2020-06-08
88
То, что лежит за нами и перед нами, – это сущие мелочи в сравнении с тем, что таится внутри нас.
Ральф Уолдо Эмерсон
– Я знаю, что мне всего пятнадцать, но я клянусь вам, что буду работать лучше всех. Потому что нуждаюсь в этой работе больше, чем кто-либо еще.
Менеджер смотрел на мои немытые волосы, одежду, от которой несло потом, и густо подведенные черным карандашом глаза. Пожалел ли он меня или просто искал личную выгоду (за то, что он взял меня на работу неофициально и рисковал, он потребовал 50 % чаевых), но в ответ на мои обещания он сказал:
– Приходи в понедельник, только вымой голову. Форму получишь перед сменой.
Я должна была работать по три часа каждый вечер буднего дня и все выходные. В месяц получалось примерно 100 долларов. С первой же зарплаты я сняла комнату за 40 долларов в месяц и перевезла туда свои очень скудные пожитки.
Комната располагалась на последнем этаже и была угловой. Хозяин предупредил меня о сквозняках, но я замечала только солнце, которое светило в огромные окна весь день. Небольшой столик стоял у одного из них, и прекрасный вид на парк мешал мне сосредоточиться на математике.
В комнате были газовая плита и старый холодильник. С соседями я пересекалась, только когда приходила домой и пользовалась ванной с туалетом. Из-за того, что я ярко красилась и была довольно высокой, все думали, что мне уже девятнадцать.
Свобода, которую я получила вместе с первой зарплатой и съемным жильем, снесла мне голову. Покупать достаточное количество еды – пусть и самой дешевой. Выходить на улицу в любое время. Мыться каждый день и носить чистую одежду. В тишине делать уроки. Быть одной. Быть нормальной. Никого не бояться.
В классе быстро заметили перемену.
– Смотрите-ка, Уродина помыла голову. От тебя больше не воняет?
Когда со второй зарплаты я позволила себе джинсы из секонд-хенда и пару новых футболок, я услышала от одной из одноклассниц:
– Эй, Уродина, ты что, на свидание собралась?
– Да нет, на кастинг в модельное агентство, – подхватила другая.
Впервые мне было совсем не обидно от их слов. Я знала, что выгляжу нормально.
Однажды меня вызвал к себе школьный психолог.
– Учителя заметили в тебе перемену. Ты стала лучше учиться, опрятно одеваешься, более уверена в себе. Мы рады за тебя, но в чем причина? Ты не хочешь рассказать нам об этом?
О, конечно, я хотела. Поделиться своим счастьем, независимостью, огромными возможностями, которые были у всех моих одноклассников с рождения, а мне достались лишь несколько месяцев назад.
Но я опустила глаза, вздохнула и пробормотала:
– Ну, переходный период, вы же сами знаете.
Если бы кто-то узнал, что я живу отдельно, да еще и работаю, меня вернули бы домой к родителям или отправили в детский дом. И то и другое было несравнимо хуже моей замечательной самостоятельной жизни.
Летом, когда занятий не было, я перешла на полный рабочий день и смогла накопить небольшую сумму, а также купить одежду к учебному году – больше я ничем не буду выделяться среди одноклассников!
В старших классах все ребята только и говорили, что о вечеринках и сексе. Я же знала, что если на переменах и в автобусе буду делать домашние задания, то могу остаться на работе лишние два часа вечером и заработать еще больше денег.
Я выглядела настолько нормальной, что со мной начали заговаривать некоторые ребята – конечно, не самые популярные, но все же. Я не поддавалась искушению завести себе друзей и держала их на дистанции – главное для меня было сохранить свою тайну. К тому же между нами лежала пропасть. Они лишь мечтали о взрослой жизни, я же жила сама по себе уже два года.
Наступил день выпускного. Все поднимались на сцену и рассказывали о своих планах. Когда же они заткнутся, чтобы я получила аттестат?
Я стояла в четырех шагах от сцены, в трех, в двух… И вот прозвучало мое имя. Я подошла к директору, пожала ему руку и прижала к груди аттестат.
Спускаясь со сцены, я поняла: я наконец-то свободна… свободна по-настоящему. Теперь все могли узнать.
