2020-06-12
65
Среди интерпретаций встречалось мнение, что в этом стихотворении говорится не о поэзии, а о политике (Юй Пинбо). Однако большинство современных исследователей считают это стихотворение эстетическим манифестом Ли Бо и полагают, что весьма лестную характеристику танскому периоду, странную для 750 года, когда Ли Бо уже покинул имперскую столицу, где не реализовались его высокие гражданственные идеалы, следует воспринимать не как панегирик царствующему дому, а как надежду на возвращение к утраченным канонам высокой поэзии. Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2).
2
Жаба поглощает Высшую Чистоту,[16]
Пожирает луну – Яшмовый Чертог,[17]
И блекнут ее лучи в Среднем небе,[18]
Златая душа[19] луны исчезает в бездне.
[Зловещий] Змей‑радуга[20] входит в Пурпурные таинства,[21]
Ослабляется утреннее сияние великого светила.
Наплывающие тучи закрыли и солнце, и луну,
Мгла тьмы пала на все десять тысяч вещей.
|
|
|
Заброшенный дворец Глухие врата,[22]
Еще вчера была [она в фаворе], а сегодня – уже нет.
На коричном дереве тля,[23] и цветы не дают семян,
С неба угрожающе опускается иней,[24]
В бесконечной ночи остается лишь глубоко вздыхать,
Я взволнован, и слезы орошают одежду.
753 г.
* * *
Некоторые комментаторы относят стихотворение к 724 г., другие – к 744 г. и даже к концу 750‑х годов, в «жабе» видят намек на императорскую фаворитку Ян Гуйфэй, а в «змее» – на наместника Ань Лушаня, приближенного ко двору, а затем поднявшего мятеж против сюзерена; в «Великом Светиле» (6‑я строка) можно увидеть намек на убывающее влияние императора (слово мин – свет, ясный – входит в его имя Мин‑хуан).
3
Циньский правитель[25] собрал воедино все шесть сторон,[26]
Тигром глядит,[27] о, как он героичен!
Взмахнет мечом – рассечет плывущие тучи,[28]
Все вассалы поспешают [к нему] на запад.
Светлые решения посылаются [ему] Небом,
Мудрые замыслы приходят один за другим.
Собрал оружие, чтобы переплавить в «золотых людей»,[29]
Заставу Ханьгу[30] открыл на восток.
Свои деяния запечатлел в надписи на пике Гуйцзи
И взглянул окрест с террасы Ланъе.[31]
Семьсот тысяч каторжников[32]
Носили землю на седловину горы Лишань,
Да еще [послал] собрать эликсир бессмертия.[33]
То, что покрыто туманом, вызывает печаль в сердце.
Из арбалета он стрелял в морскую рыбу,
А большой кит огромен, как нагромождение камней.
Лоб и нос – что пять священных пиков,[34]
Вздымает волны, изрыгает тучи и гром.
Плавники закрывают синее небо,
Как же тут увидеть Пэнлай?
Сюй Фу взял с собой циньских дев –
Не скоро вернется большой корабль!
|
|
|
И все узрят в глубине трех источников[35]
Остывший прах в золотом саркофаге.
747 г.
4
Феникс[36] пролетел девять тысяч жэней,[37]
Сверкая всеми цветами, точно яркая жемчужина.
Нес послание, но напрасно, и он вернулся к себе,
Зря только появился в Чжоу и Цинь.[38]
[И вновь] блуждает по четырем морям,
Где ни задержится, не обретает [добрых] соседей.
Управляя Пурпурной Речной ладьей,[39]
Я бы на тысячу поколений отринул мирскую пыль.
Снадобье таится в горах и морях,
Ищу сурик на берегах Чистого ручья,
Порой поднимаюсь на гору Далоу,[40]
Смотрю вверх на святых и праведников,
Они запрягли птиц, и даже теней не осталось,
Вихревая колесница не возвращается в мир.[41]
Но, боюсь, со снадобьем я опоздал,
И мои чаяния не успеют осуществиться.
В зеркале вижу иней на волосах,
И стыдно перед людьми на журавлях.[42]
Где то место, где цветут персики, сливы?[43]
Это цветы не моей весны.
А вот когда пригласят в Град Чистоты,[44]
Навеки породнюсь с такими, как святой Хань Чжун.[45]
754 г.
