В Германии мы оказались втроем

Бурлакова (Сергунина) Нина Ивановна

г. Киров‑2 Калужской, области

Закончив семь классов в мае 1941 года и отпраздновав свой прощальный бал, мы отправились на летние каникулы отдыхать до осени. Но каникулам не суждено было сбыться.

22 июня 1941 года Германия объявила СССР войну. Это был страшный удар для страны. Вопрос вставал, как жить и что есть. Город Дятьково еще три месяца жил, работали заводы, магазины, был хлеб и другие продукты. К осени становилось труднее. За эти три месяца мы пережили несколько налетов немецкой авиации, от которой не знали куда прятаться. Наступила осень. Город Дятьково начал готовиться к эвакуации. Поджигали склады с зерном, чтоб врагу ничего не досталось, взрывали мосты, все главное вывозилось. В октябре месяце 1941 года город опустел, немецкие самолеты низко и с шумом летели в сторону Москвы. Немецкие войска вошли в город в ноябре. Мы от страха не знали, куда нам деваться. Мы не раздевались, не убирали в доме, раскидывали мусор по дому, только чтобы не заходили немцы в дом. Зайдя в такой дом, немцы быстро уходили и говорили: «Русь швайне (свинья)». Прибывшие войска в городе долго не задерживались, отправлялись на фронт.

Зима пришла рано, снег лег седьмого ноября и начались сильные морозы. Продуктов никаких не осталось, кроме своей картошки и огурцов. Мама моя, посоветовавшись на семейном совете и получив разрешение, отправилась за Брянск в Выгоничи пешком за табаком. В этой местности выращивали табак. Мы, папа и трое детей, переживали за маму, вдруг она погибнет, ведь там стояли немцы. Через неделю мама вернулась, обменяв вещи на табак. Табак обработали и меняли на муку: стакан табака на стакан муки. Так дожили до конца 1941 года.

Наступил 1942 год – год голода и холода. В январе прибыли немцы, избрали комендатуру, выбрали бургомистра – хозяина города, полицию – смотреть за порядком и выявлять партизан и кто им помогает. Мужчины, которые не были мобилизованы по разным причинам, подозревались в помощи партизанам, их арестовывали, расстреливали. Папа наш и другие мужчины решили перейти линию фронта. Так папа ушел и осталась мама с тремя детьми.

В феврале месяце на уличном совете из оставшихся мужчин было собрано собрание, чтобы охранять дорогу, которая входила в город со стороны Бытоши. Дорога проходила через лесной массив, недалеко от нашей улицы. Днем эту дорогу охраняли возле леса по одному, а ночью по два человека ближе к улице. Проверяли пропуска у тех, кто входил в город. Мне тогда только исполнилось 15 лет, и я вошла в эту группу охраны. Стою однажды на посту возле леса, свой винтовочный обрез повесила на дерево, возле которого стояла, и вижу: со стороны Бытоши идет отряд военных. Все были одеты в белые шубы, ушанки и с автоматами. Я иду к ним навстречу, спрашиваю пропуск. Командир, идущий впереди, рассмеялся и сказал: «Я тебе, дочка, покажу целую кучу пропусков. А где же твое оружие?» Я ответила: «Вон на дереве висит». Они рассмеялись, а командир сказал: «Кто ж тебя, малышня, сюда поставил?» После говорили, что это был отряд Куликова из Москвы, шедший на помощь партизанам в брянские леса. Так мы охраняли целый месяц февраль, а потом все это распалось.

Немцы наведывались часто в город, и было очень опасно. Наступила весна, запасы еды кончались, становилось все хуже и хуже. Как только стаял снег, мы отправились с мамой в ближайшую деревню на поле собирать мерзлый картофель, который остался на полях неубранным. Картофель был мокрый и тяжелый, его много не унесешь. Мыли, очищали, пекли из него лепешки. Настало лето. В город вошли войска СС и профессиональная армия. Они были размещены по нашим домам, а мы жили, где придется. Немцы простояли в нашем доме месяц, потом ушли, и мы вернулись в свой дом. В это время уже выросла молодая крапива и щавель, этим мы питались, еще клевером диким, поели весь молодой липовый лист. Немцы ввели запретную зону, за которую мы не имели права заходить, это грозило расстрелом. Считалось, что идем к партизанам. Для своей безопасности немцы стали гонять нас на мины два раза в день. Староста назначал людей по очереди. Маму я боялась пустить идти на мины, вдруг она погибнет, поэтому ходила я за себя и за нее, ведь без мамы мы бы совсем пропали. Так мы прожили до сентября 1942 года.

