Глава двадцать первая 18 страница

Спустя мгновение Геслер улыбнулся и протянул руку:

— Смычок. Скрипач. Конечно.

Они сжали друг другу запястья. Смычок почувствовал, что руки у этого человека тверже камня.

— Дальше по улице есть таверна, — продолжил Геслер. — Мы должны обменяться байками. Гарантирую, что моя круче.

— Ох, Геслер, — вздохнул Смычок. — Думаю, ты сильно удивишься.

 

Глава шестая

Мы подошли к острову так близко, что смогли заглянуть в бездны за стеной древних кедров и елей. И во мраке нам чудилось движение, словно тени давно умерших и упавших деревьев стояли, колыхались и дрожали на призрачном ветру…

Гедоранас. Картографическая экспедиция в Квонское море, 1127 год Сна Огни, Плавучий Авалю.

Путешествие домой того стоило: пусть только затем, чтобы вернуться в последний раз туда, где всё начиналось, к рассеянным воспоминаниям среди омытых морем коралловых песков, к горстке заброшенных лачуг, что под ударами бесчисленных штормов превратились в жалкие остовы из дерева. Сети лежали под искрящимися наносами, ослепительно белыми в резком свете солнца. Тропа, что вёла вниз от дороги, теперь заросла спутанной ветром травой… Ничто из прошлого не сохранилось таким, каким было, и здесь, в маленькой рыбацкой деревушке на побережье у Итко Кана, Худ прошёлся тщательно и неторопливо, не оставив ни единой живой души.

За исключением одного человека, который теперь вернулся. И дочери этого человека, когда-то одержимой богом.

И в покосившейся лачуге, служившей некогда домом для них — кровлю из листьев давно уже сорвал ветер — и укрытием для широкой, лёгкой рыбацкой лодки, от которой теперь виднелись лишь нос да корма, а всё остальное было занесено песком, отец лёг и уснул.

Крокуса разбудил тихий плач. Приподнявшись, он увидел, что Апсалара стоит на коленях рядом, неподвижной фигурой своего отца. На полу хижины было полно следов, что остались от вчерашнего беглого осмотра, однако Крокусу особенно бросились в глаза одни из них, крупные, на большом расстоянии друг от друга, но при этом очень неглубоко отпечатавшиеся во влажном песке. Кто-то бесшумно появился прошлой ночью, пересёк единственную комнатку, остановился и постоял возле Реллока, а затем исчез, не оставив на песке снаружи ни единого следа.

Даруджийца прошиб озноб. Одно дело, если старик просто умер во сне, и совсем другое, если сам Худ — или один из его приспешников — явился во плоти для того, чтобы забрать его душу.

Плач Апсалары был тихим, едва слышным среди шелеста волн и слабого свиста ветра в искривлённых досках стен лачуги. Девушка стояла на коленях, опустив голову. Длинные чёрные волосы, точно шаль, скрывали лицо. Её ладони сжимали правую руку отца.

Крокус не стал подходить к ней. За те месяцы, что они провели в дороге, он каким-то извращённым образом почти перестал её понимать. Глубины её души стали непроницаемы, и всё, что лежало на их дне, было не от мира сего и… не совсем человеческим.

Бог, который вселился в неё, — Котиллион, Веревка, Покровитель убийц в Доме Тени, — когда-то был смертным человеком, известным как Танцор, спутник Императора, будто бы погибший вместе с ним от рук Ласэны. Конечно, на самом деле никто не умер. Вместо этого они стали Властителями. Крокус не имел ни малейшего понятия, как происходят такие вещи. Властители были лишь одной из бесчисленных тайн мира — мира, в котором неопределённость в равной степени правила всеми — и богами, и смертными, — и правила её были непостижимы. Но с его точки зрения, Взойти также означало отказаться. Чтобы принять объятия того, что во всех смыслах можно назвать бессмертием, нужно было, как он думал, отречься. Разве судьба смертного — он знал, что «судьба» не то слово, но не мог придумать лучшего, — разве судьба смертного не в том, чтобы объять саму жизнь, будто возлюбленную? Жизнь, со всей её горестной, мимолётной хрупкостью.

