Пятьдесят шесть дней после Казни Ша'ик 40 страница

— После того как я послала вас оценивать ход погрузки, мы оформили структуру командования. — Это было сказано очень сухим тоном. Блистиг фыркнул. — Адмирал Нок наконец — то доставил приказы Императрицы. Мы возвращаемся в Анту. Трудности — в определении пути возвращения.

Кенеб моргнул. — Как? Конечно, на восток и потом на юг. Другой путь…

— Будет дольше, — вмешался Нок. — Да. Тем не менее, в данное время года нам помогут течения и ветра. Хотя такой курс менее разведан: большинство карт запада континента получены из иностранных источников, что делает их сомнительными. — Он провел пальцами по сухому удлиненному лицу. — Но все это не так уж страшно. Адъюнктесса, мы осматривали все порты, и ни один не показался безопасным. У нас тоже на исходе продовольствие.

Блистиг спросил: — А где адмирал, вы надеетесь пополнить запасы на западе?

— Для начала на Сепике. Остров отдаленный, так что надеюсь — он свободен от чумы. К югу от него лежат Немил и многочисленные королевства вплоть до Шел-Морзинна. От южной оконечности материка путь на Квон Тали фактически короче, чем через цепь Фаларских островов. Мы постараемся избежать встречи с Плавучим Авалю, и нам откроется Генийский пролив, а к северу окажется побережье Даль Хона. Течения опять — таки будут попутными.

— Звучит очень заманчиво, — промычал Блистиг, — но что, если Немил и "многочисленные королевства" решат, что продавать нам воду и пищу невыгодно?

— Придется их убедить, — сказала Адъюнктесса. — Всеми доступными средствами.

— Будем надеяться, что не мечами.

Блистиг сказал так — и явно смутился: заявление должно было показать здравую озабоченность, а показало скорее неверие в силу армии Адъюнктессы.

Она молча взирала на него, с непроницаемым видом — но по шатру словно прокатилась волна холода.

Адмирал Нок выглядел недовольным. Он подхватил накидку из шкуры тюленя. — Пора вернуться на флагман. За время нашего перехода дозорные трижды замечали чужой флот на северном горизонте. Не сомневаюсь, что нас также увидели; но столкновений не последовало. Я полагаю, что они не опасны.

— Флот, — произнес Кенеб. — Немильский?

— Возможно. Говорят, что к западу от Сепика видели Мекрос. Несколько лет назад. Но опять — таки, — он отдернул полог выхода и глянул на Адъюнктессы, — как быстро передвигается плавучий город? Мекросы иногда грабят, иногда торгуют; возможно, что флот Немила выслан отгонять их от берега.

Адмирал вышел.

Блистиг произнес: — Прошу прощения, Адъюнктесса…

— Не трудитесь, — бросила она, отворачиваясь. — Однажды я прикажу повторить извинения, но не передо мной, а перед вашими солдатами. А теперь будьте добры навестить Кулака Тэне Баральту и пересказать главное.

— Ему не интересно…

— Его интересы меня не волнуют, Кулак Блистиг.

Воин поджал губы, отдал честь и вышел.

— Момент, — задержала Адъюнктесса пошедшего следом Кенеба. — Как себя чувствуют солдаты?

Он неуверенно ответил: — По большей части чувствуют облегчение, Адъюнктесса.

— Я не удивляюсь.

— Следует ли известить их, что мы плывем домой?

Она чуть улыбнулась: — Не сомневаюсь, слухи уже ползут. Но все же, Кулак — нет причины держать это в секрете.

— Анта, — протянул Кенеб. — Там, верно, моя жена и дети. Разумеется, Армия там долго не задержится.

— Верно. Нам пришлют пополнение.

— А потом?

Она пожала плечами: — Думаю, на Корелри. Нок полагает, что грядет новое наступление на Тефт.

Кенеб не сразу сообразил — она сама не верит высказанным догадкам. "Почему бы не Корелри? Что у Ласэны припасено для нас, кроме новой войны? Что подозревает Тавора?" Он скрыл смущение, нарочито медленно возясь с застежками плаща.

