Глава двадцать первая 22 страница

Л’орик заговорил, не поднимая головы:

— Колотун, Дымка, Штырь, Синий Жемчуг, Сержант Дергунчик, лейтенант Хватка, … капитан Паран.

Из кресла с высокой спинкой раздался глухой стук, когда Ша’ик откинула голову назад. Со своим слабым зрением Геборий сумел только подметить, что краска отхлынула с её щёк, но потрясение, он знал это, отразилось на лице Ша’ик. Потрясение, поразившее также его самого, хотя вызвало его лишь понимание, а вовсе не то, что эта весть означала для юной женщины на троне.

Не обратив на случившееся внимания, Л’орик продолжал:

— Быстрого Бена произвели в Высшие маги. Надо думать, выживших «сжигателей мостов» переправили с помощью Пути в Даруджистан, хотя на самом деле мой шпион не уверен в этом. Бурдюк и павшие «сжигатели мостов»… были похоронены… в Семени Луны, которое… Нижние боги! Брошено! Сын Тьмы бросил Семя Луны! — Он сильно вздрогнул и, часто моргая, поднял голову. Глубоко вдохнул и невпопад закончил: — Бурдюка убил один из командиров Бруда. Похоже, предательство — чума любого союза.

— Конечно же, предательство! — насмешливо фыркнул Корболо Дэм.

— Мы должны учитывать Быстрого Бена, — сказал Камист Рело, непрерывно сжимая руки на коленях. — Что, если Тайскренн пошлёт его к Таворе? И как насчёт оставшихся трёх тысяч из войска Однорукого? Даже если Дуджек не командует ими…

— Их дух сломлен, — сказал Л’орик. — Потому-то слабые души среди них меня и отыскали.

— И где Калам Мехар? — прошипел Камист, непроизвольно оглянувшись назад и поглядев затем на свою тень на стене.

— Калам Мехар — ничто без Быстрого Бена, — брюзгливо заявил Корболо Дэм. — Он теперь даже ещё ничтожнее, потому что его любимый Бурдюк мёртв.

Камист обернулся к своему товарищу:

— А если Быстрый Бен вновь объединился с этим проклятым убийцей? Что тогда?

Напанец пожал плечами:

— Бурдюка убили не мы. Их мысли будут заняты желанием отомстить убийце из Брудова окружения. Не стоит бояться того, что никогда не случится, старина.

— Все, кроме Гебория, вон! Сейчас же! — голос Ша’ик неожиданно громко прозвучал в зале.

Все недоумённо переглянулись, затем встали.

Фелисина Младшая заколебалась:

— Мать?

— Ты тоже, дитя. Вон.

Л’орик промолвил:

— Остался вопрос о появлении нового Дома и всём том, что это означает, Избран…

— Завтра вечером. Тогда и продолжим обсуждение. Вон!

Вскоре Геборий уже сидел вместе с Ша’ик один. Она некоторое время смотрела на него в молчании, затем внезапно встала и сошла с возвышения. Упала на колени перед Геборием, достаточно близко, чтобы он мог отчётливо видеть её лицо. Оно было мокрым от слёз.

— Мой брат жив, — прорыдала она.

И внезапно оказалась в его объятьях, прижимаясь лицом к плечу, а дрожь била её маленькую, хрупкую фигурку.

Замерев, Геборий молчал.

Она плакала долго, очень долго, и он крепко обнимал её, неподвижный, надёжный настолько, насколько был способен. И всякий раз, когда видение падшего бога вставало перед его внутренним взором, он безжалостно гнал его прочь. Ребёнок у него на руках — ибо она снова стала ребёнком — плакал не иначе, как в муках избавления. Она более не была одинока, один на один со своей ненавистной сестрой, осквернительницей крови рода.

Ради этого — ради нужды, утолённой его присутствием, — собственная скорбь Гебория могла подождать.

 

Глава восьмая

Из всех необстрелянных новобранцев Четырнадцатой армии более половины были родом с Квон-Тали, континента в самом сердце Империи. Молодые идеалисты ступили на пропитанную кровью землю, вдохновившись жертвами, которые принесли их отцы и матери, деды и бабушки. Великий ужас войны заключается в том, что с каждым новым поколением невинные души повторяют всё тот же кошмар.

