Глава III Семитизмы как аргумент

Чтение ивритских переводов может, как я полагаю, оказаться убедительным для многих, но надо убедить самих ученых — профессоров, экзегетов. А некоторые специалисты по Новому Завету настолько сосредоточились на греческом языке, что отчасти пренебрегли ивритом¹⁵. Другие не пожелают довольствоваться впечатлениями, которые можно назвать субъективными, и потребуют аргументов в подобающей форме, представленных на достаточно специальном языке. Как же мне в этих условиях точно и недвусмысленно сформулировать мое глубокое убеждение?

Многие авторы уже отмечали большое доказательное значение семитизмов, т. е. семитского влияния (вплоть до искажений) на греческий язык Нового Завета, в особенности Евангелий. Я не могу этим пренебречь.

Здесь опять меня ждало много неожиданного. Ведь нам трудно даже предположить, каковы исторические масштабы (пусть даже случайно собранной) информации по данному вопросу. По мере того как я продолжал ее накапливать, мне удалось установить, что именно Эразм в 1518г. первым «наткнулся» на эти семитизмы¹⁶ и что за ним с воодушевлением последовали превосходные филологи, в то время украшавшие собой главнейшие университеты Германии и Нидерландов. Если бы мы попытались подсчитать трактаты и диссертации, посвященные этой проблеме между 1550 и 1750 гг., мы, без сомнения, насчитали бы их более ста. Но все это забыто¹⁷.

И все же, когда нам случается найти эти редчайшие труды, нас часто потрясает ученость их авторов. Конечно, в их распоряжении еще не было таких совершенных конкордаций, как наши¹⁸, и столь точных и подробных словарей. Но эти гуманисты обладали поразительной культурой: они знали наизусть греческих классиков, и многие из них изучили, помимо иврита, сирийский и даже арабский языки.

Горячо желая как можно лучше понять слово Божие, они в тех случаях, когда тексты Гомера или Платона не могли дать объяснений, обращались к Псалтири, Пророкам или к другим книгам Ветхого Завета, чтобы здесь найти точное значение. Часто они угадывали за греческим выражением семитскую модель, которая на него повлияла. Так разрабатывалась, в силу обстоятельств и без предварительного замысла, всё более полная теория семитизмов¹⁹.

Среди наиболее значительных трудов следует особо упомянуть работы Ариаса Монтано, Хуана де Альба, Мальдона, Друзиуса, Соломона Гласса, Луи де Дьё, Георга Пазора, Гроция, Джона Лайтфута, Томаса Гатаке-ра, Генри Хаммонда, Брайана Уолтона, Форстия, Яна Леусдена, Жака Гуссе, Христиана Шёттгена²⁰.

К несчастью, это ценное исследование семитизмов происходило в довольно непростой атмосфере. С 1556 г. протестант Теодор де Беза выступил с неожиданной атакой на семитизмы: для него и его учеников, Бог диктует богодухновенному автору слова, которые он должен использовать; следовательно, допускать скрытые семитизмы — значит предполагать ошибки в греческом, т. е. возводить на Дух Святой обвинение в варваризмах или солецизмах²¹. Нам это возражение сегодня кажется смешным, потому что мы уже давно поняли, что Божественное вдохновение — не диктант и что Бог, действуя в разуме и воле автора, которого Он вдохновляет, проявляет уважение к его личности.

Но в XVI и XVII вв. это возражение Безы показалось бесспорным ряду авторов, которые сочли своим долгом упорно доказывать, что в Новом Завете нет и не может быть семитизмов (например, Себастиан Пфохен и Эразм Шмидт). Сколько им ни отвечали, что гебраические влияния — это не ошибки в греческом, что в них содержится определенное очарование, — это ни к чему не привело. Превосходные филологи старательно отыскивали в греческой литературе, главным образом у поэтов, цитаты, оправдывавшие обороты, обвиняемые в семитских влияниях. Так как эти сближения часто оказывались недопустимыми, у других ученых возникло желание выдумать существование специального языка, «эллинистического»²², на котором нигде не говорили, но который был специальным языком Святого Духа; так, стало возможным утверждать, что в Новом Завете Святой Дух в совершенстве употреблял этот язык, созданный Им Самим.