Патриция Войс
Главная роль
Чтобы обрести уверенность в себе, нужно делать то, чего боишься, и вести список своих успехов.
Уильям Дженнингс Брайан
Когда я училась в пятом классе, наша учительница решила поставить спектакль для родителей. В день, когда она раздавала нам роли, я, будучи невероятно застенчивым ребенком, вжалась в парту, мечтая стать невидимой. К моему ужасу, она назвала меня одной из первых – мне досталась главная женская роль.
– Честно говоря, я не хочу участвовать в спектакле, – призналась я ей после уроков.
– Ну что ты, у тебя прекрасно получится. Ты очень выразительно читаешь, – подбодрила меня учительница.
Однако перед самым спектаклем у меня жутко разболелся живот, и ей пришлось поставить вместо меня замену. Мне казалось, я избежала огромного позора, но учительница затаила на меня обиду, думая, что я симулировала боль в животе и подставила ее.
– Я думала, тебе нравится театр, – холодно сказала она.
И это действительно было так. Позврослев, я связала с ним свою жизнь, но выбрала самую «невидимую» роль – театрального критика. Я смотрела спектакли, сидя в одиночестве в темном зале, а потом за компьютером критиковала игру и постановку. Я отрецензировала три тысячи спектаклей – слишком много «Гамлетов» и «Стальных магнолий»[73].
Как-то раз я побывала на семинаре мотивационного оратора Майка Дули. Среди прочего он задал участникам два простых вопроса:
– В какой сфере вы хотите реализоваться?
– На сколько процентов вы уже реализовались в ней?
Всю жизнь я посвятила театру и писательству – и не хотела менять эти сферы. Но реализовалась ли я в них на 100 %? Я не могла этого сказать. И не потому, что не имела достаточных способностей и не прикладывала достаточно усилий. А потому что всегда выбирала «невидимые» роли и никогда не претендовала на что-то другое.
Я решила это исправить. Я сама напишу пьесу для одной актрисы и сама ее сыграю. Это решение казалось безумием. Я никогда не играла, никогда не писала собственных художественных произведений. Где я буду играть? Кто захочет это смотреть?
Вопросов было слишком много, но я решила просто сесть за стол и начать писать. Свою пьесу я назвала «Проклятие свитера: Пряжа и любовь». Ключевой мыслью стала примета: если свяжешь что-то для любимого, ваши отношения скоро закончатся. Вся моя жизнь была живым подтверждением этой приметы. Я любила вязать, и все мои романы рано или поздно заканчивались, не приведя меня ни к браку, ни к детям.
Я писала о незаконченных свитерах и трудных романах. И о том, что с годами найти кого-то, влюбиться и жить вместе становится все сложнее.
Писала я легко и с удовольствием и закончила через четыре дня. Слова лились из меня потоком, и я, обычно очень придирчивая к собственному стилю и слогу, перечитав пьесу, не поправила в ней ничего.
Закончив, я села на кухне с чашкой кофе и посмотрела на календарь на стене. Скоро август, а значит, в Эдинбурге состоится крупнейший в мире театральный фестиваль Фриндж. Каждый год в шотландскую столицу съезжаются тысячи актеров, дают тысячи представлений.
– По-моему, это и есть мой шанс? – сказала я себе и начала готовить «Проклятие свитера» для постановки в Шотландии. И неважно, что при этом я находилась в Техасе.
Короче говоря, для постановки моей пьесы на Фриндже мне нужно было собрать около 20 000 долларов. Когда я закончила пьесу, на моем банковском счету было 700. Но я позвонила в местный театр и спросила, не хотят ли они показать мою пьесу на своей сцене? Они сказали: «Сейчас лето, наша труппа уехала с гастролями, так что почему бы и нет».
На свои деньги я купила реквизит, театр за свои деньги отпечатал афиши. Сборы мы разделили.
В начале спектакля я озвучила свою цель – отправиться на фестиваль Фриндж. В фойе стояла коробка для пожертвований, и после каждого спектакля я находила там то пятьдесят, то сто, то двести долларов.
