Достаточно близко, чтобы прикоснуться 6 страница

Шехин поднялась на ноги, дав знак, что разговору конец.

– Кто может быть лучше? Кувалда покажет, действительно ли он – железо, достойное ковки.

С этими словами Шехин отвела Темпи в сторону и перебросилась с ним несколькими словами. Ее руки слегка касались его рук. Говорила она слишком тихо даже для моих чутких ушей опытного шпиона.

Я вежливо стоял рядом со своим стулом. Темпи, похоже, вполне утратил боевое настроение, и в его жестах то и дело повторялись согласие и почтение.

Карсерет тоже держалась в стороне от них и пялилась на меня. Лицо у нее было каменное, но глаза злые. Она сделала несколько жестов, так, чтобы те двое не видели. Единственный, который я понял, было отвращение, но насчет значения прочих я более или менее догадался.

В ответ я сделал другой жест, совсем не адемский. По тому, как сузились у нее глаза, я заподозрил, что она меня тоже поняла.

Трижды раздался пронзительный звон колокола. Мгновением позже Темпи поцеловал Шехин руки, поцеловал ее в лоб и в губы. Потом повернулся и сделал мне знак следовать за собой.

Мы вместе вышли в просторный зал с низким потолком, где было полно народу и пахло едой. Это была столовая. Там стояли длинные столы и темные деревянные скамьи, гладкие от старости.

Я следовал за Темпи, накладывая себе еду на большую деревянную тарелку. Только теперь я осознал, что жутко проголодался.

Невзирая на мои ожидания, эта столовая оказалась совсем не похожа на университетскую. Во‑первых, тут было куда тише, во‑вторых, кормили куда лучше. Тут давали свежее молоко и нежирное нежное мясо – судя по всему, козье. Еще подавали твердый острый сыр, мягкий сливочный творог и два вида хлеба, теплого, только из печи. И еще яблоки и клубнику. На всех столах свободно стояли солонки, и всякий мог брать соли, сколько пожелает.

Непривычно было находиться в зале, полном разговаривающих адемов. Говорили они так тихо, что я не различал слов, только руки мелькали. Я понимал самое большее один жест из десяти, и все же странно было видеть все эти мелькающие вокруг эмоции: усмешка, гнев, смущение, отрицание, отвращение. Я гадал, что из этого относится ко мне, пришлому варвару.

Женщин было куда больше, чем я ожидал, и довольно много детей. Там было несколько человек в знакомой кроваво‑красной одежде наемника, но куда больше одевались в простую серую холстину, которую я видел, гуляя с Шехин. В толпе мелькнула белая рубаха, и я с удивлением обнаружил, что это сама Шехин ужинает локоть к локтю со всеми остальными.

Открыто на меня никто не смотрел, и все же на меня поглядывали. Больше всего всех занимали мои волосы, оно и понятно. В зале было полсотни белобрысых голов, несколько голов потемнее и несколько совсем белых или седых от старости. Я среди них как одинокая пылающая свеча.

Я пытался втянуть Темпи в разговор, но он разговаривать не желал и полностью сосредоточился на еде. На тарелку он себе положил куда меньше, чем я, и съел только часть того, что взял.

Поскольку я не отвлекался на разговоры, я быстро управился с ужином. Когда моя тарелка опустела, Темпи бросил делать вид, что ест, и повел меня прочь. Выходя из столовой, я чувствовал, что десятки глаз уперлись мне в спину.

Он провел меня несколькими коридорами, и наконец мы остановились перед одной дверью. Темпи отворил ее, там обнаружилась маленькая комнатка с окном и кроватью. В комнатке были моя лютня и дорожная сумка. Меча не было.

– У тебя будет другой наставник, – сказал Темпи. – Старайся как можно лучше. Веди себя культурно. От твоего наставника много зависит.

Сожаление.

– Меня ты больше не увидишь.

