2020-06-10
84
– Это…
Он запнулся, подбирая слово.
– Грубо?
Отрицание. Бессилие.
– Я прихожу в Северен, и там есть люди, от которых воняет. И есть люди, которые не воняют. И те и другие – люди, но те, от которых не воняет, – люди достойные.
Он постучал меня по груди двумя пальцами.
– Ты – не козопас. Ты учишься летани. Ты мой ученик. Тебе следует говорить, как человеку достойному.
– Но как насчет точности? Представь, что вы строите мост. Вам нужно многое обсудить. И все это должно быть сказано четко и недвусмысленно.
– Разумеется! – ответил Темпи. Согласие. – Иногда да. Но в большинстве случаев, в важных делах, деликатность нужнее. И чем короче, тем лучше.
Темпи стиснул мое плечо, поднял голову и ненадолго встретился со мной взглядом. Для него это была большая редкость. Он улыбнулся чуть заметной, спокойной улыбкой. И сказал:
– Горжусь.
* * *
Остаток дня я приходил в себя. Мы проходили несколько километров, выполняли кетан, беседовали о летани и снова пускались в путь. В тот вечер мы заночевали в придорожном трактире. Я жрал за троих и рухнул в кровать прежде, чем солнце закатилось за горизонт.
|
|
|
На следующий день мы снова вернулись к прежним циклам, но выполнили всего два до полудня и два после. Мое тело ныло и горело, но я уже не впадал в бред от переутомления. К счастью, путем небольших мысленных усилий я мог снова возвращаться в то странное прозрачное состояние ума, в котором я накануне отвечал на вопросы Темпи.
В следующие два дня я привык называть это непривычное состояние «листок на ветру».
Оно представлялось мне дальним родственником «каменного сердца», ментального упражнения, которому я научился уже давно. При этом сходства между ними было очень немного. «Каменное сердце» имело практический смысл: оно позволяло избавиться от эмоций и сосредоточиться. Это помогало разделять свой разум на отдельные части или поддерживать столь необходимый алар.
А «листок на ветру» представлялся мне практически бесполезным. Конечно, было очень приятно опустошить свой разум до полной прозрачности и предоставить ему возможность беспрепятственно перепархивать от одного к другому. Но, если не считать того, что это позволяло мне извлекать из воздуха ответы на вопросы Темпи, никакой практической ценности в этом, по всей видимости, не было. То был интеллектуальный эквивалент карточных фокусов.
На восьмой день пути мое тело наконец перестало непрерывно ныть. Именно тогда Темпи добавил нечто новенькое. Завершив кетан, мы переходили к поединку. Это было трудно, поскольку именно тогда я чувствовал себя наиболее усталым. Однако после поединка мы всегда садились, отдыхали и беседовали о летани.
|
|
|
– Ты почему улыбался сегодня во время поединка? – спрашивал Темпи.
– Потому что мне было хорошо.
– Тебе понравилось сражаться?
– Да.
Темпи продемонстрировал неудовольствие.
– Это несвойственно летани.
Я секунду поразмыслил над своим следующим вопросом.
– Но разве не следует получать удовольствие от битвы?
– Нет. Удовольствие следует получать от правильных поступков и следования летани.
– А если летани потребует сражаться? Разве я не могу получать от этого удовольствие?
– Нет. Ты должен получать удовольствие от того, что следуешь летани. Если ты сражаешься хорошо, тебе следует получать удовольствие от хорошо выполненной работы. Но сама по себе необходимость сражаться не должна вызывать ничего, кроме чувства долга и грусти. Только варвары и безумцы получают удовольствие от битвы. Всякий, кто любит бой ради боя, отрекся от летани.
* * *
На одиннадцатый день Темпи показал мне, как ввести в кетан меч. Первое, что я узнал, – это то, как быстро меч наливается свинцовой тяжестью, когда держишь его в вытянутой руке.
Теперь, когда добавились поединки и упражнения с мечом, каждый цикл занимал почти два с половиной часа. И тем не менее мы каждый день твердо выдерживали график. Три цикла до полудня, три после. Всего пятнадцать часов. Я чувствовал, как мое тело закаляется, становится жилистым и проворным, как у Темпи.
И так мы бежали вперед, я обучался, а Хаэрт становился все ближе и ближе.