И разве жизнь нельзя назвать первой возлюбленной смертного? Возлюбленной, чьи объятия он отвергает в огненном горниле Восхождения?

Крокус задавался вопросом, как далеко Апсалара зашла по этому пути, — а она, несомненно, по нему шла, эта красивая женщина не старше его самого, способная двигаться потрясающе тихо, с ужасающей грацией убийцы, смертельная соблазнительница.

Чем больше она отдалялась, тем сильнее Крокус чувствовал, что его тянет к этому обрыву внутри неё. Соблазн броситься в эту тьму порой был ошеломляющим, одна только мысль об этом заставляла сердце неистово биться, а кровь в венах — яростно полыхать. Что особенно пугало его, так это явное безразличие, с которым Апсалара делала своё безмолвное предложение.

Будто его привлекательность… самоочевидна. Не нуждается в объяснениях. Хотела ли Апсалара, чтобы он шёл с нею по пути к Восхождению — если оно, конечно, было тем, чем было? Нужен ли ей именно Крокус или просто… кто-нибудь? Любой?

Правда была такова: он стал бояться смотреть ей в глаза.

Крокус поднялся со своего спального мешка и тихонько вышел наружу. На мелководье виднелись рыбацкие лодки. Их белые паруса натянулись, словно гигантские плавники акул, бороздящих море под волнами. Когда-то Псы прошли по этой части побережья, оставив за собой одни лишь трупы, но люди всё же вернулись — если и не в эту деревню, то, по крайней мере, к морю. Или, возможно, их вернули, — насильно. Сама земля без труда поглощала пролитую кровь, её жажда не знала различий — такова уж природа земли повсюду.

Крокус присел и набрал пригоршню песка. Смотрел, как кусочки коралла сыплются между пальцами. В конце концов, умирает даже сама земля. И всё же мы отвернёмся от этих истин, если продолжим идти этим путём. Любопытно — не страх ли смерти лежит в основе Восхождения?

Если это так, то Крокус никогда не совершит его, поскольку где-то среди всего случившегося, всего пережитого по дороге сюда он потерял этот страх.

Он сел, прислонившись спиной к стволу огромного кедра, с корнями и ветвями выброшенного на берег, и вытащил ножи. Он выполнял последовательные перехваты, когда одна рука повторяет движения другой в обратном направлении. Юноша смотрел вниз до тех пор, пока оружие — и его пальцы — не стали размытыми от быстроты движений. Затем поднял взгляд и принялся разглядывать море, перекатывающиеся в отдалении волны, треугольные паруса, скользившие вдоль линии белой пены. В случайном порядке он провёл серию перехватов правой рукой. Потом повторил то же самое левой.

В тридцати шагах ждала одномачтовая лодка с зарифленным пурпурным парусом. Её корпус блестел в свете солнца пятнами красной, синей и золотой красок. Это корелрийское судно досталось в уплату долга некоему букмекеру в Кане — ибо Трон Тени отправил их именно в переулок в Кане, а не на прибрежную дорогу, как обещал.

И букмекер, в свою очередь, расплатился быстроходной шлюпкой с Апсаларой и Крокусом за одно ночное дело, которое для даруджийца стало жестоким, чудовищным испытанием. Одно дело отрабатывать выпады с клинками, чтобы довести до совершенства смертоносный танец с призраками воображения, — но в ту ночь он убил двух человек по-настоящему. Конечно, они были головорезами на службе у того, кто сделал вымогательство и запугивание своей карьерой. Перерезав ему глотку, Апсалара не выказала ни раскаяния, ни дурноты от пролитой крови, которая брызнула на её перчатки и предплечья.

