Михайлов Евгений Николаевич

1931 гр., ур. г. Витебск, проживает в г. Калуге

Когда началась война, мне шел десятый год. Я успел окончить два класса школы в г. Витебске (Белоруссия). Отец, Николай Михайлович, работал на железной дороге и перед войной был откомандирован в Западную Белоруссию. Мы с мамой, Еленой Иосифовной, оставались в Витебске. С начала войны мама, помимо основной работы, дежурила в эвакогоспитале на железнодорожном вокзале. Обычно она брала меня с собой (особенно когда начались бомбардировки) или оставляла у родственников рядом с вокзалом.

Возвращения отца мы так и не дождались. Когда стало понятно, что наши войска оставляют город, мама попыталась уехать с последним санитарным поездом, но с ребенком ее не взяли. Домой попасть не удалось, так как квартал был оцеплен и дома взрывали. Тогда в чем были, не сумев взять необходимых вещей, мы пошли пешком в сторону Смоленска. Витебск горел.

Далеко нам уйти не удалось. Немцы ворвались в город 9 июля 1941 г., и уже на следующий день настигли нас. В городе еще шел бой. Некоторое время мы прятались в овраге, а потом вернулись в Витебск. Нашего дома уже не было. Поселились в уцелевшем пустующем деревянном доме (до войны там жили военные).

Началась кошмарная жизнь в оккупированном городе. Даже в деревнях люди голодали, а каково было в городе! В комнате, где мы поселились, оставалась кое‑какая старая одежда, которую мы меняли на еду. Но очень скоро не осталось ничего.

Дальше – ужасный голод, цинга, опухшие ноги, болезни, отсутствие сил, холод и отчаяние, попытки добыть пропитание.

Изредка помогали знакомые, иногда удавалось немного заработать или просто найти что‑нибудь в помойке. А еще страх: чуть ли не ежедневные бомбардировки, жесточайший режим, установленный оккупантами, облавы и т.п. Выбитые во время бомбардировки окна были забиты досками, одна стена отошла, а потом была подперта бревном. Топить печь было нечем.

Зимой 1942 г. случился пожар. Я, как обычно, лежал дома, укрывшись оставшимся тряпьем, а мама ушла добывать еду. Соседи случайно обнаружили и вытащили меня из горящего дома. Нас приютили довоенные знакомые, собрали кое‑какую одежду.

А вскоре мама заболела сыпным тифом. Ее увезли, а потом сообщили мне, что она умерла. Я не мог больше оставаться у этих добрых, но тоже голодающих пожилых людей. Ушел и стал «бомжом», как теперь говорят. Вместе с несколькими такими же ребятами отчаянно боролся за выживание. Попал в облаву и был отправлен в приют. Здесь плохо, но кормили, и была крыша над головой. Однако нещадно секли за любую провинность. А еще учили белорусскому языку по букварю (был такой издан), в основу которого была положена латиница – польский алфавит.

После одной суровой порки сбежал. С трудом разыскал свою тетю, которая жила в деревне. Чуть легче стало. Потом дошел слух, что мама выжила и ищет меня. Вернулся в город, разыскал ее. Жили на крохотной кое‑как утепленной веранде. Иногда удавалось немного подработать, но в основном все тот же голод, холод, болезни и страх.

В конце 1943 г. вместе с другими людьми немцы вывезли нас в какую‑то деревню, потом – в другую, а в начале 1944 г. мы оказались в концлагере в городе Гдыня (Польша). Пробыли там недолго. Помню сквозь проволоку из лагеря были видны вдалеке большие корабли, но моря я так и не увидел. Вообще, этот период вспоминается как в тумане: из‑за пережитых невзгод, а также контузии, полученной еще в Витебске во время бомбежки, у меня были сильные головные боли, снять которые не удавалось. А обратиться за помощью было опасно, так как это грозило уничтожением.

Из Гдыни нас отправили в концлагерь в польский город Торунь. Лагерь большой, бараки были новые (доски чуть потемнели). Помню, как мы, дети, конопатили и заклеивали окна в бараке. Потом в барак был пущен газ для уничтожения насекомых, а мы провели какое‑то время под открытым небом. Нас тоже «обработали».

Однажды вместе с несколькими узниками нас отправили работать на ферму. Но, вероятно, это было сделано незаконно, ибо недели через две приехала полиция, и после скандала с хозяином, нас водворили опять в тот же лагерь.

Я не описываю здесь условия жизни в лагерях, они везде были одинаковые: голодное существование с миской похлебки из брюквы, теснота на нарах и в бараках, болезни, тяжелый труд: жесткий режим и наказания.

Весной или в начале лета 1944 г. нас с большой группой отправили в Германию, город Вупперталь. Были ли строения в лагере – не помню, но нас поместили среди развалин домов. Кому‑то повезло устроиться в подвалах разрушенных домов или под прикрытием остатков стен, мы же сами строили себе шалаши впритык один к другому из подручного материала, который удалось найти в развалинах. В это «жилище» можно было вползти и лежать. Помню, шли дожди. Под настилом шалаша постоянно журчала вода, одежду просушить было негде. Работали на расчистке развалин.

Летом 1944 г. в составе большой партии узников нас привезли в город Веймар (Тюрингия) на распределительный пункт. Не знаю, как он назывался официально, но это был, в сущности, невольничий рынок. Расположен был в центральной части города во дворе между жилыми домами. В одном из домов на первом этаже было большое помещение с двухэтажными нарами и голыми досками. Туда нас загоняли только на ночь, а весь день мы проводили во дворе, так как в помещении было невыносимое количество блох. Здесь же нас, как лошадей, осматривали и отбирали многочисленные покупатели.

Мы попали к бауэру в деревню Ольберслебен, примерно километрах в 15–18 от Веймара.

Семья состояла из хозяина, его жены и двух сыновей (младший – моего возраста). Кроме нас было еще двое русских: пожилая женщина и военнопленный. Жили на чердаке сарая. Занимались полевыми и хозяйственными работами от темна до темна. В мои обязанности входило ухаживать за свиньями. Боялся я этих злых огромных зверей и... старшего хозяйского сына. Кормили так, что всегда не хватало. Но тут немного «выручали» свиньи: «делились» кое‑чем из своего рациона.

Через некоторое время мы оба с матерью заболели. Хозяин отвел нас и ту женщину на распределительный пункт, на этот раз мы пробыли здесь довольно долго: никто не хотел таких хилых брать. Это для нас могло плохо кончиться (Бухенвальд рядом). Но нам повезло: «купцы» взяли большую партию «товара», в которой мы и затерялись.

Привезли нас в имение барона в деревню Денштедт, приблизительно в пяти километрах от Веймара. Здесь работало много людей разных национальностей из разных стран. Работать заставляли много, а кормили плохо. Из‑за конфликта с управляющим нескольких человек (в том числе нас) увезли и поместили на огороженную колючей проволокой площадку без строений, где было еще много невольников. Но уничтожить не успели, так как буквально через день, шел 1945 год, нас освободили американские войска.

Мы вернулись в Денштедт и еще пробыли там какое‑то время. Мама болела. Когда в Веймаре был организован лагерь для репатриантов, в котором распоряжались советские офицеры, мы отправились туда. Здесь начали понемногу откармливать, проводили собеседования, проверку, а затем отправили на Родину. Ехали долго. В пути нас пересаживали из эшелона в эшелон, сортировали.

Наконец, 1 августа 1945 г. прибыли в Витебск. Здесь уже находился отец, вернувшийся из эвакуации, первые послевоенные годы в полностью разрушенном городе были трудности, но мы были счастливы: выжили и были дома.

В найденных архивных документах содержатся далеко не все данные о нашем пребывании в неволе. Я попытался лишь вкратце изложить то, что сохранилось в памяти. Многое могла бы дополнить и уточнить мама, но она умерла до того, как оказались востребованными воспоминания о том страшном времени. Не описываю здесь многие драматические события, очевидцем и участником которых был, иначе это вылилось бы в очень большой объем.

В дальнейшем, поскольку я работал на режимных предприятиях, часто приходилось писать и отвечать на вопросы о пребывании в неволе. Я никогда ни о чем не умалчивал. Правда, был «невыездным». Такое было время!

Послевоенная жизнь сложилась вполне благополучно. Окончил 7 классов, техникум, отслужил три года в армии, окончил институт, женился. У меня была очень интересная работа, прекрасная семья. В 1961 – 1978 гг. жил с семьей в Омске, с 1973 г. – в Калуге. В 1991 г. вышел на пенсию. Инвалид второй группы.

С 1992 г. принимаю активное участие в движении бывших малолетних узников фашистских концлагерей.