Когда он решился поднять голову, Адъюнктесса внимательно смотрела на закопченную стенку шатра.

Стоит, всегда стоит — он не мог припомнить, чтобы она сидела. Разве что верхом на коне.

— Адъюнктесса?

Она вздрогнула. Кивнула: — разрешаю идти, Кенеб.

Выбираясь из шатра, он чувствовал себя трусом, стыдился, что испытывает облегчение. А еще в нем угнездилась новая причина для беспокойства. Анта. Жена. "Что было, того не вернешь. Я достаточно взрослый, чтобы понять эту истину. Все меняется. Мы…"

 

— Растяни на три дня.

Кенеб заморгал, опустил взгляд, увидев Свища с эскортом из Крюка и Мошки. Внимание громадного пса приковало что-то на юго-востоке, а собачонка обнюхивала потертые туфли мальчишки. Большой палец выпирал через рваный шов. — На три дня, Свищ?

— До отхода. Три дня. — Мальчишка утер сопли.

— Покопайся в запасах, Свищ, и найди тряпье потеплее. Море холодное и скоро будет совсем ледяным.

— Я в порядке. Нос текёт, но у Крюка с Мошкой то же самое. Мы в порядке. Три дня.

— Уложимся в два.

— Нет. Нужно три дня, или мы никуда не приплывем. Погибнем в море через два дня после острова Сепик.

По спине кулака пробежал холодок. — Откуда ты узнал, что мы идем на запад?

Мальчик поглядел на Мошку, лизавшую ему палец. — Сепик. Там будет плохо. В Немиле будет хорошо, потом плохо. Потом мы найдем друзей. Дважды. Потом мы кончим тем, чем начали, и это будет очень плохо. А как раз тогда она поймет всё — почти всё, но этого будет достаточно. — Он посмотрел на кулака просиявшими глазами. — Я нашел кость для свистка и храню для него, потому как он захочет. Мы пошли собирать ракушки!

Троица тут же помчалась к берегу.

"Три дня, не два. Или все мы умрем". — Не беспокойся, Свищ, — шепнул он, — не все взрослые дураки.

 

* * *

 

Лейтенант Прыщ вгляделся в собранное солдатом: — Что это, во имя Худа?

— Кости, сэр, — ответила женщина. — Птичьи кости. Они падают с утеса — смотрите, твердые как камень — мы решили добавить их к коллекции. Те есть мы, панцирники. Ханфено, он в них дырки делает — для других. Мы уже сотни насобирали. Хотите, сэр, для вас сделаем?

— Давай несколько, — протянул он руку.

Она бросила в его ладонь две косточки ног длиной с палец, потом нечто похожее на сустав, чуть пошире костяшки его пальца. — Дура. Это не птичья.

— Не могу знать, сэр. Может, череп?

— Она не пустая.

— Дятел?

— Иди к взводу, Сенни. Когда доберетесь до причала?

— Похоже, к утру, сэр. Солдаты Кулака Кенеба запоздали — он всех отозвал, вот была куча! Какие офицеры у нас негодн… гм, разрешите идти, сэр!

Он махнул рукой, и женщина отбежала. Лейтенант Прыщ собрал косточки в горсть, чтобы они не выпали, и подошел к капитану Добряку. Он стоял около четырех сундуков с имуществом его роты. Двое ординарцев усердно паковали остатки; Прыщ заметил набор гребней, разложенных на верблюжьем коврике. Двадцать или больше, и ни одного похожего. Из кости, рога, раковин, черепахового панциря, слоновой кости, дерева, сланца, серебра, золота и красной меди. Они собирались за долгое время службы, став отчетом о его перемещениях, о разных культурах, племенах и кланах, либо замиренных, либо уничтоженных. И все же… Прыщ нахмурился. "Гребни?"

Добряк почти лыс.