Он явно был в тревоге, но я не мог придумать, что бы такое сказать, чтобы его успокоить. Вместо этого я просто обнял его в утешение, и он, похоже, остался этим доволен. Потом он повернулся и вышел, не сказав более ни слова.

Оставшись один, я разделся и лег. Тут уместно было бы сказать, что я долго ворочался в постели, тревожась о том, что мне предстоит. Но, по правде говоря, я сильно устал и спал, как счастливый младенец на материнской груди.

 

ГЛАВА 112

КУВАЛДА

 

Я сидел в крошечном парке: всего две гладкие каменные скамьи, несколько деревьев и тропинка в высокой траве. Пересечь его можно было за минуту. Утесы с двух сторон загораживали его от ветра. Не то чтобы полностью. В Хаэрте, по‑моему, не было ни единого места, где можно было бы полностью укрыться от ветра.

Первое, на что я обратил внимание, увидев Вашет, это то, что она не носила меч на поясе. Она носила его за спиной, как я свою лютню. Ходила она с ненавязчивой, но солидной уверенностью, как будто знала, что ей полагается шествовать, но ей было лень.

Она отличалась все тем же худощавым телосложением, которое я привык считать общим признаком адемов наряду с бледной, сливочной кожей и светлыми глазами. Волосы у нее были чуть светлее, чем у Темпи, и носила она их собранными в хвост. Когда она подошла ближе, я увидел, что нос у нее сломан, и, хотя он не был кривым, легкая неровность все же смотрелась странно на этом лице, в остальном вполне правильном.

Вашет улыбнулась мне широкой улыбкой, показав белые зубы.

– Ну что, – сказала она на безупречном атуранском, – теперь ты мой!

– Ты говоришь по‑атурански? – тупо удивился я.

– Да мы почти все на нем говорим, – сказала она. Вокруг рта и в уголках ее глаз виднелись тонкие морщинки, так что я прикинул, что она, видимо, лет на десять меня постарше. – Трудно пробиться там, где ты не знаешь языка. Дела вести невозможно.

Я наконец спохватился. Учтивость. Почтение.

– Я правильно понимаю, что ты – Вашет?

Ее губы снова растянулись в улыбке. Вашет размашисто повторила мой жест, так преувеличенно, что я поневоле почувствовал насмешку.

– Да. Я буду твоим наставником.

– А как же Шехин? Я думал, что наставник тут она.

Вашет приподняла одну бровь – экстравагантное выражение лица, на адемском лице оно выглядело просто пугающе.

– В целом это так и есть. Но с практической точки зрения Шехин – слишком важная персона, чтобы тратить время на таких, как ты.

Я сделал жест «вежливо».

– Мне и с Темпи было неплохо, – сказал я.

– Ну, если бы наша цель была в том, чтобы тебе было неплохо, тогда конечно, – сказала она. – Однако Темпи – скорее парусник, чем наставник.

Я слегка разозлился.

– Он мой друг, знаешь ли!

Глаза у нее сузились.

– Ну, раз ты его друг, ты, должно быть, не замечаешь его недостатков. Он опытный боец, но и только. Он еле говорит на вашем языке, мало знает о реальном мире и, откровенно говоря, не особенно умен.

– Извини, – сказал я. Сожаление. – Я не хотел тебя задеть.

– Не демонстрируй мне смирение, если не испытываешь его, – сказала она, по‑прежнему сердито щурясь. – Даже когда ты надеваешь маску на лицо, глаза твои все равно остаются прозрачными окнами.

– Извини, – сказал я, уже искренне. Извинение. – Я надеялся произвести хорошее первое впечатление.

– Зачем? – спросила она.

– Мне хотелось, чтобы ты думала обо мне хорошо.

– Мне хотелось бы иметь причины думать о тебе хорошо.

Я решил сменить курс, надеясь вывести разговор в более тихую гавань.

– Темпи назвал тебя «Кувалдой». Почему?