Всего я сыграла в этом театре четыре раза. В первый меня хотелось убежать, в четвертый я чувствовала себя так, словно играю на сцене всю свою жизнь. Зрителей на спектакли приходило мало – от десяти до сорока человек, и в этой интимной обстановке мне казалось, что я играю для друзей, а не для незнакомцев.
На один из спектаклей пришел мой приятель. После он позвонил и предложил мне использовать накопленные им мили для поездки из Далласа в Эдинбург.
Я все больше убеждалась, что иду по правильному пути. Казалось, сама Вселенная поддерживает меня разными способами.
В Эдинбург я приехала 27 июля 2013 года. В двух чемоданах у меня лежали костюмы и реквизит, в том числе сотни крохотных вязаных сердечек, которые я собиралась раздавать зрителям. Я показала «Проклятие свитера: Пряжа и любовь» 1 августа в чудесном театре Свит-Грассмаркет. В первый день было продано пять билетов. Во второй – ни одного. Осветитель предложил мне сыграть для него. А почему бы и нет?
В третий день пришло несколько человек. Я не знала, что один из них был известным критиком. Когда я пришла в театр в четвертый день, то увидела, что к моей афише приклеили пять звезд. Пять звезд означали настоящий хит. А рецензия того критика была прекрасной: «Это очень хорошо и заслуживает полного зала».
Все остальные дни зал был полон. Я часто видела вязальщиц, бравших с собой шерсть и спицы. Зрелые женщины говорили, я сделала их видимыми, мои истории любви и утраты близки их сердцам. А молодежь говорила, что после моего спектакля им захотелось научиться вязать.
Я вернулась в Эдинбург с этим же спектаклем на следующее лето. Проходя мимо кафе, я увидела мужчину с серебристой бородкой, который спешно шел мне навстречу. Из кармана он вытащил мое вязаное сердечко. Он был на моем спектакле в прошлом году и все еще носил сердечко с собой.
– Почему вы сохранили его? – спросила я.
– Оно дарит мне надежду, – ответил он, и мы сели за столик…
Элейн Лайнер
Трезвый писатель
Заботься о себе – так ты вернешь себе силу.
Лала Делия
Признаюсь честно: я люблю пиво. Это не казалось проблемой, пока у меня был метаболизм подростка. Я – миниатюрная женщина 125 фунтов[74] веса – могла перепить любого мужчину и на следующий день чувствовать себя прекрасно. У меня ни разу даже похмелья не было, пока…
…пока мне не перевалило за тридцать.
Из-за похмелья я больше не могла писать по утрам. Приходилось откладывать работу на послеобеденное время. Хемингуэй как-то сказал: «Пиши пьяным, редактируй трезвым». Но я решила, что это – не лучший совет. Мне надо бросить пить совсем – ради детей, ради себя, ради творчества.
Однако на деле все всегда сложнее, чем на словах. Пиво давно стало образом жизни в нашей семье. Кто-то вместе занимается спортом. Кто-то обожает театр и выставки. А мы с мужем любим вместе вечерком накатить пивка. Кружек этак по шесть.
Мне нужны были план и помощь. Я сделала две вещи: купила книгу о том, как бросить пить, прочла ее и тщательно проработала с карандашом, чтобы информация прочно уложилась в голове. Затем я совершила серьезный шаг – гораздо серьезнее внимательного чтения. Я стала молиться, чтобы Бог лишил меня тяги к пиву. Не больше, не меньше. Удивительно, правда?
В тот же день вечером мы с мужем пошли на концерт The Beach Boys, и впервые в жизни я взяла в буфете не пиво, а воду.
Вечером я вернулась домой, легла спать и решила на следующий день не пить. И на следующий. И на следующий.
Я легла спать и решила на следующий день не пить. И на следующий. И на следующий.
Прошел целый год без пива или иного алкоголя. Я ездила в отпуск, ходила на дни рождения, вечеринки, концерты, праздники и банкеты – и чувствовала себя прекрасно.
Я не скучаю по пиву – по крайней мере, большую часть времени. Отказ от алкоголя – не вопрос жизни и смерти для меня, я не считаю себя алкоголиком. Я знаю, что могу выпить, если захочу. Просто мне не хочется. Вряд ли мне понравится вкус – ведь я просила Бога избавить меня от этой тяги.
