Глава ХIII. Утренняя молитва

Протяжно гудѣли гудки по фабрикамъ, высокiя трубы встрѣчали солнце клубами дыма. Еще магазины и лавки были закрыты, а кучки жавшихся отъ ктренняго холода, плохо выспавшихся людей − покорно шли на зовъ неугомонныхъ гудковъ. Шли мужчины и женщины, шли подростки, шли пожилые люди разбитой походкой и тонули въ фабричныхъ дворахъ. Весь день будутъ работать они въ каменныхъ корпусахъ, не видя солнца; спустится ночь, − снова электричество зальетъ городъ, и гудки возвѣсттяъ, что можно идти спать и ждатъ утра. Свѣтлѣлъ день. Проворно шли дѣти съ сумочками. Сеня провожалъ ихъ завистливымъ взглядомъ.

Прошелъ часъ времени, какъ онъ бродилъ по незнакомымъ улицамъ и переулкамъ, чувствуя все усиливающiйся голодъ и жажду. У бассейна онъ напился подъ краномъ, вышелъ на какой-то бульваръ и сѣлъ отдохнуть. Мимо него прошелъ полицейскiй и напомнилъ утреннее происшествiе на баркѣ. Разбираясь въ томъ, что случилось, Сеня пришелъ къ заключенiю, что литейщикъ пропалъ, что его не выпустятъ, а будутъ судить за драку съ полицiей. Бѣдный Сократъ иванычъ!.. „Выходъ на линiю“ не состоится. Въ такомъ случаѣ надо идти къ студенту, на… Бронную…

Два друга, покровительствовавшiе ему, пропали, можетъ быть, навсегда. Прощай, страшный городъ! Чего бы не стоило, надо добраться до деревни, хоть пѣшкомъ. Можно будетъ попросить у студента сколько-нибудь денегъ на хлѣбъ и тронуться в

Путь, въ родную Тульскую губернiю.

Сколько народу идетъ мимо, и никому нѣтъ дѣла до него!

Запахло печенымъ хлѣбомъ, и Сеня остановился около булочной. Десятки людей изъ тѣхъ, кого Сеня видѣлъ на «Хитровомъ рынкѣ», вереницей выходили, съ половинками бѣлаго хлѣба. Здѣсь происходила раздача такъ называемыхъ «саватеекъ».

Въ Москвѣ сохранился еще старинный обычай «утренней милости». Многiе торговцы старой формацiи, при открытiи лавокъ, назначаютъ опредѣленный часъ и даже сумму «милостыни» для нищихъ и обитателей ночлежныхъ домовъ − золоторотцевъ. Одни раздаютъ «грошики», другiе прямо выдаютъ «уполномоченному» партiи всю сумму, предоставляя раздать, третьи отпускаютъ «натурой». Обыкновенно, въ булочныхъ ставится на прилавокъ корзина съ „саватейками“, и алчущiе, одинъза другимъ, даже не выпрашивая, получаютъ паекъ вчерашняго хлѣба. Это освящено обычаемъ.

− Жарь, кончатъ сейчасъ, − сказалъ Сенѣ какой-то оборванецъ, засовывая за пазуху „саватейку“, и помчался въ слѣдующую булочную „стрѣлять“.

Первый разъ въ жизни приходилось получить подаянiе. Сеня было заколебался, но голодный желудокъ поборолъ стыдъ.

Онъ робко вошелъ въ булочную. На прилавкѣ стояла благодатная корзина.

− Не задерживай, − крикнулъ кто-то сзади, соблюдая чередъ. − Чего сталъ, пострѣлъ!

Упитанный молодецъ ткнулъ въ протянутую дрожащую руку полхлѣба, сосѣдъ далъ энергичный толчокъ въ спину, и Сеня, красный отъ волненiя, выскочилъ на улицу. Первый разъ въ жизни „стрѣлялъ» онъ, какъ говорили въ ночлежныхъ домахъ.