Имригин Таллобант. Мятеж Ша’ик, иллюзия победы

Адъюнктесса Тавора в одиночестве стояла перед четырьмя тысячами солдат — те толпились, толкались, а офицеры хрипло выкрикивали приказы, но в голосах уже звучала безнадёжность. Пики покачивались и ослепительно сверкали в пыльном воздухе над парадным плацем, словно перепуганная стайка стальных птиц. Солнце лило с неба расплавленный огонь.

В двадцати шагах за ней стоял Кулак Гэмет и — со слезами на глазах — смотрел на Тавору. Злобный ветер швырял пыль прямо в лицо адъюнктессы. Иногда она полностью скрывалась в клубах. Но Тавора не шевелилась, продолжала стоять с прямой спиной, вытянув руки в перчатках вдоль тела.

Никто из военачальников не был так одинок, как она сейчас. Одинок — и беспомощен.

Хуже того. Это ведь мой легион. Восьмой. Первый в порядке сбора, храни нас Беру.

Но она приказала Гэмету стоять на месте, быть может, только для того, чтобы избавить его от унижения, которым непременно закончилась бы попытка навести порядок. И приняла всё унижение на себя. И Гэмет плакал, не в силах скрыть свой стыд и горе.

Аренский плац представлял собой широкую площадку утоптанной, почти белой земли. На нём могли одновременно выстроиться шесть тысяч солдат в полном вооружении, при этом между подразделениями оставалось бы довольно места для того, чтобы офицеры произвели смотр. Четырнадцатая армия должна была предстать пред взыскательным взором адъюнктессы в три этапа — по одному легиону за раз. Гэметов Восьмой явился неорганизованной, оборванной толпой ещё два колокола тому назад. Все уроки сержантов-инструкторов были позабыты, немногочисленные ветераны прежних кампаний и гражданские схватились в неравном бою с тысячеглавым зверем, забывшим своё предназначение.

Гэмет видел, как капитан Кенеб, которого Блистиг великодушно отдал ему для командования Девятой ротой, молотил подчинённых плоской частью клинка, чтобы заставить держать строй, — но тот мгновенно рассыпался за спиной офицера под напором солдат сзади. В первом ряду оказалось несколько старых солдат, которые попытались упереться каблуками в землю, — по красным лицам этих сержантов и капралов рекой струился пот из-под шлемов.

В пятнадцати шагах позади Гэмета ждали своей очереди два других Кулака, а также разведчики-виканцы под командованием Темула. Нил и Нетра тоже пришли, но, к счастью, не было адмирала Нока — флот уже отплыл.

В смятенных чувствах Гэмет дрожал от желания уйти, убежать — куда угодно — и утащить за собой Тавору. А если не выйдет — нарушить её прямой приказ, выйти вперёд и встать рядом с ней.

Кто-то подошёл к Кулаку. Тяжёлый кожаный мешок грохнулся в пыль, и Гэмет, бросив взгляд назад, увидел коренастого солдата с грубыми чертами лица. Из стандартного обмундирования морпеха на нём была едва ли половина — разрозненные элементы доспехов из вываренной кожи поверх потёртой, грязной формы, некогда пурпурной, а теперь вылинявшей до розовато-лилового цвета. Никаких знаков отличия. Изрезанное шрамами, щербатое лицо было обращено к толпе.

Гэмет повернулся и увидел ещё дюжину оборванных мужчин и женщин на расстоянии вытянутой руки от первого — все в нечиненных разношёрстных доспехах и с самым разнообразным оружием, среди которого почти не было малазанских образцов.

Кулак обратился к предводителю:

— А вы кто такие, Худово семя?

— Виноват, припозднились, — пробурчал солдат. И добавил: — Хотя оно, конечно, я могу и соврать.

— «Припозднились»? Какие взводы? Роты?

Тот пожал плечами:

— Те да другие. Мы в Аренской тюрьме сидели. За что? За то да другое. Но теперь-то мы здесь, сэр. Хотите — утихомирим этих детишек?