Капитан наставлял ординарца, как правильно упаковать его вещички. — …эти хлопковые шарики и козью шерсть, или как ее там. Каждый по отдельности и осторожно — найду царапинку, скол или сломанный зубец, и ничего не останется, кроме как убить вас обоих. А, лейтенант. Надеюсь, вы полностью оправились от ран? Отлично. Что такое, дружище? Вы подавились?

Лицо Прыща побагровело, язык высунулся наружу. Он подождал, пока капитан подойдет ближе, и начал сипло перхать, прижав правую руку ко рту. Наконец он харкнул, ловко уронив кости на землю. Затем лейтенант принялся глубоко дышать, качая головой и откашливаясь.

— Простите, капитан, — едва смог вымолвить он. — Похоже, внутри остались сломанные кости. Как раз решили выйти.

— Ну как, все вышли?

— Так точно, сэр.

Ординарцы во все глаза смотрели на косточки. Один взял себе сустав.

Прыщ стер со лба воображаемый пот. — Выкашлял! Как удачно. Клянусь, в бою кто — то ткнул мне кулаком в ребра!

— И кости свои оставил вам на память! — сказал ординарец.

— Благодарю, солдат.

— Если вы думали, что это забавно, то ошибались, — буркнул Добряк. — А теперь объясните задержку.

— Не могу знать. Солдаты Кулака Кенеба получили приказ вернуться. Не вижу подходящего объяснения этому.

— Как всегда. Армиями управляют дураки. Дайте мне армию — и увидите, все будет иначе. Не терплю ленивых солдат. Я лично убил больше наших лентяев, чем врагов Империи. Будь это моя армия, лейтенант — мы вошли бы на треклятые суда за два дня, а всех не успевших ко сроку оставили бы на берегу — голыми, с корочкой хлеба и приказом маршировать на Квон Тали.

— По воде?

— Рад, что вы меня поняли. А теперь стойте и охраняйте мое добро. Я пойду отыщу приятелей — Мадан'Тула Реде и Рутана Гудда. Они полные идиоты, но забьем на это.

Прыщ посмотрел капитану в спину, затем улыбнулся ординарцам. — Вот было бы здорово? Верховный Кулак Добряк, командир всех малазанских армий.

— По крайней мере мы всегда бы знали, чего ждать, — отозвался один из солдат.

Глаза лейтенанта сузились. — Тебе нравится, что капитан думает за вас?

— Я солдат, не так ли?

— А если я скажу, что капитан Добряк сошел с ума?

— Проверяете? Мне плевать, безумный они ли нет, пока он знает, что делать, и доводит это до нашего сведения. — Он толкнул под руку товарища: — Так ведь, Зикбурд?

— Правильно вполне, — промямлил тот, осматривая гребни.

— Малазанского солдата учат думать, — сказал Прыщ. — Это традиция от Келланведа и Дассема Ультора. Вы забыли?

— Нет, сэр. Мы помним. Есть думанье и думанье, вот и всё. Солдаты думают так, а командиры эдак. Не годится мешать в кучу.

— У тебя все легко и просто.

Кивок. — Так точно, сэр.

— Если твой дружок поцарапает этот восхитительный гребешок, капитан убьет обоих.

— Зикбурд! Положь!

— Какой красивый!

— Тридцать два зуба во рту тоже красиво. Хочешь сохранить?

"И с такими вот солдатами мы создали империю?"

 

* * *

 

Лошади оказались не первой молодости. Ничего, и такие сойдут. А мул понесет все припасы и в придачу спеленутое тело Гебория Руки Духа. Клячи ожидали в начале восточной дороги, отмахиваясь хвостами от полчища мух; жара уже досаждала им, хотя еще не наступил полдень.

Баратол Мекхар в последний раз поправил пояс с оружием, озадаченно поняв, что прибавил в весе и раздался в животе. Покосился на Резака и Сциллару, вышедших из гостиницы.

