Что оставил после себя Генри Мракитт

Клайв Баркер

Абарат: Первая книга часов

 

Абарат – 1

 

 

Клайв Баркер

Абарат

 

Посвящается Эмилиану Дэвиду Армстронгу

 

Мне книга приснилась –

Сама бесконечность,

Безбрежное море страниц.

Где что ни строчка, то новые дали,

Новые выси,

И страны, и души.

В тех странах тоже кто‑то спал

Однажды в полдень.

Но чтобы эти грезы записать,

Нужна была рука.

И я повиновался.

К. Б.

 

ПРОЛОГ

МИССИЯ

 

Три – число тех, кто творит святые дела;

Два – число тех, кто творит дела любви;

Один – число тех, кто творит абсолютное зло

Или же абсолютное добро.

Из записок безымянного монаха ордена святого Око

 

 

Шторм, свирепый, как сам враг рода человеческого, налетел с юго‑запада, молнии были ему вместо ног – перебирая ими, он преследовал свои жертвы.

Ветер, который он принес с собой, был неистовым, как дыхание дьявола, мирные морские воды этот вихрь возмутил в одно мгновение. И когда маленькая красная лодка, которую три женщины избрали для своего рискованного путешествия, обогнула острова, защищавшие ее от ветра, и очутилась в открытом море, волны уже бушевали вовсю, огромные, как скалы, высотой футов в двадцать пять – тридцать.

– Кто‑то наслал на нас этот ураган, – сказала Джефи, пытаясь править лодкой, которая звалась «Лира». Парус трепетал на ветру, будто последний осенний листок на древесной ветке, он так резко хлопал о мачту, что страшно было даже помыслить о том, чтобы его убрать. – Я готова поклясться, Диаманда, этот шторм вовсе не игра стихии, а дело чьих‑то рук!

Диаманда, старшая из путешественниц, сидела в середине крошечного суденышка, кутаясь в свои темно‑синие одежды и прижимая к груди бесценный груз.

– Не несите чушь! – резко сказала она Джефи и Меспе, убирая с лица длинную прядь седых волос. – Никто не видел, как мы выходили из Якорного дворца. Нам удалось ускользнуть оттуда незамеченными, я в этом совершенно уверена.

– С чего бы тогда взяться шторму? – возразила Меспа, чернокожая женщина, чью всегдашнюю жизнерадостность, казалось, смыли без следа тугие струи дождя, падавшие почти отвесно прямо на головы путешественницам.

– Неужели тебя удивляет недовольство небес? – спросила Диаманда. – Но ведь всем нам было заранее известно, что мир из‑за случившегося перевернется вверх тормашками.

Джефи тем временем пыталась справиться с парусом, браня его сквозь зубы.

– Согласитесь, все идет именно так, как и должно идти, – продолжала Диаманда. – Совершенно естественно, что небо рвется в клочья, а море кипит. Разве было бы лучше, если б мир остался равнодушен к нашему деянию?

– Нет, конечно же, нет, – пробормотала Меспа, вцепившись в борт танцующей на волнах лодки. Лицо ее было настолько же пепельно‑серым, насколько черны были ее коротко подстриженные волосы. – Просто меня совсем не радует, что мы очутились под открытым небом как раз в самый разгар буйства стихий.

– Все случилось, как случилось! – заявила Диаманда. – И мы ничего не можем с этим поделать. Так что я бы посоветовала тебе, Меспа, побыстрей опорожнить свой желудок.

– Он уже и так пуст, – слабым голосом ответила страдающая от морской болезни Меспа. – Ничегошеньки не осталось.

– А ты, Джефи, займись парусом.

– О, богини... – вырвалось у Джефи. – Вы только посмотрите!

– Что там еще? – спросила Диаманда.

Вместо ответа Джефи подняла палец кверху, указывая на небо.

Несколько звезд сорвались с небосвода – огромные снопы слепящего огня, опаляя облака, рушились вниз, в бушующее море. Один из огней падал прямо на «Лиру».

– Пригнись!!!

Джефи дернула Диаманду за полу и спихнула старую женщину на дно лодки.

Диаманда терпеть не могла, когда к ней прикасались – рукоприкладствовали, как она выражалась. И она начала было на чем свет стоит поносить Джефи за такую фамильярность, однако оглушительный рев тут же поглотил все ее проклятия. Падающая звезда прожгла огромную дыру в трепыхающемся на ветру парусе «Лиры» и плюхнулась в море за бортом, где и погасла со зловещим шипением и бульканьем.

– Готова поклясться, кто‑то хотел, чтобы эта штуковина упала прямо на наши головы, – пробормотала Меспа, когда все трое выглянули из‑за нависающих бортов лодки.

Она помогла Диаманде подняться на ноги.

– Твоя правда, – отозвалась старуха, перекрикивая рев бури, – уж больно близко прошла.

– Так ты тоже считаешь, что метили в нас?

– Не знаю и знать не хочу, – покачала головой Диаманда. – Наша миссия священна, и мы должны всем сердцем верить в это.

Меспа провела языком по бледным губам.

– Ты уверена, что она и вправду священна? А вдруг это совсем не так? Что, если мы, наоборот, совершаем святотатство? Не лучше ли было оставить все...

– Так, как есть? – подсказала Джефи.

– Да, – согласилась Меспа.

– Но ведь она совсем еще ребенок, Меспа, – возразила Джефи. – Впереди ее ждала жизнь, полная счастья, и величайшая любовь, а у нее все это украли.

– Джефи права, – сказала Диаманда. – Неужто ты думаешь, что такая душа, как у нее, смогла бы смириться с унылым существованием, когда впереди практически вся жизнь? Столько светлых грез, воплощения которых ей уже никогда не увидеть?

Меспа согласно кивнула:

– Вы правы. Мы должны довести начатое до конца, чего бы это ни стоило.

Грозовая туча, которая преследовала их от самых островов, зависла теперь прямо над лодкой и тотчас же пролилась дождем. Его тяжелые ледяные капли выбивали на бортах «Лиры» барабанную дробь. Вокруг то и дело сверкали молнии, и в их ослепительном свете были отчетливо видны огромные волны, швырявшие суденышко вверх и вниз.

– Наш парус ни на что больше не годится, – сказала Джефи, бросив печальный взгляд на зиявшую в ткани дыру.

– Значит, придется прибегнуть к другим средствам, – ответила Диаманда. – Меспа, присмотри пока за нашим грузом. Да поосторожней с ним!

Меспа послушно и почтительно приняла из рук старухи маленький ящичек, стенки и крышка которого были покрыты узором из магических рун. Диаманда прошла на корму. Этот путь дался ей нелегко: пару раз, когда «Лиру» резко подбрасывало очередной волной, она едва не очутилась за бортом. Опустившись наконец на колени рядом с узкой скамьей, Диаманда погрузила обезображенные артритом кисти рук в ледяную воду.

– Зря ты так рискуешь, – забеспокоилась Меспа. – Последние полчаса нас преследует пятидесятифутовый мантизак. Я заметила его, когда меня выворачивало наизнанку.

– Ни одна уважающая себя рыба не позарится на мои старые кости, – усмехнулась Диаманда.

Однако не успела она договорить, как из воды показалась крапчатая голова мантизака, пусть и не такого огромного, как утверждала Меспа, но все же весьма внушительных размеров. Его пасть с острыми зубами хищно разверзлась всего в каком‑нибудь футе от вытянутых рук Диаманды.

– Богини! – взвизгнула старая дама, поспешно отпрянув от борта.

Гигантская рыбина, обманутая в своих ожиданиях, толкнула лодку плоским носом – она еще не утратила надежды закусить кем‑нибудь из экипажа «Лиры» и, по‑видимому, рассчитывала, что от ее мощных толчков одна из женщин свалится‑таки в пучину.

– Ну все, – вздохнула Диаманда, – это уже переходит всякие границы. Пожалуй, настало время прибегнуть к лунной магии.

– Постой! – испуганно взмолилась Джефи. – Ведь ты сама говорила, что, обратившись к магии, мы рискуем привлечь к себе внимание.