— Если справишься с этим, солдат, я тебе выдам собственное подразделение.

— А вот и нет. Я тут, в Арене, убил одного аристократа из Анты. По имени Ленестро. Вот этими руками шею ему свернул.

За клубами пыли впереди из толпы выбрался сержант и направился к Таворе. На миг Гэмет испугался, что тот обезумел и сейчас просто зарубит адъюнктессу, но солдат бросил короткий меч в ножны и вытянулся перед Таворой. Они обменялись несколькими словами.

Кулак решился:

— Иди за мной, солдат.

— Слушаюсь, сэр.

Он наклонился и подобрал свой вещмешок.

Гэмет повёл его туда, где стояли Тавора и сержант. А потом произошло нечто странное. Когда рыжебородый сержант поднял взгляд и заметил ветерана рядом с Кулаком, тот вдруг тихо крякнул. На лице бородача вдруг вспыхнула широкая улыбка, за ней последовала быстрая череда жестов: он поднял руку, словно держал в ней невидимый камень или шар, ладонь перевернулась, указательный палец описал круг, затем большой палец указал на восток, а потом сержант пожал плечами. В ответ на всё это солдат из тюрьмы слегка встряхнул свой вещмешок.

Голубые глаза сержанта широко распахнулись.

Когда они подошли вплотную, Тавора подняла на Гэмета ровный, ничего не выражавший взгляд.

— Прошу прощения, адъюнктесса… — начал Кулак и добавил бы ещё кое-что, но та остановила Гэмета движением руки и хотела сама заговорить.

Однако такой возможности ей не дали.

Солдат из тюрьмы обратился к сержанту:

— Черту нам проведёшь?

— Да запросто.

Сержант развернулся и пошёл обратно к толпе.

Глаза Таворы метнулись к солдату, но адъюнктесса промолчала, поскольку тот положил мешок на землю, откинул клапан и принялся рыться внутри.

В пяти шагах от неровных рядов легиона сержант вновь обнажил меч, воткнул закруглённый конец в землю и двинулся в сторону, так что образовалась борозда в песке.

«Черту нам проведёшь?»

Вдруг солдат поднял глаза от своего мешка:

— Вы двое ещё здесь? Идите обратно к виканцам, а потом все вместе отступите ещё шагов на тридцать-сорок. А! И скажите виканцам, пусть с коней слезут и за удила возьмут покрепче. И все чуть разойдитесь в стороны. А потом, когда я дам знак, — заткните уши.

Гэмет вздрогнул, когда солдат принялся один из другим вынимать из мешка глиняные шары. Из мешка… который швырнул рядом со мной на землю всего пятьдесят ударов сердца тому назад. Худов дух!

— Как тебя зовут, солдат? — проскрежетала Тавора.

— Каракатица. А теперь лучше иди отсюда, девочка.

Гэмет тронул её рукой за плечо:

— Адъюнктесса, это…

— Я знаю, что́ это, — огрызнулась Тавора. — И этот человек может погубить полсотни моих солдат…

— Пока что, дамочка, — проворчал Каракатица, извлекая из недр мешка складную лопату, — солдат у тебя нет вовсе. И уж поверь мне: никакой отатараловый меч на крутом бедре тебе не поможет, если останешься здесь. Отведи их всех назад, а прочее — предоставь нам с сержантом.

— Адъюнктесса… — произнёс Гэмет умоляющим тоном.

Тавора бросила на него гневный взор, затем резко повернулась.

— Что ж, этим и займёмся, Кулак.

Гэмет позволил ей уйти вперёд, но через несколько шагов задержался, чтобы оглянуться. Сержант вернулся к Каракатице, который умудрился за такое короткое время вырыть небольшую яму.

— О, брусчатка! — кивнул сержат. — Отлично!

— Где-то так я и думал, — отозвался Каракатица. — Подгоню «трещотки» и «ругань» на ладонь глубже…

— Отлично. Я бы то же сделал, если б догадался захватить с собой парочку…

— Припасы у тебя есть?

— Есть немного.

— А у меня — только то, что в мешке осталось.

— Это я могу исправить, Каракатица.