Теперь я люблю утро. Мне не приходится всю ночь сидеть в туалете. Мой мозг прояснился. Я пишу без устали. Кроме того, я похудела на двадцать фунтов[75]. Вера размером с горчичное зернышко способна свернуть горы. Или утолить жажду.
Сьюзен Дж. Андерсон
Концерт
Делай то, чего боишься, и продолжай это делать… Это самый быстрый и надежный способ победить страх.
Дейл Карнеги
Я сидела на сцене между девочками в бальных платьях и мальчиками с аккуратными прическами и ждала, когда назовут мое имя. Я была единственным взрослым человеком здесь. Я сосредоточилась на нотах в моих руках и старалась не смотреть в зал, на родителей с фотоаппаратами. Когда отыграл четвертый ребенок, вызвали меня. Я разглядела в зале друзей, помахала им и села к роялю.
Работая учительницей, каждый день я стояла перед классом и, казалось бы, не должна была нервничать. Но я нервничала.
Этот концерт стал кульминацией детской мечты – играть на рояле. В детстве я хотела играть, но я боялась нот. Не представляла себе, как можно играть по памяти, это казалось невозможным. Родители предлагали учиться, но я отказалась, сделав вид, будто мне неинтересно.
Когда мне было двадцать пять, поблизости открылась музыкальная студия, и учительница набирала учеников. Я все еще хотела играть. Я буквально чувствовала клавиши под пальцами.
Я вспомнила, как боялась преподавать, но все же стала учительницей и преодолела себя. И теперь я не собиралась позволять страху помешать мне освоить игру на рояле. Я позвонила в студию и записалась.
Учительница Деб оказалась моей ровесницей. Мы поговорили, я объяснила, что всегда хотела играть Баха, Бетховена и Билли Джоэла[76], но боялась рояля. Деб меня поняла, и я записалась к ней на три месяца.
Каждую неделю я спускалась в студию Деб и часто встречала учеников, занимавшихся до меня. Увидев в моем рюкзаке ноты, дети часто спрашивали:
– А где ваш ребенок?
Я невнятно объясняла, что заниматься буду я сама. Дети ко мне привыкли, и я часто сидела в студии, слушая, как они разучивают пьесы.
Вскоре я почувствовала себя более комфортно и купила замечательное итальянское пианино. Инструмент занял почетное место в гостиной. Каждую неделю я любовно его полировала и регулярно настраивала.
Через три года занятий Деб объявила: пора уже играть для слушателей.
– Пианисты выступают, – сказала она.
– Я не буду, – сразу же отказалась я.
Я по-прежнему боялась нот, не любила играть в присутствии чужих людей и редко играла для кого-то. Только соседи слышали мои репетиции – сквозь стены.
– Ну посмотри, каких успехов ты добилась, – настаивала Деб. – Пусть все услышат твою игру.
– Нет, спасибо, – покачала я головой.
Деб отстала, хотя и сказала, что концерт пошел бы мне на пользу. Каждый раз, когда она заговаривала об этом, я отмахивалась. В конце концов, Деб сделала самое убедительное предложение.
– Тебе не придется учить наизусть!
Она пообещала, я смогу играть по нотам. Мы репетировали, записывали мою игру на магнитофон, прослушивали и исправляли ошибки.
На сцене я нервно отбивала ногой ритм. Оставалось надеяться, что слушатели не заметят, как я дрожу, садясь за рояль. Я выбрала «Маленького пастушка» Дебюсси. Пальцы легли на клавиши, я хорошо сыграла четыре первых такта, но споткнулась на пятом и остановилась. Деб сидела слева. Я взглянула на нее, она не шевелилась и лишь вопросительно смотрела.
Зрители ждали. Как долго я собираюсь сидеть, не играя? Мне нужно было придумать какой-то выход. А вдруг это пауза, задуманная композитором? Я пропустила еще несколько тактов, потом сыграла пятый такт правильно, словно повторение было частью произведения. Потом поднялась, положив руку на край рояля, повернулась лицом к слушателям и поклонилась. Раздались аплодисменты. Им понравилась моя игра. И то, что я не побоялась начать учиться музыке, будучи в три раза старше остальных учеников. Друзья вскочили на ноги, радуясь моим достижениям. Я улыбнулась и поклонилась еще дважды. Если бы я поддалась своему страху перед роялем, ничего этого не было бы.