– Меня так зовут. Вашет. Кувалда. Глина. Вращающееся Колесо.

Она произнесла свое имя тремя разными способами, каждый раз другим тоном.

– Я та, кто придает форму, заостряет и уничтожает.

– А почему глина?

– Потому что я и глина тоже, – сказала Вашет. – Только то, что само податливо, может учить других.

Я ощутил нарастающее возбуждение.

– Нужно признаться, – сказал я, – мне будет приятно иметь возможность говорить со своим наставником на одном языке. У меня есть тысяча вопросов, которые я не мог задать, потому что знал, что Темпи не поймет. А если и поймет, то я не пойму его ответов.

Вашет кивнула и села на одну из скамей.

– Умение общаться – это тоже свойство наставника, – сказала она. – Теперь ступай, отыщи длинную палку и принеси ее мне. И начнем урок.

Я отправился к деревьям. Ее просьба звучала как часть ритуала, так что мне не хотелось притащить ей первый попавшийся гнилой сучок, который валяется под ногами. В конце концов я нашел иву и отломил гибкую ветку длиннее моей руки и толщиной с мой мизинец.

Я вернулся к Вашет, сидящей на скамье. Я протянул ей ивовую ветку, она достала из‑за плеча свой меч и принялась очищать ветку от торчащих сучков.

– Ты сказала: «Только то, что само податливо, может учить других», – объяснил я. – Вот я и подумал, эта ветка как раз подойдет.

– Для сегодняшнего урока сгодится, – сказала она, счищая последние полоски коры. В руках у нее остался тонкий белый прут. Вашет вытерла меч о рубаху, спрятала его в ножны и встала.

Держа в руке ивовый прут, Вашет взмахнула им пару раз. Прут негромко посвистывал, рассекая воздух. «Вжик‑вжик!»

Теперь, когда Вашет оказалась ближе, я обратил внимание, что, хотя она и носит знакомую красную наемничью одежду, ее рубаха и штаны, в отличие от одежды Темпи и многих других, не стянуты кожаными ремнями. Вместо ремней она носила полосы кроваво‑красного шелка.

Она посмотрела мне в глаза.

– Сейчас я тебя ударю, – серьезно сказала она. – Стой смирно.

Вашет принялась медленно обходить меня по кругу, по‑прежнему помахивая ивовым прутом. «Вжик‑вжик!» Она очутилась у меня за спиной, и не видеть ее было еще хуже. «Вжик‑вжик!» Она замахала быстрее, звук изменился. «Вжжих‑вжжих!» Я не поморщился.

Она обошла вокруг меня еще раз, зашла мне за спину и дважды меня ударила. По разу по каждой руке чуть пониже плеча. «Вжжих!» «Вжжих!» Поначалу ощущение было такое, будто она просто меня хлопнула, а потом боль распустилась по всей руке, обжигая огнем.

Затем, прежде чем я успел среагировать, она вытянула меня поперек спины так сильно, что аж в зубы отдалось. Если прут не сломался, то только потому, что он был из гибкой зеленой ивы.

Я не вскрикнул, но лишь оттого, что Вашет ударила меня на выдохе. У меня перехватило дыхание, я ахнул и втянул воздух так стремительно, что поперхнулся и закашлялся. Моя спина вопила от боли, как будто ее подпалили.

Вашет подошла ко мне спереди и посмотрела на меня все так же серьезно.

– Вот тебе твой урок, – сказала она. – Я не думаю о тебе хорошо. Ты варвар. Ты не умен. Тебе тут не рады. Ты не здешний. Ты похитил наши тайны. Твое присутствие здесь мешает и сулит осложнения, которые школе совсем ни к чему.

Вашет оглядела конец ивового прута и снова посмотрела на меня.

– Встретимся здесь снова, через час после обеда. Принеси другую палку, я постараюсь преподать тебе этот урок еще раз.