— За это, Скрип…

— Смычок.

— За это, Смычок, я тебя расцелую.

— Жду не дождусь.

Гэмет поплёлся дальше, покачав головой. Ох уж эти сапёры.

 

От двойного взрыва содрогнулась земля, брусчатка полетела сквозь завесу взметнувшейся к небу пыли, а затем посыпалась градом каменных осколков. Не меньше трети солдат легиона сбило с ног, упавшие потащили за собой других.

Поразительно, но никто не получил смертельных ран, словно Каракатица каким-то образом сумел направить силу взрыва вниз — под брусчатку.

Когда последние осколки упали, Тавора и Гэмет вновь вышли вперёд.

Перед онемевшей толпой стоял Каракатица, подняв высоко над головой «шрапнель». Он громогласно заревел новобранцам:

— Если какой солдат сейчас шевельнётся, получит вот эту штуку под ноги! И если кто думает, что я промахнусь, проверяйте — на свой страх и риск! Так, теперь — сержанты и капралы! Спокойно и размеренно. Разыщите свои взводы. Вот прямо тут сержант Смычок нам провёл замечательную ровную черту — кхм, ладно, сейчас она чуток испортилась, так что он чертит наново, — а вы подходите к ней, носки сапог на палец от черты, пятки вместе! Мы сейчас всё сделаем как надо, а иначе будут трупы!

Сержант Смычок уже шагал вдоль переднего ряда, распределял солдат, следил, чтобы строй не нарушался. Офицеры опять подняли крик, хотя уже потише, чем прежде, поскольку новобранцы молчали. Постепенно легион начал обретать форму.

Новобранцы молчали и… внимательно следили, как Гэмет и адъюнктесса возвращаются на своё прежнее место — рядом с дымящимся кратером. Следили — за сумасшедшим, который держал над головой «шрапнель». В следующий миг Кулак подошёл и встал рядом со Каракатицей.

— Аристократа убил? — тихо спросил он, разглядывая строй.

— Ага, Кулак. Убил.

— Он был в «Собачьей упряжки»?

— Да.

— Как и ты, Карак.

— Пока мне копьём не проткнули плечо. Меня с остальными посадили на «Силанду». Так что последнюю разборку я пропустил. Ленестро… он был на втором месте. Я-то хотел добраться до Пуллика Алара, но он сбежал с Малликом Релем. Я до них обоих ещё доберусь, Кулак. Может, они думают, что разговор окончен, но для меня — точно нет.

— Я был бы рад, если бы ты принял моё предложение и взял под командование подразделение, — сказал Гэмет.

— Нет, спасибо, сэр. Меня уже зачислили во взвод. Взвод сержанта Смычка. И это как раз по мне.

— Откуда ты его знаешь?

Каракатица отвёл взгляд, прищурился так, что глаза превратились в щёлки.

Безо всякого выражения он ответил:

— Никогда до сего дня его не встречал, сэр. А теперь простите — я его должен расцеловать.

 

Меньше чем через четверть колокола Восьмой легион Кулака Гэмета уже выстроился стройными, плотными рядами. Тавора разглядывала солдат со своего места рядом с Гэметом, но ещё ни слова не сказала. Каракатица и сержант Смычок вернулись к четвёртому взводу Девятой роты.

Похоже, Тавора приняла какое-то решение. Жестом подозвала Кулаков Тэне Баральту и Блистига. Миг спустя оба замерли рядом с Гэметом. Невыразительные глаза адъюнктессы остановились на Блистиге.

— Ваш легион ждёт на главной улице за плацем?

Краснолицый офицер кивнул:

— Чуть не спеклись на жаре, адъюнктесса. Но «ругань» их слегка успокоила.

Она перевела взгляд на командира «Красных клинков»:

— Кулак Баральта?

— Всё спокойно, адъюнктесса.

— Когда я отпущу Восьмой и солдаты покинут плац, предлагаю остальных заводить ротами. Каждая займёт своё место, выстроится, и только затем запустим следующую. Так будет дольше, но, по крайней мере, нам не придётся снова наблюдать такой хаос. Кулак Гэмет, вы удовлетворены смотром своих войск?