– Говорила, – подтвердила Диаманда. – Но в нашем нынешнем положении лучше уж подвергнуться этому риску, чем пойти ко дну или быть съеденными вон той тварью.

Мантизак плыл рядом с лодкой, высунув голову из воды и сверля женщин огромным серебристым глазом с алым зрачком.

 

Меспа еще крепче прижала ящичек к груди.

– Уж мной‑то он не поживится, – произнесла она прерывающимся от страха голосом.

– Скорее подавится, – заверила ее Диаманда и воздела к небу свои морщинистые руки с узловатыми пальцами.

По венам ее заструились тонкие ручейки волшебной энергии, и вырвались наружу, и сгустились в воздухе, и устремились ввысь, в небо.

– Госпожа Луна, – взмолилась старуха. – Ты знаешь, мы не дерзнули бы тебя побеспокоить, не будь в том крайней нужды. Тебе известно, госпожа, что ради себя мы не стали бы этого делать. Ниспошли свою щедрую помощь не нам, недостойным, но той, кого отняли у нас прежде срока. Яви свою милость, госпожа, и проведи нас невредимыми сквозь этот шторм, дабы жизнь ее обрела возобновление...

– Скажи ей, скажи, куда мы держим путь! – прокричала Джефи сквозь рев ветра.

– Она прочтет это в наших мыслях, – ответила Диаманда.

– Пусть так, – упрямо возразила Джефи. – Все равно скажи.

Диаманда оглянулась и, встретившись глазами со своей спутницей, пожала плечами.

– Ну, если ты настаиваешь, – буркнула она с легким раздражением, снова воздела руки к небу и произнесла: – Помоги нам добраться до Иноземья.

Джефи одобрительно кивнула:

– Вот теперь все как надо.

– Госпожа, услышь нас... – снова начала было старшая из женщин, но Меспа не дала ей договорить:

– Она нас слышит, Диаманда.

– Что?

– Она услышала.

Все трое подняли головы. Грозовые тучи разошлись в стороны, словно их раздвинули чьи‑то гигантские руки, и сквозь непрерывно увеличивавшийся просвет широким потоком пролился лунный свет. Жемчужно‑белые лучи, несмотря на холодный оттенок, казались ласковыми, будто источали тепло. Столп лунного сияния озарил впадину между волнами, нависающими над утлым суденышком. Он залил светом всю «Лиру», от носа до кормы.

– Благодарим тебя, госпожа... – прошептала Диаманда. Лунный луч скользил по лодке, обшаривал каждый ее уголок. Он коснулся даже киля, скрытого под водой, благословил каждый гвоздик, и каждый кренгельс, и каждое из весел, и каждую уключину, и каждый мазок краски, покрывавшей деревянный корпус, и каждый дюйм такелажного каната.

И женщин он тоже коснулся, вдохнул новую жизнь в измученные тела, согрел озябшую кожу.

Все это длилось секунд десять.

А потом тучи сомкнулись вновь, перекрыв лунному лучу путь к поверхности моря. Благословение завершилось так же неожиданно, как и началось.

Свет ушел, и море теперь казалось женщинам еще более мрачным, чем прежде, а ветер стал резче и холоднее. Но вокруг «Лиры» продолжало разливаться едва заметное сияние, а само суденышко стало как будто крепче, борта его почти перестали скрипеть под натиском волн, оно без прежних усилий взбиралось на высокие гребни и плавно опускалось вниз.

– Вот так‑то лучше, – улыбнулась Диаманда.

Она протянула руку, чтобы забрать назад свой драгоценный груз.

– Ты что, не доверяешь мне? – запротестовала Меспа.

– Доверяю. Но ответственность целиком на мне. К тому же я уже бывала в том мире, куда мы направляемся. А ты – нет. Не забывай об этом.

– Ты была там очень давно, – поправила ее Джефи. – С тех пор тот мир не мог не измениться.

– Согласна. И все же я лучше вас представляю, что нас там ждет. Так что верни мне ящичек, Меспа.

Меспа нехотя протянула старухе бесценное сокровище. Некоторое время женщины молчали, вглядываясь в темные волны безбрежного моря. «Лира» набирала скорость, нос ее слегка приподнялся над водой.

Дождь продолжал тугими струями рушиться на головы путешественниц – на дне лодки набралось воды дюйма на четыре глубиной. Но женщины не обращали на это никакого внимания. Они продолжали сидеть в сосредоточенном молчании и мысленно благодарили госпожу Луну, чье волшебное заступничество спасло их от гибели, а «Лира», послушная силе магии, сама несла их к далекой цели.

– Наконец‑то! – воскликнула Джефи, когда на горизонте показалась едва различимая полоска берега. – Это Иноземье! Я вижу его!

– И я тоже! – подхватила Меспа. – О, благодарение Богине! Я его вижу! Вижу!

– Придержите языки! – одернула их Диаманда. – Ни к чему, чтобы нас услышали.

– Берег выглядит пустынным, – заметила Джефи, вглядываясь вдаль. – А ты говорила, здесь город.

– Так оно и есть. Но он не так уж и близко от порта.

– Никакого порта я не вижу.

– От него и правда мало что осталось. Он сгорел, когда меня даже на свете не было.

«Лира» царапнула килем дно прибрежной полосы моря. Джефи первой выскочила из лодки, вытянула веревку и привязала ее к потемневшему от времени шпангоуту, торчащему прямо из песка, – останкам давно сгнившего судна. Меспа помогла Диаманде сойти на берег, и некоторое время они стояли неподвижно, разглядывая простиравшийся перед ними унылый пейзаж. Буря последовала за путешественницами сквозь грань между мирами, не растеряв по дороге неистовой ярости.

– А теперь позвольте вам напомнить, – сказала Диаманда, – мы явились сюда ради выполнения одной‑единственной задачи. И, завершив наше дело, немедленно оставим этот мир. Помните: нам здесь не место.

– Знаем, – кивнула Меспа.

– Но лишняя спешка тоже ни к чему, можно и дров наломать, – заметила Джефи, глядя на ящичек, который сжимала Диаманда. – Мы всё должны проделать как подобает. Ради нее. Ведь в наших руках надежда Абарата.

Даже Диаманда не нашлась что добавить к этому. Старая женщина, казалось, глубоко задумалась над словами Джефи – она замерла, склонив голову, а струи дождя стекали по ее седым волосам, не касаясь ящичка, который она продолжала прижимать к груди.

– Готовы ли вы? – спросила она наконец.

Спутницы ее пробормотали, что да, они готовы. И под предводительством Диаманды все трое покинули берег и побрели по мокрой от дождя траве на поиски того места, где им предстояло, согласно воле Провидения, свершить свое святое дело.

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

УТРЕННИЙ ПРИЛИВ

 

Жизнь, как миг, Кратка, угрюма

Тонет бриг С пробитым трюмом,

Но‑о! Но‑о!

Как светел и прекрасен Моря лик!

Последняя поэма Кривоногого Праведника, странствующего поэта из Абарата

 

НОМЕР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

 

 

Выполнение письменной работы, которую мисс Шварц задала на дом классу, где училась Кэнди, на первый взгляд казалось делом совсем не сложным: каждый ученик должен был отыскать и изложить на нескольких листках бумаги десяток интересных фактов о городе, в котором все они жили. Примечательные факты из истории Цыптауна – как раз то, что нужно, сказала учительница, но если ученики предпочтут собрать сведения о сегодняшней жизни города, это также будет весьма похвально. Последнее означало Не что иное, как надоевшее до оскомины перечисление достижений современной Миннесоты в области птицеводства.

Кэнди отнеслась к заданию добросовестно. Осмотрела все до единой полки в школьной библиотеке, пытаясь найти хоть что‑нибудь мало‑мальски интересное о родном городе. Итоги ее изысканий равнялись нулю. Круглому нулю. Дырке от бублика. На Нотон‑стрит находилась городская библиотека, где книг было раз в десять больше, чем в школьной, и Кэнди отправилась туда. Снова обшарила все полки. Обнаружила несколько книжонок о Миннесоте, в которых упоминался Цыптаун, но, где бы она ни смотрела, везде приводились одни и те же скучные цифры, повторявшиеся из книги в книгу. В Цыптауне насчитывалось 36 тысяч 793 жителя, городок лидировал в штате по части производства куриного мяса. В одной из книг после упоминания о курах значилось: «Более ничем не примечателен».