Она пристально взглянула на меня.

– Если палка, которую ты принесешь, мне не понравится, я выберу другую сама. Потом мы займемся тем же самым после ужина. И на следующий день. Это единственное, чему я собираюсь тебя учить. Когда ты этому выучишься, ты уйдешь из Хаэрта и никогда сюда не вернешься.

Она холодно смотрела на меня.

– Ты понял?

– А что…

Она взмахнула рукой, и кончик прута хлестнул меня по щеке. На этот раз это было на вдохе, и я пронзительно, испуганно взвизгнул.

Вашет смотрела на меня. Никогда не думал, что такая простая вещь, как взгляд глаза в глаза, может быть настолько устрашающим. Но ее светло‑серые глаза были жесткими как лед.

– Отвечай: «Да, Вашет. Я понял».

Я зыркнул на нее глазами.

– Да, Вашет. Я понял.

Правая сторона верхней губы у меня распухла и шевелилась с трудом.

Она вгляделась в мое лицо, как будто пыталась что‑то решить, потом пожала плечами и отшвырнула прут в сторону.

И только тогда я рискнул заговорить снова:

– А что будет с Темпи, если я уйду?

– Когда ты уйдешь, – поправила она, сделав ударение на первом слове. – Те немногие, кто в этом сомневался, поймут, что он поступил дурно, взявшись тебя учить. И вдвойне дурно, приведя тебя сюда.

– А что с ним сделают, когда… – Я осекся и начал сначала: – А что с ним сделают, если я уйду?

Она пожала плечами и отвернулась.

– Это уж не мне решать, – сказала она и ушла прочь.

Я потрогал щеку и губу и посмотрел на руку. Крови не было, однако я чувствовал, как на коже у меня набухает багровый рубец, отчетливый, как клеймо.

 

* * *

 

Не зная, что еще мне делать, я вернулся в школу обедать. Придя в столовую, я огляделся по сторонам, но Темпи среди наемников, одетых в алое, не было. Меня это обрадовало. Мне, конечно, было бы приятно оказаться в обществе друга, и все же мне невыносимо было думать, что он может узнать, насколько плохо все обернулось. Мне ему даже и говорить ничего не придется. Отметина у меня на лице говорила сама за себя, и всем присутствующим все было ясно.

Я сохранял непроницаемое лицо и смотрел в пол, продвигаясь вдоль прилавка и накладывая себе еду. Потом выбрал пустое место за столом, не желая никому навязывать свое общество.

Я был один большую часть своей жизни. И все же я редко чувствовал себя таким одиноким, как в тот момент. У меня был единственный близкий человек на шестьсот километров в округе, и тому велели держаться от меня подальше. Я был незнаком с местной культурой, едва знал их язык, и горящие огнем спина и лицо непрерывно напоминали мне, насколько я тут лишний.

Однако кормили тут и впрямь хорошо. Курица на вертеле, поджаристые стручки коровьего гороха, ломоть сладкого кекса с патокой. В Университете я редко мог позволить себе такую хорошую еду, а у маэра кормили хорошо, но мне вечно все доставалось простывшим. Сейчас я был не особенно голоден, однако я достаточно наголодался за свою жизнь, чтобы мне было просто отказаться от дармового обеда.

Я краем глаза заметил движение: кто‑то сел за стол напротив меня. На душе у меня слегка полегчало. Ну, хоть кому‑то хватает храбрости общаться с варваром! Нашелся‑таки человек, достаточно добрый, чтобы меня подбодрить, или хотя бы достаточно любопытный, чтобы поболтать со мной…

Подняв голову, я увидел худое, разукрашенное шрамами лицо Карсерет. Она поставила свою большую деревянную тарелку напротив меня.

– Ну что, как тебе наш город? – негромко спросила она, опустив левую руку на поверхность стола. Сейчас, когда мы сидели, ее жесты изменились, однако я распознал любопытство и вежливость. Со стороны любому бы показалось, будто мы мило беседуем. – Как тебе твоя новая наставница? Она того же мнения, что и я. Тебе тут не место.