— Вполне, адъюнктесса.

— Я тоже. Теперь можете…

Тавора не закончила, заметив, что всё внимание трёх мужчин перед ней оказалось приковано к чему-то за её плечом. А четыре тысячи солдат на плацу вдруг окутала полная, гробовая тишина — ни скрипа доспехов, ни кашля. Все воины Восьмого одновременно затаили дыхание.

Гэмет пытался удержать ровное выражение лица, когда Тавора посмотрела на него, приподняв бровь. Затем медленно повернулась.

Малыш взялся словно ниоткуда, никто на него и внимания не обратил, пока он не выбрался ровно на то место, где прежде стояла адъюнктесса, волоча за собой полу сшитой на вырост телабы, словно королевскую мантию. Дочерна загорелый, светловолосый ребёнок с ангельским, хотя и перепачканным лицом разглядывал строй солдат невозмутимо и оценивающе.

Со стороны солдат послышался сдавленный кашель, затем кто-то вышел вперёд.

Стоило этому человеку шагнуть из строя, малыш мгновенно нашёл его глазами. Протянул скрытые в рукавах ручки. Затем один из рукавов скатился, и все увидели, что крошечная ладошка сжимает кость. Длинную человеческую кость. Человек замер на месте.

Воздух над плацем от единого вздоха четырёх тысяч солдат вдруг зашипел, словно живое существо.

Гэмет с трудом сдержал дрожь, затем обратился к солдату.

— Капитан Кенеб, — громко сказал Кулак, пытаясь преодолеть нарастающий ужас, — думаю, вам лучше забрать отсюда мальца. Сейчас, пока он не разревелся.

Покрасневший Кенеб неуверенно отдал честь, затем шагнул вперёд.

— Неб! — закричал ребёнок, когда капитан взял его на руки.

Тавора резко бросила Гэмету: «За мной!» Затем подошла к странной паре.

— Капитан Кенеб, не так ли?

— Мои извинения, адъюнктесса. У него есть нянька, но, похоже, он всерьёз настроен сбегать от неё при всякой возможности… у нас там разрытое кладбище за…

— Он ваш, капитан? — напряжённым тоном потребовала ответа Тавора.

— Можно так сказать, адъюнктесса. Это сирота, из «Собачьей упряжки». Историк Дюкр передал его мне на попечение.

— Имя у него есть?

— Свищ.

— Свищ?

Кенеб пожал плечами, словно оправдываясь:

— Пока что так, адъюнктесса. Ему подходит…

— И Восьмому. Да, теперь вижу. Отведите его к няньке, капитан. А завтра увольте её и наймите другую — получше… или трёх. Ребёнок будет сопровождать армию?

— У него больше никого нет, адъюнктесса. Среди гражданского сопровождения будут и другие семьи…

— Это мне известно. Вы свободны, капитан Кенеб.

— Я… прошу прощения, адъюнктесса…

Но Тавора уже отвернулась, так что лишь Гэмет расслышал, как она вздохнула и пробормотала:

— Для этого уже слишком поздно.

И она была права. Солдаты — даже новобранцы — сразу опознали предзнаменование. Ребёнок на месте женщины, которой предстоит вести в бой эту армию. Поднимает к небу выжженную солнцем берцовую кость.

Ох, нижние боги…

 

— Худовы яйца на вертеле! — с отвращением прорычал Каракатица.

Смычок смотрел, как он положил на пол мешок, а затем спрятал под низкой дощатой койкой. В конюшне, которую превратили в казарму, расположились восемь взводов, а воздух в ней теперь пропитался запахом пота… и острого страха. У нужника под задней стеной кого-то тошнило.

— Давай-ка выйдем, Карак, — сказал через некоторое время Смычок. — Я позову Геслера и Борда.

— Я бы лучше пошёл и напился, — проворчал сапёр.

— Потом так и сделаем. Только прежде нужно будет переговорить.

Но Каракатица по-прежнему колебался. Сержант поднялся с койки и подошёл ближе:

— Да, это настолько важно.

— Ладно. Веди… Смычок.

