Мир размером с комнату

 

Мы не можем управлять ветром, но можем правильно поставить паруса.

Берта Кэллоуэй

 

Мама погибла за неделю до моего шестнадцатилетия. В сорок восемь лет – слишком молодая, чтобы умирать. И, как выяснилось, она унесла с собой один секрет.

Я думала, хуже никогда не будет, но ошибалась. Все началось следующей весной. На семейном обеде мне стало плохо: сердце заколотилось, голова закружилась, меня затошнило. Я кинулась в туалет. Мысль о том, что меня может вырвать прямо за столом, была отвратительна, и паническая атака очень напугала.

В тот день я приняла решение, навсегда изменившее мою жизнь: я никому не расскажу о случившемся, даже если это произойдет вновь. Все шло нормально, а потом меня опять настигал приступ паники.

Я выскакивала из ресторанов и кинотеатров, разворачивалась и уходила из торговых центров. Я не знала, что со мной происходит и почему. Просто старалась избегать пугающих ситуаций. Люди же не остаются в опасном месте, верно? Но в действительности каждый раз, когда я ретировалась или отклоняла предложение, безопасный мир становился меньше и меньше.

Мне было слегка за двадцать, когда я впервые бросила работу – из-за приступов паники. Тогда я трудилась в ежедневной газете в небольшом городке. Вместе с фотографом я колесила по всему округу, писала статьи и сдавала их в срок. Я была популярна, кассирши в супермаркетах узнавали мою фамилию на чеках.

Я уже начала привыкать к учащавшимся приступам. Отправляясь куда-либо, я первым делом узнавала расположение выходов. Если я чувствовала себя запертой, то ситуация ухудшалась стремительно, поэтому я должна была подготовить пути к отступлению. Я уже давно заказывала места только в проходе. Потом стояла у дверей, потом – прямо на пороге. Затем я попросила редактора отправить на работу другого репортера, когда место казалось мне недостаточно «безопасным». А потом сердце у меня начало колотиться прямо в редакции.

Я теряла контроль, думала, у меня случится сердечный приступ или я начну кидаться на людей. Частью разума я понимала: это не так. Но паника была сильнее, и ее голос заглушал голос разума:

Беги! Беги! Беги!

И я бежала домой.

Объяснила ли я отцу, почему неожиданно бросила работу мечты и заперлась в спальне? Нет. Приступы смущали и пугали меня. Я твердила себе, что нужно просто переждать – это плохой период, пустота, ее следует заполнить. Считалась ли тогда тревожность болезненным расстройством? Если и да, то никто об этом не говорил.

Моя работа и жизнь строились вокруг приступов. Я как-то сумела с собой справиться, познакомилась с молодым человеком и вышла замуж. Выбор оказался неудачным, но к тому времени, когда я это осознала, паника уже заполнила разум понятиями «ловушка» и «беспомощность». Приступы случались чаще, даже в отсутствие чего-либо «страшного». Только что я веселилась с друзьями, а через мгновение мне казалось, что я шагаю в пропасть с крыши небоскреба.

 

С каждым днем безопасный мир становился меньше и меньше.

 

С каждым новым приступом я теряла уверенность в себе и соскальзывала в пропасть страха перед страхом. За два года я стала пленницей в собственном доме. Я не могла даже газету с крыльца забрать. Отрицать болезнь стало невозможно.

Лучшая подруга изо всех сил старалась вытащить меня из дома. Однажды она заявила:

– Я везу тебя обедать. Ни о чем не думай. Просто выйди за дверь.

Я не могла этого сделать.

– Я не понимаю! Это всего лишь шаг! Один шаг!

– Это не всего лишь один шаг, – ответила я. – Это – ШАГ!

Я пыталась объяснить поведение родным и друзьям, но даже сама не понимала, что со мной происходит. А потом папа сказал:

– То же самое было у твоей матери.

Мама была «нервной». Она не водила машину, не переходила оживленных улиц и особенно не любила лестницы. Я до сих пор чувствовала на плече ее хватку, когда нам нужно было спуститься в подвал для стирки. Мы спускались медленно, по одной ступеньке. Да, со мной творилось то же самое. Оказывается, мама много лет принимала транквилизаторы, а бабушку лечили электрошоком.

Хотелось бы мне сказать, будто эти откровения принесли мне облегчение, но на выздоровление ушло несколько лет. Я нашла психотерапевта, приезжавшего ко мне домой. Он помогал мне осваиваться на опасных территориях. Большинство людей никогда не узнают, как страшно дойти до магазина, чтобы купить галлон молока для детей. По крайней мере, я надеюсь, они не узнают.

В 90-е годы я прочитала в женском журнале статью о панических расстройствах и показала ее своему врачу.

 

Через два года я стала пленницей собственного дома.

 

– У меня именно это, – сказала я. – От этого есть лекарства.

Он отмахнулся.

– Я не могу прописывать лекарства только потому, что вы прочитали статью в журнале.

Он даже не представлял, как тяжело мне было войти в здание и сидеть в его кабинете. Он не удосужился посчитать мой пульс или обратить внимание на вспотевшие ладони.

Я подумала о будущем, которое я проведу в страхе и изоляции. И я не позволила тревожности взять верх и сделать меня слабой, уязвимой и жалкой.

– Выпишите мне направление к психиатру[9], – потребовала я.

Терапевт отказался.

