Гарнизова Прасковья Федоровна

г. Киров‑2 Калужской области

Есть даты и события, которые не забываются в жизни. Для меня это 22 июня 1941 г. – начало войны; 5 октября 1941 г., когда нашу деревню Скоринево Барятинского района оккупировали немцы; 19 января 1942 г., когда немцы сожгли деревню. А был крещенский мороз – 42 градуса. Люди, полураздетые, голодные, стояли и с ужасом смотрели, как догорают их дома и другие строения. Мужчин немцы заперли в клуб и подожгли его, а в тех, кто смог выпрыгнуть из окна, стреляли. Нам, группе девушек, перейти линию фронта не удалось. Оставшихся в живых немцы под конвоем повели в деревню Бахмутово Барятинского района. В дороге многие отморозили руки, уши, думали, что ведут на расстрел. В деревне добрые люди взяли нас в дома, обогрели, накормили. Меня приютила жена моего бывшего учителя, которого немцы расстреляли как коммуниста. И началось хождение по мукам. Лето я жила у нее, работала в поле, на огороде.

В сентябре нас, группу девушек, привезли в немецкую комендатуру, допросили, а потом повезли в Смоленск, а из Смоленска – в Германию в товарных вагонах с закрытыми дверями. Так везли нас целый состав «остарбайтеров» в неведомые края. Из Смоленска и в пути убежать не удалось. В Германии распределили: мужчин отправили работать на фабрики и заводы, а женщин и девушек взяли хозяева.

С 14 октября 1942 г. по 24 апреля 1945 г. я работала у хозяина в Баварии, в Шлиерзее. Трудилась с раннего утра до позднего вечера. Жила в неотапливаемой комнате. В годы войны, спасаясь от бомбежек, приехали к нему три дочери с детьми. В семье стало 18 человек. Я мыла, чистила, стирала, убирала, обслуживала это семейство. Работала без выходных и отпуска почти три года. Питание было очень плохое, на день давали 100 граммов хлеба и немного картофеля. Пила чай без сахара. Я не имела права уходить из дома дальше одного километра, ездить поездом, общаться с русскими. Почти три года я слышала только немецкую речь.

Около дома был небольшой земельный участок, на котором я тоже трудилась. Ни жалости, ни сочувствия не было. Приходилось и болеть, но работать надо было и больной. Рядом находилась фабрика, где изготовляли крем для смазки сапог, там работали русские, украинцы, итальянцы, французы. У них был нормированный рабочий день и были выходные. Я им завидовала, мне у хозяина для себя оставалась только ночь. Очень трудно работать у хозяина. Я не имела права выходить из дома без унизительного знака OST, что означало «остарбайтер».

И так почти три года я прожила, как в тюрьме. А тоска по Родине была невыносимая. Последние годы до окончания войны, когда хозяева уходили из дома, я включала радиоприемник, ловила русскую волну и слушала «Время». О новостях сообщала своим соотечественникам, и как я плакала, когда по приемнику слышала русские слова: «Говорит Москва». Некоторые девушки убегали от хозяев, но я об этом и не мыслила. Куда бежать: все чужое и все чужие, терпела и ждала конца войны.

Мне было страшно, когда английские самолеты летали над Шлиерзее и бомбили, а немцы прятались в подвалы и убежища. И было до слез обидно, когда немцы говорили, что они не хотят, чтобы к ним пришли русские. Они ждали американцев и англичан, ведь исход войны был ясен. И дождались.

Ясно помню тот день, 24 апреля 1945 г., когда ранним утром из окон домов вывесили белые флаги. На улице тишина. И вдруг на площади появился отряд американцев. Строевым шагом они шли по городу, как новые хозяева.

Увидев русских военнопленных, а их можно было узнать по одежде, на которой яркими красными буквами написано SU, что означало Советский Союз, американцы отдали им честь. Ведь в войну были друзьями. Я подошла к телеграфному столбу, обняла его и с плачем тихо сказала: «Господи, придет время, когда я скажу, что ЭТО БЫЛО».

Вернулась на Родину 5 августа 1945 г., сразу устроилась на работу в школу на Фаянсовой, где проработала 28 лет учителем младших классов.

Воспоминания о молодости