Этот спор между «гебраистами» и «пуристами» отравлял экзегезу на протяжении двух столетий и воспрепятствовал многим умам, слишком догматическим и слишком богобоязненным, признать существование семитизмов и их значение для правильного понимания Нового Завета.

В конце XVIII в. — с рождением библейского рационализма Реймаруса и Лессинга — семитизмы оказались ж§ртвой новой атаки. Чтобы «рационалистически» объяснить происхождение христианства, надо было предположить известный период «ферментации» между жизнью Иисуса и евангельскими повествованиями. Но чем более отдаляли во времени написание Евангелий (вплоть до 130 или 150 г. для синоптиков и до 170 г. для Иоанна, согласно Ф. К. Бауру и Тюбингенской школе), тем большей помехой становилось наличие семитизмов. Тогда установилась мода либо пренебрегать этой проблемой, либо устранять ее туманными ссылками на родной язык евангелистов или на их желание подражать Септуагинте. В результате труды о семитизмах, принадлежащие таким авторам, как Й. С. Землер, Й. Д. Михаэлис, Герберт Марш, Й. А. Больтен, Й. Г. Айххорн, не получили большого распространения, несмотря на их реальную научную ценность.

В конце XIX в., может быть, под влиянием Франца Де-лича, ветер переменился, и началось серьезное изучение семитизмов (в особенности с трудами В. X. Гийемара в 1879 г., Д. Шиллинга в 1886 г., Д. Гла в 1887 г., Дж. Т. Маршалла в 1891 г., А. Реша в 1898 г. и Ф. Бласса в том же 1898 г.). Приближалось, без сомнения, широкое признание роли семитизмов, когда поднялась третья атака —-на этот раз со стороны филологии. Благодаря раскопкам в Египте было обнаружено большое число папирусов, относящихся к началу христианской эры, в них открыли обороты речи, весьма близкие к оборотам в Новом Завете. Филологи (и А. Дайсманн как наиболее известный из них), изучив библейский греческий язык в свете этих новых свидетельств, признали несуществующей большую часть семитизмов. Эта реакция, опирающаяся на солидные научные основания, могла быть благотворной, если бы она ограничилась выявлением действительно спорных семитизмов: тогда эта критика позволила бы устранить ложные семитизмы и таким образом сделать более убедительными подлинные. Но ученые не сумели соблюсти должную меру, и с тех пор в экзегезе появились две тенденции: по одной, — распространенной главным образом в Германии, отказываются серьезно изучать семитизмы под старыми предлогами, что они очень малочисленны, или что они обусловлены родным языком авторов, или что они являются более или менее сознательным подражанием Септуагинте; по другой, — представленной по преимуществу в Англии и США, находят большое число семитизмов, главным образом в плохих переводах предполагаемого оригинала. Эта экзегеза часто забывает о необходимости серьезно доказывать их существование и точно определить их подлинное значение в качестве аргумента, так что ей никогда не удается убедить противников. Здесь можно назвать имена Ч. Ф. Бэрни, Ч. К. Торри, М. Блэка.

Безусловно, более уравновешенная позиция представлена М. Ж. Лагранжем, Милларом Бэрроузом, Р. Мартэ-ном, но и им не удается поставить проблему таким образом, чтобы добиться одновременного согласия и противников, и сторонников теории семитских влияний.

Для того чтобы вырваться наконец из этого диалога глухих, необходимо было бы взглянуть на проблему непредвзято, используя только строго научные подходы. Следовало бы честно признать значение параллелей, обнаруженных в папирусах, установить со всей ясностью, каково может быть влияние родного языка, признать возможное подражание Септуагинте. И только затем, если всё же некоторые факты не поддадутся этим различном объяснениям, рассматривать их как несомненные семитизмы и уточнить в каждом конкретном случае, что они доказывают и чего не доказывают.

Таким путем можно подразделить семитизмы на девять категории: семитизмы заимствования, подражания, мышления, лексики, синтаксиса, стиля, композиции, переписывания, перевода. Знание каждого из этих се-митизмов всегда будет способствовать лучшему пониманию слова Божия, но для определения оригинального языка каждого конкретного текста их доказательная ценность будет весьма различной.