ГЛАВА 110
КРАСОТА И ВЕТКА
Встретившиеся на пути городки мы стремительно оставляли позади, останавливаясь лишь затем, чтобы купить еды и набрать воды. Вся местность вокруг слилась в одно расплывчатое пятно. Мой разум был сосредоточен на кетане, на летани и на языке, которому я учился.
Дорога становилась уже: мы шли через предгорья Штормвала. Земля сделалась неровной и каменистой, дорога принялась вилять из стороны в сторону, обходя закрытые долины, утесы и каменные осыпи. Воздух переменился: сделалось прохладней, чем обычно бывает летом.
Наше путешествие длилось пятнадцать дней. По моим прикидкам, за это время мы миновали почти пятьсот километров.
Хаэрт был первым адемским городом, который я увидел в своей жизни. На мой неискушенный взгляд, он и на город‑то был не похож. Никакой тебе центральной улицы, застроенной домами и лавками. Те здания, что я видел, были разбросаны там и сям, выглядели странно и были выстроены так, чтобы как можно лучше сливаться с естественным ландшафтом, как будто они норовили укрыться от глаз.
Я не знал, что здесь часто бушуют сильные бури, которые и дали хребту его название. Внезапные порывы ветра разносили все торчащее и угловатое, и квадратные бревенчатые дома, какие строили внизу, здесь бы просто не устояли.
Поэтому адемы строились разумно, пряча свои дома от непогоды. Хижины встраивались в горные склоны или лепились к подветренным склонам утесов. Некоторые зарывались в землю. Другие высекались в каменных стенах гор. Некоторые вообще были еле видны, пока не подойдешь вплотную.
Исключением была группа невысоких каменных строений, стоящих вплотную друг к другу, на некотором расстоянии от дороги.
Мы остановились у самого большого из них. Темпи обернулся ко мне, нервно теребя кожаные ремни, которые притягивали к рукам рукава его алой рубахи наемника.
– Я пойду вперед. Шехин захочет побеседовать со мной отдельно. Это может занять некоторое время.
Тревога. Сожаление.
– А ты жди здесь. Возможно, это будет долго.
Язык его тела сказал мне больше, чем его слова. «Я не могу привести тебя туда, ты же варвар».
– Я подожду, – заверил я.
Он кивнул и вошел, оглянувшись на меня прежде, чем затворить за собой дверь.
Я огляделся по сторонам. Вокруг люди мирно занимались своими делами: женщина несла корзину, парнишка вел козу на веревке. Дома были сложены из того же неотесанного камня, что и окрестные горы, и совершенно сливались с фоном. Небо было затянуто облаками, что добавляло еще один оттенок серого.
|
|
|
И над всем этим дул ветер, со свистом огибая углы и рисуя узоры на траве. Я мимоходом подумал, не закутаться ли в шаэд, но решил не делать этого. Воздух тут был разреженней и холодней. Но все‑таки стояло лето, и солнце грело как следует.
Тут было на удивление спокойно. Не было шума и вони, свойственных большим городам. Не цокали копыта по мостовой. Торговцы с тележками не расхваливали свои товары. Я вполне мог представить, как в таком месте растут люди, подобные Темпи: вбирают в себя этот покой, пока он не наполнит их до краев, и потом уносят его с собой, куда бы они ни шли.
Поскольку смотреть было особо не на что, я обернулся к ближайшему зданию. Оно было сложено из неровных кусков камня, подобранных друг к другу на манер головоломки. Вглядевшись пристальней, я был озадачен отсутствием цемента. Я постучал по камню костяшкой пальца, гадая, уж не цельный ли это кусок камня, нарочно отделанный таким образом, чтобы казалось, будто он сложен из отдельных камней.
Позади чей‑то голос спросил по‑адемски:
– И что ты думаешь о нашей стене?
Обернувшись, я увидел немолодую женщину со светло‑серыми глазами, характерными для адемов. Лицо ее было бесстрастно, однако черты выглядели добрыми, материнскими. На ней был желтый шерстяной колпак, натянутый на уши. Колпак был грубой вязки, и торчащие из‑под него рыжеватые волосы начинали седеть. После долгого путешествия в обществе Темпи странно было видеть адема без меча и обтягивающей красной одежды наемника. Женщина была одета в свободную белую рубаху и холщовые штаны.
– Не правда ли, наша стена – завораживающее зрелище? – спросила она, сделав рукой жесты «мягкая усмешка» и «любопытство». – И что ты о ней думаешь?
