Васёшенков Сергей Ильич

1932 г. р., ур. д. Липовка Куйбышевского р‑на Калужской области

 

1941 год. Война. Она в моей памяти сопровождает меня всю жизнь. Я родился в 1931 году (по документам 1932 г.). К началу войны мне было 9,5 лет. Я был младший в семье, поэтому у меня было прекрасное безмятежное детство. Я с удовольствием ходил в школу в любую погоду за 1,5 км в соседнюю деревню с поэтическим названием Крайчики. Учился на отлично. Отец был хороший плотник, поэтому наш дом в деревне был один из лучших. Даже палисадник у дома был резной и сделан из дуба.

Колхоз наш назывался «Цветущая липа» и был один из лучших в округе. Жили в достатке. Дружно и весело. Два моих старших брата служили в Красной Армии, а две сестры ходили в школу. И вдруг все рухнуло. Наши отступают. Через село прошли немецкие танки и машины с немецкими солдатами. Сожгли 4 дома, набрали сала, кур, яиц и ушли дальше в сторону Москвы. Зима. Оставшиеся учителя пытались наладить занятия в школе, но ничего не вышло. И об учебе забыли на весь период войны. Жизнь наша померкла.

1942 год. Прошел слух, что наши пришли в г. Киров. Появились разведчики. Прошел немецкий карательный отряд. Забрали лучших лошадей, продукты.

Увезли, а потом расстреляли бывшего председателя колхоза. Мы жили в ожидании своих. Но фронт стабилизировался. Пришла немецкая часть и поселилась в нашей деревне. Нас из нашего дома выселили и отправили жить в конец деревни, подселив в другую семью. Постой постоянной части в какой‑то степени был даже лучше, так как кончились бесконечные грабежи заезжих бродячих немецких групп. В одно время у деревни появился наш отряд из армии генерала Белова. Почти неделю длился бой. Отряд все же прорвался и ушел в сторону Кирова, оставив в лесу группу тяжелораненых бойцов с медсестрой.

Август 1943 г. Были слышны звуки боев. И вот в один день мы услышали родные звуки «Ура!» в соседней деревне. Но до нас солдаты не дошли. Впоследствии мы узнали, что это была разведка боем. Разведчиков было полтора десятка, и они дальше не пошли, но и не ушли из занятой деревни. Немцы быстро окапывались. Нас выгнали из домов и отправили в немецкий тыл. Чтобы мы не сопротивлялись и не хоронились, они подожгли всю деревню. И с этого времени началось мое тяжелое путешествие в ад.

Вначале мы имели несколько подвод и коров. Постепенно у нас все это отняли и мы далее по Белоруссии шли пешком. В Барановичах нас рассортировали. Стариков и малых детей оставили в Белоруссии. Нас погрузили в товарные вагоны и отправили дальше. Вагоны набивали битком. Были трехъярусные нары, и то приходилось спать по очереди. С едой было не плохо, а очень плохо. Развелись вши. Люди начали болеть. Хорошо, что ехали не очень долго. Белосток. Сортировочный лагерь. Меня отделяют от семьи и помещают в карантинное отделение (спецбараки), так как у меня предположили чесотку.

Через 10 дней я отмылся и смог (оказалось, вовремя) появиться в общем лагере. Здесь меня ежедневно ждала моя семья. Когда я вышел, их уже загружали в вагоны и отправляли в Германию. Мне повезло – я вновь оказался под опекой семьи.

Прибыли в Штутгартен. Лагерь для семейных располагался в бывшей высшей школе для девушек. Нас было около 1,5 тыс. человек. В учебных классах стояли двухъярусные нары с узкими проходами. Этот лагерь был с несколько более легким режимом по сравнению с другими. Мы работали на разных работах. Рыли убежища, убирали завалы на улицах после американских ночных бомбардировок. Часть взрослых работала на мелких предприятиях города. Мы были рабы. О нашей учебе даже речи никто не заводил. Кормили нас прескверно. Это был суп из брюквы вечером, утром кипяток и 150 граммов хлеба для детей и 250 – для взрослых. Хлеб имел в своем составе какие‑то добавки и плохо готовился.

Работа для нас, истощенных ребят, была тяжелая. Давалась норма, и её с трудом, но надо было выполнять, иначе можно было не получить и эту миску баланды. Идиотство еще проявлялось и в том, что город американцы стали бомбить и днем, но нам не разрешалось прекращать работу. Ещё одна была неприятная вещь. Обувь, в которой мы приехали из дома, износилась. Нам выдали деревянные башмаки, которыми мы натирали ноги и слишком гремели по мостовой, когда утром шли на работу. Из‑за этого нас из окон ругали немецкие женщины.

В один период мне повезло. Некоторое время летом я работал у немецкого бауэра (крестьянина). Нас двоих он купил у проводников, которые водили нас на работу. При этом было жесткое условие – мы должны были в точно определенное время и в определенном месте утром откалываться от колонны и вечером вливаться в неё. Так зарабатывался дополнительный кусок хлеба (бутерброд) и чашка кофе. Это был наш обеденный рацион, которого мы не имели на разборке развалин.

Апрель 1945 г. Наконец долгожданное освобождение. Нас освобождали американские войска. Сразу улучшилось питание. Появились наши офицеры. Нас перевели в немецкие военные казармы, где условия были лучше.

Кончилась война. Нас стали готовить к отправке домой. В августе дошла очередь и до нас. Так же в товарном вагоне, но несколько в лучших условиях, нормально снабженные продуктами, мы отправились в обратный путь на родину. Встречу с родиной наша семья ждала с нетерпением. Другого у нас помысла не было. Мы не завидовали немецкой жизни. У нас был, наверное, очень силён зов предков.

Наконец мы выгрузились на ст. Бетлица. Забрали свой скарб на плечи (продукты съели в пути) и отправились за 15 км домой. Жажда добраться быстрее домой была столь велика, что мы ни на минуту не задержались на станции.

И вот через 3 часа пути мы выходим из леса напротив своей деревни. Смотрим – стоят только несколько небольших свежесрубленных изб и ещё несколько незаконченных срубов.

Мама, посмотрев на эту картину, упала и зарыдала. Мы тоже не могли стоять. Сели и тоже плакали. Неясно даже было: от горя или от радости мы плакали. Наверное, было и то, и другое. От горя – из‑за потерянной прекрасной довоенной жизни и от радости, что пережит наконец чужестранный кошмар. Мы наконец дома, где всё родное. Соседи, деревья, тропинки, дух предков. Была радость Родины!

Не было дома. Не было мужчин. Впереди зима. Продуктов в запасе нет. Все это промелькнуло в голове матери. Немного придя в себя, продолжили путь. По деревне не шли, а прошли большаком и вышли прямо на свою усадьбу. Пришли и сели на родные камешки, и снова слезы радости. Появились соседи. Стали обниматься и думать о проблемах. Рассказали, что первую зиму, кто прибыл первым, жили в одном немецком блиндаже. Затем первые прибывшие строились и в блиндаж заселялись новые жильцы. Мы прибыли последними, но блиндаж ещё был занят.

Что я обнаружил, когда пришли мои сверстники? То, что за два года я практически не подрос и отстал от своих сверстников почти на целую голову. Это был итог моего путешествия в Германию.

Взрослые говорили, что будет трудно с продуктами, так как урожай плохой. В колхозе не осталось никакой тягловой силы, кроме женщин. К осени приобрели шесть коров и три лошади, но еще не заготовили для них достаточно корма. До войны у нас в колхозе было около 60 лошадей, более сотни коров, свиноферма, овцеферма, птицеферма, пасека, сад. Не считая, что еще во дворе в каждой семье были корова и подтелок, пара свиней, пяток овец, несчитано кур. Картошку, зерно просто высыпали у дома – и забирай, что тебе причитается.

Теперь все нужно было начинать не просто сначала, а из немыслимого ничего, из преисподней. Это был для нас страшный итог войны. Но жизнь брала свое. Люди собирались, постепенно обустраивались, обживались, помогая друг другу, как это всегда было на Руси. Перезимовали и мы у дяди в соседней деревне. За зиму из лесу на себе вывезли для сруба лес. Весной поставили сруб, и жизнь начала возвращаться. На крапиве, лебеде и картошке я догнал сверстников в росте, пошел в школу. И жизнь вновь закружилась.

Но не было уже той силы в нашем колхозе. Почти каждый дом потерял мужчину. Молодые девчата уехали в город на заводы и стройки. Подрастающие ребята шли в школы ФЗО, училища, институты. Страна поднималась и строилась. Начала поступать в село техника, и жизнь на селе вновь начала оживать. Мы, бывшие узники фашистских лагерей, окрепли и стали тоже активными участниками восстановления страны.

Не заметили, как подкралась и старость. У нас выросли дети и внуки, и стали мы готовиться к спокойной и радостной старости. Ан нет. Вновь по нам нанесен удар. Нас вновь лишили покоя. Если в ту войну у нас отобрали счастливое детство, то в эту – спокойную старость.