Беседа женщины с обеими Джессами оказалась образцом краткости: не дав никаких наказов, она весьма легкомысленно попрощалась. Итак, всеми забытая деревня обрела нового, юного обитателя. Девочка вырастет, играя со скорпионами, ризанами и дырокрысами, мир будет казаться ей бесконечным, здешнее палящее солнце нависнет над головой словно лик жестокого бога. Но — в общем и целом — ее будут любить и лелеять.

Кузнец приметил кого-то, притулившегося в тени входа. "Ах. Хоть один будет тосковать о нас".

Баратол пошел к остальным, ощущая смутную грусть.

— Лошадь свалится под вами, — сказал Резак. — Она слишком старая, а вы, Баратол, слишком большой. Один топор чего стоит. Даже мул зашатается.

— Кто там стоит? — спросила Сциллара.

— Чаур. — Кузнец влез на лошадь. Она шагнула и прогнула спину, когда он начал искать удобное положение. — Думаю, пришел проводить нас. В седла!

— Самая жаркая часть дня, — возразил Резак. — Кажется мне, мы вечно привлекаем к себе худшие свойства вашей страны.

— К закату доберемся до родника, — ответил Баратол. — Как раз когда почувствуем настоящую жажду. Переждем следующий день в тени, потому что тот переход будет длиннее.

Они выехали на дорогу, быстро ставшую узкой тропой. Некоторое время спустя Сциллара заметила: — За нами едут.

Они оглянулись и увидели Чаура, сжимавшего в руках парусинный сверток. На его потном лице застыло упрямое выражение.

Кузнец со вздохом остановил лошадь.

— Ты убедишь его вернуться? — спросила Сциллара.

— Вряд ли. Упорный и глупый — самое неудачное сочетание. — Он спустился на землю и пошел навстречу здоровяку. — Эй, Чаур, давай положим узел на спину мула.

Чаур с улыбкой отдал тючок.

— Путь у нас долгий, Чаур. Несколько дней придется идти пешком. Понял? Поглядим — ка, что у тебя на ногах… Дыханье Худа!

— Он босой! — воскликнул Резак.

— Чаур, — попытался объяснить Баратол, — тут одни острые камни и горячий песок.

— В поклаже есть толстая кожа бхедрина, — разжигая трубку, сказала Сциллара. — Где-то завалялась. Ночью я сошью сандалии. Или остановимся прямо здесь?

Кузнец опустил секиру и согнулся, принявшись стаскивать сапоги. — Раз уж я верхом, пусть ходит в моих.

 

* * *

 

Резак смотрел, как Чаур пытается натянуть чужие сапоги. Большинство людей бросило бы Чаура на произвол судьбы. Дитя в теле великана, тупой и почти бесполезный, обуза. Наверное, они били бы дурачка, пока он не убежал бы обратно — били бы во имя его же блага, и не без основания. А этот кузнец… он едва ли похож на убийцу тысяч людей, каким его рисуют. Предатель Арена, человек, убивший кулака. А теперь сопровождающий их до побережья.

Резак обнаружил, что мысль о такой подмоге ему нравится. Кузен Калама… "Склонность к убийствам, похоже, у них в крови". Хотя громадный двуручный топор не кажется оружием, подходящим для ассасина. Он подумывал расспросить Баратола, что же произошло в Арене, услышать его версию — но кузнец казался неразговорчивым, и он имеет право хранить личные тайны. Как Резак хранит свои.

Они снова двинулись в путь. Чаур спотыкался позади, с трудом привыкая к новой обуви. Но улыбался.

— Чтоб этим раздутым титькам… — забурчала Сциллара.

Резак бросил косой взгляд, не зная, как следует отвечать на такую жалобу.

— И ржавый лист кончается.

— Жаль.

— И чего именно тебе жаль?

— Ну, что я так долго оправлялся от ран.

— Резак, у тебя же кишки на ляжки намотало. Кстати, как самочувствие?

— Не особенно. Но ведь я плохой ездок. Вырос в городе. Аллеи, крыши, таверны, балконы поместий — вот весь мой прошлый мир. Боги, как я скучаю по Даруджистану. Тебе бы там понравилось…

— Ты сошел с ума? Не помню ни одного города. Для меня ближе пески и сожженные солнцем холмы. Шатры, глинобитные хижины.