5
Сколь зелена‑зелена гора Тайбо![46]
Звезды и созвездия висят над чащобами.
Иду к небу три сотни ли
И кажется, будто отбросил мир суеты.
Там старец с иссиня‑черными волосами,[47]
Укрывшись тучей,[48] возлежит под заснеженной сосной.
Не улыбается и не произносит ни слова,
В скальной пещере – его сокровенное жилье.
Я пришел встретиться с праведником,
Преклоненный, расспрашиваю о драгоценном рецепте.[49]
Осклабясь, он раздвигает яшмовые зубы,
И я получаю рассказ об эликсире бессмертия.
Эти слова словно врезаются в сердце,
Он распрямляется и исчезает, как огнь небесный.
Смотрю вверх – достичь его невозможно,
И внезапно всколыхнулись все мои пять чувств.[50]
Я возьму киноварную пилюлю
И навсегда расстанусь с миром людей.
744 г.
6
Конь из Дай и думать не думает о Юэ,
Птице из Юэ не любо в Янь.[51]
У живой натуры – свои привычки,
Местные нравы держатся за свою породу.
Вчера [солдаты] простились с заставой Врат гусиных
И уже к девятой луне идут походом на ставку Дракона[52]
Взвихренный песок затмевает солнце над Морем,[53]
Летящие снежинки затемняют небо варваров.
Вши рождаются под тигровыми шкурами и фазаньими перьями,[54]
Сердца устремлены за стягами и знаменами.
Победы в тяжких боях не вознаграждаются,
Верность и искренность трудно выразить.
Кто посочувствовал «Летучему генералу» Ли,[55]
Что до седых волос оставался в трех пограничных областях?
749 г.
* * *
Существует перевод на английский язык, сделанный Эзрой Паундом.
7
Некогда святой на журавле
Летел‑летел и достиг Высшей Чистоты.[56]
Громко возвестил[57] за лазурными облаками,
Что это он – по имени Ань Ци.[58]
По обе стороны – отроки, прекрасные, как белая яшма,
Дуют в пурпурные свирели‑фениксы.
Его удаляющегося силуэта вдруг не стало видно,
Лишь вихревой ветр принес небесный глас.
Поднимаю голову, смотрю вдаль на него,
Мчится, словно летящая звезда.
И я жажду отведать травы с золотистым свечением[59]
И стать вечным, как небо.
742 г.
8
Я о Сяньян,[60] вторая‑третья луна,[61]
Позолоченные ветви дворцовых ив.
Чей это парень в зеленом платке?[62]
Повеса, когда‑то торговавший жемчугом,
А теперь на закате солнца возвращается пьяным,
Высокомерно погоняет белого коня.
Вид такой, что перед ним склоняются,
Уличные гуляки сторонятся того, кто поймал миг удачи.
А вот Цзыюнь[63] ничего в делах не понимал,
На закате жизни поднес государю оду «Чанъян».
Но когда это произошло, телом был уже стар,
Волосы поредели над рукописью трактата о Сокровенном.
Достойно сожаления, что он выбросился из окна Палаты,
Но тем повесой был бы осмеян за это.
753 г.
* * *
В некоторых изданиях это стихотворение выводится за пределы цикла «Дух старины», однако большинство наиболее авторитетных комментаторов включают его в состав цикла.
|
|
|
9
Чжуан Чжоу[64] увидел во сне мотылька,
А мотылек превратился в Чжуан Чжоу.
Раз одно тело смогло так преобразиться,
То десять тысяч предметов – тем более.
Как знать, воды вокруг острова Пэнлай[65]
Не превратятся ли в мелкий ручей?
Человек, сажающий тыквы у Зеленных ворот[66]
В прошлом был Дунлинским князем.
Если таковы богатство и знатность,
К чем у тогда вся эта суета?
745 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 8.
Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток», 1923, № 2).
10
Были в Ци незаурядные ученые,
[Среди них] Лу Лянь[67] необыкновенно высоких достоинств.
[Словно] жемчужина луны, выходящая из морской пучины
И блистающая до утра.
Гласом героя он остановил Цинь,
И склонились потомки перед его незатухающим сиянием.
Тысячу золотых монет он не посчитал достойным вознаграждением
И посмеялся над властителем области Пинъюань.[68]
Я тоже чужд мирской суеты,
Сниму, как он, чиновные одежды.
741 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 9.
