – это коллектив, в котором ребенок за десять лет обнаруживает свои свойства, научается понимать, кто он такой, что ему по плечу и что не нравится. Учителя здесь совершают нечто общее, что трудно определить одним словом. Обучение, воспитание, жизнь в ребенке, – но обучение, воспитание и жизнь с неизвестными заранее параметрами, поскольку дети разные. Во всяком случае, учителя друг другу нужны и друг другом нежно любимы.
Оба варианта могут иметь формально совершенно одинаковую цель – например, поступление в институт. Но в первом случае ребенок как бы выталкивается на орбиту по инерции, за счет разгона, и чем дальше, тем меньше у него шансов свернуть, и потом крутится на этой орбите всю жизнь, даже не зная, хорошо это или плохо. Во втором случае ребенок тоже выходит на орбиту, но, во-первых, неизвестно какой планеты, во-вторых, он как бы космический самолет, т.е. может попасть туда не сразу: он может поработать лаборантом в институте или осветителем в театре, но он все равно поступит, куда ему надо и если ему это надо, потому что он знает себя.
Возможно ли совмещение пунктов а) и б) – я не знаю. Видимо, да, но как – этому и посвящено, наверное, текущее обсуждение.
6. Так как мы не знаем будущего, мы не знаем, чему учить детей, значит, учить их надо наиболее универсальному: как понимать сложное, как понимать простое, как вообще понимать и что с этим делать.
7. Стимулом для учащегося может быть лишь личный пример – существующий или представляемый, например, в прошлом. Если мне (ученику) не нравится Иван Иванович, занимающийся орнитологией, то и я ею заниматься не буду – я же вижу, к чему это приводит.
8. Интеллектуальная увлеченность тождественна научной работе или художественному творчеству. Спорт (олимпиады, шахматы, ЕГЭ и т.п.) – суровая необходимость текущего быта (см. п. 4).
9. Деление на классы чисто номинально. Если семиклассник захочет посетить урок в шестом классе или в десятом, он может это сделать без специального разрешения.
10. Желательны парные уроки. То есть урок ведут два учителя. (Недаром сегодня комментаторы спорта и пр. работают в паре: зрителю интереснее слушать дискуссию, чем монолог) Например, на уроке физики – учитель истории. Он спрашивает – как не очень знакомый с физикой – а дети видят, как задавать вопросы, под каким углом смотреть на проблему. Ну, и из своей науки он может вдруг извлечь нечто соответствующее моменту – что-то подобное физическому принципу или обстоятельства эпохи.
11. Надо посоветоваться со школьниками.