На следующий год я выучила пьесу наизусть и приняла участие в концерте. Я же – пианист.
Ханна Фэй Гарсон
Брак крупным планом
Мы делаем фотографии, чтобы понять, что значит для нас наша собственная жизнь.
Ральф Хаттерсли
Я росла в доме, где не любили фотографироваться. Наши с сестрой школьные снимки в картонных рамках стояли на музыкальном центре. Еще была моя карточка в возрасте шести месяцев. И свадебное фото родителей – они стоят перед огромным многоярусным свадебным тортом. А еще портрет отца в военной форме. Вот и все.
Фотографий, где я в сверкающей короне задуваю свечи на шоколадном торте, который каждый год пекла тетя Луиза, нет. Нет и карточек с моих выступлений на школьных концертах. Нет снимков, на которых мы с сестрой открываем рождественские подарки. Мне приходится полагаться на память, когда я представляю себе свою любимую детскую игрушку – деревянную лошадку-качалку, подаренную родителями на Рождество.
Ну и что, ну и что, думала я раньше. Разве семейные фотографии – признак счастливой семьи? Я даже убедила себя, что родители просто решили потратить деньги не на фотоаппарат, а на полезные вещи – краски и альбомы, книги, уроки игры на фортепиано и билеты в бродвейский театр.
Детство моего мужа Сэма было совсем иным. В доме его родителей фотографии – повсюду. Каждый момент жизни Сэма, от рождения до того дня, когда он уехал учиться, был запечатлен на фотопленке – а то и на видео.
Мне нравилось рассматривать их фотографии, но, когда камера нацеливалась на меня – я же тоже стала частью этой большой и дружной семьи, – я закрывала лицо и пыталась спрятаться. А если избежать съемки не удавалось, на фотографиях я получалась очень напряженной и несчастной.
Перед камерой я чувствовала себя некомфортно, словно олень в свете фар. Как нужно улыбаться? Достаточно ли красива моя улыбка? Как встать? Естественна ли эта поза или она кажется натянутой? Не будут ли заметны недостатки, которые я пыталась скрыть макияжем?
Когда мы с Сэмом поженились, вопрос о покупке камеры даже не стоял – это было само собой разумеющимся. Муж документировал жизнь своей семьи. Но мой страх перед объективом никуда не делся. Я искала все возможные причины, лишь бы не фотографироваться.
Мы стали мужем и женой, потом родителями троих детей. Я была рада, что объектив Сэма чаще фиксирует важные моменты и вехи их жизни, а не моей. Мне нравилось стоять в стороне, стирать грязь с детских лиц, поправлять воротнички рубашек или разглаживать оборки на платье и командовать замереть.
Шли годы. Дети слезли с наших рук и коленей и начали расправлять крылья. Я пообещала себе фотографироваться, чтобы у них было больше фотографий всей нашей семьи. Но перед камерой мне все равно было некомфортно.
Так продолжалось до тех пор, пока дети не уехали. Мне больше не за кого было прятаться. Сэм хотел фотографировать меня.
– Дорогая, подними голову, – говорил он.
– Не сейчас, я работаю, – я отворачивалась.
Или: «Я готовлю». Или: «Я не в настроении».
Перед камерой я чувствовала себя некомфортно, словно олень в свете фар.
Но однажды я заметила на его лице обиду на то, что я не разделяю его энтузиазма по поводу семейных фотографий. И я поняла: все это время я искала в сделанных им снимках собственные несовершенства, он же хотел запечатлеть счастливые моменты нашего брака, его любимую, жену и мать его детей, женщину, с которой он делит свои дом и жизнь.
Новый взгляд избавил меня от страхов. Теперь, когда я вижу направленный на меня объектив камеры, я не думаю, как в итоге получится мой нос или подбородок. Я просто хочу передать пленке свое счастье.
Джанин Л. ДеХани
Бабушка Мозес и я
– Я слишком стара, и уже поздно что-то менять, – думала я.