– По‑моему, она прекрасна, – ответил я по‑адемски, на мгновение взглянув ей в глаза и тут же отведя взгляд в сторону.
|
|
|
Ее рука склонилась в незнакомом жесте.
– Прекрасна?
Я чуть заметно пожал плечами.
– Простым, функциональным вещам присуща своя, особая красота.
– Может быть, ты неправильно выбрал слово, – сказала она. Сдержанное извинение. – Красота – это цветок, женщина, драгоценный камень. Быть может, ты хотел сказать «полезна». Стена полезна.
– Полезна, но в то же время и прекрасна.
– Быть может, вещь обретает красоту, когда ее используют.
– Быть может, вещь используют в зависимости от того, насколько она красива, – возразил я, гадая, что это: адемский аналог светской беседы? Если да, то, конечно, это лучше, чем унылые сплетни при дворе маэра.
– А как насчет моей шапки? – спросила она, коснувшись своего колпака. – Она тоже прекрасна, потому что ее используют?
Колпак был связан из толстой домашней пряжи и выкрашен в ярко‑рыжий цвет. Он был слегка перекошен, и стежки местами были неровные.
– Ну, она, кажется, очень теплая, – уклончиво ответил я.
Она сделала жест «легкая усмешка», и в глазах ее промелькнул смешок.
– Так и есть, – сказала она. – И для меня это прекрасная шапка, потому что ее связала мне дочь моей дочери.
– А‑а, тогда она и впрямь прекрасная.
Согласие.
Женщина сделала жест, означающий улыбку. Руку она держала немного под другим углом, чем Темпи, и я счел это за теплую материнскую улыбку. Сохраняя невозмутимое выражение лица, я сделал улыбку в ответ, изо всех сил стараясь, чтобы мой жест выглядел одновременно теплым и любезным.
– Ты хорошо говоришь для варвара, – сказала она и стиснула мои руки дружеским жестом. – У нас редко бывают гости, особенно такие учтивые. Идем со мной, я покажу тебе красоту, и мы с тобой поговорим о том, какая в ней может быть польза.
Я опустил глаза. Сожаление.
– Не могу. Я жду.
– Того, кто внутри?
Я кивнул.
– Ну, если он ушел туда, подозреваю, ждать тебе придется долго. И он, скорее, будет доволен, если ты пойдешь со мной. Пожалуй, я буду все‑таки позанятней стенки.
Старуха вскинула руку, привлекая внимание парнишки. Он подбежал и выжидательно уставился на нее, мимоходом бросив взгляд на мои волосы.
Она сделала несколько жестов, обращаясь к мальчику, но я понял только тихо.
– Скажи тем, кто внутри, что я взяла этого человека прогуляться, чтобы он не стоял один на ветру. Скоро я его верну.
Она ткнула пальцем в мой футляр с лютней, в дорожную сумку и в меч у меня на боку.
– Отдай их мальчику, он отнесет их внутрь.
И, не дожидаясь моего ответа, потащила сумку у меня с плеча. Я не сумел придумать, как аккуратно отвязаться от нее, не показавшись чудовищно неучтивым. Все культуры разные, но одно верно для любой из них: нет лучшего способа оскорбить местных, чем отказаться от предложенного гостеприимства.
Парнишка утащил мои пожитки, а старуха взяла меня за руку и повела прочь. Я не без удовольствия повиновался ей. Мы шли молча, пока перед нами внезапно не открылась глубокая долина. Долина была зеленая, по дну бежал поток, а склоны защищали ее от непрерывно дующего ветра.
– Что ты скажешь на это? – спросила она, указывая на скрытую долину.
– Она похожа на Адемре.
Старуха ласково похлопала меня по руке.
– Ты обладаешь даром говорить, не говоря. Среди таких, как ты, это редкость.
Она принялась спускаться в долину, опираясь на мою руку и осторожно ступая по узкой каменистой тропе, вьющейся вниз по склону. Неподалеку я заметил юношу с отарой овец. Он помахал нам, но не окликнул.
Мы спустились на дно долины, где катился по камням белопенный поток. Поток образовывал прозрачные заводи, и в воде мелькали рыбки.
– Ты назовешь это прекрасным? – спросила она, когда мы вдоволь налюбовались пейзажем.
– Да.
– Почему?
Неуверенность.
– Наверно, потому, что все движется…
– А камни не двигались вовсе, однако ты и их назвал красивыми.
Вопрос.
– Камню от природы не свойственно двигаться. Быть может, красота в том, чтобы двигаться соответственно своей природе.
Она кивнула, как если бы ответ ей понравился. Мы продолжали смотреть на воду.
– Ты слышал о латанте? – спросила она.
– Нет, – сожаление. – Но, может быть, я просто не знаю этого слова.
Она повернулась, и мы пошли по дну долины, пока не вышли в более просторное место, которое имело ухоженный вид, как в саду. В центре возвышалось дерево, подобных которому я прежде не встречал.
Мы остановились на краю лужайки.
– Это меч‑дерево, – сказала она и сделала незнакомый жест: коснулась щеки тыльной стороной кисти. – Латанта. Скажи, прекрасно ли оно?
Я мельком взглянул на нее. Любопытство.
– Я предпочел бы взглянуть на него поближе.
– Это не дозволено.
Подчеркнуто.
Я кивнул и принялся вглядываться в дерево, насколько мог на таком расстоянии. У него были высокие раскидистые сучья, как у дуба, но листья были широкие, плоские и на ветру описывали странные круги.
– Да, – ответил я некоторое время спустя.
– Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы это решить?
– Я обдумывал причину, отчего оно прекрасно, – признался я.
– И?
– Я мог бы сказать, что оно одновременно двигается и не движется согласно своей природе и это делает его прекрасным. Но я думаю, что дело не в этом.
– А в чем?
Я долго смотрел на дерево.
– Не знаю. А как по‑твоему, в чем причина?
– Оно просто есть, – сказала она. – Этого довольно.
Я кивнул, чувствуя себя довольно глупо из‑за своих тщательно продуманных ответов.
– Тебе известно о кетане? – вдруг спросила она.
Я уже отчасти имел представление, как это важно для адемов. Поэтому я замялся, не желая отвечать прямо. Однако и лгать мне тоже не хотелось.
– Может быть.
Извинение.
Она кивнула.
– Ты осторожен.
– Да. Ты Шехин?
Шехин кивнула.
– Когда ты заподозрил, что я – это я?
– Когда ты спросила про кетан, – ответил я. – А когда ты заподозрила, что мне известно больше, чем следует знать варвару?
– Когда увидела, как ты ставишь ноги.
Снова пауза.
– Шехин, а почему ты не ходишь в красном, как остальные наемники?
Она сделала пару незнакомых жестов.
– Твой наставник не сказал тебе, почему они ходят в красном?
– Мне не пришло в голову спросить, – сказал я, не желая давать понять, будто Темпи пренебрег моим обучением.
– Тогда я спрашиваю у тебя.
Я немного поразмыслил.
– Чтобы враги не увидели их крови?
Одобрение.
– А почему тогда я хожу в белом?
От единственного ответа, который пришел мне в голову, сделалось не по себе.
– Потому что ты не проливаешь крови?
Она слегка кивнула.
– И еще потому, что, если враг прольет мою кровь, вид моей крови будет его законной наградой.
Меня охватила тревога, но я изо всех сил старался продемонстрировать подобающую адемскую сдержанность. После приличествующей случаю вежливой паузы я спросил:
– Что будет с Темпи?
– Это еще предстоит выяснить.
Она сделала жест, близкий к раздражению, потом спросила:
– Отчего ты не беспокоишься о себе?
– Я больше беспокоюсь о Темпи.
Меч‑дерево выписывало сложные узоры на ветру. Это выглядело почти завораживающе.
– Далеко ли ты продвинулся в своем обучении? – спросила Шехин.
– Я изучал кетан в течение месяца.
Она развернулась ко мне лицом и вскинула руки.
– Ты готов?
Я невольно подумал, что она на пятнадцать сантиметров ниже меня и годится мне в бабушки. Да и эта кривая желтая шапка не давала ей выглядеть особенно устрашающей.
– Может быть, – ответил я и тоже вскинул руки.
Шехин медленно принялась наступать, делая «руки‑ножи». Я ответил «хватанием дождя». Потом сделал «карабкающееся железо» и «стремительное проникновение», но до нее так и не дотянулся. Она слегка ускорила свои движения, сделала «перемену дыхания» и одновременно «выпад вперед». Первую я остановил «водяным веером», а вот второй перехватить не успел. Она коснулась моего бока ниже ребер, потом виска – мягко, как будто прижимала палец к чужим губам.
И что я ни пробовал, ей все было нипочем. Я выполнил «метание молнии», но она просто отступила в сторону, даже заблокировать не потрудилась. Раз или два я ощутил прикосновение ткани – мне удалось‑таки коснуться ее белой рубахи, – но это было все. Это было все равно что пытаться нанести удар куску болтающейся веревки.
Я стиснул зубы и выполнил «волнующуюся пшеницу», «выжимание сидра» и «мать в ручье», плавно переходя от одного к другому в вихре ударов.
Как она двигалась! Я никогда не видел ничего подобного. Дело не в том, что она была стремительна, – она была стремительна, но суть не в этом. Шехин двигалась идеально. Она не делала двух шагов там, где достаточно одного. Не сдвигалась на десять сантиметров, если было достаточно восьми. Она двигалась, как некое сказочное создание, более плавно и изящно, чем танцующая Фелуриан.
Надеясь застать ее врасплох и показать себя, я принялся двигаться настолько стремительно, насколько смел. Я выполнил «танцующую деву», «ловлю воробьев», «пятнадцать волков»…
Шехин сделала один‑единственный шаг, идеальный шаг.
– Отчего ты плачешь? – спросила Шехин, выполняя «падающую цаплю». – Тебе стыдно? Тебе страшно?
Я поморгал, чтобы очистить глаза. Голос у меня сделался хриплым от усталости и обуревавших меня чувств.
– Ты прекрасна, Шехин! В тебе есть все сразу: и камни стены, и вода потока, и колыхание дерева.
Шехин моргнула, и в этот миг ее удивления я вдруг обнаружил, что крепко держу ее за плечо и руку. Я выполнил «взметнувшийся гром», но Шехин не упала – она стояла прочно и неподвижно, как скала.
Она почти машинально освободилась «укрощением льва» и выполнила «волнующуюся пшеницу». Я отлетел на пару метров и рухнул на землю.
Я тут же вскочил на ноги, нимало не пострадав. Бросок был аккуратный, почва мягкая, а Темпи научил меня падать, не причиняя себе вреда. Но прежде, чем я снова ринулся в атаку, Шехин жестом остановила меня.
– Темпи учил тебя и не учил одновременно, – сказала она с непроницаемым лицом. Я снова заставил себя отвести глаза. Очень трудно отвыкать от въевшихся за всю жизнь привычек. – Это и плохо, и хорошо одновременно. Идем.
Она повернулась и пошла в сторону дерева.
Дерево оказалось больше, чем я думал. Ветки поменьше бешено раскачивались на ветру, описывая сложные кривые.
Шехин подобрала упавший лист и протянула его мне. Лист был широкий и плоский, с небольшую тарелку, и на удивление тяжелый. Я почувствовал боль и обнаружил у себя на пальце длинный узкий порез.
Осмотрев край листа, я увидел, что он жесткий и острый, как осока. И впрямь меч‑дерево! Я задрал голову и посмотрел на колышущиеся листья. Любого, кто подойдет к дереву в сильный ветер, порежет на ленточки.
Шехин спросила:
– Если бы тебе было надо напасть на это дерево, что бы ты стал делать? Стал бы ты бить по корням? Нет. Слишком прочные. Стал бы ты бить по листьям? Нет. Слишком быстрые. Что же остается?
– Ветки.
– Ветки.
Согласие. Она обернулась ко мне.
– Вот чему Темпи тебя не научил. Он поступил бы дурно, научив тебя этому. Однако из‑за этого ты пострадал.
– Не понимаю.
Она жестом приказала мне начать кетан. Я машинально встал в стойку «ловля воробьев».
– Стоп.
Я застыл в стойке.
– Если я на тебя нападу, куда я ударю? Сюда, в корень?
Она толкнула мою ногу – нога стояла прочно.
– Сюда, в лист?
Она толкнула мою вскинутую ладонь, без труда отвела ее, но больше ничего не добилась.
– Вот сюда. В ветку.
Она мягко толкнула меня в плечо и без труда сдвинула меня с места.
– И сюда.
Она надавила мне на бедро, развернув меня.