Мой дед родился еще крепостным. Мать в детстве топила печь без трубы. О школе и не шло речи. Только при Советской власти мы стали людьми и смогли жить по‑человечески.

 

Трудная судьба

 

Внученкова (Романова) Евдокия Дмитриевна

1928 г.р., ур. д. Акимовка Жиздринского р‑на Калужской обл., проживает на ст. Зикеево Жиздринского р‑на

 

Детство мое трудное. Нас было мать, отец и пятеро нас, детей. Жили очень бедно.

Отец работал в Людинове. Мать заболела – и отцу мы не нужны стали. Мне в школу ходить было не в чем, так я и осталась малограмотная. Окончила три класса, и тут нагрянула война.

Забрали брата 1922 года рождения на фронт. Две сестры замужем. Остались брат, я и мама. В 1941 г. в ноябре пришли к нам немцы. Мама только что спекла хлеб – круглые ковриги. Немцы вытащили ножи, стали резать и приговаривали: «Матка, гут брот», и требовали «яйки».

На второй день снова пришли немцы и стали ловить кур. Я побежала из дому. Они погнались за мной и кричали: «Панинка, пук‑пук», мол, будем стрелять.

Но тут стали бомбить по немцам. Мы хоронились в бункерах.

Сами рыли землянки и бревнами настилали в два наката. Сидели по три семьи. Горячей пищи по трое суток не ели. Кругом летели снаряды и сыпались бомбы.

Мы находились в одной и той же одежде: раздеваться нельзя было и помыться негде было целый год.

Тут стали наши наступать. В одной из хат нас было три семьи. А по соседству немцы сидели на чердаке с пулеметами в сторону наших.

6 марта в 6 часов утра наши засекли пулеметную точку и начали бить из «катюши». И попал снаряд, где было нас три семьи. Мама грелась на русской печке, где ее и убило. Все убежали, а я осталась и кричала: «Мама, мама!» Но мама была уже мертва, а я задыхалась от дыма. Но я не помню, как оказалась в бомбоубежище, где и потеряла сознание.

На второй день на этом пожарище стали искать косточки мамины. Полетели снаряды, и мы с сестрой побежали на поселок. В лесочке был поселочек, там было бомбоубежище, где находились сестрины дети (четверо детей) и старушечка‑свекровья. Когда бежали (мы бежали лугом), по нам полетели снаряды, видимо, подумали, что это разведчики. Но мы остались живы просто чудом.

В половину марта повезли нас на лошадях за Жиздру в пос. Холмы, где мы малое время находились. Потом приехали немцы на своих фурманках – старички, а остальные были русские парни, двое в черной одежде, вооруженные автоматами. И поступали с нами грубо, еле успевали хватать свои узелочки.

Привезли в г. Жиздру в барак с большими воротами, видать, была конюшня. Народу нас было много, закрыли на замок. А брата 1925 года рождения забрали немцы, и он не вернулся.

Потом, на третий день нас повезли на станцию Жиздра. Погрузили в товарные вагоны, повезли на станцию Зикеево. И тут в это время налетели русские самолеты, и все время кружились у нашего эшелона. Но немцы закрыли нас на щеколды, чтобы мы не разбежались. Но русские самолеты засекли, что везут русский народ и не стали бомбить.

В тот же день нас увезли через Брянск, Минск и на Барановичи. Привезли нас в г. Слоним Гродненской области, а потом нас повезли за Слоним 25 км на лошадях по хуторам.

Нас выгрузили в сарай к семье поляка. Я в дороге заболела тифом. Я лежала на соломе, ухаживать за мной было некому. А помыться – я не представляла, что надо мыться. Голова у меня была вся лысая от тифа, а то бы и живую съели вши. Как я жива осталась – просто чудом. Видимо, Бог есть на свете.

Потом я окрепла, пошла побираться, просить милостыню. Потом со старшей сестрой пошла работать: лен пололи, картошку копали.

1944 г. в октябре приехали домой, жили в землянке три семьи. Работала в колхозе. В 1947 г. вышла замуж, работала в леспромхозе чернорабочей. Было трудно, был голод.

На данное время живу на ст. Зикеево. У меня свой дом. Трудимся, имеем корову.

У меня пятеро детей. Старший сын живет в Брянске, второй сын – в Гродно, и трое дочерей живут в Москве. Имею 7 внуков. Мы пенсионеры. Фамилия моя девичья Романова. Жизнь моя была очень длинная, всего не опишешь, так как была я сиротою. Вот кратенько все.

 

Так это было