Один из местных пошёл с ними, чтобы удостовериться в успехе ночной работы. Когда всё кончилось, он, стоя в дверях и глядя на три трупа, поднял голову и встретился взглядом с Крокусом. И — что бы канец ни увидел в его глазах — смертельно побледнел.

Наутро Крокус обрёл новое имя. Резак.

Поначалу он отверг это прозвище. Местный неверно истолковал выражение глаз даруджийца в ту ночь. Никакой свирепости в них не было. Была стена потрясения, и та быстро рассыпалась под давлением самоосуждения. Убийство убийц — всё равно убийство, и этот поступок словно замкнул между всеми ними цепь — от одного убийцы к другому, — бесконечную шеренгу, из которой невозможно бежать. Его разум отшатнулся от нового имени и всего, что оно означало.

Но угрызения совести продлились недолго. Двое убийц действительно погибли — от руки человека по имени Резак. Не Крокуса, юного даруджийского карманника, который исчез. Исчез и, скорее всего, больше никогда не появится.

Самообман содержал в себе известное утешение, столь же пустое в своей основе, как и ночные объятия Апсалары, но всё равно желанное.

Резак пройдёт её путь.

У Императора был Танцор, так? Спутник, ибо именно спутник был нужен. И сейчас нужен. У неё есть Резак. Резак из Дома Ножей, который танцует в своих цепях, словно на невесомых нитях. Резак, который, в отличие от бедного Крокуса, знает своё место, знает свою единственную задачу — прикрывать ей спину, соответствовать её холодной точности в смертоносных искусствах.

Такой была окончательная правда. Любой может стать убийцей. Любой.

Она вышла из лачуги — бледная, но с сухими глазами.

Одним плавным движением юноша спрятал свои ножи, поднялся и повернулся к ней.

— Да, — сказала она. — Что теперь?

 

*     *     *

 

Однообразие холмистого пейзажа нарушали сломанные каменные столбы. Из полудюжины тех, что были видны, только два достигали высоты человеческого роста, и ни один не стоял прямо. У их подножий пучками росли бесцветные травы равнины, спутанные и маслянистые от серого, тяжёлого воздуха.

Когда Калам оказался среди столбов, приглушённый стук копыт его коня, казалось, стал отражаться от земли. Эхо росло, пока убийце не почудилось, что он едет во главе армии всадников. Он сдержал бег коня и наконец осадил его рядом с одной из разбитых колонн.

Эти безмолвные стражи вызывали у Калама чувство вторжения в одиночество, которого он искал. Убийца наклонился в седле, чтобы осмотреть один из столбов. Тот выглядел старым — как и многое другое в Мире Тени, заброшенным и забытым, так что Калам не мог распознать его назначение. Здесь не было ни других руин, ни фундаментов стен, ни подвальных ям, ни иных правильных углублений в земле. Все столбы стояли порознь и без всякого порядка.

Взгляд убийцы задержался на укреплённом в основании камня ржавом кольце, с которого свисала цепь с двойными звеньями, исчезавшая в пучках травы. Спустя миг Калам спешился. Присев, он протянул руку и притронулся к цепи. Слегка потянул её вверх. Иссохшая кисть вместе с предплечьем какого-то злополучного существа поднялась из травы. Четыре обычных пальца, два противостоящих, ногти длиной с кинжал.

Остальное тело пленника опутали корни, наполовину укрыл сероватый песчаный грунт. Бледно-жёлтые волосы переплелись со стеблями травы.

Кисть внезапно дёрнулась.

Калам с отвращением отпустил цепь. Рука упала обратно на траву. Слабый, причитающий звук донёсся из-под земли у основания столба.

Выпрямившись, убийца вернулся к лошади.

Столбы, колонны, пни, помосты, ведущие в никуда лестницы — в каждой их дюжине томился хотя бы один пленник. И, похоже, ни один не мог умереть. По крайней мере, не окончательно. Разум у большинства, правда, погиб — и давно. Они бредили на разных языках, бормотали бессмысленные заклятья, молили о прощении, предлагали сделки, но ни один — насколько слышал Калам — не утверждал, что невиновен.