Настроение было ужасным. Мой брак распался одновременно с окончанием моей карьеры в области юриспруденции. Я очень хотела стать писателем, но боялась, что не добьюсь успеха на этом поприще. Выходит, я столько лет потратила впустую?..
В таком состоянии я услышала по радио передачу про бабушку Мозес. Анн Мари Мозес ушла из дома в 13 лет, родила 10 детей, из которых вырастила лишь пятерых. Она жила и работала на небольших фермах, а в свободное время вышивала на холсте.
Когда ей исполнилось 78 лет, ее пальцы стали плохо гнуться, и она больше не могла держать иголку. Однако бабушку это не остановило. Она начала рисовать яркими красками сцены из сельской жизни на мазонитовых панелях. Первые два года бабушка дарила свои работы или продавала их за копейки. Но когда ей исполнилось 79 лет, ее «открыли» арт-критики и галеристы. Она создала более двух тысяч работ и в возрасте 100 лет сделала иллюстрации к книге «Ночь перед Рождеством».
Мое настроение изменилось. Если бабушка Мозес в возрасте 80 лет сумела сменить профессию, то это смогу и я в свои тридцать с небольшим. Как только передача закончилась, я включила компьютер и углубилась в работу над романом, который никак не могла дописать.
Через восемь месяцев мой роман опубликовали.
Лайя Крафт-Кристэйн
Недостаточно хороша
Не позволяй другим людям диктовать тебе, кто ты есть.
Дайан Сойер
В детстве я обожала выступать и делала это везде, где можно и нельзя. Я пела на табуретке на кухне, в гостях у соседей, на веранде своего и чужих домов, в магазине и в машине. Стены моей комнаты были заклеены афишами музыкальных театров. Я мечтала выступать на Бродвее. Однажды мои родители отправились в театр на «Отверженных», уверенные, что никогда не слышали этой музыки. Но в зале им стало ясно: они знают каждую песню, ведь я постоянно распевала их в своей комнате.
Став подростком, я уговорила родителей отдать меня в театральную студию. С нетерпением ждала начала занятий. Но оказалось, что мой талант в этой студии просто меркнет с талантом других ребят. (Это объективная оценка, сейчас некоторые из них работают на Бродвее.) И я приуныла. Я решила, будто мой певческий талант «недостаточно хорош». Недостаточно хорош, чтобы петь музыку по нотам, играть главную роль в мюзиклах, записаться в школьный хор. Недостаточно хорош, чтобы петь национальный гимн на выпускном вечере (разнервничавшись, я забыла слова!). Вера в собственный голос и радость пения поблекла и увяла.
Поступив в колледж, я попыталась петь в хоре, но в местной газете мое соло назвали «слишком тихим», а бойфренд заявил, что я пела «мимо нот»; я окончательно поддалась унынию и в девятнадцать лет окончательно перестала петь публично. Не обращая внимания на похвалы, я поставила крест на «недостаточно хорошем» пении. Дверь плотно закрылась.
Прошло более двадцати лет. Жизнь продолжалась. Я стала писателем и редактором, вышла замуж, у меня появились дети. С мечтой о Бродвее я рассталась давным-давно. Я все еще пела «для себя» в душе или в машине. Я пела колыбельные детям, подпевала гимнам в нашей унитарианской церкви по воскресеньям.
Как-то регент нашей церкви предложил мне спеть в трио на очередной службе. Я перепугалась до смерти. Жуткий голос в голове кричал: «Нет, ты недостаточно хороша!» Но сердце было готовы выпрыгнуть из груди от радости, что я снова буду петь для людей.
Регент настойчиво уговаривал меня хотя бы попробовать.
– Многие из нас не пели долгие годы, но вновь обрели голос.
От одной мысли о том, чтобы «вновь обрести голос», на глаза навернулись слезы, и я разрыдалась.
Во мне все еще жила маленькая девочка, которая очень любила петь на сцене. И она заставила меня согласиться. Две другие певчие встретили меня приветливо и помогли разобраться с нотами и гармониями. Они предложили мне выбрать наиболее подходящую партию. Песня называлась «Один голос» – эмоциональное свидетельство слияния наших голосов. Эту песню написали для канадского женского трио «Вейлинг Дженниз».