Как выяснилось, Буян присоединился к группе старых солдат, которые протиснулись мимо бледных новобранцев — многие сидели с закрытыми глазами и беззвучно молились — и вышли на двор.

Там никого не было: лейтенант Ранал, который на смотре показал себя командиром совершенно бесполезным, спрятался в главном доме, как только рота вернулась с плаца.

Все смотрели на Смычка. Тот, в свою очередь, разглядывал мрачные лица собравшихся. Никто из них не сомневался в том, что́ значит это знамение, и Смычок был склонен с ними согласиться. Ребёнок ведёт нас на смерть. Костяная нога означает марш — обожжённая проклятьем солнца пустыни. Все мы слишком долго прожили, слишком много видели, чтобы обманываться в одном: новобранцы этой армии уже считают себя покойниками.

Обветренное лицо Буяна под рыжей бородой наконец скривилось так, что горечь уже нельзя было принять за иронию.

— Если ты нам собрался сказать, мол, у Худовых врат мы, глядишь, отобьёмся, то ты совсем рехнулся, Смычок. Нет здесь особенных — простые парни и девицы, все три проклятых легиона…

— Знаю, — перебил Смычок. — Тут среди нас дураков нет. Я только прошу: дайте мне малость поговорить. Мне одному. И не перебивать. Я сам скажу, когда закончу. Договорились?

Борд отвернулся и сплюнул:

— Ты же растреклятый «сжигатель мостов».

— Бывший. Тебе это не нравится?

Сержант шестого взвода ухмыльнулся:

— Я этим хотел сказать, Смычок, что поэтому я тебя послушаю. Как ты просил.

— Мы тоже, — буркнул Геслер, а Буян кивнул.

Смычок повернулся к Каракатице:

— А ты?

— Только потому, что это ты, а не Еж, Скрипач. Виноват. Смычок.

Глаза Борда широко распахнулись — он явно узнал это имя. И снова сплюнул.

— Спасибо.

— Рано благодарить, — проворчал Каракатица, но при этом слегка улыбнулся, чтобы не прозвучало обидно.

— Ладно, для начала расскажу историю. Речь пойдёт о Ноке, адмирале, только он тогда ещё не был адмиралом, командовал всего шестью дромонами. Удивлюсь, если вы эту историю слышали, но если даже так — молчите, хоть и поняли уже наверняка, какой она для нас сейчас имеет смысл. Шесть дромонов. Шли на соединение с Картульским флотом, три пиратских галеры, каждую из которых благословили на острове жрецы Д’рек. Осеннего Червя. Ну да, вы все и так знаете, как ещё называют Д’рек, это я чтоб подчеркнуть. В общем, флотилия Нока задержалась у Напанских островов, пошла вверх от устья Кулибора с бочками на буксире, чтобы набрать пресной воды. Так все корабли делали, когда направлялись в Картул или вообще за Предел. Шесть судов, все набрали воды, бочки погрузили в трюмы. Через полдня хода прочь от Напанских островов помощник кока на флагмане открыл первый бочонок. И прямо из дырки выползла змея. Паральтовая гадюка.[3] Она скользнула по руке парня. А потом оба ядовитых зуба ему в левый глаз всадила. Он завопил, выбежал на палубу со змеёй — а та разинула пасть, крепко его обвила. Ну, парень целых два шага сделал, а потом помер. И отправился за борт — уже белый, как выжженный солнцем двор. Змею-то убили, но — сами понимаете — было поздно. Нок тогда был молодой, просто отмахнулся от всей этой истории, а когда молва пошла и моряки с морпехами начали помирать от жажды — на кораблях, доверху груженных бочками пресной воды, которые никто не решался откупорить, — он сделал… очевидное. Выкатил новый бочонок. И своими руками вышиб дно.

Смычок помолчал. Он уже понял, что больше никто этой истории не знает. Понял, что привлёк их внимание.