— Под Даруджистаном таятся пещеры с газом, и по трубам газ выведен на улицы, освещает их приятным синим светом. Сциллара, это самый величественный город мира…

— Так почему ты бросил его?

Резак промолчал.

— Да ладно, — продолжила она вскоре. — О другом потолкуем? Мы взяли тело Гебория… а куда везем?

— Остров Отатарал.

— Это большой остров. Какое-то конкретное место?

— Геборий рассказывал о пустыне в четырех — пяти днях пути на север и запад от Досин Пали. Говорил, там гигантский храм, или статуя из храма.

— Так ты все же слушал.

— Да, иногда он говорил ясно. Называл ее Нефритом, силой благословенной и проклятой одновременно… желал вернуть ее. Что-то такое.

— Но если он умер, — спросила Сциллара, — как ты можешь ждать, что он вернет силу статуе? Резак, как мы найдем одну статую в сердце пустыни? Подумай сам: желания Гебория нынче ничего не значат. Т'лан Имассы убили его и Тричу придется искать нового Дестрианта; а если у Гебория была иная сила — она или рассеялась или прошла за ним во врата Худа. Так или эдак, мы ничего не можем сделать.

— Его руки стали материальными.

Она вздрогнула: — Что?

— Прочный нефрит — не чистый, запятнанный. Какие-то пороки, частицы в глубине вроде грязи или пепла.

— Ты осматривал тело?

Резак кивнул.

— Зачем?

— Серожаб вернулся к жизни…

— Ты думал, старик устроит нечто подобное.

— Как возможность. Но непохоже, что такое случится. Он быстро мумифицируется.

Баратол Мекхар вмешался: — Его пелена пропиталась соленой водой, а потом туда положили чистой соли. Личинки мух умирают. В отверстия тела воткнули тряпки. В старину вынимали внутренности, но местные с тех пор обленились. Тогда задействовали магические умения. Сейчас это искусство почти забыто. Умеют лишь сохранять тело сухим.

Резак глянул на Сциллару и пожал плечами: — Геборий был избран богом.

— Он не оправдал доверия.

— Это были Т'лан Имассы!

Сциллара ответила, выпуская клубы дыма: — Когда вокруг заклубятся мухи, будем знать, чего ждать. — Взглянула ему в глаза. — Слушай, Резак, мы сами по себе. Ты да я. Баратол идет только до берега. Хочешь дотащить тело Гебория на остров — пожалуйста. Если его руки живые, они сами поползут к хозяину. Положим тело в прибой и оставим.

— А потом?

— Даруджистан. Думаю, что захочу ощутить его величие. Ты сказал, крыши и аллеи? Кто ты, вор? Наверное. Кому еще известны крыши? Тогда будешь меня учить воровской жизни. Я пойду в твоей тени. Видит Худ, тащить все что плохо лежит — не самое худшее, чем можно заняться в мире.

Резак отвел взгляд. — Нехорошо… идти в чужой тени. Там есть люди и получше, тебе с ними надо связываться. С Муриллио или даже Колем.

— Однажды я пойму, что ты меня сейчас оскорбил? — поинтересовалась она.

— Нет! Разумеется, нет. Я люблю Муриллио! А Коль — член Совета. У него особняк и все такое.

— Видел¸ как ведут барана на заклание? — спросил Баратол.

— Что это значит?

Но тот просто покачал головой.

 

* * *

 

Набив трубку, Сциллара поудобнее расположилась в седле. Малая доля милосердия заставила ее на миг ослабить нападения на Резака. Милосердие и, в некоторой степени, тонкий намек Баратола: оставь парня в покое.

Старый убийца оказался хитрым типом.