Утром в день службы я вся была на нервах. Во рту у меня пересохло, руки дрожали. Вдруг я «недостаточно хороша»? Музыканты улыбались и показывали мне большой палец. Мы вышли вперед перед паствой. Начинать предстояло мне. Я открыла рот и спела первый куплет. Слова песни были написаны словно специально для меня.
Это звук одного голоса,
Один дух. Один голос.
Звук голоса того, кто сделал выбор.
Это звук одного голоса.
Дальше все слилось. Мы допели песню. Я все еще боролась с дрожью, когда подошла наша прихожанка и сказала, что мы пели «мило». Внутренний критик уже готов был победить и запретить когда-либо выступать публично. Но тут стали подходить другие слушатели. Все хвалили и благодарили нас. Меня поддержали певчие, с которыми я выступала, регент, муж и дети.
В тот вечер я поняла, у меня действительно был выбор: не бояться своей уязвимости и спеть – или поддаться внутреннему критику и молчать. Я могла прислушаться к критике, а могла и к одобрению. Я сама должна была решать – сосредоточиться на своих успехах или провалах. Только я сама могла отстоять свою радость, чистую радость пения для других и вместе с другими.
Не бояться своей уязвимости и спеть? Или поддаться внутреннему критику и замолчать?
И я сделала выбор. Я решила петь. С того выступления в церкви прошло пять лет, я все еще пою как с теми двумя женщинами, так и с другими шестью. А еще в группах и соло. Каждую неделю я хожу на репетиции и каждый месяц выступаю. Я все еще «недостаточно хороша», чтобы петь музыку с листа, но больше меня это не останавливает.
Пение вернуло в мою жизнь радость творчества. Пение помогло мне открыть дверь, которую я когда-то захлопнула, и залечить собственные раны. Пение напомнило мне о колоссальной целительной силе собственного голоса… когда мы решаемся им воспользоваться.
Меган Пинкас Каджитани
Счастливый гольфист
Из всех опасностей страх – самая худшая.
Сэм Снид
Когда мне было шестнадцать, отец купил подержанные клюшки для гольфа.
– Вот, – сказал он. – Думаю, ты добьешься успеха в этом спорте. Он тебе точно понравится.
И он оказался прав.
Я действительно добился успеха в гольфе – мне удалось снизить свой гандикап[77] до четырех, а этого добиваются немногие любители. Но второе его предсказание было преуменьшением. Гольф не просто понравился мне. Я стал фанатиком. Жизнь моя шла вперед, и гольф был ее движущей силой.
Шестьдесят лет, прошедших с того дня, когда отец подарил мне клюшки, гольф был и моим учителем, и спасителем. Он научил меня упорству и терпению. Помог справиться с трагической утратой – моя дочь погибла в день своего восемнадцатилетия. Гольф дал мне смысл жизни и по утрам поднимал с постели. В дни раздумий и тяжких сомнений гольф заставлял меня выходить из дома и жить дальше..
Прошло шестьдесят лет, и настало время увенчать карьеру в любимом спорте достижением. Но каким? Я сыграл тысячи игр. Что же еще? Какой вызов принять? Я много думал об этом. У меня была еще одна страсть, по силе не уступавшая гольфу. Путешествия. Почему бы не совместить их?
Я вытащил карту Соединенных Штатов. Почему бы не совершить турне и не сыграть в каждом континентальном штате США[78]?
Затем пошла волна сомнений. На ум пришли десятки отговорок, но идея уже овладела мной. Я раздумывал, как бы осуществить задумку. Она так меня захватила, что я решил обсудить ее со своим врачом. Он сказал, это слишком большая нагрузка для моего сердца.
– Док, мне семьдесят два года. Даже поход в туалет – уже нагрузка для моего сердца. Я предпочитаю закончить жизнь в блеске славы, занимаясь любимым делом, а не на унитазе.
Доктор все равно был против.
Я все равно решил это сделать.