«Изумительно, – подумала Кэнди. – Я живу в городе, который более ничем не примечателен. Ладно, пусть это будет Факт номер один. Значит, остается найти еще девять».

Вернувшись домой, она пожаловалась маме: – Наш город – самый скучный в стране. О нем и написать‑то нечего, и я просто ума не приложу, как мне справиться с заданием мисс Шварц.

Они разговаривали на кухне. Мелисса Квокенбуш, мама Кэнди, запекала в духовке большой кусок мяса. Кухонная дверь была прикрыта, чтобы отец Кэнди, Билл, не дай бог, не проснулся. Напившись пива, он дремал перед телевизором, и мать Кэнди почитала за благо его не тревожить. Чем дольше он пребывал в своем бессознательном пьяном отупении, тем легче дышалось остальным членам семейства Квокенбуш, включая братьев Кэнди, Дона и Рики. Вслух говорить об этом избегали. Просто по молчаливому уговору папу старались не будить. Всем было привольнее жить на свете, когда Билл Квокенбуш храпел у телевизора.

– Почему ты считаешь его таким уж скучным? – спросила Мелисса, натирая мясо толчеными приправами.

– А ты выгляни в окошко, – пожала плечами Кэнди. Мелисса не дала себе труда последовать совету дочери.

Но лишь потому, что вид из окна был ею изучен куда лучше, чем хотелось бы. Сквозь потемневшее от кухонного чада стекло можно было разглядеть захламленный задний двор: лужайку с давно не стриженной травой, пожелтевшей за те несколько дней, когда на городок в середине мая нежданно‑негаданно накатила волна удушающей жары; и надувной бассейн, купленный прошлым летом, – никто не потрудился вовремя освободить его от воздуха и убрать в кладовку, и теперь он валялся бесформенной грудой красно‑белого пластика в дальнем углу дворика. За пришедшим в негодность бассейном высился сломанный в нескольких местах и заметно покосившийся забор. А за забором – соседний двор в столь же плачевном состоянии, за ним еще один, и еще, и так до самой границы городка, где начинались бескрайние поля.

– Я знаю, чего тебе не хватает, чтобы написать свою работу, – сказала Мелисса, поглядев на мясо сквозь стекло духовки.

– Правда? – спросила Кэнди. – И чего же мне не хватает, по‑твоему?

Она подошла к холодильнику и достала бутылку содовой.

– Тебе приспичило раскопать что‑нибудь этакое... фантастическое, необъяснимое. Ты ведь у нас со странностями, не как все. Это тебе наверняка передалось от бабули Фрэнсис. У нее тоже была нездоровая тяга ко всему потустороннему. Страсть как любила ходить на похороны незнакомых людей...

– Выдумаешь тоже! – прыснула Кэнди.

– А вот и нет. Истинная правда. Она обожала всякие штуки в таком духе. А ты по этой части вся в нее. Уж по крайней мере, точно не в меня и не в отца.

– Приятно, когда собственная мать от тебя открещивается, ничего не скажешь.

– Ты же знаешь, я совсем не это имела в виду, – запротестовала Мелисса.

Кэнди решила сменить тему.

– Так ты не считаешь Цыптаун таким уж скучным?

– На земле полно мест и похуже, поверь мне. У нашего городка, во всяком случае, есть хоть какая‑то история...

– О чем ты, мама? Если верить книгам, которые я просмотрела в двух библиотеках, истории у нас – кот наплакал.

– Знаешь, кто тебе сможет помочь?

– Кто?

– Норма Липник. Помнишь ее? Мы когда‑то с ней вместе работали в гостинице «Древо отдохновения».

– Смутно. – Кэнди пожала плечами.

– В гостиницах чего только не происходит. А «Древо отдохновения» построено в... ох, ничегошеньки‑то я не помню. Спросишь у Нормы, она все тебе расскажет.

– А, вспомнила! Она еще красилась под блондинку и вечно перебарщивала с помадой, да?

Мелисса взглянула на дочь с едва заметной улыбкой.

– Только не вздумай ей об этом сказать.

– Я никогда бы себе такого не позволила.

– Да ты просто не замечаешь, как у тебя с языка срывается все, что следовало бы держать при себе. Сколько раз бывало...

– Мама, я буду сама вежливость.

– Смотри же. Взвешивай каждое слово. Она дослужилась до помощника управляющего, и если ты поведешь себя с ней почтительно и сумеешь ее разговорить, уверена, она снабдит тебя такими интересными фактами, что учительница твоя да и одноклассники тоже только рты поразевают.

– Например?

– Меня не спрашивай. Спроси ее. Она тебя наверняка помнит. Попроси рассказать о Генри Мракитте.

– А кто такой Генри Мракитт?

– Вот и спроси об этом у Нормы. Твое домашнее задание – тебе и выполнять. Не жалей ног, как настоящий сыщик, да и головой работай.

– Неужели там есть что расследовать?

– Еще как. Ты будешь удивлена.

Мелисса была права. Первым, что несказанно удивило Кэнди, оказалась сама Норма Липник, вернее, ее новый облик. Это была уже совсем не та размалеванная дамочка, какой Кэнди помнила ее по прошлым встречам: взбитые в начес волосы, мини‑юбка на грани приличия. За те восемь лет, что они не виделись, Норма перестала красить волосы, и теперь в них поблескивала естественная седина. Яркая помада и короткие юбки также остались в прошлом. Но стоило Кэнди назвать себя, как со старой маминой приятельницы мигом слетела профессиональная напускная сдержанность, и Норма, Липник снова стала прежней жизнерадостной болтушкой.

– Господи, Кэнди, как же ты выросла! Давненько мы с тобой не виделись, впрочем, и с твоей матерью тоже. Как у нее дела?

– Да вроде ничего.

– Ходят слухи, твоего отца выперли с работы, с птицефабрики. Слишком уж он к пиву неравнодушен. Так, во всяком случае, мне говорили. – У Кэнди не было возможности подтвердить или опровергнуть это, потому что Норма тут же зачастила: – Если хочешь знать мое мнение, надо давать людям возможность исправиться, попробовать начать сначала, ведь в противном случае человеку, выходит, и незачем брать себя в руки, пытаться что‑то изменить. Согласна?

– Не знаю.

Кэнди было неловко говорить на такие темы.

– Ох уж эти мне мужчины. Держись от них подальше, дорогая. Плохого в них куда больше, чем хорошего. Вот я, к примеру, третий раз замужем, но думаю, и этот мой брак продержится еще от силы месяца два.

– О‑о...

– Ну да ладно, ты ведь пришла не для того, чтобы слушать мою болтовню. Чем я могу тебе помочь?

– Мне в школе дали задание насчет Цыптауна. Эта мисс Шварц всегда задает такое, что подошло бы, может, шестиклассникам, но нам... А вдобавок она меня терпеть не может...

– О, да плюнь ты на это, детка! Желающих превратить нашу жизнь в кошмар всегда находится хоть отбавляй. Ты ведь скоро закончишь школу. И что потом? Уже решила? Поступишь работать на фабрику?

Кэнди, представив себе этакую жуть, внутренне содрогнулась.

– Надеюсь, что нет. Мне от жизни хочется чего‑то большего.

– Но сама еще не знаешь, чего именно? Кэнди помотала головой.

– Не тревожься, со временем решение придет само. Думаю, у тебя все получится, ты ведь не собираешься навечно застрять в нашем городишке?

– Нет, конечно. Ни в коем случае.

– Ясненько. А пока что надо выполнить задание. И речь идет как раз о Цыптауне...

– Да. Мама говорила, мне не мешало бы выяснить подробности кое‑каких событий, которые произошли в гостинице. Сказала, вы поймете, что она имела в виду.

– Вот как? – Норма загадочно улыбнулась.

– Она велела мне спросить у вас насчет Генри...

–...Мракитта.

– Да‑да. Генри Мракитта.

– Бедняга Генри. А еще что‑нибудь она говорила? К примеру, про номер девятнадцатый?