− Покупай пару! − предложилъ ему свои „саватейки“ оборванецъ. − Э, чортъ, − „стрѣлять“ не умѣешь… Ты чего это лимонишься? − спросилъ онъ мягко, замѣтивъ смущенiе Сени. − Въ первой что-ли?... Ничего ты не смыслишь… Долго не жралъ, что ли? − добавилъ онъ, видя, какъ Сеня глоталъ „саватейку“. − Ловко… Ну, я тебя научу. Возлѣ „Хитровки“ часовенка есть… Угрѣшскаго монастыря, − такъ тамъ старичекъ обѣдами кормитъ… А то въ Таганкѣ есть… во всю натрескаешься…

Это былъ одинъ изъ знатоковъ „утреннихъ милостыней“ и безплатныхъ столовыхъ, одинъ изъ тѣхъ, что не сѣютъ, не жнутъ, не собираютъ въ житницы, а “настрѣливаютъ“ себѣ за день и на табакъ, и на водку^[2]. Это былъ профессiональный „стрѣлокъ“, кого чуждаются, на кого смотрятъ съ презрѣнiемъ ищущiе труда люди.

 

Глава XIV. На четвертомъ этажѣ.

Пробродивъ до четырехъ часовъ, − Сеян помнилъ, что студентъ наказаывалъ прiйти къ этому часу, − добрался онъ до Бронной, нашелъ домъ и въ волненiи поднялся по лѣстницѣ на четвертый этажъ. Дверь отворила старушка въ чепчикѣ.

− Здѣсь, здѣсь… дома… Постучи-ка въ эту вотъ дверь, − сказала она на вопросъ Сени о студентѣ.

− Ага, ты это, − встрѣтилъ Сеню Семеновъ. − ну, иди… поговоримъ…

На кровати, положивъ ноги на спинку, лежалъ, въ синей рубахѣ, молодой человѣкъ и курилъ.

− Это что за звѣрь? − повернулъ онъ голову.

− Одинъ изъ малыхъ сихъ… забылъ я тебѣ сказать. Стаскивай шкуру-то, землякъ…

− Нѣтъ, серьезно… что это за типъ?..

Семеновх объяснилъ въ чемъ дѣло.

− Та-акъ… Ну-ка, приблизься… Ого, парень ничего… Въ рожѣ некоторое волненiе…

Съ первыхъ же словъ Сеня почувствовалъ, что его новые знакомые − люди хорошiе. Они такъ весело шутили, разспрашивали, трепали по плечу, точно онъ давнымъ-давно былъ знакомъ съ ними. И обстановка-то внушала довѣрiе. На окнахъ, на столѣ и даже на полу, въ углу, лежали книги, какiе-то листки и газеты. А это былъ признакъ знаменательный: самъ Кириллъ Семенычъ говорилъ. Сеня понялъ, что и молодой человѣкъ, съ копной черныхъ волосъ на головѣ, − тоже студентъ.

Стали пить чай, дали Сенѣ бѣлаго хлѣба, разспрашивали обо всемъ подробно.

− Здорово! − сказалъ черный студентъ, когда Сеня разсказалъ о себѣ. − Надо земляка какъ-нибудь устроить…

Они стали обсуждать положенiе.

− Паспортъ-то съ тобой? − спросилъ Семеновъ.

− Нѣтъ, онъ у Кирилла Семеныча остался.

− Ну, ладно. Вотъ что, шутова голова. Мы напишемъ отцу, − разъ. Наведемъ справки о твоемъ Кириллѣ Иванычѣ… или, какъ тамъ его… − два. А пока можешь поторчать у насъ. Насъ не объѣшь… За недѣльку отоспишься, какъ слѣдуетъ… Ну, и все… Хочешь?..

И они еще спрашиваютъ, хочетъ ли онъ! Сеня хлопалъ глазами, не находя словъ. Какъ все это сразу устроилось, − точно по волшебству. Вотъ они „ученые“-то люди!.. И какъ это вѣрно говорилъ Кириллъ Семенычъ!

− Ну, ты тутъ можешь хлопать глазами, а намъ пора идти. Читать умѣешь?.. Ну, вотъ тамъ что-нибудь найдешь, − указалъ черный студентъ на книги въ углу. − Вонъ красненькую-то возьми… „Записки охотника“…

Студенты зажгли лампу и ушли куда-то. Сеня осмотрѣлся, робко подошелъ къ книгамъ и взялъ красненькую. Но читать было трудно: въ головѣ мелькали тысячи мыслей, путались, клонило ко сну. Не рѣшаясь лечь на кровать, онъ положилъ голову на руки и заснулъ.

− „Что ты спишь, мужичокъ? Вѣдь студенты пришли!“ − услыхалъ Сеня веселый голосъ, − здорово храпѣлъ!..

Опять пили чай съ колбасой, потомъ студенты занялись книгами, а Сеня легъ на поставленную возлѣ окна лавку. Изъ-подъ своего зипуна смотрѣлъ онъ на „ученыхъ“ людей. А тѣ, съ папиросками въ зубахъ, склонились надъ книгами, и огонь лампы бросалъ зеленоватыя тѣни на ихъ свѣжiя лица.

− Да, − услышалъ въ полузабытьи Сеня басистый голосъ, − съ этихъ поръ его жизнь швыряетъ… и зашвырнетъ къ чорту на кулички…

 

Глава XV. „Жить для другихъ, другимъ служить!“

Прошло съ недѣлю, какъ Сеня жилъ у студентовъ. Письмо въ „Хворовку“ было послано. Высокiй студентъ Прохоровъ побывалъ въ больницѣ, досталъ Сенинъ паспортъ, повидалъ Кирилла Семеныча. У того былъ возвратный тифъ, и разговаривать долго было нельзя. Студентъ оставилъ старику Сенинъ адресъ.

− Твой старикъ оправился, − сказалъ Сенѣ студентъ. − Отъ этого тифа рѣдко помираютъ. Чуднóй старикашка, − сказалъ онъ товарищу. − Ученымъ все меня называлъ… „Вы, говоритъ, научный человѣкъ“… ха-ха-ха… „Я, гвооритъ, васъ всѣхъ понимаю“… Чудакъ!...

Сеня совсѣмх освоился со своими хозяевами. Съ удовольствiемъ бѣгалъ онъ для нихъ въ лавочку за табакомъ, помогалъ старушкѣ хозяйкѣ, а вечеромъ, когда студнты возвращались съ занятiй, они заставали его за книгой. Онъ пристрастился къ чтенiю и уже читалъ „третью“ книгу.

− Погоди, я тебѣ принесу изъ библiотеки, а то у меня ничего для тебя нѣтъ, − сказалъ Семеновъ, когда Сеня попросилъ еще „книжицу“.

Было воскресенье. Студенты лежали на кроватяхъ и читали газеты. Сеня увлекся „Донъ0Кихотомъ“. Было тихо-тихо.

Прохоровъ поднялся и сталъ ходить по комнатѣ, посмотрѣлъ на падающiе хлопья снѣга, подошелъ къ Сенѣ.

− понимаешь?..

− Понимаю… занятно… Я много ужъ читалъ у Кирилла Семеныча, а такой не читалъ…

Прохоровъ отошелъ къ кровати и сѣлъ. Онъ видѣлъ, какъ Сеня, наклонившись надъ книгой, перелистывалъ страницу за страницей, и его лицо отражало воспринятое. Какая-то глубокая мысль овладѣла Прохоровымъ. Онъ порывисто всталъ, ероша густые волосы, прошелся раза три по комнатѣ и остановился передъ Семеновымъ.

− Знаешь, что?..

Онъ кивнулъ въ сторону Сени, склонившагося надъ книгой.

Что! − Если попробовать поднять его?

Семеновъ поднялся и посмотрѣлъ на Сеню.

− Это-то я и раньше думалъ, − сказалъ онъ. − Да… Только я глубже смотрю на это. Писать и читать онъ и такъ умѣетъ. Нѣтъ, если дать ему… полное образованiе… хоть одну лишнюю силу вывести изъ народа?..

− Полное образованiе?.. Неисправимый идеалистъ ты!.. Ломоносовъ, Эдиссонъ и проч… это, по-твоему, изъ него выйдетъ?.. Я, братъ, объ этомъ не думаю… Пусть хоть народнымъ учителемъ будетъ, и то хлѣбъ… Пусть не уходитъ изъ народа… пусть хоть развитымъ рабочимъ будетъ!.. Не то нужно, чтобъ однимъ ученымъ больше стало, а чтобы въ самой гущѣ-то народной побольше людей съ головами было.. Такъ, а?.. какъ же? Семеновъ задумался. − ну, хорошо, − сказалъ онъ. Ну, поппробуемъ мы… Ну, а если начнемъ, а потомъ и бросимъ?.. Помнишь, какъ Андрей съ мальчишкой изъ лавки началъ тоже вотъ такъ, а черезъ мѣсяцъ и съѣхалъ съ квартиры? Вотъ и мы…

− Я?.. ну, братъ, это дудки… Я не Андрей. Разъ я рѣшилъ что… − Прохоровъ взъерошилъ въ волненiи волосы.

− Ты!.. черноземная сила!.. Читатель!..

Сеня поднялъ голову.

− Что, баринъ?..

− Опять!.. Какой я, чортъ, баринъ!.. Твоего же тѣста я, а не барскаго… Да не въ этомъ дѣло. Хочешь оставаться у насъ?.. Чего ты моргаешь?.. Будемъ тебя учить… въ училище отдадимъ…

− А я не знаю.. тятя вотъ прiѣдетъ… заберетъ меня…

− Тамъ увидимъ… Будешь стараться, а?.. есть охота?..

− буду. Кириллъ Семенычъ сказывалъ, − я могу понимать науку…

− Ну, вотъ и понимай.

Сеня не могъ читать. Его оставляютъ у себя эти веселые студенты, „ученые“, у которыхъ такъ хорошо жить, и которые говорятъ такiя умныя слова, что и понять трудно. Ни подзатыльниковъ, ни ругани, ни большого колеса не будетъ больше, не придется бродить по улицамъ. Но вдругъ вспомнилъ онъ про Кирилла Семеныча… А онъ?.. Онъ будетъ, какъ и раньше, работать, ходить по мѣстамъ…

− Ты что это, а? − спросилъ Прохоровъ. − „О чемъ тоска, откуда скука?“

− Кирилла Семеныча жалко…

− Ну, ужъ твоего Семеныча мы взять не можемъ… нѣтъ.

Принятое такъ скорополительно рѣшенiе взволновало студентовъ. Они курили папиросу за папиросой и мѣрили комнату крупными шагами. Казалось, они осуществляли бродившiя иногда въ головѣ честныя, хорошiя мысли, − служить народу. А сколько было этихъ свѣжихъ, искреннихъ порывовъ!.. Еще на школьной скамьѣ, въ спорахъ съ товарищами, зрѣли эти порывы. Народъ, − не пустымъ звукомъ было для нихъ это слово; въ немъ, этомъ словѣ, слилось все самое дорогое сердцу: и родина, и миллiоны обремененныхъ, и сотни лѣтъ тяжкихъ страданiй, и правда, и цѣль жизни, и надежда на великое, счастливое будущее страны, которое нужно создать. Они чувствовали себя сильными и способными создавать это будущее страны, которое нужно создать. Они чувствовали себя сильными и способными создавать это будущее. Страстный по натурѣ, вышедшiй изъ народа, − онъ былъ сыномъ бѣднаго сельскаго псаломщика и перешелъ въ университетъ изъ семинарiи, − Прохоровъ не считался съ препятствiями: въ немъ бурлила непочатая сила „дѣвственной почвы“, какъ онъ любилъ говорить. Семеновъ, сынъ провинцiальнаго мелкаго чиновника, былъ болѣе сдержанъ. Но пыль молодости, жажда честной дѣятельности, стремленiе къ идеалу истины, добра и красоты были въ обоихъ. Суровая жизнь, съ невзгодами и борьбой, съ разочарованiями, съ измѣной убѣжденiямъ, − еще не встала передъ ними грознымъ препятствiемъ, не заставила отказаться отъ свѣтлыхъ порывовъ, рождающихся въ чистыхъ сердцахъ. Они были тѣми, про кого сказалъ поэтъ:

«Мечты насъ гордо призывали

«Жить для другихъ, другимъ служить»…

Прохоровъ настоялъ, чтобы готовить Сеню на народнаго учителя, а если бы вдругъ обнаружились въ немъ большiя способности, можно было бы и отдать въ гимназiю, хотя сильно смущали лѣта: Сенѣ шелъ тринадцатый годъ. За два года, что оставалось имъ до окончанiя университетскаго курса, они разсчитывали многое сдѣлать, а тамъ… тамъ можно было бы что-нибудь предпринять, заинтересовать знакомыхъ, товарищей и поддержать Сеню, высылать ему ежемѣсячно рублей по десяти. По окончанiи курса они должны были идти въ земскiе врачи и послужить народу, на средства котораго они получили образованiе. Къ тому времени и Сеня пойметъ свое положенiе, и отъ него будетъ зависѣть, какъ повести себя. Къ чему загадывать, что можетъ быть потомъ?.. Важно было, по ихъ мнѣнiю, начать, „вложиться“, каккъ говорилъ грубоватый Прохоровъ, а тамъ…

Ждали прiѣзда отца, котораго Прохоровъ рѣшилъ „взять силой“. Поэкзаменовали Сеню и нашли жалкiе остатки знанiй, почерпнутыхъ въ Иванковской школѣ; только прочтенныя за годъ, урывками, книги оставили замѣтный слѣдъ въ общемъ развитiи. Купили тетрадки, Семеновъ принесъ съ урока учебники, Прохоровъ добылъ у знакомаго учителя настѣнную черную доску, глобусъ и даже теллурiй^*) на время, − и занятiя начали съ жаромъ.

Горбатенькiй студентъ − математикъ, прiятель Прохорова, тоже увлекся и вызвался преподавать математику, „по всѣмъ статьямъ“, три раза въ недѣлю. Филологъ Васильевъ предлагалъ также свои услуги, но “силъ“ и такъ было достаточно. Предлагались даже средства на покрытiе издержекъ, но Прохоровъ заявилъ, что въ „критическую минуту“ будетъ предложено желающимъ сдѣлать „звонкiй вкладъ въ науку“.

Занимались вечерами, послѣ семи. Семеновх взялъ на себя русскiй языкъ, природовѣдѣнiе, Законъ Божiй и чистописанiе; Прохоровъ − географiю и исторiю, съ начатками политической экономiи, безъ чего, по его мнѣнiю, „ни чорта не получится“; горбатенькiй студентъ − математику. И надо было видѣть, какъ велось дѣло!.. Прохоровъ жилъ въ эти часы, рисовалъ широкiе горизонты, давалъ блестящiя картины. Раздвигались узкiя стѣны комнатки на 4-мъ этажѣ, событiя былой жизни проходили живыми образами. Казалось, весь мiръ оживалъ въ глазахъ Сени: эти уроки исторiи онъ никогда не забудетъ. Съ утра студенты уходили въ клиники, вечера, до 7 – 8 ч. проводили на урокахъ, а Сеня весь день занимался.

Черезъ недѣлю, послѣ начала занятiй, прiѣхалъ Николай изъ деревни. Какъ оказалось, письмо Кирилла Семеныча гдѣ-то пропало.

Какъ и ожидали, отецъ съ первыхъ же словъ заявилъ, что „намъ это, стало быть, не подходитъ“. Сеня стоялъ въ уголкѣ и съ трепетомъ ждалъ, чѣмъ кончится дѣло. Тысячи доводовъ приводилъ Прохоровъ, переходилъ въ пылу спора всѣ границы, дѣлалъ экскурсiи въ область исторiи, говорилъ о Ломоносовѣ, о Кольцовѣ, о великомъ значенiи „сознательного тру да“; но Николай всѣ его доводы разбивалъ однимъ словомъ:

− Не по насъ это…

Онъ благодарилъ, что „прiютили мальчишку“, но стоялъ на своемъ.

− Сбирайся!.. въ деревню возьму, ежли у Иванъ Миколаича не опредѣлю, у золотаря… − сказалъ онъ Сенѣ.