— В растреклятой бочке было полно змей. Они и расползлись по палубе. Чудо просто, что Нока ни одна не ужалила. Понимаете, только-только начинался засушливый сезон. Паральтовым гадюкам пора было выбираться из реки. Их в воде полным-полно, поскольку они плывут к устью и дальше — в море. И в каждом бочонке на шести дромонах были змеи. Флотилия так и не вступила в бой с картульцами. Когда суда дошли обратно в Нап, половина личного состава умерла от жажды. Все шесть кораблей затопили у гавани, нагрузив подношениями Д’рек, Червю Осени. Пришлось Ноку ждать ещё целый год, что бы разгромить жалкий флот картульцев. [3] (Внимательные читатели цикла наверняка помнят, что в «Садах Луны» паральтом называли яд, добытый из пауков, а также — самих пауков («…рукоять кинжала, покрытого ядом восьминогого паральта» в эпиграфе к восемнадцатой главе, в двадцать четвёртой — разговор Крокуса с Баруком). Как видим, на самом деле «паральт» — слово с более широким спектром значений. Да и самих видов этого яда существует по меньшей мере три: белый, жёлтый и картульский. С упоминаниями о них мы ещё встретимся в следующих книгах цикла. — Прим. ред.)

 И через два месяца остров покорили.

Он помолчал, затем покачал головой:

— Нет, я ещё не закончил. Эта история была про то, как поступать не нужно. Нельзя одолеть предзнаменование, если с ним бороться. Нет, нужно поступать наоборот. Проглотить его целиком.

На лицах слушателей отразилось недоумение. Первым понял Геслер и просветлел — на бронзовом лице расцвела белоснежная улыбка. Смычок медленно кивнул:

— Если обеими руками не ухватимся за это знамение, мы для этих новобранцев только гробовщиками станем. Для всей треклятой армии. Так вот, капитан вроде говорил что-то про соседнее кладбище? Которое разрыто так, что кости наружу. Давайте-ка его найдём. Прямо сейчас. Вот. Я закончил.

— Но это ж была треклятая берцовая кость, — проворчал Буян.

Геслер пронзил своего капрала гневным взглядом.

 

— Выступим через два дня.

«Прежде чем ещё что-нибудь случится», — мысленно добавил Гэмет к словам адъюнктессы. Он покосился на Нила и Нетру, которые сидели рядом на скамье у стены. Обоих била дрожь, виканцы сгорбились и побледнели от мощи увиденного предзнаменования.

Мир пронизывали загадки. Гэмету уже доводилось прежде ощущать их холодное дыхание: отзвук силы, которая не принадлежала никому из богов, но всё равно существовала — неумолимая, как законы природы. Истина в костях. По мнению Гэмета, Императрице лучше было бы немедленно распустить Четырнадцатую армию. Тщательно раздробить каждое подразделение, распределить солдат по всей империи и подождать ещё год — до очередной волны новобранцев.

Следующие слова Таворы, обращённые к собравшимся в зале, прозвучали, словно ответ на его мысли.

— Мы не можем себе этого позволить, — сказала адъюнктесса, расхаживая туда-сюда, что обычно было ей несвойственно. — Нельзя допустить, чтобы Четырнадцая потерпела поражение, даже не покинув стен Арена. Мы безвозвратно потеряем весь субконтинент, если это произойдёт. Лучше нам всем погибнуть в Рараку. Тогда мы по крайней мере уменьшим силы Ша’ик. Так что — через два дня. Тем временем Кулаки должны собрать своих офицеров — от лейтенанта и выше. Сообщите, что я лично проинспектирую каждую роту — начну сегодня же вечером. Не давайте никаких указаний на то, куда я направлюсь сначала: пусть все будут начеку. За исключением караульных, всем солдатам запрещается покидать казармы. Особенно присматривайте за ветеранами прежних кампаний. Они захотят напиться и, если получится, не просыхать. Кулак Баральта, свяжитесь с Орто Сэтралом, прикажите ему собрать отряд «Красных клинков». Они должны прошерстить лагерь маркитантов и полностью конфисковать алкоголь и дурханг, а также все прочие вещества, которые местные жители используют, чтобы забыться. Затем — выставить караульных вокруг этого лагеря. Есть вопросы? Хорошо. Все свободны. Гэмет, пошли кого-нибудь за Т’амбер.

— Да, адъюнктесса.