Я прожевал кусок курицы и механически проглотил, не поднимая глаз.

Озабоченность.

– Я слышала, как ты вскрикнул, – тихо продолжала она. Теперь она говорила медленнее, как будто с ребенком. Я не знал, то ли она хочет меня оскорбить, то ли просто старается, чтобы я все понял. – Прямо как птичка!

Я отхлебнул теплого козьего молока и утер губы. От движения руки моя рубаха сдвинулась относительно рубца на спине. Боль была такая, будто меня ужалила сотня ос сразу.

– Что это было, крик страсти? – осведомилась она, делая жест, которого я не распознал. – Быть может, Вашет тебя обняла? А на щеке у тебя не иначе как след от поцелуя?

Я откусил кекс. Кекс что‑то был совсем не такой сладкий, как мне казалось.

Карсерет тоже откусила кекс.

– У нас тут все бьются об заклад, когда ты уберешься, – продолжала она медленно и вполголоса, так чтобы слышал только я. – Я поставила два таланта на то, что ты и двух дней не протянешь. Если ты сбежишь ночью, как я надеюсь, я выиграю деньги. Ну а если я не права и ты останешься подольше, я выиграю твои синяки и ссадины и возможность послушать твои вопли.

Настойчивая просьба.

– Оставайся!

Я поднял взгляд на нее.

– Ты говоришь, как собака лает, – сказал я. – Без цели. Без смысла.

Я говорил достаточно тихо, чтобы быть вежливым. Однако не настолько тихо, чтобы мой голос не долетел до ушей всех, кто сидел поблизости. Уж я‑то умею говорить тихо так, чтобы услышали все, кому следует. Это мы, руэ, изобрели театральный шепот.

Я увидел, как она побагровела. На лбу и челюсти отчетливо проступили бледные шрамы.

Я опустил глаза и продолжал есть, само воплощение безмятежного спокойствия. Оскорбить человека другой культуры не так‑то просто. Однако я тщательно выбрал слова, основываясь на том, что говорил Темпи. Если она как‑то отреагирует, это только докажет, что я был прав.

Я не спеша и методично доел свой обед, воображая исходящие от нее жаркие волны гнева. Хотя бы эту маленькую битву я выиграть мог. Конечно, это была пустая победа. Но иногда приходится брать, что дают.

 

* * *

 

Когда Вашет вернулась в маленький парк, я уже сидел и ждал на одной из каменных скамеек.

Она остановилась напротив и тяжко вздохнула.

– Миленько! Экий ты непонятливый, – сказала она на своем превосходном атуранском. – Ну что ж, ступай за палкой. Посмотрим, может, на этот раз мне удастся объяснить получше.

– Палку я уже принес, – сказал я. Я сунул руку под скамью и достал деревянный тренировочный меч, который позаимствовал в школе.

Это было старое, промасленное дерево, отполированное бесчисленными руками, твердое и тяжелое, как железный брусок. Если бы она огрела меня этим по плечам так, как ивовым прутом, она переломала бы мне кости. Если бы она ударила меня по лицу, она своротила бы мне челюсть.

Я положил меч на скамью рядом с собой. Дерево даже не стукнуло о камень. Оно было таким твердым, что зазвенело как колокол.

Положив тренировочный меч, я принялся стягивать рубашку через голову, шипя сквозь зубы, когда ткань терлась о свежий рубец на спине.

– Ты что, надеешься растрогать меня, предложив мне свое нежное юное тело? – осведомилась Вашет. – Ты, конечно, хорош собой, но не настолько.

Я аккуратно положил рубашку на скамью.

– Я просто подумал, что стоит кое‑что тебе показать.

И повернулся к ней спиной.

– Ну, тебя пороли кнутом, – сказала она. – Не могу сказать, что меня это удивляет. Я и так знала, что ты вор.

– Это не за воровство, – сказал я. – Это в Университете. Меня обвинили в проступке и приговорили к порке. Когда такое случается, большинство студентов просто бросают Университет и уходят учиться куда‑нибудь в другое место. А я решил остаться. Подумаешь, всего‑то три удара.

Я ждал, по‑прежнему глядя в другую сторону. И она таки проглотила наживку.

– Тут куда больше шрамов, чем от трех ударов.

– Некоторое время спустя, – сказал я, – меня обвинили в другом проступке. На этот раз я получил шесть ударов. И все равно остался.

Я обернулся к ней лицом.

– Остался потому, что не было другого места, где я мог научиться тому, чему хотел. И побоями меня было не прогнать.

Я взял со скамьи тяжелый деревянный меч.

– Я подумал, что честность требует тебе об этом сказать. Угрозой боли меня не отпугнуть. Я не брошу Темпи после того, как он на меня положился. И еще я многому хочу научиться, и научить этому могут только здесь.

Я протянул ей твердую темную деревяшку.

– Если ты хочешь заставить меня уйти, синяками тут не отделаешься.

Я отступил на шаг, вытянул руки по швам и закрыл глаза.

 

ГЛАВА 113

ВАРВАРСКИЙ ЯЗЫК

 

Мне хотелось бы сказать, что я так и не открыл глаз, но это была бы неправда. Я услышал хруст песка под ногами Вашет и невольно открыл глаза.

Но я не подсматривал, нет. Это было бы ребячеством. Я просто открыл глаза и посмотрел на нее. Она смотрела мне в глаза куда дольше, чем Темпи за целый оборот. Светло‑серые глаза выглядели очень жесткими на миловидном лице. И сломанный нос уже не казался неуместным. Это было грозное предупреждение миру.

Ветер свистел вокруг. Мои обнаженные руки покрылись мурашками.

Вашет обреченно вздохнула, пожала плечами, перехватила деревяшку за рукоять. Взяла ее обеими руками, задумчиво прикинула на вес. Потом вскинула ее и замахнулась.

Но удара не нанесла.

– Отлично! – с раздражением сказала она, махнув рукой. – Ах ты, мелкий тощий засранец! Отлично! Дерьмо луковое. Надевай рубаху. Мне на тебя смотреть холодно.

Я без сил опустился на скамью.

– Слава богу! – сказал я. И принялся натягивать рубашку. Это давалось мне нелегко: руки у меня тряслись. И не от холода.

Вашет это заметила.

– Так я и знала! – торжествующе воскликнула она, указывая на меня пальцем. – Ты стоял так, будто тебя вот‑вот повесят. Я так и знала, что ты готов сбежать как кролик!

Она разочарованно топнула ногой.

– Эх, надо было все‑таки тебе врезать!

– Я рад, что ты этого не сделала, – сказал я. Я ухитрился‑таки натянуть рубашку, потом обнаружил, что надел ее наизнанку, но решил оставить так, чем снова стягивать через саднящую спину.

– Где я прокололась? – осведомилась она.

– Нигде, – ответил я. – Представление было разыграно мастерски.

– Тогда откуда ты знал, что я не собираюсь проломить тебе череп?

– Высчитал логически, – ответил я. – Если бы Шехин действительно хотела меня прогнать, она бы просто велела мне собирать вещички. Если бы она хотела моей смерти, она бы и это могла устроить.

Я вытер вспотевшие ладони о штаны.

– Это означало, что ты всерьез собираешься быть моей наставницей. Значит, существовало только три логичных варианта.

Я загнул палец.

– Это была ритуальная инициация.

Второй палец.

– Это была проверка на решимость…

– Или я в самом деле пыталась тебя выжить, – закончила Вашет, усаживаясь на скамейку напротив. – А что, если я говорила правду и действительно избила бы тебя всерьез?