Но как? С чего начать? Я подумал, не написать ли в гольф-компанию – может быть, они согласятся спонсировать мою поездку. Конечно, компании получают огромное множество просьб о спонсорстве. Моя заявка должна быть не похожей на остальные. И я решил сыграть не одну, а две игры в каждом из сорока восьми континентальных штатов, то есть девяносто шесть игр за девяносто шесть дней. Идея понравилась компании Callaway. То ли им пришлось по душе предложение, то ли они запутались в подсчетах, – но они согласились.
Вскоре к порогу стали прибывать коробки со снаряжением Callaway. Мне помогли не только с амуницией, но, очень кстати, и с организацией поездки. И еще компания решила вести мой блог на своем сайте. Поскольку в свои семьдесят два года я понятия не имел, что такое блог, фирма приставила ко мне молодого человека, который сделал все профессионально.
Поездка требовала тщательного планирования и логистики. Вскоре кухня была завалена картами и путеводителями, которые со временем распространились по всему дому. К счастью, у меня очень понимающая жена.
Я с нетерпением ждал дня отъезда. Наконец он наступил. Вся семья собралась проводить меня. Когда я отъезжал от дома, мне махали и желали удачи. Поддержка родных вселяла уверенность. После нескольких месяцев планирования и подготовки я собирался стать Форрестом Гампом[79] гольфа.
Отъехал я недалеко. Жена кричала, чем-то размахивала. Оказывается, я забыл свои лекарства и прибор для измерения давления. Да, старым быть нелегко.
Но больше я не останавливался. За время этой одиссеи переездов было немало. Со временем выработался собственный ритм. Я поймал волну. У меня появилась мантра: ЕШЬ. СПИ. ПЕРЕЕЗЖАЙ. ИГРАЙ В ГОЛЬФ. ПОВТОРЯЙ.
Чем больше я играл, тем больше людей узнавало о моем плане. Меня встречали на полях. Люди читали блог, и моя задумка вдохновляла их. Меня называли «Счастливым Гольфистом». Гольф-клубы предоставляли мне бесплатные услуги и приглашали позировать для рекламы. Звонили репортеры. Вскоре у меня появилась масса обязательств – интервью и встречи с разными людьми. Моя поездка превратилась в сенсацию. Я начал отращивать бороду – в точности как Форрест Гамп. Я был на коне.
Доктор все равно был против. Я все равно решил это сделать.
А потом у меня участилось сердцебиение, и левая рука онемела. Потом правая. Я отправился в больницу. Кардиолог подтвердил закупорку артерий, нужна была операция. Вопрос стоял лишь в том, когда ее делать.
Когда? Этот вопрос стал одним из самых сложных в моей жизни. Когда лечь на операцию? Смогу ли я продолжить осуществлять свою мечту? Или пора остановиться? У доктора было свое мнение, у меня – свое. Снова мнения не совпали, и я продолжил играть.
Но теперь с большим вниманием относился к своему организму и самочувствию. Перешел на чистые продукты, ел много овощей и фруктов. Больше спал. То ли из-за этого, то ли из-за самовнушения, но я действительно почувствовал себя лучше.
Вы можете подумать, в таком бешеном ритме и в моем преклонном возрасте я ничего не замечал, но я до сих пор живо помню каждый день той поездки. Казалось, кто-то дал мне новую страсть в жизни, чтобы я прожил эти девяносто шесть дней в полной мере и испытал все, что только можно.
Заключительный день, как вы догадываетесь, был очень эмоциональным. Когда я забил последний мячик в лунку 18 на поле Голд-Хиллз в Реддинге, штат Калифорния, меня охватили противоречивые чувства.
Я сыграл по две игры в каждом континентальном штате США – девяносто шесть игр за девяносто шесть дней. Миссия завершена. Это потрясающее путешествие, ради которого мне пришлось преодолеть много страхов и сомнений. В семьдесят два года я наконец-то доказал себе, что гораздо смелее, чем думал прежде.
Я все еще не знаю, как вести блог, но если кому-то нужно найти хорошее поле для гольфа в любом штате или удобную для ночевки парковку, я – к вашим услугам. И если у вас есть мечта совершить нечто невероятное, вспомните Счастливого Гольфиста – и принимайтесь за дело.
Ник Карназес