– Нет. Точно нет. Она назвала только имя.

 

– Так и быть, эту историю я тебе расскажу. Но сомневаюсь, что она придется по вкусу твоей мисс Шварц.

– Почему?

– Потому что она довольно мрачная. Трагическая, можно сказать.

Кэнди улыбнулась:

– Ну, мама считает, что я со странностями, с нездоровой тягой ко всему мрачному, так что мне‑то ваша история, наверное, очень даже понравится.

– Со странностями, говоришь? Ну, значит, так тому и быть. Расскажу тебе все без утайки. Ты ведь, поди, и не знаешь, что Цыптаун прежде назывался Мракиттом.

– Правда? Но почему же об этом не написано ни в одной из книг о Миннесоте?

– Ну, знаешь, как это частенько бывает... История‑то истории рознь. Не все, что было в истории, остается в книгах.

– А Генри Мракитт?..

– А Генри Мракитт как раз из той части истории, которой в книги путь заказан.

– Хмм.

Кэнди была заинтригована. Вспомнив мамин совет – провести своего рода детективное расследование, она вытащила блокнот и записала: «Мракитт. История, которой мы не знаем».

– Значит, первоначально город назвали в честь Генри Мракитта?

– Нет. В честь его деда, Уоллеса Мракитта.

– А почему название переменили?

– По‑моему, новое имя ему больше подходит, разве нет? Цыплят в этом проклятом городишке куда больше, чем людей. Знаешь, мне кажется, что люди здесь куда больше думают и пекутся о цыплятах, чем друг о друге. Мой нынешний муж работает на птицефабрике, так представляешь, о чем он говорит с друзьями, когда бывает дома?

– О цыплятах?

– О цыплятах, курах, яйцах и снова о проклятущих цыплятах. – Норма взглянула на часы. – Боюсь, мне сегодня не успеть показать тебе номер девятнадцатый. К нам в гостиницу вот‑вот должна вселиться целая толпа народу. Не могла бы ты зайти как‑нибудь в другой день?

– Мне завтра сдавать работу.

– Ох уж эта молодежь! Вечно вы все откладываете на потом, а спохватываетесь лишь в самый последний момент. Ладно уж, постараемся управиться побыстрей. Но тебе придется записывать все на ходу, мне некогда будет повторять и пускаться в объяснения. Понятно?

– Я готова, – сказала Кэнди.

Норма вынула из кармана универсальный ключ.

– Линда! – обратилась она к женщине, сидевшей за конторкой. – Я буду в номере девятнадцатом.

Женщина нахмурилась:

– Правда? Зачем бы это?

Норма оставила этот вопрос без ответа.

– Вернусь минут через десять.

Она повела Кэнди прочь от стойки дежурного администратора, на ходу поясняя:

– Мы сейчас находимся в новом крыле гостиницы. Оно было построено в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году. Но вот мы проходим сквозь эти двери, – она толкнула одну из широких дубовых створок и следом за Кэнди скользнула в коридор, – и попадаем в старый корпус. В те времена, когда он был единственным, гостиница звалась «Морской прилив». Только не спрашивай почему. Лично я понятия не имею.

Кэнди и без объяснений Нормы не могла не заметить, насколько в старом корпусе все выглядело иначе, чем в новом крыле. Коридоры были темнее и уже, потолки ниже, повсюду витал отвратительный запах дряхлости, будто кто‑то позабыл выключить газовую горелку.

– Мы селим постояльцев в старом корпусе, только когда в новом все места заняты, – говорила Норма. – Такой наплыв бывает разве что во время проведения конференции куроводов. Однако мы все равно стараемся всех разместить так, чтобы номер девятнадцатый остался свободен.

– Но почему?

– Как тебе сказать... Не стану утверждать, что там взаправду водятся привидения. Хотя всякое поговаривают. Лично я попросту не верю во всю эту чепуху о жизни после смерти. У человека только одна жизнь, и надо взять от нее все, что можно. А вот моя сестра, та в монахини постриглась в прошлом году, представляешь? Не иначе как метит в святые.

Они прошли в конец коридора, к лестничной площадке. Узкую лестницу освещала одна‑единственная лампочка, однако даже в тусклом желтоватом свете трудно было не заметить трещины на потолке, выкрашенном масляной краской, и выцветшие обои.

Кэнди чуть было не брякнула, мол, неудивительно, что администрация гостиницы старается не селить постояльцев в эту часть здания, но очень вовремя вспомнила, как мать советовала ей придержать язычок.

Они поднимались по скрипучим ступенькам. Ступеньки были высокими и крутыми.

– Пора бросать курить, – отдуваясь, сказала Норма. – Надо же, совсем из сил выбилась.

На верхней площадке было всего две двери. Одна вела в номер семнадцатый, другая – в девятнадцатый. Норма протянула Кэнди универсальный ключ.

– Самой, поди, хочется отпереть?

– Еще бы!

Кэнди взяла ключ и сунула его в замочную скважину.

– Замок заедает немного, ты ключик подергай легонько влево, вправо...

Кэнди так и сделала. Пришлось немного повозиться, но замок все же поддался. Раздался щелчок, и скрипучая дверь номера девятнадцатого отворилась.

 

 

 

ЧТО ОСТАВИЛ ПОСЛЕ СЕБЯ ГЕНРИ МРАКИТТ

 

В комнате царила тьма, воздух был спертый, застоявшийся.

– Почему бы тебе не войти и не раздвинуть шторы, милая? – спросила Норма, забирая у Кэнди ключ.

Кэнди немного помедлила, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом в несколько осторожных шагов пересекла комнату. Тяжелые шторы оказались насквозь пропитаны пылью и грязью, их наверняка много‑много лет не снимали и не сдавали в стирку. Прикасаться к ним было неприятно. Кэнди дернула занавеску в сторону. Кольца нехотя заскользили по карнизу, не менее пыльному и грязному. Оконное стекло, сквозь которое Кэнди выглянула наружу, было тусклым и мутным. Его давным‑давно не мыли.

– А сколько времени прошло с тех пор, как тут в последний раз кто‑то останавливался? – полюбопытствовала она.

– Знаешь, – задумчиво пробормотала Норма, – за все время, что я работаю в этой гостинице, не припомню, чтоб сюда хоть раз кого‑то поселили.

Кэнди смотрела в окно. Открывавшийся вид был столь же безотраден для ума и сердца, как и тот пейзаж, что простирался за кухонным окном дома номер тридцать четыре по Последовательной улице, в котором она жила. Под самым окошком виднелся маленький дворик, примыкавший к задней стене гостиницы. Посреди дворика возвышалось штук шесть мусорных контейнеров, доверху заполненных всевозможными отходами, а рядом с одним из них валялась прошлогодняя рождественская елка, вернее, ее оголенный коричневый скелет с остатками мишуры и комками искусственного снега. За оградой двора находилась Линкольн‑стрит. Кажется, Линкольн‑стрит. Лабиринты старого корпуса гостиницы совершенно сбили Кэнди с толку, и теперь она уже не могла сказать точно, что в какой стороне находится. По улице проезжали машины – за низкой оградой мелькали их крыши. А на противоположной стороне виднелась аптека, торгующая медикаментами по сниженным ценам. Аптека не работала – ручки дверей стянуты цепью с висячим замком, полки пусты.

– Вот в этой комнате, – сказала Норма, выводя Кэнди из задумчивости, – и жил Генри Мракитт.

– Он часто останавливался в этой гостинице?

– Насколько мне известно, только один раз. Но ручаться не могу, так что в этом вопросе на меня лучше не ссылайся.

На взгляд Кэнди, номер и впрямь был не из тех, куда хотелось бы возвращаться еще и еще. Тесная, убогая комнатушка. Узкая кровать у стены, в уголке стул, на сиденье которого кто‑то взгромоздил черно‑белый телевизор. Напротив – еще один стул, на нем, прямо посреди сиденья, красовалась переполненная окурками пепельница.

Проследив за ее взглядом, Норма пояснила:

– Некоторые из служащих приходят сюда во время своего получасового перерыва, смотрят всякие сериалы.

– Значит, они тоже не верят, что в комнате появляется призрак?

– Правильней будет сказать, – усмехнулась Норма, – что независимо от своей веры в наличие здесь привидений они сюда приходят и проводят здесь время.

– А там что? – Кэнди кивком указала на дверь в одной из стен.

– Сама посмотри.

Кэнди открыла дверь и шагнула в крошечную ванную. Из зеркала над грязной раковиной на Кэнди смотрело ее собственное отражение. В полумраке, царившем в тесном помещении, глаза казались почти черными, а волосы, длинные и темные, следовало бы подстричь. Но собственное лицо ей нравилось, даже и при таком скудном освещении. Улыбка у нее была материнская, такая же открытая и дружелюбная, а хмурилась она, точь‑в‑точь как отец. Билл Квокенбуш всегда сдвигал брови, когда ему случалось задремать после нескольких бутылок пива. И конечно, Кэнди втайне гордилась своими глазами. Ведь редко когда встретишь человека с разноцветными глазами, тогда как у нее левый был темно‑карий, а правый голубой, хотя в зеркале они и поменялись местами.

– Ну что, налюбовалась собой? – со смешком спросила Норма.

Кэнди поспешно выскочила из ванной, закрыв за собой дверь, и, чтобы скрыть смущение, принялась строчить в блокноте. «На стенах в номере девятнадцатом нет обоев, – писала она, – штукатурка просто выкрашена белой краской, которая потрескалась и облупилась от времени». На одной из стен виднелся нелепый абстрактный рисунок – какие‑то пятна, – нанесенный на штукатурку бледно‑розовой краской. Ну и ну, подумала Кэнди. Трудно себе представить более мрачное и неуютное помещение.

– А что вы знаете о самом Генри Мракитте? – спросила она.

– Не так уж много, – ответила Норма. – Дед его основал наш город. Говоря по правде, все мы живем здесь только потому, что Уоллес Мракитт однажды вдруг решил, что кочевая жизнь ему надоела. Если верить рассказам, как‑то глубокой ночью под ним пала лошадь, и ему просто не осталось ничего другого, как остановиться на ночлег. А потом на месте своей ночевки он взял и основал город. Просто так.

 

Кэнди улыбнулась. Зная Цыптаун, не составляло труда поверить в эту нелепую историю.

– Значит, Цыптаун существует на земле только потому, что под Уоллесом Мракиттом пала лошадь?

Норма невесело усмехнулась.

– Похоже, что так. Здесь уж ничего не убавишь и не прибавишь. Но Генри Мракитт очень гордился, что город назван в честь его деда. Всегда этим хвастался.

– А потом он стал называться иначе...

– Да‑да, сейчас мы и до этого дойдем. Сказать по правде, жизнь бедняги Генри до самого его последнего дня была цепью несчастий и катастроф. Сначала от него ушла жена, Диаманда. С тех пор ее больше никто не видел, и никто не знает, куда она подевалась. А потом, в декабре тысяча девятьсот сорок седьмого, городской совет принял решение переименовать город. Для Генри это было большим ударом. В канун Рождества он снял этот номер в гостинице, вселился в него, да так и не выехал отсюда.

Кэнди ожидала чего‑то в этом роде, но тем не менее при последних словах Нормы по коже у нее пробежали мурашки. Проглотив комок в горле, она тихо спросила:

– Так он здесь и умер, в этой комнате?

– Да.

– А от чего? От инфаркта?

Норма покачала головой.

– О, не может быть! – Теперь Кэнди уже не сомневалась, как все было. – Значит, он покончил с собой?

– Да. Боюсь, именно так все и случилось.

Кэнди вдруг почудилось, что и без того маленькая комната стала еще меньше, а в углах ее, там, куда не проникал свет из давно не мытого окна, сгустились мрачные тени.

– Жуть какая, – поежилась она.

– Ты сама когда‑нибудь убедишься, дорогая, – мягко произнесла Норма, – что любовь – это самое лучшее на свете. Или самое худшее. Такое, что хуже не бывает.

Кэнди промолчала. Она только теперь заметила, каким печальным стало лицо Нормы. Прежде, когда они виделись в последний раз, оно было совсем другим. Уголки рта Нормы опустились вниз, на лбу залегли морщины.

– Но вовсе не любовь разбила сердце Генри Мракитта, – продолжала Норма. – А...

–...то, что город решили переименовать? – догадалась Кэнди.

– Верно. Ведь это же была его фамилия. Город носил имя Мракитта. Видимо, Генри считал, что быть тезкой города – все равно что быть немножко бессмертным, если можно так выразиться. А лишившись этого, Генри, наверное, решил, что и жить ему больше незачем.

– Вот бедняга, – сказала Кэнди. Норма кивнула.

– А записки он не оставил? Ну, то есть посмертного письма или еще чего.

– Какая‑то записка была, но только смысла ее никто не мог понять. Насколько мне известно, там говорилось что‑то о корабле, которого он, Генри, ждал.

– И что он этим хотел сказать, как вы думаете? – Кэнди поспешно сделала пометку в своем блокноте.

– Наверное, он был просто‑напросто пьян. Да и с головой он, честно говоря, не очень‑то дружил. Его вечно преследовали мысли о кораблях и о море.

– Как странно!

– Не то слово! Погоди, сейчас я тебе покажу кое‑что интересное.

Норма подошла к маленькой тумбочке, стоявшей у кровати, и открыла верхний ящик, в котором обнаружились Библия из тех, что лежат в любом номере любого отеля, да еще какая‑то непонятная штуковина из желтоватого металла вроде меди или латуни. Ее‑то Норма и вынула.

– Говорят, это единственная ценная вещь, что нашли при Генри.

– А что это?

Норма протянула вещицу Кэнди. Металл тяжело упал в руку. На полукруглой шкале были выгравированы цифры, а одна из деталей могла поворачиваться так, чтобы незакрепленный конец ее можно было совместить с делениями на шкале.

– Это секстант, – пояснила Норма. Кэнди пожала плечами.

– Никогда такого не видела. А для чего он?

– Им пользуются моряки, чтобы ориентироваться в открытом море, узнавать, в каком месте они находятся. Я не знаю, как с ним управляться, кажется, его надо как‑то ориентировать по звездам или как там это называется... – Она тряхнула головой. – Точнее не могу объяснить.

– И этот секстант был в багаже Генри Мракитта?

– Так говорят. За что купила, за то и продаю.

– Но почему тогда полиция его не изъяла?

– Понятия не имею. Мне это как‑то даже в голову не приходило. Но с тех пор, как я здесь работаю, он лежит в ящике тумбочки рядом с Библией. Секстант Генри Мракитта.

– Хмм, – задумчиво пробормотала Кэнди, протягивая прибор Норме.

Та взяла его и с какой‑то бережной почтительностью, чуть ли не с благоговением, вернула на место.

– Значит, все наследство Генри Мракитта – это секстант и записка?

– Как сказать, – ответила Норма. – В этой комнате от него осталось еще кое‑что.

 

– Что именно?

– Оглянись по сторонам.

Кэнди принялась внимательно разглядывать маленькую комнатку – потолок, стены, пол... Что же еще из находящихся здесь предметов могло принадлежать Генри Мракитту? Разумеется, не мебель. Вытертый коврик, на котором она стоит? Вряд ли. Настольная лампа? Тоже едва ли. А больше в комнате решительно ничего не было. Никаких картин на стенах. Разве что...

– О, кажется, я догадалась! – воскликнула она, глядя на пятна, что складывались в причудливый узор на одной из стен. – Вот это!

– Сколько бы маляры их ни закрашивали, они все равно проступают сквозь краску, – кивнула Норма.

Кэнди подошла почти вплотную, чтобы получше разглядеть таинственные пятна. В ней властно заговорила та часть ее натуры, которой она наверняка была обязана своей странноватой бабушке. Ее так и подмывало задать Норме вполне уместный вопрос: а как вообще эти пятна появились? Пустил ли Генри Мракитт себе пулю в висок? Или перерезал горло опасной бритвой? Но внутренний голос, голос разума властно велел ей умерить любопытство. Что она и сделала.

– Ужасно.