11
Хуанхэ уходит в Восточную Бездну,
Белое солнце садится в Западное море,[69]
Исчезающий поток и уплывающее время
Уносятся, никого не ожидая.
Лик весны ушел, отбросив меня,
Волосы к осени поседели.
Жизнь человека – не сосна в холода,[70]
Разве можно годами оставаться тем же самым?
Мне бы сесть на дракона[71] и взмыть в облака.
Упиваться светом солнца,[72] остаться в вечном сиянии.[73]
741 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 10.
Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2)
12
Кипарис и сосна по природе своей одиноки и прямодушны,
Им трудно иметь облик персика и сливы.
Высоконравственный Янь Цзылин[74]
Свесил уду в волны пучины.
Тело сокрылось, как блуждающая звезда,
Сердце вольно, как плывущее облачко.
|
|
|
Отвесив долгий поклон властителю десяти тысяч колесниц,[75]
Он вернулся на гору Фучунь.
Порыв свежего ветра все вокруг[76] очистил,
Он так высоко, что туда не подняться.
И я буду долго восхищаться им,
Уединясь в глуши крутых скал.
743 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 11.
Есть другие датировки написания – 744 г., 747 г.
Существует сделанный акад. В. М. Алексеевым комментированный перевод этого стихотворения (журн. «Восток». 1923, № 2).
13
Цзюньпин[77] уже расстался с миром,
И мир расстался с Цзюньпином.
Он прозрел изменения форм вплоть до Первоперемены,[78]
Проник к началу творения, когда рождалось все сущее.[79]
В молчании он сплетал нити суждений Дао,[80]
Полог пустоты объял его глубокие чувства.
Цзоуюй[81] зря не приходит,
Юэчжо[82] кричит, лишь когда настанет время.
Как узнать, что там, над Небесной рекой,[83]
У белого солнца подвешено высокое имя?
Морской гость[84] давно ушел,
И кому теперь дано понять бездны безмолвия?[85]
753 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 12.
14
Заставы[86] у земель варваров заметены песком,
Пустынно с давних времен.
Деревья опадают, осенняя трава пожелтела,
Поднимусь повыше, взгляну на [деяния] варваров‑ жунов.
Там заброшенный город на огромной пустоши,
От поселений вокруг него и следов не осталось.
Выбеленные кости громоздятся тут тысячи лет,
Колючим кустарником покрылась их крутизна.
Позвольте спросить, кто же так истерзал нас?
«Небесные гордецы»[87] своей разрушительной силой.
Разгневался наш мудрый государь,
Отправил войско под грохот боевых барабанов.
Мягкий свет солнца сменился духом истребления,
Отправлены солдаты, встревожены Срединные земли.[88]
360 тысяч[89] человек [ушли в поход],
Скорбь скорбная, слезы – что дождь.
Печаль идет вместе с войсками,
Кто остался в деревне, чтобы собрать урожай?
Не видно парней, ушедших походом на варваров,
Кто знает, как трудно на горных заставах!
[Таких, как] Ли My[90] уже нет в мире,
И жителей приграничья пожирают шакалы и тигры.
749 г.
* * *
Есть перевод на английский язык, сделанный Эзрой Паундом.
15
Яньский князь Чжао пригласил Го Вэя[91]
И построил ему Золотой терем.
Цзюй Синь постарался прибыть из Чжао,
Цзоу Янь из Ци тоже приехал.
А что поделать с нынешними высокими мужами?!
Меня отбросили, словно пыль!
За жемчуг и яшму покупают песни и улыбки,
А мудрость и талант кормят мякиной.
Знайте, что я, как Желтый Журавль,[92] высоко взлечу
И тысячи ли буду блуждать в одиночестве.
731 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 11.
Есть версия, что стихотворение создано после отъезда из Чанъани в 744 г., но 731 год тоже связан с неудачным посещением столицы.
16
Драгоценные мечи[93] – что пара драконов,[94]
Серебристо посверкивают узором из лотосов.
Их блеск слепит небо и землю,
Стремительны, как молния,[95] недостижимы. –
Лишь покинут позолоченные ножны,[96]
Улетают так далеко, что их не догонишь.
Фэн Ху[97] давно умер,
Так что некому понять, на что они способны.
Воды в У[98] глубиной в десять тысяч чжанов [99]
Горы в Чу высотой в тысячи слоев,
Но и им не разлучить друг с другом пару [мечей‑драконов],
Высшие духовные сущности[100] сумеют соединиться.
731 г.
* * *
В ряде изданий это стихотворение выводится за пределы цикла «Дух старины».
17
Юный пастушок на горе Цзиньхуа[101] –
Это и есть Гость Пурпурного тумана.[102]
Я бы хотел последовать за ним,
Да не иду, волосы уже побелели.
Не понимаю всех этих красавчиков в мирской жизни –
Кто заставляет их суетиться?
Лишь собрав побеги древа Цюн[103] на склонах Куньлунь,
Можно обрести душу святую.
747 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 15.
18
Время третьей луны[104] на Небесном броде,[105]
Персики и сливы – в тысячах дворов.
Утром цветы бередят душу,
Вечером уплывают по воде на восток.[106]
Один поток следует за другим,
Древность и современность текут друг за другом.
Сегодня уже не те люди, что вчера,
Год за годом идут к мосту.[107]
Когда петух кричит, развеивая утреннюю дымку,
Вельможи стекаются на аудиенцию к императору,
Луна садится за западный дворец Шанъян,[108]
Последний луч ложится на середину городской башни,
Их парадные уборы сияют, как облака и солнце,
[Когда] они покидают дворец и расходятся по государевым землям.
Оседланные кони – что летящие драконы,
На мордах коней золотая узда,
И прохожие шарахаются в испуге
Перед их надменностью, что превыше Сун‑горы.[109]
А они входят в ворота [своих дворцов], поднимаются в высокие покои,
На треногах[110] расставлены блюда с изысканными яствами.
За ароматом румян – пляски Чжао,
За звонкими флейтами – песни Ци.[111]
Семь десятков пурпурных уточек юаньян,[112]
Пара за парой резвятся в дальних уголках дворцов.
Они веселятся ночь напролет
И утверждают, будто пронеслись тысячи осеней[113]
Кто добился успеха, не покидает постов,
С давних пор уходят те, кто совершил преступления.
Напрасно вздыхать о желтом псе,[114]
Кровавым возмездием стала Люй Чжу.[115]
А кто бы, подобно Чи Ицзы,[116]
Мог расплести волосы и взойти на утлый челн?
753 г.
* * *
Некоторые комментаторы, отталкиваясь от красочного изображения важных придворных сановников, относят это стихотворение к весне 735 г., когда Ли Бо наблюдал пышный въезд императора Сюаньцзуна в Лоян; контент‑анализ, проведенный проф. Ань Ци (в седьмой строке читается намек на смену фаворитов – умершего Ли Линьфу на посту канцлера сменил Ян Гочжун), связывает стихотворение с третьим приездом поэта в Чанъань.
Существует перевод этого стихотворения на английский язык, сделанный Эзрой Паундом.
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 16.
19
С вершины западного Лотосового пика[117]
Высоко‑высоко вижу Минсин.[118]
В белых руках держит цветок лотоса,
Легким шагом ступает по Высшей Чистоте3,
Радужные одежды стянуты широким поясом,
Воспаряет в небеса,
Приглашает меня подняться на Террасу облаков,[119]
Воздеваю руки в почтительном приветствии Вэй Шуцину.[120]
Ощущаю, что лечу вместе с ними,
Запрягши [святого] Гуся, вздымаемся в пурпурный мрак.[121]
Смотрю вниз на равнину лоянской реки,[122]
Повсюду движутся войска варваров.[123]
Потоки крови залили степные травы,
Шакалы и волки все в шапках гуаньин. [124]
756 г.
* * *
В некоторых изданиях этот текст стоит под № 17.
20
Как‑то ездил я в один город в Ци,[125]
Поднимался на гору Хуафучжу.[126]
До чего живописна и крута эта гора,
Изумрудно‑зеленая, как лотос.
В свисте холодного ветра – древний святой,
Понимаю, что это Чисун.[127]
Он предлагает мне Белого Оленя,[128]
А сам – на двух Зеленых Драконах.[129]
Тая улыбку, воспаряем так высоко, что земля кажется опрокинутой,[130]
Я счастлив следовать за ним.
* * *
Плачу, расставаясь с близким другом,
Что‑то хочется высказать, но перехватывает горло.
Пусть ваша душа остается вечнозеленой сосной,
Старайтесь быть чистым, как иней и снег.
