2020-06-10
100
С каждым новым шагом меня все сильнее терзали скука и тревога одновременно. Но я же был в Фейе, в конце‑то концов! Вокруг должны были твориться всякие чудеса. Где же стеклянные замки? Огненные фонтаны? Кровожадные троввы? Где босоногие старики, готовые поделиться мудрым советом?..
Деревья расступились, и передо мной распростерлись луга. Все места в Фейе, что показывала мне Фелуриан, были лесными. Очевидно, то был верный знак, что я забрел за пределы тех земель, где мне следовало находиться.
И тем не менее я шагал все дальше, с удовольствием подставляя кожу солнышку после того, как столько времени провел на сумрачной прогалине Фелуриан. Тропа, по которой я шел, похоже, вела к одинокому дереву, что стояло посреди луга. Я решил дойти до дерева, а потом уж повернуть обратно.
Однако сколько я ни шел, а дерево как будто ничуть не приближалось. Поначалу я счел это очередной причудой Фейе, но, по мере того как я упрямо шагал вперед, мне мало‑помалу стало ясно, в чем причина. Дерево попросту было больше, чем я думал. Гораздо больше и гораздо дальше.
В конце концов оказалось, что тропа не ведет к дереву. Не доходя до него, она сворачивала в сторону, делая крюк не меньше километра. Я уже подумывал было повернуть назад, но тут мое внимание привлекло нечто цветное, мелькнувшее под деревом. После короткой борьбы любопытство одержало‑таки верх, и я шагнул с тропы в высокую траву.
Подобных деревьев я никогда прежде не видел. Я медленно приблизился к нему. Оно напоминало огромную раскидистую иву, только листья пошире и более темные. У дерева была густая плакучая крона, усеянная бледными серовато‑голубыми цветами.
Ветер налетел с другой стороны, и когда листва зашевелилась, я ощутил незнакомый сладкий аромат. Пахло дымом, пряностями, кожей и лимоном. Перед этим запахом невозможно было устоять. Нельзя сказать, чтобы он был аппетитный. Рот у меня не наполнился слюной, в животе не забурчало. И тем не менее, если бы я увидел на столе нечто, что так пахло, будь то даже булыжник или деревяшка, мне тут же захотелось бы сунуть это в рот. Не от голода, а из чистого любопытства, как маленькие дети, которые тянут в рот что попало.
Когда я подошел ближе, зрелище ошеломило меня своей красотой: на фоне темной зелени бросались в глаза бабочки, перепархивающие с ветки на ветку, пьющие нектар из бледных цветков. То, что я поначалу принял за клумбу у корней дерева, оказалось сплошным ковром бабочек. У меня захватило дух, и я остановился, не доходя метров двадцати до границ кроны, чтобы не спугнуть насекомых.
Некоторые из бабочек, порхающие вокруг цветов, были лиловые с черным или синие с черным, такие же, как на прогалине Фелуриан. Другие были целиком ярко‑зеленые, или желтые с серым, или серебристо‑голубые. Но мое внимание привлекла одинокая крупная красная бабочка, малиново‑алая с тонюсенькими золотыми прожилками. Крылья у нее были больше моей ладони. Она залетела поглубже в листву в поисках свежих цветов.
Внезапно ее крылышки беспомощно затрепыхались. Они оторвались и порознь слетели на землю, точно падающие осенние листья.
И только проводив их взглядом к подножию дерева, я понял, в чем дело. Там не было отдыхающих бабочек… земля была усеяна безжизненными крылышками. Тысячи и тысячи крылышек устилали траву в тени дерева подобно самоцветному одеялу.
– Красные бабочки оскорбляют мое эстетическое чувство, – холодно и сухо заявил голос с дерева.
Я отступил на шаг, взглядываясь в густой балдахин плакучих ветвей.
– Ну и манеры у тебя! – поддел меня сухой голос. – Даже не представился! Да еще и пялишься!
– Прошу прощения, сударь, – серьезно ответил я. Потом вспомнил цветы на дереве и поправился: – Сударыня. Но я никогда прежде не разговаривал с деревьями и оттого слегка растерялся.