Будто без этого можно было рассчитывать на милосердие. Он снова тронулся с места. Здешний мир ему не нравился. Впрочем, и выбора-то у Калама не было. Заключать сделки с богами для смертных означало упражняться в самообмане. Калам предпочёл бы оставить игры с правителями этого Пути Быстрому Бену. Чародею такие риски доставляли удовольствие — нет, даже более того: слишком много ножей Быстрый Бен вонзил в спины бессмертных — раны не смертельные, но болезненные, если подёргать нож, — именно это чародей и любил больше всего.

Убийца задумался, где теперь его старый друг. Начались неприятности — ну, тут ничего нового, — и с тех пор ни звука. А теперь ещё и Скрипач. Худово семя, этот дурень завербовался по новой!

Ладно, в конце концов, они хоть что-то делают. В отличие от Калама, да-да, именно от Калама. Тринадцать сотен детей, воскрешённых по прихоти. Блестящие глаза, следящие за каждым его движением, отмечающие каждый шаг, запоминающие каждый жест. Чему он мог научить этих детей? Искусству кровопускания? Как будто им в этом нужна помощь.

Впереди лежал горный кряж. Калам подъехал к подножию и мягким галопом послал лошадь вверх по склону.

Кроме того, Минала, похоже, держала всё под контролем. Она была прирождённым тираном, на людях и наедине с ним — на спальных мешках в полуразрушенной хижине, которую они делили друг с другом. Странно, но он понял, что, вообще-то, не питает отвращения к тирании. Всё работает, если есть кто-то непреклонный и способный командовать. И Калам был достаточно опытен, чтобы исполнять приказы, не оспаривая её главенство. Вместе с демоницей-аптор Минала поддерживала известную степень порядка, прививала кучу жизненно важных умений… Маскировка, выслеживание, подготовка засад, установка ловушек на двуногих и четвероногих, верховая езда, преодоление преград, замирание на месте, метание ножей и обращение с бесконечно разнообразным оружием, подаренным безумными правителями Пути, оружием, половина из которого была проклята, содержала в себе вредоносные чары или совсем не подходила для человеческой руки. Дети воспринимали эти уроки с пугающим рвением, и блеск гордости в глазах Миналы вызывал у убийцы… дрожь.

Армия, создаваемая для Трона Тени. Тревожная картина, мягко говоря.

Он достиг вершины. И внезапно остановился.

Огромные каменные врата венчали холм напротив — два столба, соединённых аркой. Внутри — вихрящаяся серая стена. По эту сторону травянистую вершину окутали бесчисленные, ничем не отбрасываемые тени, которые будто выпали из портала только затем, чтобы роиться у преддверия подобно потерянным призракам.

— Осторожно, — пробормотал голос рядом с Каламом.

Он развернулся и увидел в нескольких шагах от себя высокую фигуру в плаще и капюшоне, с двумя Гончими по бокам. Котиллион и пара его любимцев — Клык и Слепая. Звери сидели на покрытых шрамами задних лапах, устремив горящие глаза — зрячие и незрячие — на портал.

— С чего мне быть осторожным? — спросил убийца.

— О, из-за теней у врат. Они потеряли своих владельцев… но им сгодится любой.

— Так эти врата запечатаны?

Голова в капюшоне медленно повернулась:

— Дорогой Калам, это что, бегство из нашего мира? Сколь… постыдно.

— С чего бы вдруг я…

— Тогда почему твоя тень так целеустремлённо тянется вперёд?

Калам взглянул вниз и нахмурился:

— Откуда я знаю? Может, думает, что вон среди них ей будет лучше.

— Лучше?

— Веселее.

— А. Злишься, да? Я бы ни за что не догадался.

— Врёшь, — сказал Калам. — Минала меня выгнала. Но ты уже знаешь об этом. И потому решил найти меня.