Непривычная небрежность. Ты ведь скрывала свою надушенную любовницу от всех, кроме меня. Они, конечно, знали, но всё равно…

 

В коридоре Блистиг обменялся кивками с Тэне Баральтой, а затем ухватил Гэмета за руку:

— Пройдите с нами, будьте добры.

Нил и Нетра бросили на них тревожный взгляд и поспешили удалиться.

— Руку убери, — тихонько прорычал Гэмет. — Я и без твоей помощи могу пройти, Блистиг.

Тот разжал пальцы.

Они нашли пустую комнату, в которой прежде хранили какие-то предметы — на крюках, вбитых во все стены на высоте трёх четвертей. В воздухе стоял запах ланолина.

— Время пришло, — без экивоков начал Блистиг. — Мы не сможем выступить через два дня, Гэмет, и ты сам это знаешь. Мы вообще не можем никуда выступать. В худшем случае начнётся бунт, в лучшем — постоянный отток дезертиров. Четырнадцатой армии конец.

Удовлетворённый блеск в глазах Блистига вызвал у Гэмета приступ обжигающей ярости. Некоторое время он боролся, затем всё же сумел сдержать эмоции настолько, чтобы посмотреть Блистигу в глаза и сказать:

— Вы с Кенебом подстроили появление этого ребёнка?

Блистиг отшатнулся, словно его ударили, затем лицо Кулака потемнело.

— Да за кого ты меня принимаешь?..

— Сейчас, — отрезал Гэмет, — уже и сам не знаю.

Бывший командир Аренского гарнизона потянулся к «мирному узлу» на рукояти меча, но тут звякнули доспехи — между малазанцами шагнул Тенэ Баральта. Смуглый семигородец был выше и шире в плечах, чем любой из них, он положил ладонь на грудь каждому и медленно оттолкнул спорщиков друг от друга.

— Мы здесь, чтобы договориться, а не поубивать друг друга, — пророкотал Баральта. — К тому же, — добавил он, глядя на Блистига, — подозрения Гэмета и мне приходили в голову.

— Кенеб бы никогда ничего подобного не сделал, — прохрипел Блистиг, — даже если вы оба решили, что я на такое способен.

Достойный ответ.

Гэмет отодвинулся и отошёл к дальней стене, остановился спиной к остальным. Мысли неслись вскачь. Наконец он покачал головой и, не оборачиваясь, сказал:

— Она попросила два дня…

— «Попросила»? Я услышал приказ…

— Значит, ты невнимательно слушал, Блистиг. Адъюнктесса — пусть она молода и неопытна — не дура. И видит то же, что и ты — что и все мы. Но она попросила два дня. Когда придёт время выступать… что ж, окончательное решение в любом случае станет очевидным к тому моменту. Поверьте ей. — Гэмет развернулся. — Хотя бы один только раз. Два дня.

После долгого молчания Баральта кивнул:

— Да будет так.

— Ну, хорошо, — согласился Блистиг.

Благослови нас Беру.

Когда Гэмет уже собрался уйти, Тенэ Баральта тронул его за плечо.

— Кулак, — сказал семигородец, — а что там с этой… этой Т’амбер? Ты знаешь? Почему адъюнктесса такая… скрытная? Ну, взяла себе в любовницы женщину, что с того? Единственное преступление здесь — мужчинам меньше достанется. Всегда так было.

— «Скрытная»? Нет, Тенэ Баральта. Просто адъюнктесса не любит выставлять свою личную жизнь напоказ.

Бывший командир «Красных клинов» не сдавался:

— Что из себя представляет эта Т’амбер? Она обладает неподобающим влиянием на нашу военачальницу?

— На последний вопрос сразу отвечу: понятия не имею. Что представляет? Прежде, как я понял, она была наложницей в великом храме Королевы Грёз, в Анте. В остальном я с ней говорил только по поручению адъюнктессы. И Т’амбер тоже не слишком разговорчива… — И это ещё неимоверно мягко сказано. Красивая, несомненно, и отчуждённая. Обладает ли она влиянием на Тавору? Хотел бы я сам это знать. — И если уж речь зашла о Т’амбер, я должен вас покинуть.