Не то чтобы она затаила злобу на Резака. Совсем наоборот. Ее удивил намек на энтузиазм в разговоре о Даруджистане. Резак тянется к утешению воспоминаний о прошлом — это означает, что в настоящем он страдает от одиночества. "Женщина, что его бросила. Подозреваю, именно с ней он впервые покинул Даруджистан". Одиночество и чувство бесполезности — ведь Геборий умер, а Фелисина Младшая похищена. Может быть, он также терзается виной: он не сумел защитить Фелисину и саму Сциллару. Не то чтобы она ставила ему в упрек… Это ж были Т'лан Имассы!

Но Резак, будучи молодым и будучи мужчиной, видит ситуацию иначе. В мире так много мечей, на которые мужчина готов броситься с радостью при малейшем толчке со стороны некой особы… особы, которая для него много значит. Лучше удерживать его от подобных мыслей — малая толика флирта смутит юнца и посеет в его душе смятение.

Она надеялась, что он последует ее совету похоронить Гебория. Хватит им пустынь. Образ города, озаренного синим огнем, полного людей, которым ничего от нее не нужно, мысли о новых друзьях — и Резаке под боком — воистину способны заинтриговать. Новое приключение, и к тому же вполне цивилизованное. Экзотическая еда, изобилие ржавого листа…

Она опять — на несколько мгновений — удивилась полнейшему отсутствию в себе печали по ребенку. Ведь она носила его под сердцем девять месяцев… Неужели в ее душе недостает морали, неужели она порочна и способна вызывать в глазах матерей, бабушек и даже маленьких девочек один лишь ужас? Неприятные, но краткие мысли. Суть в том, что ей плевать на мысли других людей, и если большинство видят в ней угрозу… какую-то там… их представлению о семейном долге… Ну, тем хуже для них! Похоже, само ее существование соблазняет окружающих вести жизнь, полную безответственности и разврата.

"Ну, разве не смешно? Самые опасные искусители — те, что призывают к удобству. Когда ты чувствуешь себя в безопасности, только если все вокруг точно такие же, как ты — тогда ты стал Худом проклятым трусом… а может, и зародышем подлого тирана".

— Скажи, Баратол Мекхар, что ждет тебя на побережье?

— Чума, наверное.

— О, какая прелесть. И как ты сможешь выжить?

Он пожал плечами: — Сяду на корабль и уплыву. Никогда не видывал Генабакиса. И Фалара.

— Если ты попадешь на Фаларские острова или подвластный империи Генабакис, тебе припомнят старые грехи.

— Пусть вначале поймают.

— То ли ты равнодушен к своей жизни, Баратол, то ли неколебимо веришь в себя. Ну?

— Выбирай сама.

"Умный. Мне его не подловить. Не стану и пробовать". — Как думаешь, на что похоже странствие по океану?

— Как по пустыне, — сказал Резак. — Только воды больше.

Наверное, нужно было обиженно сверкнуть глазами… но ответ, признаем это, был остроумный. "Ладно. Наверное, они оба умные, на свой манер. Думаю, путешествие будет интересным".

Так они ехали по дороге, и солнце превращало окрестности в пылающую печь. Сзади плелся Чаур.

 

* * *

 

Джагата Ганат взирала на расселину. Навеянные ей чары оказались… разрушенными. Чтобы понять причину, ей не нужно было спускаться вниз, входить в захороненную небесную крепость. Пролита драконья кровь. Одного этого было недостаточно. Но между Магическими путями был высвобожден хаос, пожравший Омтоз Феллак, как кипящая вода топит лед.

Однако последовательность событий, приведших к таким изменениям, виделась ей смутно. Будто само время искривилось вокруг летучей громады. Следы впаявшейся в самые камни ярости, а потом — необычайно сложная схема возвращения порядка.

Хотелось бы ей оказаться здесь с товарищами. Особенно с Циннигигом. И Фирлис. Стоя одна в таком месте, она остро ощущала свою уязвимость.