– Да уж, оно и видно! Я тебе не дерево. Так же, как человек – не стул. Я – Ктаэх. Тебе повезло, что ты меня нашел. Многие позавидовали бы твоей удаче.
– Удаче? – переспросил я, пытаясь разглядеть, кто же все‑таки разговаривает со мной из ветвей. В памяти шевелился обрывок старой истории, кусок народной легенды, которую я прочел, пока искал сведения о чандрианах…
– Ты – оракул! – сказал я.
– Оракул? Оригинально. Не пытайся лепить на меня ярлыки. Я – Ктаэх. Я есмь. Я вижу. Я знаю.
Пара переливчатых, синих с черным крылышек порознь опустилась на землю там, где только что была бабочка.
– Иногда я говорю.
– Мне казалось, тебя оскорбляют красные бабочки.
– А красных не осталось, – равнодушно пояснил голос. – Синие же смотрятся несколько слащаво.
В ветвях что‑то мелькнуло, и еще одна пара сапфировых крылышек, медленно кружась, начала опускаться на землю.
– Ты же новый людь Фелуриан, да?
Я замялся, но сухой голос продолжал так, будто я ответил:
– Ну да, так и есть. От тебя несет железом. Самую малость. И все равно странно, как она это выносит.
Пауза. Что‑то мелькнуло в ветвях. Слегка колыхнулся десяток листочков. Еще одна пара крылышек затрепыхалась и принялась опускаться на землю.
– Ну давай, – продолжал голос, который теперь доносился с другой стороны дерева, хотя обладателя его по‑прежнему не видно было в листве. – Наверняка у любопытного мальчика найдется пара вопросов. Давай. Спрашивай. Твое молчание меня оскорбляет.
Я поколебался, потом сказал:
– Пожалуй, у меня и впрямь найдется пара вопросов.
– Ах‑ха‑а! – медленно и удовлетворенно протянул голос. – То‑то же!
– Что ты можешь рассказать мне об амир?
– Пф‑фш‑ш! – в голосе послышалось раздражение. – В чем дело? Чего ты осторожничаешь? Зачем ходишь вокруг да около? Спрашивай про чандриан, и дело с концом!
Я застыл, ошеломленный и безмолвный.
– Удивлен? А что тебя удивляет? Боже, мальчик, ты же как прозрачный пруд! Сквозь тебя видно на три метра в глубину, а там всей и глубины‑то не больше метра!
В ветвях снова мелькнуло, и сразу две пары крылышек закружились в воздухе – одна синяя, другая лиловая.
Мне померещилось, что в ветвях показалось нечто жилистое, однако оно тут же исчезло в бесконечном колыхании дерева.
– А лиловую за что? – спросил я, просто затем, чтобы что‑нибудь спросить.
– А так, из вредности, – ответил голос. – Из зависти к ее невинности и беззаботности. И вообще, они такие миленькие, мне это приелось. Так же, как и преднамеренное невежество.
Пауза.
– Ну так что, ты же хочешь спросить у меня про чандриан?
Мне ничего не оставалось, как кивнуть.
– Да тут, на самом деле, и рассказывать‑то особо нечего, – легкомысленно сообщил голос. – Однако же тебе лучше называть их просто «Семеро». А то к слову «чандрианы» за все эти годы налипло столько побасенок. Прежде‑то эти названия были взаимозаменяемыми, но в наше время, если сказать «чандрианы», всем сразу приходят на ум людоеды, грызни и бука. Ужасно глупо!
Последовала долгая пауза. Я стоял неподвижно, пока не сообразил, что существо ждет моей реакции.
– А дальше? – спросил я. Мой голос мне самому показался ужасно чужим.
– А тебе зачем? – мне померещилась игривая нотка.
– Потому что мне надо знать, – ответил я, пытаясь придать своему голосу хоть немного твердости.
– Надо? – скептически переспросил Ктаэх. – С чего это вдруг? Возможно, университетские магистры знают ответы на вопросы, которые ты ищешь. Но тебе они не скажут, даже если ты спросишь, а ты не спросишь. Ты для этого слишком гордый. Слишком умный, чтобы просить помощи. Слишком заботишься о собственной репутации.