Я пожал плечами.

– По крайней мере, я бы в этом убедился. Но мне казалось маловероятным, что Шехин избрала бы наставницу, которая так поступит. Если бы она просто хотела меня сломить, она могла бы предоставить это Карсерет.

Я склонил голову набок.

– Мне просто интересно, что это все‑таки было? Инициация или проверка на решимость? Все ли через это проходят?

Она покачала головой.

– Проверка на решимость. Мне надо было тебя испытать. Я не собиралась тратить время на обучение труса, боящегося пары тумаков. Кроме того, мне нужно было убедиться в твердости твоих намерений.

Я кивнул.

– Это мне казалось наиболее вероятным. И я решил избавить себя от нескольких лишних дней в рубцах и форсировать события.

Вашет смерила меня взглядом. На ее лице отчетливо читалось любопытство.

– Надо признаться, еще никто из учеников не предлагал мне жестоко его избить, чтобы доказать, что он достоин моего времени.

– Да ладно, что там! – небрежно сказал я. – Я как‑то раз с крыши спрыгнул!

 

* * *

 

Мы провели час, болтая о том о сем, мало‑помалу растворяя существовавшее между нами напряжение. Она спросила, за что же меня высекли, и я коротко изложил ей эту историю, радуясь случаю объясниться. Мне не хотелось, чтобы она считала меня преступником.

Потом Вашет пристальнее осмотрела мои шрамы.

– Тот, кто тебя лечил, и впрямь разбирался в медицине! – с восхищением сказала она. – Очень чистая работа. Не хуже любой, что мне доводилось видеть.

– Я передам им твои похвалы, – сказал я.

Ее рука мягко прошлась вдоль края воспаленного рубца, идущего поперек всей спины.

– Кстати, извини.

– Надо сказать, это куда больнее, чем кнут. Это я тебе сообщаю бесплатно.

– Через пару дней сойдет, – сказала она. – Впрочем, это не значит, что сегодня тебе не придется спать на животе.

Она помогла мне расправить рубашку, потом снова пересела на противоположную скамью.

Поколебавшись, я все‑таки спросил:

– Ты только не обижайся, Вашет… Но ты не такая, как другие адемы, которых я встречал. Хотя я, конечно, не так уж много их встречал…

– Да ты просто соскучился по привычным жестам, – сказала она.

– И это тоже, – сказал я. – Но ты выглядишь более… выразительной, чем прочие адемы, которых я видел.

Я указал на лицо.

Вашет пожала плечами.

– Там, откуда я родом, мы с детства говорим на вашем языке. К тому же я провела четыре года телохранителем и капитаном у одного поэта из Малых королевств, который по совместительству был королем. Так что на атуранском я говорю, наверное, лучше всех в Хаэрте. Включая тебя.

На последнее я не обратил внимания.

– Так ты не местная?

Она покачала головой.

– Я из Феанта, это дальше на север. Мы там более… космополитичные. В Хаэрте только одна школа, и все на ней завязано. К тому же меч‑дерево – один из старинных путей. Довольно формальный. А я выросла, следуя путем радости.

– А что, есть и другие школы?

Вашет кивнула.

– Это одна из многих школ, следующих латанте, пути меч‑дерева. И одна из старейших после Аэте и Аратана. Есть и другие пути, наверно, десятка три. Но некоторые из них очень маленькие, их кетан преподают всего одна‑две школы.

– Так у тебя поэтому меч другой? – спросил я. – Ты пришла с ним из другой школы?

Вашет пристально взглянула на меня.

– Что тебе известно о моем мече?

– Ты доставала его, чтобы ошкурить ивовый прут, – сказал я. – У Темпи меч хороший, но твой – другой. Рукоять потертая, но клинок выглядит как новенький.

Она с любопытством взглянула на меня.

– Я вижу, ты смотришь на мир в оба, а?

Я пожал плечами.