"Наверное, потому что недавно я была не одна. С Ганоэсом Параном, Владыкой Колоды Драконов". На удивление замечательный человек. Склонен к риску, что вызывает определенное опасение. Придется его излечить. Обязательно. Но…

Нелюдские глаза Ганат обратились в сторону от темной расселины — как раз вовремя, чтобы заметить движущиеся по плоским каменистым пустошам тени — справа, слева, сзади… Громадные рептилии вскакивали, окружая ее.

Джагата вскрикнула, в панике открыла Магический путь Омтоз Феллак. Но твари уже бросились на нее. Нет времени. Поздно…

Тяжелые кирки врезались в плоть и кости. Она упала на колени; вокруг брызгала кровь. Ее кровь. Край трещины оказался почти рядом, и она потащила себя к нему — лучше умереть в падении, чем…

Когтистые лапы в рваных кожаных обмотках выбили пыль из земли около ее лица. Неспособная пошевелиться, чувствующая, как каплями вытекает жизнь, Ганат заметила, что пыль оседает на лужи ее крови, покрыв их тоненькой тусклой плевой. Как много грязи, кровь не любит этого, она испортится…

Нужно очистить. Нужно собрать кровь, вернуть в тело, в зияющие раны. Есть надежда, что сердце сумеет очистить каплю за каплей.

Но сердце слабело, а кровь продолжала изливаться из вен. В носу и во рту образовалась пена.

Внезапно она поняла, как здесь восстановился порядок. К'чайн Че'малле вернулись. Воспоминания о них пробудились так много лет спустя. Но это не слуги хаоса. Нет, не Длиннохвостые. Они ИНЫЕ, слуги машин, слуги жестокого порядка. На’рхук.

Они тоже вернулись? Почему?

Лужи крови впитались в светлую известняковую почву, кровь бежала мутными ручейками по проведенным когтями бороздкам. "Вечные законы эрозии, картина разрушения, написанная в миниатюре, но от этого не менее впечатляющая".

Ей стало холодно. Хорошо. Приятно. Она же из расы Джагатов.

"Ныне отпускаете…"

 

* * *

 

Женщина смотрела в сторону материка. Она была чем-то встревожена. Маппо Коротышка потер нос. Он дьявольски устал от маниакальных тирад Искарала Паста, обращенных к команде широкопузой каравеллы. А члены команды метались по палубе без всякого порядка, прыгали и хватались за разнообразные подпорки и хлипкие ручки. И к тому же дико орали. Однако маленькое, но ходкое суденышко успешно поймало ветер и двигалось к северо — западу.

Команда из одних лишь бхок'аралов. Разве такое вообразимо? Очевидно, что это бред. Но твари поджидали их на судне — без сомнения, краденом. Оно стояло на якоре, когда Маппо, Искарал и назвавшаяся Злобой женщина пробились через густой кустарник, выйдя на каменистое побережье.

Это не просто сброд остроухих обезьянок, нет — яростные вопли Искарала открыли, что перед ними его нахлебники, обитатели скальной крепости, что стоит за многие лиги к востоку, на берегу моря Рараку. Как они сумели попасть сюда и завладеть каравеллой — тайна, которая совсем нескоро будет раскрыта.

Среднюю палубу покрывали связки фруктов и кучи раковин. Бхок'аралы с гордостью указывали на них, словно на дары богам, когда трое подплыли на ждавшей у берега шлюпке и вскарабкались на борт. Маппо, к своему полному потрясению, обнаружил, что черноглазый мул Искарала уже там!

И воцарился хаос.

Если у бхок'аралов есть бог, то он явился как раз в облике малопочтенного Искарала Паста. Верховный Жрец явно сходил с ума от их беспрестанного бормотания, писка и дикарских танцев у его ног. Или становился еще безумнее, чем был.

Злоба следила за ним с явным удовольствием, игнорируя вопросы Маппо. "Как они доплыли сюда? Куда повезут нас? Мы действительно будем преследовать Икария?" В ответ — молчание.

Сейчас берега медленно проплывали мимо, качаясь в такт набегающим волнам. Высокая женщина стояла на надстройке, обнаруживая замечательную устойчивость к качке, и прищуренными глазами следила за южным горизонтом.

— Что такое? — спросил, не ожидая ответа, Маппо.

Как ни странно, она ответила. — Убийство. Безбожные снова ступили на пески Семиградья. Похоже, я понимаю мотивы этого союза. Разумеется, они весьма запутанны, а ты всего лишь пастух — Трелль.

— Не разбирающийся в сложностях, да. Но все же объясни. Какой союз? Кто такие "безбожные"?

— Едва ли это важно для тебя. И объяснить трудно. Все дело в природе богов, Маппо Коротышка, и в сущности веры.

— Я слушаю.

— Допустим, что понятия "божий дар" и "смертный мир, в котором живет верующий" — не совпадают. Тогда нам открывается путь к подлинной божественности. К религии неверия, если хочешь. — Она оглянулась и направилась поближе к нему. — Ага, я уже вижу, что ты хмуришься в смятении…

— Я хмурюсь, просчитывая следствия твоего допущения…

— Неужели? Я удивлена. Приятно удивлена. Отлично. Тогда ты понимаешь меня. Война богов — это не простое дело. Это не значит, что такая-то богиня выцарапала глаза такому-то богу. Это не значит также, что армия приверженцев одного Храма напала на соседний Храм. Война богов ведется не ударами молний, не землетрясениями… конечно, и такое возможно, хотя крайне маловероятно. Это война запутанная, поле ее битвы плохо различимо; даже главные противники с трудом понимают, что именно является оружием, что причиняет раны, а что безвредно. Что еще хуже, подобное оружие опасно для хозяина не меньше, чем для врага.

— Фанатизм порождает фанатизм, о да. — Маппо закивал. — Каждый определяет себя по врагу своему.

Она обворожительно улыбнулась. — Цитата? Чья?

— Келланведа, основателя Малазанской Империи.

— Ты воистину уловил суть моих речей. Суть фанатизма подобна дереву — много ветвей, один корень.

— Пристрастность.

— По крайней мере, вера в неравенство и различия, будь они истинными или выдуманными. Конечно, чаще всего никаких реальных различий нет. Это ядовитое семя, приносящее горчайшие плоды. Мирское процветание всегда основано на костях — или громоздящихся до небес, или глубоко схороненных. Увы, достигшие процветания редко когда понимают, чем их одарили, и потому неосмотрительно демонстрируют свои богатства. Суть непонимания вот в чем: владеющие богатствами стремятся преумножить их, а не владеющие — достичь, и подобное стремление заглушает мысли о несправедливости, эксплуатации, подавляет жалость. Это может показаться до некоторой степени правильным, но в итоге приводит к великим бедам. Когда большинство бедняков понимают, что богатство для них недостижимо — они теряют всякую человечность и воцаряется анархия. Я говорила о войне богов. Маппо, ты понял связь?

— Не вполне.

— Хвалю за честность, мой Трелль. Подумай вот о чем: когда пристрастность порождает вспышку насилия, сами боги бессильны. Боги желают править — а их тащит, их влечет за собой воля приверженцев. Представим, что у богов есть мораль, личные убеждения — они становятся первыми жертвами войны. Или же бог решает защищать свои убеждения, уничтожая своих поклонников. Союзники они ему или враги? Разве в данном сценарии есть место для примитивных и одномерных объяснений, о Маппо Коротышка?

Трелль взирал на катящиеся волны, на бесконечную череду следствий, вызванных далекими причинами: ломаными линиями течений, суровыми ветрами, всеми тайными движениями мира. Если смотреть долго, примитивное колебание волн… завораживает. — Мы — словно почва и море, — произнес он.

— Еще цитата?

Пожатие плеч. — Нас тащат незримые силы, мы в движении, даже когда стоим. — Он сражался с приливом отчаяния. — Хотя бойцы называют себя всего лишь солдатами богов…

— Но творимое ими во имя богов… по сути глубоко безбожно.

— Настоящие безбожники — те, о которых ты только что упоминала — найдут в святотатственных "поклонниках богов" главную свою опору.