Я попытался ответить, но сумел выдавить только сухой хрип. Я сглотнул и начал заново:
– Ну, пожалуйста! Мне надо это знать. Они убили моих родителей.
– Ты что, собираешься убить чандриан? – голос звучал завороженно, почти ошарашенно. – Взять, выследить их и убить, и все это в одиночку? Ничего себе! И как же ты собираешься это сделать? Хелиакс живет на свете целых пять тысяч лет. Пять тысяч лет, и ни секунды сна.
Впрочем, полагаю, тебе хватит ума отправиться искать амир. Даже такой гордец, как ты, способен понять, что без помощи не справиться. Возможно, орден и согласится тебе помочь. Беда в том, что отыскать их не проще, чем самих Семерых. Ай‑яй‑яй! Что же делать нашему отважному мальчугану?
– Расскажи!
Я хотел крикнуть это, но получилась униженная просьба.
– Думаю, это выводит из себя, – спокойно продолжал Ктаэх. – Те немногие, кто в чандриан верит, слишком запуганы, чтобы говорить об этом, а все остальные только посмеются, если ты их об этом спросишь.
Последовал театральный вздох – как будто с нескольких сторон кроны сразу.
– Однако же такова цена, которой приходится расплачиваться за культуру.
– Какая цена? – спросил я.
– Самонадеянность, – ответил Ктаэх. – Ты уверен, будто знаешь все на свете. Ты смеялся над фейри, пока сам не встретил одну из них. Неудивительно, что твои культурные знакомые точно так же не верят в чандриан. Тебе придется оставить свои драгоценные закоулки далеко позади, прежде чем ты найдешь кого‑то, кто воспримет это всерьез. Тебе не на что надеяться, пока ты не дойдешь до Штормвала.
Оно умолкло. Еще одна пара лиловых крылышек слетела на землю. Я сглотнул – в горле у меня пересохло, – стараясь придумать, что бы такое спросить, чтобы получить побольше сведений.
– Ты же понимаешь, немногие отнесутся всерьез к твоим поискам амир, – спокойно продолжал Ктаэх. – Однако маэр – человек весьма неординарный. Он уже подошел к ним вплотную, хотя и не догадывается об этом. Держись маэра, и он приведет тебя к их порогу.
Послышалось тоненькое сухое хихиканье.
– Клянусь кровью, колючкой и костью, жаль, что у вас, жалких тварей, не хватит ума оценить меня! Забудь что хочешь, но слова мои помни. В конце концов ты поймешь, в чем соль шутки. Я гарантирую это. Ты от души посмеешься, когда придет время.
– И все же, что ты можешь рассказать о чандрианах? – спросил я.
– Ну, раз уж ты так любезно интересуешься, тебе нужен Пепел. Помнишь Пепла? Белые волосы. Черные глаза. Знаешь, что он делал с твоей матерью? Страшные вещи. Однако она держалась молодцом. Лориана была прирожденной актрисой, извини за выражение. Куда лучшей актрисой, чем твой отец: он так стенал и молил…
У меня перед глазами вспыхнули картины того, о чем я столько лет пытался забыть. Мать, с мокрыми от крови волосами, с неестественно вывороченными руками, переломанными в запястьях, в локтях… Отец со вспоротым животом, оставивший кровавый след длиной в восемь метров. Он полз, чтобы умереть поближе к ней… Я попытался заговорить, но во рту пересохло.
– Почему? – прохрипел я.
– Почему? – откликнулся Ктаэх. – Какой хороший вопрос! Я знаю много‑много ответов на него. Почему они так дурно обошлись с твоими бедными родителями? Потому что им так хотелось, потому что у них было время и вдохновение, потому что у них были на то причины.
Почему они оставили тебя в живых? Потому что они растяпы, потому что тебе повезло, потому что что‑то их спугнуло.
«Что же их спугнуло?» – тупо подумал я про себя. Но это было уже слишком. Воспоминания, то, что говорил этот голос… Мои губы безмолвно зашевелились, вопрошая…
– Что‑что? – переспросил Ктаэх. – Ты снова хочешь спросить почему? Тебя интересует, почему я тебе говорю все это? