Глава III. Неожиданность

 

Когда Николай жилъ зимой въ городѣ, въ семьi бывали веселые дни. Приходило письмо изъ Москвы, и Сеню заставляли читать новости и распоряженiя по хозяйству. Весной прiѣзжалъ отецъ, „Сѣраго“, встречали, какъ кормильца, радовались на подарки. Потомъ „Сѣрый“ увозилъ соху въ поле, и Сеня съ отцомъ отправлялись пахать. Сеня зналъ, что за мосткомъ черезъ канаву тянется ихъ полоска, и съ гордостью брался за соху, весело посвистывая на плктоватаго „Сѣраго“. Потомъ сѣяли овесъ, сажали картошку, потомъ косили и возили сѣно… И все, что было у нихъ, давали земля, „Сѣрый“ и отецъ. А теперь…

Теперь „Сѣраго“ нѣтъ, и нельзя его замѣнить; отецъ ходитъ на фабрику, сердитый, усталый. Придетъ весна, а онъ также будетъ ходить на фабрику, и останется пустая полоска. Жизнь мѣнялась. Дѣдъ вздыхалъ на печи, мать часто плакала.

− Мамъ, а, мамъ?... Когда лошадь-то покупать будемъ, а?..

− Уйди ты!..

Сеня отправлялся къ дѣду.

− Дѣдъ Савелiй!.. А лошадь-то будемъ покупать, а?..

Корову скоро продали, такъ какъ нечѣмъ было кормить. Утромъ въ воскресенье Николай вывелъ со двора шершавую „Желтушку“, Степанида поплакала, и корову повели на базаръ. Вечеромъ Николай принесъ восемь рублей и сказалъ:

− Можетъ, къ веснѣ и лошадь обглядимъ. На фабрикѣ впередъ попрошу.

− Дѣдъ, лошадь къ веснѣ купимъ! − обрадовался Сеня.

− Что Богъ дастъ, − вздохнулъ дѣдъ.

ПОбывалъ Сеня и на фабрикѣ. Когда онъ вошелъ въ громадный корпусъ, гдѣ съ трескомъ вертѣлись челноки, и щелкали ленты приводовъ, гдѣ было душно, шумно и страшно, у него закружилась голова.

И долго еще шумѣло въ ушахъ, когда онъ шелъ по снѣжному полю къ деревнѣ… Нѣтъ! онъ будетъ дышать полной грудью на вольной волѣ полей… Онъ будетъ косить на зарѣ росистую траву, пахать, сѣять и молотить. Онъ будетъ слушать веселыя пѣсни жаворонка, а не свистъ сианковъ, онъ будетъ работать для себя и семьи на своей землѣ. Онъ думалъ… Надежды сбывались. Послѣ Пасхи всей семьей пойдутъ покупать лошадь, а тамъ и уройжай будетъ. Можетъ быть, дѣдъ и ошибся. А тамъ и корову купятъ, и опять всей пойдетъ, какъ и раньше.

Но тутъ случилось событiе необычайное, перевернувшее жизнь всей округи.

Въ концѣ февраля въ Иваново прiѣхали люди, въ высокихъ сапогахъ и съ свѣтлыми пуговицами, привезли съ собой невиданные инструменты, − трубы какiя-то, цѣпи и пестрыя палки, − им стали ходить по полямъ. Это были желѣзнодорожные инженеры.

Они ставили вѣхи, измѣряти высоты, чертили планы.

Въ первый же день прiѣзда странныхъ людей пронесся слухъ, что будетъ надѣлъ земли, и дѣдъ Савелiй точно ожилъ и сказалъ внуку:

− Вотъ и дождались, Сеня… Нарѣжутъ на тебя землицы, и будешь ты заправскiй хрестьянинъ. И не ходи ты на хвабрику…

− Нѣтъ, дѣдъ, не пойду.

− И не ходи. Теперь у тебя земля… Самъ себѣ голова. Ежели есть земля, никто тебя не зашибетъ, − самъ себя прокормишь…

Черезъ день „хворовскiе“ узнали, что скоро по ихъ землѣ желѣзную дорогу поведутъ, часть земли отойдетъ подъ дорогу, и за нее будетъ выдано вознагражденiе.

Эта вѣсть молнiей облетѣла округу, и въ воскресенье въ въ Иванково собралась толпа и потребовала инженеровъ для переговоровъ. Вышелъ молодцеватый инженеръ въ золотомъ пэнсне и форменной фуражкѣ.

Семенъ, какъ ораторъ, отъ имени всѣхъ заявилъ, что „мы никакъ не согласны“.

− Намъ твоихъ денегъ не надоть. Жили безъ дороги и будемъ жить: некуда намъ ѣздить… Ты намъ земли прирѣжь, а не то чтобы „чугунку“…

− Да глупая, голова! − смѣялся инженеръ, − Для другихъ дорога нужна. Фабрики у васъ есть, новыя будутъ… товары будутъ возить… Вы на дорогѣ служить будете…

Изъ разговоровъ толку, конечно, не вышло: инженеры продолжали свою работу.

Узналъ о дорогѣ и дѣдъ, узналъ, что землю будутъ отрѣзать, и грустно покачалъ головой.

− Землю-то берутъ у насъ, дѣдъ, − сказалъ Сеня. − Какъ же теперь?.. Савелiй только вздохнулъ.

Въ апрелѣ хворовцы уже отъ старшины узнали, что оцѣнка земли произведена, цѣна хорошая, и работы начнутся лѣтомъ. Отъ „Хворовки“ отходило десятинъ сорокъ. Когда же Семенъ сообщилъ дѣду, что дорога и откосъ пеперѣжетъ, старикъ былъ убитъ: у него отнимали послѣднее. Тамъ, на откосѣ, онъ провелъ много жгучихъ часовъ; тамъ онъ весенними утрами сидѣлъ и любовался необъятною далью, глядѣлъ на выплакавшее изъ-за края земли родимое солнце, слушалъ весеннiя пѣсни, еще ребенкомъ игралъ и рылъ ямы. Теперь пора уходить отсюда, слиться съ землей, которую онъ всю жизнь носилъ въ сердцѣ.

 

Глава IV. Послѣднiй поклонъ.

Какъ то въ апрелѣ, когда сошелъ снѣгъ, и жаворонки звенѣли и кувыркались въ небѣ, старикъ позвалъ внука:

− Пойдемъ, Сеня, на холмикъ!

Они пошли. Пахло наврзомъ и прѣлой землей.

− Вчера тят-то сказывалъ, − лошадь то не будемъ покупать…

Савелiй молчалъ.

− Мамка-то на фабрику чтобъ пошла, велѣлъ… Дѣдъ!...

− Ась! чаво тебѣ?..

− Ая не хочу на фабрику… гудетъ тамъ…

− Воля Божья, Сеня… Жили отъ земли, а теперь и на… на фабрику…

Подъ осыпью уныло торчали сухiе стебли бурьяна, рылись куры, и заботливые пѣтухи перепрыгивали по мусорнымъ кучамъ. Тутъ же шныряли собаки и ребятишки рыли подземные ходы.

Вотъ и вершина. Свѣжая струя воздуха хлынула имъ въ лицо. Даль глядѣла на нихъ. Вѣтерокъ обдувалъ, игралъ въ жиденькой бородкѣ Савелiя, въ свѣтлыхъ волосахъ Сени.

Дѣдъ смотрѣлъ въ даль, весь ушелъ въ сезерцанiе чего-то, одного ему понятнаго. День былъ теплый, солнечный. Отъ земли шелъ тяжкiй запахъ прѣли и сочной земли. На болотинѣ еще лежали исполинскими простынями бѣлые клочья умиравшей зимы. На прудахъ у деревни ледъ опускался на дно. Въ небѣ уже чуялся дрожащiй звонъ ранняго жаворонка. Черная земля жадно вбирала въ себя жаркiе лучи солнца. Тамъ, гдѣ должна была разстилаться изумрудная озимь, едва выступали зеленоватые островки: всходы сопрѣли. Малоснѣжная зимв и дождливая осень сдѣлали свое дѣло. Теперь грачи выбирали прелыя зерна, разбивая носами рыхлые комья земли.

− Дѣдушка, что ты молчишь все? Скоро лѣто будетъ, по ягоды пойдемъ…

− Ахъ, Сеня, Сеня…

Протяжный гудокъ съ суконной фабрики заставилъ дѣда вздрогнуть.