− Благодаримъ покорно на угощенiи… Прощенья, баринъ, просимъ… Вы нашего состоянiя не понимаете… Какъ вы изволите быть господа хорошiе… а мы мужики…

− Тьфу! − плюнулъ Прохоровъ. − Дерево, и больше ничего!.. Баринъ да баринъ… Во-первыхъ, я не баринъ!.. „Ваше положенiе“ да „ваше положенiе“… Какое наше положенiе?.. Зимой вотъ здѣсь, а лѣтомъ… вотъ этими бѣлыми руками землю пахалъ да косилъ.. Да, пожалуй, не хуже тебя…

Николай удивленно поглядѣлъ на студента.

− Тысь, какъ землю?..

Тутъ Прохоровъ не далъ Николаю одуматься. Снова посыпались доводы.

− Мой отецъ и сейчасъ пашетъ землю… Я самъ пробивалъ себѣ дорогу… Что же, я хуже рабочаго, а? хуже васъ?..

Николай смутился. На него строго глядѣлъ студентъ и требовалъ отвѣта. И Николаю показалось, что онъ обидѣлъ этого „горячаго барина“.

− Придетъ время, − горячился Прохоровъ, − вырастетъ твой Сенька такимъ же дер… − онъ хотѣлъ сказать − „деревомъ“ − какъ ты, будетъ за станкомъ торчать да спину гнуть, ничего не понимая… онъ тебѣ тогда припомнитъ нашъ разговоръ.. Ты его-то спросилъ, хочетъ онъ или нѣтъ?.. Николай взглянулъ на Сеню, уже натянувшаго пальтишко. Тотъ пугливо смотрѣлъ на него заплаканными глазами.

− такъ рѣшай же его судьбу!.. Волоки его въ мастерскую. Волоки!..

Отецъ Сени задумался. Въ его утомленной отъ долгихъ разговоровъ головѣ происходила медленная, тяжелая работа.

− денегъ у меня нѣтъ… бѣдны мы… − вдругъ сказалъ онъ.

− Тьфу ты, господи!.. да вѣдь ничего намъ не надо!

− То-ись, какъ, даромъ?.. а харчи тамъ?..

− Ничего не надо… Поучимъ его годъ, а тамъ увидимъ…

− Такъ вотъ онъ, студентъ-то кто, − какъ бы про себя сказалъ Николай и замолчалъ.

− А что?

− Да… болтали все… бунтуютъ они и все такое… А выходитъ-то… за насъ вы… понимаете все, какъ есь… Ежели ваша милость будетъ… что жъ… пущай его остается… И по Писанiю будете учить?...

− ну, конечно…

− А ты, Сенька, Бога не забывай!.. въ постъ скоромнаго не лопай!.. Слушайся!.. Вы ужъ его, еже-ли что… посѣките, али какъ.

− Да ужъ ладно…

− такъ легонько, ежли забалуетъ… На вотъ… купи себѣ калачика, − сказалъ онъ Сенѣ, давая гривенникъ. − завтра ужъ побываю… Прощенья просимъ, господа хорошiе… − Онъ простился со студентами за руку, пошелъ къ двери и вернулся.

− Бѣлаго то хлѣба ему не надо… баловство. Такъ ежели остаточки… Чай-то въ рикуску… А на сапоги ему я вышлю къ празднику… Счастливо оставаться!

 

Глава XVI. Визитъ.

Прошло около мѣсяцца. Еще недавно, до знакомства со студентами, Сеня не затруднился бы выбрать „Хворовку“, если бы предложили ему на выборъ: ѣхать въ деревню или остаться въ городѣ. Городъ въ гео глазахъ былъ страшнымъ мѣстомъ. Въ его темныхъ переулкахъ и на пустыхъ площадяхъ ночью можно было замерзнуть и, пожалуй, умереть съ голоду. Въ большихъ домахъ, такихъ могучихъ снаружи, ютились тысячи людей, не имѣвшихъ завтрашняго дня. Сотни людей, съ крѣпкими руками, съ мрачными лицами, стояли у воротъ заводовъ и фабрикъ и ждали днями, недѣлями. Въ „Хворовкѣ“ этого не было. Тамъ не оставили бы ночевать на улицѣ. Въ городѣ не позволяли даже калѣкамъ просить милостыню, старались убрать ихъ съ улицъ, забирали въ тюрьмы и высылали куда то. Въ Хворовкѣ трудовая рука, крестясь, опускала въ немощную руку кусокъ хлѣба. Камни и камни кругомъ были въ городѣ, солнце крылось въ пыли и дымѣ; въ Хворовкѣ − мягкая земля, травка, воздухъ прозраченъ, и солнце гуляетъ въ небѣ.