На мирском пути много трудностей и опасностей,
Время[131] сильнее юности.
Разойдемся на тысячи ли,
Уходим, уходим, когда же вернемся?
* * *
Сколько времени мы пребываем в этом мире?
Одно мгновенье – точно порыв ветерка.
Не принес мне пользы «Золотой канон»,[132]
Голова поседела, и я скорблю об этой ошибке.
Утешаю себя и вдруг начинаю смеяться,
Глубоко вздыхаю – к чему все это?
В напрасных страстях по славе да богатству
Как достичь безмятежности?
Лучше оставлю сапоги, украшенные рубинами,[133]
И уйду на восток по дороге на Пэнлай.
И тогда, если циньский император[134] призовет меня,
Он увидит лишь седой туман.
744 г.
* * *
В некоторых изданиях это стихотворение разбито на несколько частей по‑разному: две (10 + 20 строк) или три (10 + 8 + 12 строк, стоят под № 18–20), в каждой из этих трех частей – своя рифма. Первую часть считают незавершенной, во второй видят прощание с другом, уходящим в даосский скит, в третьей – собственные мечты Ли Бо об уходе из суетного мира.
21
В граде Ин пришелец запел «Белые снега»,[135]
Замирая, звуки улетали в синее небо.
Напрасно он пел эту песню –
Кто в мире сможет ее подтянуть?
А запел песню «Деревенщина из Ба»,
Подтягивал и тысяч и человек.
Помолчу, о чем тут говорить?[136]
Вздохну – лишь хлад один.
743 г.
22
Воды реки Цинь прощаются с горой Лун,[137]
Тяжко вздыхая и ропща.
Кони варваров привязаны к снегам севера,
Где они скачут‑топочут, долго ржут.
Такие чувства задевают мое сердце,
В своем далеке лелею мысли о возвращении [в горы].
Вчера следил за полетом осеннего мотылька,[138]
Сегодня вижу рождение весеннего шелкопряда.
Нежные туты выпускают листы,
На пышных ивах завязываются почки.
Стремительно убегают прочь текучие воды,
Трепещет сердце скитальца, как флаги.[139]
Смахну слезу и возвращусь к себе,
Когда же утихнет моя печаль?
744 г.
23
Осенние росы белы, как нефрит,
Слой за слоем ложатся на зелень во дворе.
Я выхожу и вдруг замечаю это,
Рано наступили холода, печально, что время спешит.
Жизнь человека – что птица, мелькнувшая мимо глаз,
Зачем же еще себя обуздывать?
Сколь глуп был Цзин‑гун,
Когда на Воловьей горе лил слезы![140]
Все страдают, не ведая удовлетворения,
Поднимутся на гору Лун – и тут же начинают мечтать о Шу.[141]
Сердца людей – что волны,
А тропы жизни извилисты.
Тридцать шесть тысяч дней
Ночь за ночью надо ходить со свечой.[142]
745 г.
24
Большие кареты вздымают пыль,
В полдень тьма скрывает межи между полями.
У вельмож много злата,
Возводят хоромы до облаков.
Встретишь на дороге того, кто устраивает петушиные бои:[143]
Карета и одежды пугающе нарядны,
Дыхание уносится к радужному свечению,
И все прохожие шарахаются в испуге.
В мире уже нет почтенного старца, промывавшего уши,[144]
Кому дано распознать, кто Яо,[145] а кто Чжи?[146]
731 г.
* * *
Написано как первое впечатление от жизни столичных верхов (есть другие датировки – 742, 744 гг.).
25
Мир и Дао все больше утрачивают друг друга,[147]
Нравы дурнеют, отдаляясь от чистого истока.
Больше не рвут сочных цветов коричного древа,[148]
А напротив, селятся у гнилых корней.
Поэтому персикам и сливам[149]
Остается раскрывать цветы молча.
Взлеты и падения происходят веленьем Неба,
А все живое суетится, бьется, летит, бежит.
Последую за Гуанчэн‑цзы,[150]
Уйду через Врата Неисчерпаемости.[151]
753 г.
26
Лазурный лотос вырос у глухого источника,
Под утренним солнцем ярок и свеж.
А осенью цветы покроют темные воды,
Густая листва ляжет зеленой дымкой.
Если очарованье существует в пустоте отрешенности от мира,
Кто же воспримет это благоуханье?