— Я Покровитель убийц, — произнёс Котиллион, — и не занимаюсь семейными ссорами.

— Даже если они очень бурные?

— А вы что, готовы поубивать друг друга?

— Нет. Я лишь хотел кое-что прояснить.

— И что же?

— Что ты здесь делаешь, Котиллион?

Молчание бога было долгим.

— Я часто задаюсь вопросом, — сказал он наконец, — почему ты, убийца, не оказываешь почтения своему покровителю.

Брови Калама поползли вверх:

— С чего ты вдруг ждёшь этого? Побери нас Худ, Котиллион, если бы ты был жаден до фанатичного поклонения, то на убийц даже смотреть не стоило. По своей природе мы несовместимы с самой мыслью о раболепии, если ты ещё не заметил. — Калам прервал тираду и повернулся взглянуть на окутанную тенями фигуру перед собой. — Вспомни, ты стоял за Келланведа до самого конца. Похоже, Танцор знал, что такое верность и подчинение…

— Подчинение?

В голосе бога прозвучал намёк на усмешку.

— Чистая целесообразность? Трудно поверить, если учесть всё, через что прошли вы оба. Ну да хватит об этом. О чём ты просишь, Котиллион?

— Я о чём-то просил?

— Ты хочешь, чтобы я… послужил тебе, как последователь — своему богу. Выполнил некое задание, возможно, сомнительное. Я нужен тебе зачем-то, только ты никак не научишься просить.

Клык медленно поднялся с задних лап и потянулся, длинно и томно. Затем повернул массивную голову, упёрся взглядом блестящих глаз в Калама.

— Что-то Псы беспокоятся, — пробормотал Котиллион.

— Я заметил, — сухо ответил убийца.

— Передо мной стоят некие задачи, — продолжал бог, — и они займут бо́льшую часть моего времени в ближайшем будущем. В то же время необходимо… предпринять некоторые… действия. Одно дело — найти верного подданного, и совсем другое — того, кто очень кстати оказался под рукой для, так сказать, практического использования…

Калам отрывисто засмеялся:

— Ты пошёл на охоту за верными слугами и обнаружил, что подданные твои — непригодны.

— Мы можем упражняться в интерпретации хоть целый день, — процедил Котиллион.

Слова бога, прозвучавшие с заметной иронией, порадовали Калама. Несмотря на свою осторожность, он признавал, что Котиллион ему нравится. Дядя Котиллион, как называл его маленький Панек. Конечно, из Покровителя убийц и Амманаса только первый, похоже, обладал какими-то остатками самокритики — а значит, был действительно способен к смирению. Даже если вероятность этого на самом деле была невысока.

— Согласен, — произнёс Калам. — Хорошо. Минала не желает видеть моё милое личико некоторое время. Так что более-менее я свободен…

— И без крыши над головой.

— …И без крыши над головой, ага. К счастью, в твоём мире, похоже, никогда не идёт дождь.

— Ах, — пробормотал Котиллион, — мой мир.

Калам смотрел на Клыка. Зверь упорно не отводил глаз. Убийца начал нервничать из-за этого непоколебимого взгляда.

— Вашу с Амманасом власть кто-то оспаривает?

— Трудно сказать, — пробормотал Котиллион. — Были… потрясения. Волнение…

— Ты сам сказал, Псы беспокоятся.

— Действительно.

— И вы хотите узнать больше о возможном противнике.

— Да, хотим.

Калам посмотрел на врата, на кружащиеся тени у преддверия.

— Откуда мне начать поиски?

— Полагаю, оттуда, куда тебя приведут твои собственные желания.

Убийца посмотрел на бога и медленно кивнул.

 

*     *     *

 

Море успокоилось. В тусклом свете сумерек чайки перестали кружить над отмелями и уселись на пляже. Из прибитых к берегу брёвен Резак соорудил костёр — больше от необходимости чем-то заняться, нежели из-за нехватки тепла, поскольку климат канского побережья был субтропическим, а бриз вздыхал слабо и жарко. Даруджиец набрал воды из источника у начала тропинки и теперь заваривал чай. Над головой замерцали первые ночные звёзды.

Вопрос, который задала ему днём Апсалара, остался без ответа. Резак ещё не был готов вернуться в Даруджистан и вовсе не чувствовал спокойствия, которое, как он ожидал, должно было прийти после выполнения задания. Реллок и Апсалара, наконец, вернулись домой, но лишь затем, чтобы найти воцарившуюся здесь смерть, чей фатальный аромат проник в душу старика, — и на покинутом берегу одним призраком стало больше. Теперь для них здесь ничего не осталось.

Резак хорошо понимал, что его собственные впечатления здесь, в Малазанской империи, были искажёнными и неполными. Единственная зловещая ночь в городе Малазе, затем три напряжённых дня в Кане, которые закончились убийствами. Конечно же, Империя была чужой страной, и стоило ожидать известного расхождения между нею и тем, к чему он привык в Даруджистане. Как бы там ни было, все виденные им картины повседневной городской жизни внушали твёрдое ощущение законности, порядка и спокойствия. Но даже так, именно мелочи его коробили больше всего. И подтверждали тот факт, что он здесь чужак.

В отличие от него Апсалара уж точно не чувствовала себя уязвимой. Казалось, она сохраняет абсолютное спокойствие и непринуждённость, что бы с ней ни происходило, — уверенность бога, которым когда-то была одержима и он оставил нечто, навек отпечатавшееся в её душе. Не просто уверенность. Резак подумал снова о той ночи, когда она убила человека в Кане. Смертоносные навыки и ледяная точность, необходимая для их использования. Он с содроганием вспомнил, что многое из собственной памяти бога осталось при ней, уводя в прошлое, в те времена, когда бог был смертным человеком по имени Танцор. Среди этих воспоминаний была и ночь убийств — когда женщина, что стала затем Императрицей, повергла Императора… и Танцора.

По крайней мере, всё это она поведала сама — без каких-либо чувств и сентиментальности, так же небрежно, словно говорила о погоде. Воспоминания об ударах ножей, о пропитанной кровью пыли, что шариками раскатилась по полу…

Он снял котелок с углей и бросил горсть трав в дымящуюся воду.

Она ушла прогуляться на запад вдоль белого пляжа. В опустившихся сумерках он потерял её из виду и уже начинал волноваться, вернётся ли Апсалара когда-нибудь.

Бревно внезапно взорвалось искрами и просело. Море стало совершенно чёрным, невидимым; он даже не слышал плеска волн за потрескиванием костра. Дыхание бриза стало холодным.

Резак медленно поднялся и отвернулся от моря — к чему-то, что двигалось во мраке позади костра:

— Апсалара?

Никакого ответа. Слабая дрожь под ногами, как если бы песок дрожал от шагов чего-то огромного… и четвероногого.

Даруджиец выхватил ножи и шагнул прочь от мерцающего света костра.

В десяти шагах на высоте своего роста он увидел два пылающих глаза, широких, золотых и, казалось, бездонных. Голова и тело под нею тёмным пятном чернели в ночи. От вида этой неясной громады Резака бросило в дрожь.

— А-а, — донёсся голос из тени слева от него, — даруджийский отрок. Слепая нашла тебя, прекрасно. Где твоя спутница?

Резак медленно вложил клинки в ножны.

— Проклятая Гончая испугала меня, — пробормотал он. — Если у неё бельма на глазах, почему она смотрит прямо на меня?

— Ну, у неё не совсем точное имя. Она видит, но не так, как видим мы, — фигура в плаще вышла в световой круг костра. — Ты знаешь, кто я?

— Котиллион, — ответил Резак. — Трон Тени гораздо ниже ростом.

— Не так уж сильно, но, возможно, его жеманство излишне подчёркивает определённые черты.

— Что тебе нужно?