– Я не уйду, пока вы этого не сделаете.

Через две недели психиатр выявил у меня тревожное расстройство и выписал лекарства. Они подходили не идеально, но все же мне помогли. Мир стал безопаснее, а я себя снова начала считать полноценным человеком, который может жить полной жизнью.

Впрочем, долгие годы страха и тревожности не прошли даром. Входя в ресторан или театр, я до сих пор думаю: «Надо же! Люди не считают это место страшным». А потом я думаю: «Я тоже так не считаю!»

 

Грейс Куикмен

 

 

Позитивный шаг

 

Первый шаг ведет ко второму.

Французская пословица

 

– Я не хочу, чтобы она ехала с нами, – заговорщицки шепнула я брату.

В свои четырнадцать он был на три года меня старше, и мне, одиннадцатилетней, казалось, что он гораздо отважнее. Я не только брала с него пример, но и знала, что он всегда заступится за меня и передаст мои слова, когда мне самой сказать их было слишком страшно. Так он и сделал.

– Пап, – крикнул он отцу на другой конец нашей крошечной квартиры, – мы хотим поехать втроем.

Было четвертое июля, и мы собирались в центр смотреть фейерверк. В мои планы входили мы с братом, папа, одеяло для пикника, сумка-холодильник с газировкой и красивые фейерверки в ночном небе. Папиной подружке в них места не было.

Отец рассердился. И обиделся. Он несколько месяцев встречался с Мэри и хотел, чтобы мы ее приняли. Мы видели в ней соперницу. Отец проводил с ней не так уж много времени, но мы не хотели отпускать его ни на минуту. Я не только не хотела делиться своим отцом, но и переживала за маму. Мне казалось, что, если я позволю себе полюбить Мэри, я обижу маму. Папа и так решил, что она нравится ему больше мамы. Что, если мама подумает, что она и нам больше нравится?

Через несколько лет папа женился на Мэри, но мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы хотя бы дать ей шанс. Она всегда была добра к нам с братом. Но во мне говорило ложное чувство преданности маме.

Двадцать лет назад, когда я разводилась с мужем, наши сыновья девяти и семи лет однажды вернулись от отца в слезах. Они признались, что папа усадил их за стол и объяснил, что у него появилась девушка. Он сказал, что Патти иногда будет проводить с ними время. Я поняла, что мальчишкам она понравилась. Если они вдруг решат ее не любить, то только из верности мне. Я не хотела, чтобы дети повторяли мои ошибки.

Видите ли, Мэри стала мне второй матерью. Она ничем не ущемляла прав моей мамы, которая замечательна по-своему, но я знала, что всегда могу на нее положиться. Официально я для Мэри падчерица. Но у нее нет ко мне ни грамма ненависти – она смотрит на меня и видит человека, которого любит и ради которого готова на все. Она была рядом и в горе, и в радости. И она любит моих детей, как и их биологические бабушка с дедушкой.

Поэтому, когда тем вечером мальчишки рассказали мне о Патти, я вспомнила все годы, что потратила впустую, намеренно сердясь на Мэри. Наконец-то я увидела хоть какую-то пользу от нашей тяжелой ситуации.

– Ребята, послушайте, – сказала я сыновьям. – Я знаю, через что вы проходите.

Они оба закатили глаза.

– Правда. – Я подложила под себя ногу и наклонилась вперед. – Когда мои родители развелись, у папы появилась девушка.

– У дедушки была подружка? – спросил семилетний Джек.

Теперь они были все внимание.

– Ага. И мне она совсем не нравилась. Я боялась, что она попробует стать мне новой мамой. А у меня уже была мама, которую я очень любила. Я была напугана. И думала, что мама расстроится, если мне понравится папина девушка. Она ведь и так горевала.

 

Ничего не происходит без причины.

 

Мальчишки закивали, узнавая все чувства, которые бушевали во мне в одиннадцать лет.

– Жаль, мама не сказала мне, что нет ничего страшного в том, чтобы любить папину девушку. Она оказалась очень хорошим человеком, а я долго злилась на нее, потому что никто не сказал мне, что этого делать не стоит.

В комнате повисла тишина. Мальчишки посмотрели друг на друга, затем на меня.

– Ребят, вы догадались, кто эта девушка?

Мальчишки покачали головой.

– Ваша бабушка Мэри.

Девятилетний Коннор взглянул на меня огромными, округлившимися глазами.

– Бабушка Мэри? – воскликнул Джек. – Вот это да!

– Ага. Вы хоть на минуту можете представить свою жизнь без бабушки Мэри?

– Нет, – хором ответили они.

– Вот поэтому, – сказала я и взяла их за руки, – нет ничего страшного в том, чтобы любить Патти. Вы меня не обидите. И я не расстроюсь, если вам будет хорошо вместе с ней и отцом. Она неплохой человек. Главное, чтобы она была добра к вам двоим и вашей маленькой сестренке. Понимаете?

Мальчишки облапили меня. В детстве я сама прошла через боль и тоску развода родителей и представить себе не могла, что настанет день, когда я оценю этот опыт. Но прошли годы, и он стал чудесным подарком, который я смогла передать своим детям. Ничего не происходит без причины, и теперь я наконец поняла, что мой детский опыт дал мне навыки, которые пригодились, чтобы помочь собственным детям, когда они нуждались в этом больше всего.

 

Бет Вуд