– Такое случается, когда человек вдруг понимает, как сильно его жизнь отличается от того, о чем он мечтал, – сказала Норма и бросила взгляд на свои часы. – О, боже, заболталась я с тобой. Надо бежать. Вот тебе и вся история Генри Мракитта.

– Безрадостная, как и его жизнь, – кивнула Кэнди.

– В каком‑то смысле многие из нас ожидают, когда на горизонте наконец покажутся паруса, – сказала Норма, открывая дверь номера девятнадцатого и пропуская Кэнди вперед, в сумрак лестницы. – Некоторые всю жизнь живут этими надеждами. – Она попыталась ободряюще улыбнуться Кэнди, но улыбка вышла грустная. – А что еще остается, правда?

С этими словами Норма заперла дверь комнаты, в которой Генри Мракитт сделал свой последний вздох.

 

РИСУНКИ НА ПОЛЯХ

 

Мисс Шварц, учительница истории, вечно была не в духе, но в тот день она почему‑то злилась еще пуще обычного. Когда она обошла ряды парт, раздавая ученикам проверенные домашние работы по истории Цыптауна, оказалось, что положительные отметки получили только ее любимчики, в основном мальчишки. Всех остальных она безжалостно раскритиковала.

Но язвительные замечания, которые пришлось проглотить большинству учеников класса, не шли ни в какое сравнение с теми громами и молниями, которые она обрушила на голову Кэнди.

– Факты, Кэнди Квокенбуш! – процедила мисс Шварц, швырнув на парту Кэнди работу о Генри Мракитте. – Я просила изложить факты. А ты что тут написала?

– Но это и есть факты, мисс...

– Не смей меня перебивать! – рявкнула мисс Шварц. – Никаких фактов в твоей работе и в помине нет! Глупые сплетни, слухи, порожденные нездоровым воображением. И только! Эта работа не заслуживает никакой оценки, даже самой плохой, как, впрочем, почти все, что ты делаешь!

– Но я сама была в том гостиничном номере, – возразила Кэнди. – И своими глазами видела секстант Генри Мракитта.

– Неужто ты и впрямь слабоумная? Или только прикидываешься, строишь тут из себя дурочку? Или, может быть, тебе до сих пор неизвестно, что в каждой гостинице есть своя история о местном привидении? Ты что же, так до сих пор и не научилась отличать факты от досужих вымыслов?

– Но, мисс Шварц, клянусь, все это было на самом деле!

– Твоя оценка – «неудовлетворительно», Кэнди.

– Но это несправедливо!

У мисс Шварц начала подрагивать верхняя губа – верный признак того, что учительница вот‑вот сорвется на визг.

– Не смей мне дерзить! – зашипела она, заводясь с каждым словом все больше. – Если ты не оставишь эти глупые фантазии и не начнешь работать по‑настоящему, у тебя в году по моему предмету будет неудовлетворительная оценка. И я добьюсь, чтобы за твою лень и наглость тебя оставили на второй год!

С задних парт, где сидела вся шайка недругов Кэнди, возглавляемая Деборой Хакбарт, послышались сдавленные смешки и шушуканье. Мисс Шварц сдвинула брови и грозно взглянула на «галерку». Шум тотчас же стих, но Кэнди не сомневалась, что Дебора и остальные продолжают исподтишка злорадно ухмыляться и обмениваются записками, обсуждая ее публичную экзекуцию.

– Почему ты никак не хочешь стать нормальной, такой, как все? – продолжала мисс Шварц. – Скажем, у Рут Феррис – отличная работа. Вот что от тебя требуется.

И она принялась перебирать остававшиеся у нее в руках листки в поисках образцового сочинения Рут.

Наконец работа нашлась. Мисс Шварц продемонстрировала ее классу, чтобы всем стало ясно, на кого следует равняться.

– Видите эти диаграммы? – восторженно вопросила она, пролистав несколько страниц с разноцветными графиками, которыми Рут украсила приложение к своему творению. – Знаете, что на них представлено? Может быть, ты, Кэнди, попробуешь угадать?

 

– Дайте подумать. Наверное, речь идет о цыплятах.

– Вот именно! О выращивании цыплят. Рут написала об основной продукции нашего города – о цыплятах.

– Наверное, она выбрала эту тему, потому что ее отец – управляющий птицефабрикой? – предположила Кэнди, бросив на образцовую мисс Р. Феррис уничтожающий взгляд.

 

Она не могла не знать, – как знал это и весь класс и, разумеется, мисс Шварц тоже, – что все аккуратненькие графики и схемы работы птицефабрики («От яйца до цыпбургера») скопированы из глянцевого рекламного проспекта «Птицеводческого хозяйства Аппельбаума», где работал отец Рут. Пожав плечами, Кэнди добавила:

– Да и что в них может быть интересного, в этих цыплятах?

– Цыплята – основной источник средств к существованию для всех жителей нашего города, – назидательно ответила учительница. – Если бы не цыплята, твой отец не имел бы работы.

– А он и так безработный, мисс Шварц, – хихикнула Дебора.

– Правда? Ну, мало ли какие обстоятельства...

– Слишком уж он пиво любит.

– Довольно, Дебора! – Мисс Шварц поспешила оставить эту скользкую тему. – Видишь, Кэнди, как ты подрываешь дисциплину в классе?

 

– Да что я такого сделала? – запротестовала Кэнди.

– Ты знаешь это не хуже меня. И все, хватит споров. Мы и так потратили на тебя слишком много времени. А ведь ты в классе не одна...

Она неожиданно замолчала, вперив взгляд в обложку учебника Кэнди, потом вдруг схватила его с парты и принялась разглядывать. Пару дней назад Кэнди, сама не зная почему, принялась рассеянно наносить на обложку учебника волнообразный рисунок. В то время как она о чем‑нибудь размышляла, рука ее двигалась будто сама по себе, выводя извилистые линии.

– Это еще что такое?! – гаркнула мисс Шварц, раздраженно перелистав учебник.

Верхние и нижние поля многих страниц оказались покрыты в точности такими же изображениями, что и обложка: сотни и сотни извилистых, волнообразных линий.

– Мало того, что ты приносишь в школу сплетни дурного толка, выдавая их за домашнюю работу, – изрекла мисс Шварц, – так вдобавок еще и школьное имущество принялась портить?

– Я это сделала машинально, не подумав, – оправдывалась Кэнди.

– Боже праведный, ты никак и впрямь с ума сходишь? Ведь этими каракулями исчирканы чуть ли не все страницы в книге! – Мисс Шварц захлопнула учебник и теперь брезгливо держала его двумя пальцами на отлете, как будто боялась заразиться от него. – Что, по‑твоему, это такое? Что ты этим хотела выразить?

Глядя на мисс Шварц, Кэнди почему‑то вспомнила вдруг о Генри Мракитте, который сидел в далекий сочельник в номере девятнадцатом и до последней минуты ждал, когда за ним придет его корабль.

А вспомнив о Генри Мракитте, она неожиданно поняла, что именно означали эти странные линии, которые рука наносила на страницы учебника будто помимо ее воли.

– Это море, – тихо сказала Кэнди.

– Что‑о? – презрительно переспросила мисс Шварц.

– Море. Я рисовала море.

– Вот, значит, как? Что ж, для тебя, может быть, это и море, а по‑моему, это две недели, которые тебе придется оставаться в школе после уроков.

С задних рядов послышались злорадные смешки. На сей раз мисс Шварц воздержалась от замечаний, ограничившись тем, что швырнула учебник Кэнди на парту. Бросок вышел неудачный. Вместо того чтобы с громким стуком приземлиться перед опальной ученицей, книжка скользнула по поверхности стола и шлепнулась на пол, прихватив по пути несколько ручек и карандашей, а заодно и синюю пластмассовую линейку.

Смех тотчас же смолк. В наступившей тишине отчетливо слышалось негромкое бренчание, с которым одна из ручек катилась по полу. Когда же она наконец остановилась, тишина в классе стала прямо‑таки гробовой. Мисс Шварц, помолчав, снова обратилась к Кэнди:

– А теперь подними‑ка весь этот хлам!

Кэнди ничего не ответила. Она продолжала молча сидеть за партой, не зная, как себя вести и что делать.