— Я хотел поговорить с Апсаларой, разумеется. Здесь пахнет смертью… притом недавней…

— Реллок. Её отец. Во сне.

— Прискорбно, — покрытая капюшоном голова бога повернулась, как бы оглядывая окрестности, затем взгляд бога вновь вернулся к Резаку.

— Так я теперь твой покровитель? — спросил бог.

Ему хотелось ответить нет. Хотелось отступить, бежать от ответа и всего, что́ этот ответ мог бы значить. Кислотой выжечь само это предложение.

— Ну, может, и так, Котиллион.

— Я… рад, Крокус.

— Теперь я Резак.

— Куда менее тонко, но довольно уместно, я полагаю. Тем не менее намёк на смертоносное очарование присутствовал и в твоём прежнем даруджийском имени. Ты уверен, что не передумаешь?

— У Крокуса не было… бога-покровителя.

— Разумеется. И однажды в Даруджистане появится человек — с малазанским именем, не ведомый никому иначе как по своей репутации. И рано или поздно он услышит рассказы о юном Крокусе, парне, сыгравшем столь важную роль в спасении города в ночь Торжества много лет назад. Невинный, незапятнанный Крокус. Что ж, пусть будет… Резак. Вижу, у вас есть лодка.

Смена темы слегка сбила юношу с толку. Но потом он кивнул:

— Есть.

— Достаточно припасов?

— Более или менее. Но не для долгого путешествия.

— Нет, конечно же, нет. Да и с чего бы? Могу я увидеть твои ножи?

Резак обнажил клинки и рукоятями вперёд передал их богу.

— Славные лезвия, — пробормотал Котиллион. — Хороший баланс. В них есть отзвук твоего мастерства, вкус крови. Благословить их для тебя, Резак?

— Если только без магии, — ответил даруджиец.

— Не желаешь связываться с чародейскими вложениями?

— Да.

— А. Следуешь путём Раллика Нома.

Резак прищурил глаза. О да, Котиллион наверное помнит Раллика. Возможно, запомнил, когда смотрел глазами Печали в таверне «Феникс». Или, может быть, Раллик сам признал своего покровителя… хотя мне трудно в это поверить.

— Думаю, мне было бы сложно следовать по его пути, Котиллион. Раллик обладает… обладал… способностями…

— Внушительными, да. Полагаю, о Раллике Номе или о Воркане не стоит говорить в прошедшем времени. Нет, никаких новостей у меня нет… только предположение. — Бог передал ножи обратно. — Ты недооцениваешь свои способности, Резак, но, может, так даже лучше.

— Я не знаю, куда ушла Апсалара, — сказал Резак. — И не знаю, вернётся ли она.

— Как выяснилось, её присутствие оказалось не столь важным, как того можно было ожидать. У меня есть задача для тебя, Резак. Готов ли ты послужить своему покровителю?

— А разве не этого ты от меня ждёшь?

Котиллион минуту молчал, а затем тихо рассмеялся:

— Нет, я не буду пользоваться твоей… неопытностью, хотя, признаюсь, некоторый соблазн есть. Давай же начнём с правильной позиции. Взаимное сотрудничество, Резак. Отношения взаимовыгодного обмена, м-м?

— Вот бы ты тогда предложил то же самое Апсаларе.

Юноша тотчас прикусил язык. Но Котиллион просто вздохнул:

— Сейчас уж точно бы предложил. Считай такой, прежде не свойственный мне такт плодом трудных уроков.

— Ты говорил о взаимности. Что я получу в обмен на свою службу?

— Ну, раз уж ты отказываешься принимать мои благословения или иные вложения, я, признаться, в некоторой растерянности. Что посоветуешь?

— Я хотел бы получить ответы на некоторые вопросы.

— Изволь.

— Хорошо. Например, почему ты и Трон Тени намеревались уничтожить Ласэну и Империю? Просто из жажды мести?