Я сижу, смотрю: полно летящего инея,
Уйдет благословенное время,
И не отыскать, где были пущены корни.
А я бы так хотел жить на берегах Пруда Цветов.[152]
728 г.
27
В Янь‑Чжао[153] есть прелестница[154]
В дивных хоромах, пронзающих черные тучи.
Из‑под бровей смотрят ясные луны,
Как засмеется – покоряет царство.[155]
Но ей грустно, что вянут изумрудные травы,
Льет слезы из‑за того, что леденит осенний ветер.
Нежными ручками терзает яшмовую цинь,[156]
И ясным утром вздымаются долгие вздохи.
Ах, как бы повстречать Благородного мужа[157]
И вместе сесть на пару летящих луаней! [158]
728 г.
28
Наш облик – как сверкнувшая молния,
Время – точно порыв ветра.
Травы зазеленели, а уже побелены инеем,
Солнце уходит на запад, а луна уже вновь на востоке.
Осень невыносима, покрывает виски сединой,
Они в одно мгновенье становятся похожи на чертополох.
Издревле существовали святые и мудрые люди,
А кто из них осуществился?
Благородные мужи обратились в обезьян и журавлей,
Низкие людишки стали песком и гнусом.[159]
Не достичь им Гуанчэн‑цзь,[160]
Что, сидя на облаке, управлял легкокрылым Гусем.[161]
753 г.
29
Три династии раскололись на Воюющие царства,[162]
Семь героев[163] учинили смуту.
Как гневны и печальны «Нравы правителя»,[164]
Мир и Путь[165] столкнулись друг с другом,
Постигший[166] прозревает явления [небесной] Тьмы,
Высоко поднимается, воспаряет к Пурпурной заре.[167]
Чжун‑ни[168] хотел поплыть к Морю,[169]
Мой предок[170] отправился в Зыбучие пески.[171]
Совершенномудрые и святые все канули,
Так о чем вздыхать, оказавшись у распутья [мира]?
753 г.
* * *
Раньше комментаторы трактовали это стихотворение как реакцию на мятеж Ань Лушаня (и датировали концом 750‑х годов), сейчас – как поэтическое предвидение смуты.
30
Сокровенный Дух[172] преобразил Великую Древность,[173]
Но Путь утрачен[174] и уже не вернется.
Смешались люди у конца миров,
Петух кричит, призывает к четырем вратам[175] [столицы].
Все знают о вратах Золотого коня,[176]
А кто познал гору Пэнлай?[177]
До седых волос они мечтают о шелках[178] [танцовщиц], Песни и смех у них не стихают,
Процеживают вино[179] и смеются над эликсиром бессмертия[180]
А ведь у дев‑мотыльков румяна поблекнут.
Ученый Муж, орудуя золотой спицей,[181]
С ритуальными обрядами разроет могилу.
Зеленеют три жемчужных древа,[182]
Но как к ним приблизиться тем, кто в бездне?!
753 г.
31
Чжэн Жун прошел через западную заставу,
Ехал, ехал и все никак не мог добраться.
С господином горы Хуашань [в повозке] с белым конем
Встретился на равнине Пинъюань.
[Тот] передал яшму для Властителя Светлого пруда[183]
[Как знак того, что] в будущем году[184] Предок‑Дракон умрет.
Циньцы[185] принялись говорить друг другу:
О, тогда нам, подданным, лучше уходить.
Как ушли к Персиковому источнику,[186]
Так и отгородились от уплывающих вод[187] на тысячи вёсен.[188]
753 г.
32
С духом осени Жушоу[189] приходит время золотых ци,[190]
Над Западной твердью[191] тетива луны[192] блестит, словно над морем.
Осенняя цикада кричит на перилах,
У чувствующего существа печаль не стихает.
Где же добрые времена?[193]
Веленьем Неба[194] происходят внезапные перемены к худшему,
Холодает, поднимается злой ветер,
Ночь длинна, звезды исчезают.
Печально так, что слова невыносимы,
И скорбная песнь длится до света.
753 г.
33
В Северной Пучине[195] есть гигантская рыба,[196]
Ее тело достигает нескольких тысяч ли.
Она выбрасывает вверх фонтан в три снежные горы,
Заглатывает сто потоков воды.
Двинется – море начинает бушевать,
Силой нальется – взлетит ураганом.
Я смотрю, как она вздымается в небо