Еще недавно Сеня выбралъ бы „Хворовку“. Но теперь… Новая жизнь открылась ему. Мастеръ Кириллъ И Сократъ Иванычъ подали ему руки, но переворотъ сдѣдади „студенты“. ПОслѣ цѣлаго дня занятiй они весело окликали его, возвращаясь на 4-ый этажъ, шутили, терпѣливо занимались съ нимъ, точно онъ былъ имъ нуженъ. Иногда набиралось въ комнатку человѣкъ десять, снимали сѣрыя тужурки, оставались въ рубахахъ, говорили, спорили и пѣли до вторыхъ пѣтуховъ. Среди непонятныхъ словъ Сеня улавливалъ знакомыя: народъ, крестьянство. Говорили о счастьѣ народа, о тяжеломъ трудѣ.

А какiя пѣсни гремѣли въ душной, накуренной комнаткѣ!

„На-зо-ви мнѣ такую обитель,

„Я такого… угла… не-ви-да-алъ…

Гдѣ бы сѣятель нашъ… и хра-ни-тель,

Гдѣ бы… рус-скiй… му-жикъ… не сто-налъ“…

Пѣлъ Прохоровъ, и слезы дрожали въ его могучемъ голосѣ, и у Сени сжималось сердце.

А какiе ласковые были всѣ, хлопали по плечу и говорили:

− Мы тебя студентомъ сдѣлаемъ…

И Сеня думалъ, что онъ узналъ то, чего не знаетъ ни отецъ, ни мать, никто въ „Хворовкѣ“. Если бы дѣдъ Савелiй зналъ, какiе есть въ городѣ люди, онъ не боялся бы города. Конечно, Кириллъ Семенычъ знаетъ, но Сократъ Иванычъ − врядъ ли.

Черезъ нѣкоторое время явился изъ больницы Кириллъ Семенычъ. Свиданiе было трогаетльное. Надо было видѣть, какъ Кириллъ Семенычъ дѣлалъ проникновенное лицо, разговаривая со студентами, старался придать голосу мягкость и даже привставалъ. Онъ не могъ сдержать чувства почтенiя къ „ученымъ“. Съ своей стороны онъ удивилъ студентовъ многими иностранными словами.

− Откуда это вы все хнаете?

− Изъ книгъ-съ… Пахомычъ изъ-подъ Сухаревки съ библiотекой торгуетъ-съ… попросту сказать, − книжное дѣло у него-съ, такъ я рядомъ съ нимъ… ну, и привыкъ-съ… Я и про астрономiю могу, и про природу, и про физику-съ…

Бесѣда затянулась до глубокой ночи. Кириллъ Семенычъ очаровалъ студентовъ мѣткостью сужденiй и особенно глубокой вѣрой въ силу науки.

− Ужъ я и сердцемъ постигъ… Все наука откроетъ и преобразитъ-съ… И ты, Сеня, должонъ чувствовать ихъ-съ…

Онъ ушелъ растроганный. Его просили заходить.

− Мѣсто вотъ найду-съ… Сократъ-то обѣщалъ похлопотать… Какъ утроюсь, ужъ забѣгу, − душу отвести съ хорошими людьми.

Когда легли спать, Сеня слышалъ, какъ Прохоровъ сказалъ:

− Сергѣй! Какъ тебѣ понравился старикашка?..

− Хор-рошiй старикъ. И откуда онъ эту „науку“ учуялъ.

− Да-а… Мало мы знаемъ свой народъ!.. И сколько хорошихъ людей есть въ народѣ!.. И сердце великое, и умъ… И все это забито, забито… − вздохнулъ онъ.