– Видишь? Надо найти место, куда направить силу, иначе потратишь ее впустую. Тратить силу впустую – это не летани.
– Да, Шехин.
Она вскинула руки, встала в позицию, в которой я застал ее врасплох, посередине «падающей цапли».
– Выполни «взметнувшийся гром». Где у меня корень?
Я указал на упертую в землю стопу.
– А лист?
Я указал на кисти.
– Нет. Отсюда досюда – все листья, – она указала на руку от кисти до плеча и продемонстрировала, как ей ничего не стоит нанести удар ладонью, локтем или плечом. – Где ветка?
Я надолго задумался, потом указал на колено.
Она ничем не выдала себя, но я все‑таки ощутил ее удивление.
– И?
Я указал на противоположный бок под мышкой и на плечо.
– Покажи.
Я подошел к ней вплотную, поставил ногу рядом с ее коленом и выполнил «взметнувшийся гром», отшвырнув ее в сторону. Я сам удивился, как мало сил для этого потребовалось.
Однако Шехин не взлетела в воздух и не покатилась по земле. Вместо этого она ухватила меня за предплечье. Я ощутил рывок, потерял равновесие и сместился на шаг в сторону. Вместо того чтобы упасть, Шехин использовала захват в качестве рычага, так что ее ноги оказались внизу. Она сделала один идеальный шаг и снова восстановила равновесие.
Шехин посмотрела мне прямо в глаза долгим, задумчивым взглядом, потом повернулась и пошла прочь, сделав мне знак следовать за собой.
ГЛАВА 111
ЛЖЕЦ И ВОР
Мы с Шехин вернулись к группке каменных строений и увидели Темпи: он стоял снаружи, нервно переминаясь с ноги на ногу. Это подтвердило мои подозрения. Он не посылал Шехин испытать меня. Она сама меня нашла.
Когда мы подошли достаточно близко, Темпи протянул правой рукой свой меч, держа его острием вниз. Левой рукой он сделал жест «глубокого уважения».
– Шехин, – сказал он, – я…
Шехин сделала ему знак следовать за собой и вошла в приземистое каменное строение. Она махнула рукой мальчику.
– Приведи Карсерет!
Мальчик убежал.
Я показал Темпи жест «любопытство».
Он даже не взглянул на меня. Очень серьезно. Внимание! Мне не очень‑то понравилось, что это были те самые жесты, которые Темпи использовал на дороге у Кроссона, когда думал, что нас ждет засада. Я заметил, что руки у него слегка дрожат.
Шехин привела нас к открытой двери, где к нам присоединилась женщина в алой одежде наемника. Я узнал тонкие шрамы у нее на лбу и на щеке. Это была Карсерет, та наемница, которую мы встретили по пути в Северен, та самая, что оттолкнула меня.
Шехин дала обоим наемникам знак войти, а меня остановила жестом.
– Жди тут. То, что сделал Темпи, – нехорошо. Я выслушаю. А потом решу, что с вами делать.
Я кивнул, и она затворила за собой дверь.
* * *
Я ждал час, ждал два. Я напрягал слух, но за дверью ничего слышно не было. Мимо меня по коридору прошло несколько человек: двое в наемничьем красном, еще один в сером домотканом. Каждый мимоходом взглянул на мои волосы, но никто не пялился.
Вместо того чтобы улыбнуться и кивнуть, как принято у варваров, я сохранял каменное лицо, отвечал на незаметные приветственные жесты и старался не встречаться глазами.
Третий час был на исходе, когда дверь распахнулась и Шехин жестом позвала меня внутрь.
Это была хорошо освещенная комната со стенами из тесаного камня. Величиной она была с просторный номер в гостинице, но выглядела еще просторнее благодаря тому, что мебели в ней практически не было. У одной стены стояла железная печурка, от которой веяло мягким теплом, и еще там было четыре стула, расставленных друг напротив друга. На трех стульях сидели Темпи, Шехин и Карсерет. Повинуясь жесту Шехин, я занял четвертый.
– Сколько человек ты убил? – спросила Шехин. Теперь она разговаривала совсем другим гоном. Властно. Безапелляционно. Таким тоном говорил Темпи, когда мы беседовали о летани.
– Много, – не раздумывая, ответил я. Может, временами я и туго соображаю, но всегда вижу, когда меня испытывают.
– Много – это сколько?
Это не было уточнение. Это был новый вопрос.