– Ты слышала, что я сказала, Кэнди Квокенбуш?

 

Клика Хакбарт пребывала на седьмом небе. Недруги Кэнди ухмылялись уже в открытую. Они глаз не сводили с Кэнди, окаменевшей за своей партой.

– Кэнди!

– Я вас слышу, мисс Шварц.

– Тогда встань и подними все с пола.

– Я ничего не бросала на пол, мисс Шварц.

– Что?! Что ты такое сказала?!

– Я сказала, что не сбрасывала ничего с парты на пол. Это сделали вы. Вам и поднимать все, что упало.

От лица мисс Шварц отхлынула вся кровь. Оно стало белым как мел, только темные круги под глазами обозначились еще яснее.

– Немедленно встань! – скомандовала она.

– Что вам еще нужно, мисс Шварц?

– Ты меня прекрасно слышала. Я сказала, встань! Сию минуту пойдешь со мной к директору!

Сердце Кэнди бешено колотилось, ладони стали липкими от пота, но она постаралась ничем не выдать своего волнения. Ни в коем случае нельзя было терять лицо перед мисс Шварц и компанией Деборы Хакбарт.

Больше всего Кэнди злилась на себя за то, что позволила мисс Шварц втянуть ее в эту дурацкую, унизительную сцену с изобличениями. Быть может, директор отнесся бы к ее изысканиям о Генри Мракитте более благосклонно, чем придирчивая учительница, но Кэнди глубоко сомневалась, что мисс Шварц позволит ей показать ему свою работу. Наверняка речь пойдет только о «наглом» поведении Кэнди.

К несчастью, поведению учащихся директор уделял особое внимание. Всего месяц назад он произнес перед школьниками целую речь, посвященную проблемам дисциплины и уважительного отношения к учителям. Смысл этого выступления заключался в том, что грубиянам не будет никаких поблажек, что любое проявление дерзости или грубости в адрес школьных наставников повлечет за собой суровое наказание. Все знали, что это были не пустые угрозы. Недели через две после этого директор исключил из школы двоих учеников за их, как он выразился, «крайне неучтивое поведение» по отношению к одному из учителей.

У Кэнди мелькнула было мысль, что, может, еще не поздно извиниться, но нет, это не прошло бы: судя по всему, мисс Шварц уже со злорадным восторгом предвкушала, как через несколько минут в кабинете директора будет наблюдать за корчащейся от стыда и ужаса провинившейся ученицей. Какие там извинения? Да историчка ни за что на свете не позволит лишить себя такого удовольствия!

– Чего ты еще ждешь, интересно знать? – нетерпеливо спросила мисс Шварц. – Ты слышала, что я тебе сказала? А?

– Что отведете меня к директору, мисс Шварц.

– Так пошевеливайся наконец! Подними свое ленивое седалище!

Кэнди, прикусив язык, встала из‑за парты. Стул, который она отодвинула, издал протяжный и жалобный скрип. Несколько учеников в разных концах класса нервно хихикнули, но большинство, включая даже болтливую Дебору Хакбарт, напряженно молчали. Все притихли, чтобы ненароком не навлечь на себя гнев разбушевавшейся учительницы.

– И учебник свой подними, Квокенбуш, – сказала мисс Шварц. – Объяснишь директору, с какой целью ты портишь школьное имущество.

Кэнди не стала ей перечить. Послушно опустилась на корточки и подобрала все, что мисс Шварц сбросила с парты: карандаши, ручки, учебник и работу о Генри Мракитте.

– Свое бездарное сочинение и учебник изволь отдать мне! – потребовала мисс Шварц.

– Зачем? – спросила Кэнди.

– Повторяю, дай их сюда!

Голос мисс Шварц едва не сорвался на визг.

Кэнди положила карандаши и ручки на парту, а учебник и сочинение отдала учительнице, после чего, не оглядываясь на одноклассников, направилась к двери.

Очутившись одна в гулкой тишине коридора, Кэнди вдруг испытала странное чувство – будто вырвалась из заточения. Рассудком она понимала, что ей сейчас следовало бы раскаиваться и сожалеть о случившемся, думать, как бы выпутаться из создавшегося положения, но вместо этого Кэнди поймала себя на том, что в глубине души радуется, почти гордится своим поступком. Мисс Шварц никогда не упускала случая ее задеть – надо же было наконец дать ей отпор.

Да и вообще, смешная она, эта мисс Шварц, смешная и жалкая. С этими ее бесконечными уничижительными колкостями, с ее нелепой страстью к птицеводству.

– Ну кому они нужны, эти цыплята? – сказала Кэнди вслух, и звук ее голоса эхом прокатился по коридору.

В самом его конце была настежь открыта входная дверь, в проеме виднелись часть школьного двора, решетка ворот и улица. Как здорово было бы, подумалось Кэнди, уйти отсюда прямо сейчас, чтоб никогда больше не слышать дифирамбов мисс Шварц в адрес Великой Птицеводческой Отрасли!

«О чем это я? – мысленно одернула она себя. – Нельзя же так просто взять и уйти. За такое меня точно исключат из школы».

«Ну и что с того? – произнес вдруг голос, донесшийся из какого‑то потаенного уголка ее души. – Возьми да и выйди отсюда. Давай, шагом марш!»

И тут ей почему‑то припомнился бессмысленный узор, которым она покрыла обложку и поля на страницах учебника. Только он предстал перед ее внутренним взглядом совсем не таким, каким был в действительности: синие линии на сероватой бумаге, сделанной из макулатуры. Теперь они стали яркими, ослепительно яркими, эти волнообразные линии. И разноцветными. Точно такие цвета мерцают перед глазами, сменяя друг друга, если посмотреть на полуденное солнце, а потом зажмуриться. Десятки маленьких слепящих солнечных дисков – зеленый, красный, золотистый и еще какие‑то необычные цвета, для которых и названий‑то не существует. Именно такими были линии, которые внезапно возникли перед мысленным взором Кэнди.

А еще они двигались. Ей казалось, что они перемещаются в темном, замкнутом пространстве внутри ее черепной коробки, перекатываются, плещутся, набегая друг на друга, рассыпаются серебристо‑пенными брызгами.

Сзади послышался знакомый ненавистный звук: цок‑цок‑цок – это стучали каблуки мисс Шварц.

– Почему ты до сих пор болтаешься в коридоре, Кэнди Квокенбуш? – завопила историчка. – Я же тебе велела идти к директору!

Кэнди не сомневалась, что вопль этот был отчетливо слышен во всех классах, двери которых выходили в коридор. Сколько же идиотских шуточек в свой адрес ей предстоит услышать завтра!

Кэнди оглянулась через плечо. Мисс Шварц приближалась к ней со скрещенными на груди руками, крепко прижимая к себе ценные улики, что указывали на вину Кэнди, – учебник и работу о Генри Мракитте. Бедняга Генри Мракитт, сидевший в одиночестве в тесном, холодном гостиничном номере с секстантом в руках и ожидавший, когда наконец за ним придет корабль... В нетерпении он окидывал взглядом звездное небо, посматривал на часы. Все ждал и ждал. А потом у него не осталось больше сил ждать.

Кэнди перевела взгляд с мисс Шварц на прямоугольник света в конце коридора.

Воображаемые волны все еще продолжали мелькать у нее перед глазами. Они вздымались и перехлестывали одна через другую. Вздымались и обрушивались вниз.

– Куда это ты, с позволения сказать, направляешься? – раздался сзади грозный оклик мисс Шварц.

Ноги Кэнди хорошо знали, куда они ее несут, пусть даже разум получил представление об этом с некоторой задержкой. Они несли ее прочь. Прочь отсюда.

– Немедленно вернись и ступай в кабинет директора! – не унималась мисс Шварц.

Кэнди не вполне ясно расслышала ее слова: голос мисс Шварц потонул в других звуках – шуме волн, танцующих в ее голове. Это было похоже на звук телевизора, на экране которого мелькают помехи.

– Кэнди Квокенбуш! Вернись сейчас же!

Вопль мисс Шварц наверняка слышали все, кто в этот момент находился в школе. Кроме той, кому он был адресован. Одна только Кэнди осталась к нему глуха.

И она вышла наружу, преследуемая учительницей, которая грозила ей в случае дальнейшего неповиновения все новыми и новыми карами, да только Кэнди уже не было до нее никакого дела.

Она перешагнула порог и очутилась во дворе, залитом утренним солнцем.

Наиболее благоразумная часть сознания робко пыталась урезонить ее: «Кэнди, вернись, а? Ну сама подумай, чем все это может кончиться. Ведь они за милую душу тебя исключат». Но шепот разума был слишком тих и невнятен, чтобы ноги Кэнди, которые несли ее прочь, подчинились ему.

Едва оказавшись во дворе, она бросилась бежать. Через полминуты Кэнди была уже у ворот, еще через пару секунд – на улице.

В этот самый момент несколько школьников как раз выглянули из окон, и те из них, кто немножко знал ее, рассказывали потом, что никогда прежде не видели Кэнди Квокенбуш такой счастливой.

 

«УЛИЦА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ»

 

Разноцветные волны продолжали мелькать перед внутренним взором Кэнди даже после того, как ее ноги послушались приказаний этого странного рисунка, нанесенного на обложку и страницы учебника в минуты рассеянных мечтаний, и вынесли ее прочь из школы, за ворота школьного двора, на шумную улицу. Сперва она подумала было, а не пойти ли домой, но мысль эта, с самого начала какая‑то смутная, неясная, появилась и тут же исчезла. По здравом размышлении Кэнди не обнаружила в себе ни малейшего желания возвращаться на Последовательную улицу. Мама, конечно же, на работе, думала она, но отец‑то дома! И наверняка пожелает узнать, с какой это стати дочь так рано вернулась из школы.

Поэтому Кэнди побрела в противоположном направлении – по Сполдинг‑стрит до перекрестка, потом по Леннокс, перешла на другую сторону, свернула на Стиллман‑стрит и вышла к гостинице «Древо отдохновения». У нее даже мелькнула мысль зайти в гостиницу, разыскать Норму Липник и рассказать обо всем, что случилось в классе после того, как она изложила в домашней работе печальную историю Генри Мракитта. Может быть, ей удалось бы выпросить у Нормы ключ от номера девятнадцатого, чтобы вернуться туда одной и снова посмотреть на секстант. Подержать его в руках, как следует разглядеть, чтобы яснее представить себе, как протекали последние часы и минуты жизни бедняги Генри.

 

Но, поравнявшись со зданием «Древа отдохновения», Кэнди почувствовала, что желание разглядеть секстант вдруг оказалось вытеснено из ее души другим, более властным, хотя и не поддающимся определению зовом, который заставил ее пройти мимо гостиницы и направиться к перекрестку улиц Стиллман и Линкольн.

Только там Кэнди остановилась. На обеих улицах было большое движение. Разумеется, по меркам Цыптауна. Когда на светофоре зажегся красный свет, у перекрестка притормозили целых пять машин. За рулем одного из автомобилей сидел Фрэнк Райтсон, бывший собутыльник ее отца. Месяцев шесть тому назад приятели разругались в пух и прах, они орали друг на друга как сумасшедшие во дворе дома Квокенбушей, обменялись даже парой‑другой тумаков и с тех пор не разговаривали.

– Приветик, Кэнди! – крикнул Фрэнк и помахал ей рукой.

Она махнула ему в ответ, стараясь согнать с лица виноватое выражение, ведь она в такую пору – утром в четверг – находилась на улице, вместо того чтобы быть в школе.

– Уроков сегодня нет?

Кэнди стала лихорадочно придумывать, как бы половчее ответить, чтобы не сказать правды и вместе с тем не запутаться во вранье, но тут женщина, сидевшая за рулем машины позади автомобиля Фрэнка, сердито нажала на клаксон. Раздался гудок, и Фрэнк, еще раз помахав Кэнди на прощание, быстро уехал.

«Ну и куда теперь?» – подумала она. Нельзя же вечно торчать на перекрестке...

Решение возникло тотчас же, словно в ответ на ее мысли. По Стиллман‑стрит со стороны птицефабрики потянуло ветром, который принес с собой запах куриного помета и чего‑то еще более мерзкого. «Не пойду по Стиллман‑стрит», – решила Кэнди. Значит, остается Линкольн. Не дав себе времени на дальнейшие размышления, она свернула за угол и сразу поняла, что не ошиблась.

 

Мало того что отвратительная вонь в ту же секунду исчезла без следа, вдобавок далеко впереди, там, где за последними домами улицы город заканчивался и начиналась прерия, клубилось облако, громадное, удивительно похожее на огромный цветок. Ветер нес его к югу, прочь от Цыптауна.

И стоило только Кэнди увидеть его – огромное, нарядное, золотисто‑розовое, – как она тут же позабыла и о мисс Шварц с ее глупыми придирками, и о Деборе Хакбарт со товарищи, и даже об отвратительной вони на Стиллман‑стрит.

Со счастливой улыбкой на лице она устремилась вперед – по Линкольн‑стрит, к прекрасному облаку.

Только теперь волнистые линии перед ее глазами начали тускнеть, словно они выполнили свою задачу, заставив ее прийти сюда и отправиться вслед за облаком. Оно явилось им на смену, чтобы вести ее неведомо куда.

Последние дома на Линкольн‑стрит стояли довольно далеко один от другого. Кэнди только однажды случилось забрести на эту окраину, она здесь побывала три года назад вдвоем с Пэгги Гибсон, тогдашней своей лучшей подругой. Та уговорила ее прийти полюбоваться на одну из немногих необычных лужаек Цыптауна, принадлежавшую, как и дом позади нее, старушке по имени Лавиния Уайт, которую все в городке называли не иначе как Вдовушка Уайт. Вместо цветов Лавиния «посадила» среди травы яркие пластиковые вертушки на палочках, которые крутились и тихонько жужжали, когда ветер приводил в движение их лопасти. У Вдовушки Уайт наверняка было неладно с головой, ведь она украсила свою лужайку не тремя‑четырьмя этими нелепыми штуковинами, а несколькими сотнями, взамен обычных цветов. Вертушки были ярко‑красные, желтые, ядовито‑зеленые, белые, синие, полосатые, в горошек, с узорами из спиральных линий. Та еще картинка, припоминала Кэнди, приближаясь к домику вдовы.

Как ни странно, диковинные «цветы» оказались на месте. Сначала Кэнди услышала их потрескивание и жужжание и только потом их увидела. Приглядевшись, она заметила, что количество вертушек значительно уменьшилось. Одни из них повалило ветром, другие лишились своих разноцветных лопастей, и из земли сиротливо торчали голые деревянные стержни. Уцелело лишь около трети былого воинства, но даже то, что осталось, производило сильное впечатление.

Кэнди рассеянно скользнула взглядом и по домику вдовы. Там, у окна второго этажа, в кресле‑качалке восседала Вдовушка Уайт собственной персоной и наблюдала за текущей мимо жизнью (вернее, за той ничтожнейшей ее частью, каковой случалось течь мимо последнего дома на окраине городка). Старуха не мигая уставилась на Кэнди, и Кэнди улыбнулась ей, приветливо махнув рукой. Вдова не ответила на приветствие. Никак.

На границе городка не было ни забора, ни бетонной тумбы – ничего. Только абсурдная, нелепая надпись на табличке у края асфальтового покрытия:

«УЛИЦА ЗАКАНЧИВАЕТСЯ»

– Да неужто? – усмехнулась Кэнди, глядя на табличку, за которой начиналась прерия.

По высокой траве от ветра ходили волны, а еще дальше, в вышине, сияло золотистое облако, заслонившее собой полнеба. Оно заметно увеличилось с тех пор, как Кэнди впервые его увидела, свернув на Линкольн‑стрит, и уже не плыло к югу, прочь от города. Ветер поменял направление, теперь он, похоже, дул с севера. Кроме того, он стал свежее и принес с собой какой‑то странный запах, незнакомый, приятный, едва уловимый. Как не походил он на отвратительную вонь птицефабрики и городской канализации!

Кэнди оглянулась через плечо. Позади тянулась Линкольн‑стрит