Осенью нас выгнали всю улицу в центр города, подальше от леса, чтобы не ходили партизаны и мы им не помогали. Дома они разломали на дрова топить комендатуру. Пустила нас одна женщина к себе в дом в одну половину, а сама осталась в маленькой половине. В большой половине нас жило две семьи: нас четверо и их двое. Зима 1943 г. была суровая, снега было много. Немцы гоняли нас в лес пилить дрова для отопления комендатуры и домов, где жили немцы. Я с мамой ходила пилить дрова, норма была два кубометра, маме было трудно со мной, так как я не могла поднять тяжести. Со слезами и муками ставили 2 куб. м, дрова принимал лесник, меньше нельзя было сдать. Так дожили до весны, а весной перебрались в пустой дом около станции. Немцы город не покидали. Мы по‑прежнему ходили на работу: где мыли полы, где дрова пилили, посылали нас грузить зерно для их лошадей. Ездили мы на станцию Судимир на склад, там было просо, мы его и грузили. В этом складе мы решили себе тоже украсть, так как есть было нечего. Сняли с себя панталоны, завязали калошки и насыпали. Подъезжая к городу, покидали свое просо в кювет, чтобы немцы не заметили, и поехали к комендатуре, сдали мешки. Так продолжалась жизнь, трудная, голодная, тяжелая.

В конце августа внезапно врываются немцы, кричат: «Матка, вэк», и с ними переводчик. Он объяснил, чтобы мы шли на станцию, там поданы вагоны, и нас повезут в Германию. Так был загружен состав жителями нашего города и из других ближних населенных пунктов. Нас повезли через Брянск, Оршу, Витебск, Полоцк и Прибалтику. Разгрузили нас за колючую проволоку. Пробыли мы там неделю или две. После распределения большую часть опять загрузили в вагоны и повезли дальше через Гродно, Белосток, проезжали Вислу. С родственниками растерялись, так они попали к господам в Литве. Не знаю, в какой пункт нас привезли, это была уже чужая страна. Нас высадили, привели в здание, раздели наголо и поставили в очередь для дезинфекции. За столом сидела женщина в белом халате, перед ней стояла красная жидкость и мы по очереди смазывали волосяные покровы этой жидкостью. Потом нас заставили одеться и снова посадили то ли в электричку, то ли в трамвай и привезли в лагерь города Швантохцовец.

Поместили всех в большой барак. В лагере были украинцы, белорусы и пленные англичане. Рядом с лагерем был большой металлургический завод, на этом заводе работали все находящиеся в лагере за проволокой. Я работала на доменной печи на подаче вагонеток, это было для 16‑летней девочки очень трудно. Материал кидали в вагонетку разный: доломит, зеленый грюн. Доломит – это такай желтый камень, одна вагонка шла на подачу, и также одна вагонка зеленого грюна (зеленая руда или красная руда) 700 кг и того и другого на подачу. Давали помощницу, чтобы эту вагонку провести на весы, только после этого на подачу. Печь делала по 16–18 подач, и мне нужно было накидать вручную за 8 часов 16–18 вагонок. Работали в три смены: с 6 утра до 2‑х дня, с 2‑х дня до 10‑и вечера, а потом с 10‑и вечера до 6‑и утра. Так продолжалось один год и четыре месяца.

Мама работала на улице по 12 часов, кидала материал в маленькие вагоны для печи. Материал этот привозили и ссыпали в бункеры, а я из этих бункеров кидала в вагонетку. Мой 14‑летний брат работал в мартеновском цехе, где варили сталь. Он фуговал какили, куда разливали жидкую сталь для нужных форм. Его опускали внутрь какили, держали за ноги, одевали на него брезент, чтобы не было горячо.

В Германии мы оказались втроем вместо четверых, сестру 1928 года рождения назначили на работу, и она не вернулась домой. Так мы расстались и ничего не знали о ней до конца войны. Питание было плохое, одна вареная брюква, а в воскресный день семь картошек в мундире. Хлеба давали 200 г и с бамбуковыми опилками. На работу будил полицай, придет со звонком, позвонит – значит, надо вставать и идти на работу. Я побиралась по городу, просила хлеба, так как тех 200 г, которые давали, было мало. В город пускали не часто. Без знака «ОСТ» тебя не пустят, через проходную пройдешь со знаком, а там оторвешь, чтобы в городе тебя не поймала полиция, а то доставят в лагерь и тебя накажут, посадят в бункер, а это страшно. А когда возвращаешься из города, пришьешь «ОСТ» и идешь спокойно. Вот такая была наша жизнь до марта 1945 года.

В конце февраля 1945 года немцы отступали, шли по городу, понуря головы, а мы сквозь колючую проволоку смотрели на них и не знали, что нам делать. Мы были уже без контроля. Ночью наш лагерь кто‑то обстрелял, в панике мы побежали спрятаться в бункер. Наступило утро, мы, лагерники, все покинули лагерь и пошли пешком до г. Катовице. Там уже были наши войска, нас временно разместили, накормили. С Катовиц наш путь лежал через всю Польшу. Так мы приехали домой в свой родной город Дятьково 5 апреля 1945 г. Наш любимый город Дятьково тоже был узником, пережившим голод, холод, страх.