– Когда убиваешь людей, один – уже много.
Она слегка кивнула.
– Ты убивал людей не по летани?
– Быть может.
– Почему ты не отвечаешь ни «да», ни «нет»?
– Потому что летани не всегда очевидна для меня.
– Почему?
– Потому что летани не всегда очевидна.
– Что делает летани очевидной?
Я замялся, хотя и знал, что это неправильно.
– Слова наставника.
– Можно ли обучить летани?
Я хотел было сделать жест «неуверенность», потом вспомнил, что жесты сейчас неуместны.
– Быть может, – сказал я. – Я не могу.
Темпи слегка заерзал на стуле. Все шло не так… Не зная, что еще делать, я сделал глубокий вдох, расслабился и мягко погрузился в «листок на ветру».
– Кому ведома летани?
– Листу, гонимому ветром, – ответил я, хотя, честно говоря, не знаю, что я имел в виду.
– Откуда берется летани?
– Оттуда же, откуда смех.
Шехин слегка поколебалась, потом спросила:
– Как следовать летани?
– Как следовать за луной?
Время, проведенное с Темпи, приучило меня оценивать разные виды пауз, прерывающие беседу. В языке адемов молчание говорит не меньше слов. Бывают паузы многозначительные. Вежливые. Растерянные. Бывает пауза, которая подразумевает недосказанное, извиняющаяся пауза, пауза, которая подчеркивает сказанное прежде…
Эта пауза была внезапной дырой в разговоре. Пустота дыхания, задержанного на вдохе. Я почувствовал, что сказал либо что‑то очень умное, либо что‑то совсем дурацкое.
Шехин пошевелилась на стуле, и торжественная атмосфера развеялась. Я почувствовал, что мы переходим к следующему этапу, и вышел из состояния «листка на ветру».
Шехин обернулась и взглянула на Карсерет.
– Что скажешь?
Карсерет все это время сидела как статуя, неподвижно, не меняя выражения лица.
– Я скажу то же, что и прежде. Темпи нетинад нас всех. Его следует отрубить. Затем и придуманы законы. Пренебречь законом – значит уничтожить его.
– Слепо следовать закону означает быть рабом! – тут же возразил Темпи.
Шехин сделала жест «суровый упрек», и Темпи залился краской.
– А что касается этого, – Карсерет указала на меня. Пренебрежение. – Он не принадлежит Адемре. В лучшем случае он глупец. В худшем – лжец и вор.
– А что он сказал сегодня? – спросила Шехин.
– Собака может гавкнуть три раза, не считая.
Шехин обернулась к Темпи.
– Заговорив вне очереди, ты отказался от своей очереди говорить.
Темпи снова покраснел, губы у него побелели от усилия держать себя в руках.
Шехин глубоко вздохнула и медленно выдохнула.
– Кетан и летани – вот что делает нас Адемре, – сказала она. – Варвар кетаном владеть не может.
Темпи с Карсерет встрепенулись, но она вскинула руку.
– В то же время уничтожить того, кто постиг летани, – неправильно. Летани не уничтожает самое себя.
Слово «уничтожить» она произнесла как ни в чем не бывало. Я понадеялся, что, должно быть, неправильно понял адемское слово.
Шехин продолжала:
– Найдутся такие, кто скажет: «С этого довольно. Не учите его летани, кто ведает летани, превзойдет все остальное».
Шехин сурово взглянула на Карсерет.
– Но я не из тех, кто скажет так. Я думаю, что мир станет лучше, если в нем будет больше тех, кому знакома летани. Летани дает силу, но дает и мудрость правильно распоряжаться силой.
Повисла долгая пауза. У меня скрутило живот, но я старался сохранять спокойный вид.
– Я думаю, – сказала наконец Шехин, – что, возможно, Темпи не сделал ошибки.
Казалось бы, это еще не была прямая поддержка, но по тому, как внезапно напряглась спина Карсерет, и по тому, как Темпи выдохнул воздух – медленно, с облегчением, – я предположил, что это тот самый ответ, на который мы надеялись.
– Я отдам его Вашет, – сказала Шехин.
Темпи замер. Карсерет сделала жест «одобрение», широкий, как ухмылка безумца.
Темпи спросил напряженным тоном:
– Ты отдашь его Кувалде?
Его рука замелькала. Почтение. Отрицание. Почтение.