Бог будто вздрогнул под мантией, и Резак почувствовал, как ожесточается взгляд невидимых глаз.

— Ого! Ты заставляешь меня пересмотреть своё предложение, — произнёс Котиллион с подчёркнутой медлительностью.

— Я хочу знать, — не отступал даруджиец, — чтобы понять, что́ ты сделал… сделал с Апсаларой.

— Ты требуешь, чтобы твой бог-покровитель оправдывался?

— Не требую. Просто спрашиваю.

Котиллион долго молчал.

Огонь медленно умирал, угольки дрожали на ветру. Резак чувствовал присутствие второй Гончей, что беспокойно двигалась где-то в темноте позади него.

— Необходимость, — тихо сказал бог. — Партии разыгрываются, и то, что кажется опрометчивостью, может на самом деле оказаться лишь уловкой. Или, возможно, всё дело в самом городе, Даруджистане, что лучше послужил бы нашим целям, оставаясь свободным и независимым. За всяким жестом, всяким ухищрением стоят целые пласты смыслов. Дальше я объясняться не буду, Резак.

— Ты… ты сожалеешь о том, что сделал?

— Тебе действительно неведом страх, не так ли? Сожалею? Да. Сожалею весьма и весьма. Возможно, однажды ты сам поймёшь, что сомнения ничего не стоят. Ценно лишь то, к чему они тебя приводят.

Резак повернулся и уставился на тёмное море.

— Я бросил монету Оппонов в озеро, — сказал он.

— И теперь сожалеешь об этом?

— Не уверен. Мне не нравилось их… внимание.

— Неудивительно, — пробурчал Котиллион.

— У меня есть ещё одна просьба, — сказал Резак, снова повернувшись к богу. — Задача, которую ты ставишь передо мной… если на меня нападут при её выполнении, я могу призвать Слепую?

— Гончую? — в голосе Котиллиона явственно прозвучало удивление.

— Да, — ответил Резак, глядя на огромную тварь. — Её внимание… меня успокаивает.

— Вот как? Ты, смертный, видно, сам не понимаешь, насколько в этом уникален. Будь по-твоему. В случае крайней нужды позови её, и она придёт.

Резак кивнул:

— Так что я должен сделать от твоего имени?

 

Солнце уже поднялось над горизонтом, когда Апсалара вернулась. Поспав несколько часов, Резак встал, чтобы похоронить Реллока над линией прилива. Он проверял корпус лодки в последний раз, когда рядом с его тенью возникла ещё одна.

— У тебя были гости, — сказала Апсалара.

Он покосился на неё снизу вверх, вглядываясь в тёмные, бездонные глаза.

— Ага.

— Теперь ты можешь ответить на мой вопрос?

Резак нахмурился, потом со вздохом кивнул:

— Могу. Мы должны осмотреть остров.

— Остров? Он далеко?

— Не особо, но с каждой минутой — всё дальше.

— А. Конечно.

Конечно.

Над головой, в утреннем воздухе над морем кричали чайки. За мелководьем они превращались в белые пятнышки и уносились по ветру куда-то на юго-запад.

Резак упёрся плечом в нос лодки и столкнул её на воду. Потом взобрался на борт. Апсалара присоединилась к нему и села у руля.

Что теперь? На этот вопрос ему ответил бог.

 

В мире, который тисте эдур называли Зарождение, вот уже пятый месяц не было заката. Серые небеса, свет рассеян и странно окрашен. Сначала потоп, а после дожди разрушили этот мир.

Хотя даже на обломках здесь сохранилась жизнь.

Десятка с два сомов с широкими лапами взобрались на испачканную илом стену. В длину каждый из них достигал как минимум двух человеческих ростов — от тупой морды до дряблого хвоста. Серебристо-белые животы этих откормленных созданий выступали по бокам. Чешуя высохла, показались трещины, решётчатой сетью покрывшие тёмные спины. Маленькие чёрные глазки тускло блестели из-под слоя морщинистой кожи.