− Чего ты, дѣдушка?.. фабрик аэто… къ обѣду. А скоро тутъ машина побѣжитъ и свистѣть будетъ… А господа въ шляпахъ изъ окошечковъ будутъ на нашу „Хворовку“ глядѣть. Вотъ здорово-то будетъ, дѣдушка, а?..

− Глупенькiй ты… Тебѣ господа-то въ шляпахъ что? проѣдутъ себѣ и нѣтъ ихъ.

Сеня посмотрѣлъ на дѣда и задумался.

− Да… машина… − глухо сказалъ Савелiй. − Хлѣбушекъ сѣяли, а теперь машина побѣжитъ…

− Я, дѣдушка, въ Москву уѣду на машинѣ. Тятя вчера сказывалъ, что меня въ ученье отдастъ, въ Москву.

Савелiй молчалъ и смотрѣлъ на чернѣвшiя поля.

− Дѣдъ? а, дѣдъ?

− Ась? чаво тебѣ?..

− Холмикъ-то нашъ сроютъ? машину поведутъ…

− Да, Сеня… и откосикъ нашъ сроютъ… вотъ холмикъ нашъ… все…

Слезы текли изъ его слабыхъ водянистыхъ глазъ.

Тяжелая грусть захватила и Сеню.

− Дѣ-душ-ка… ты не плачь… Я тебѣ… калачъ изъ Москвы привезу… Дѣдушка!...

− Ась? чаво тебѣ?

− Калачъ тебѣ привезу…

− Ну, пойдемъ, Сеня… холодно…

Они поднялись.

Дѣдъ долго смотрѣлъ въ даль, потомъ, опираясь на палку, опустился и сдѣлалъ земной поклонъ.

− Дѣдушка, это ты съ нашимъ холмикомъ прощаешься?

− Да, Сеня… съ холмикомъ… съ землицей нашей, съ кормилицей нашей…

− И я прощусь, дѣдушка.

И Сеня сдѣлалъ земной поклонъ. Онъ также прощался съ землей, которую еще не зналъ хорошо, но которую уже любилъ, въ которой начиналъ чувствовать мать, кормившую его.

Дѣдъ Савелiй послѣднiй разъ сталъ смотрѣть на знакомую даль. Сюда онъ не придетъ больше. Притупившiйся взглядъ старался охватить все: черныя избы „Хворовки“, пруды у околицъ, полузакрытые ветлами и бѣлой пушистой вербой, бѣдную колоколенку сельца Иванкова, кладбище поодаль, поля, родныя, дорогiя сердцу поля. А тамъ − лѣсъ темной каймой заслонилъ горизонтъ, болотина, тучи крикливыхъ грачей, небо ясное, глубокое, съ пѣсней, шныряющаго гдѣ-то въ глубинѣ, жаворонка. Дѣдъ протянулъ руки впередъ, къ этой знакомой картинѣ; хотѣлъ охватить, укрыть всю красоту, всю необъятную вольную волю полей, защитить отъ чего-то новаго, страшнаго, что надвигается несокрушимой силой. А сзади опять загудѣла фабрика, и опять вздрогнулъ испуганный дѣдъ.

− Фабрика это, дѣдушка!..

− Да… да… пойдемъ… холодно…

И они стали спускаться къ деревнѣ.

Это было послѣднее восхожденiе на родной холмикъ. Въ концѣ iюня, когда въ „Хворовку“ прибыли на своихъ крѣпкихъ лошадяхъ землекопы-волынцы, дѣдъ Савелiй умеръ: онъ не пережилъ своего холмика.

Съ тоской глядѣлъ Сеня, какъ срывали дѣдовъ откосъ, какъ строили насыпь, рыли канавы. Осенью отецъ повезъ его въ Москву, къ знакомому слесарю. Послѣднiй разъ, съ замиранiемъ сердца, оглянулся Сеня на родную деревню, истово перекрестился на колоколенку сельца Иванкова. Можетъ быть, онъ не вернется сюда никогда; можетъ быть, не поведетъ больше соху по родимой полоскѣ, не выйдетъ съ косой на луга.

Кто знаетъ?