– Строго говоря, это не мой меч, – сказала Вашет. – Его мне только дали на хранение. Это меч древний, и клинок – самая древняя его часть. Его вручила мне сама Шехин.

– Так ты за этим пришла в эту школу?

Вашет покачала головой.

– Нет. Шехин вручила мне меч гораздо позднее.

Она подняла руку и любовно погладила рукоять.

– Нет. Я пришла сюда потому, что, хотя латанта довольно формальный путь, мечом они владеют в совершенстве. На пути радости я научилась всему, чему могла. Три другие школы мне отказали, прежде чем Шехин согласилась меня принять. Она – женщина умная и поняла, что учить меня имеет смысл.

– Подозреваю, нам обоим повезло, что она так широко мыслит, – сказал я.

– Тебе повезло больше моего, – сказала Вашет. – Разные пути изрядно соперничают друг с другом. Когда я присоединилась к латанте, для Шехин это было лишним поводом для гордости.

– Да, – сказал я, – должно быть, нелегко это: прийти сюда и чувствовать себя всем чужой…

Вашет пожала плечами, ее меч приподнялся и опустился у нее за спиной.

– Поначалу да, – призналась она. – Но тут умеют ценить талант, а у меня его хоть отбавляй. Среди тех, кто учится пути радости, я считалась довольно скованной и медлительной. А здесь я – одна из самых необузданных!

Она усмехнулась.

– Это приятно, все равно как надеть новую одежду.

– А на пути радости тоже учат летани? – спросил я.

Вашет расхохоталась.

– По этому поводу идут серьезные дебаты. Коротко говоря – да. Все адемы до некоторой степени учатся летани. Те, кто принадлежит к школам, – тем более. Но при этом летани допускает весьма широкие толкования. Некоторые школы крепко держатся того, что другие презирают.

Она задумчиво взглянула на меня.

– Правда ли, будто ты сказал, что летани исходит из того же места, что и смех?

Я кивнул.

– Хороший ответ, – сказала она. – Моя наставница на пути радости когда‑то сказала мне именно это.

Вашет нахмурилась.

– Когда я это сказала, ты сделался задумчив. Почему?

– Я бы сказал, – ответил я, – но мне не хочется, чтобы ты думала обо мне хуже.

– Я буду думать о тебе хуже, если ты будешь что‑то скрывать от своей наставницы, – серьезно сказала она. – Между нами должно быть полное доверие.

Я вздохнул.

– Я очень рад, что тебе нравится мой ответ. Но, честно говоря, я не знаю, что это значит.

– А я и не спрашивала у тебя, что это значит, – легко ответила она.

– Но это же просто бессмыслица какая‑то, – сказал я. – Я знаю, все вы придаете очень большое значение летани, но на самом деле я ее не понимаю. Я просто нашел способ делать вид, будто понимаю.

Вашет снисходительно улыбнулась.

– Нельзя сделать вид, будто понимаешь летани, – уверенно ответила она. – Это все равно что плавание. Любому, кто на тебя смотрит, очевидно, умеешь ты плавать или нет.

– Ну, сделать вид, будто умеешь плавать, как раз нетрудно, – заметил я. – Можно просто загребать руками, идя по дну реки.

Она с любопытством взглянула на меня.

– Ну ладно. И как же ты ухитрился нас провести?

Я объяснил ей про «листок на ветру». Как я научился приводить свои мысли в легкое, пустотелое, парящее состояние, в котором я легко отвечаю на все их вопросы.

– О, так ты украл ответы у себя самого! – сказала она с напускной серьезностью. – Ты очень хитро нас одурачил, вытянув ответы из собственной души.

– Да ты не понимаешь! – рассердился я. – Я же понятия не имею, что такое на самом деле эта летани! Это не путь, но помогает избрать путь. Это самая простая дорога, но увидеть ее непросто. Честно говоря, вы все похожи на пьяных картографов!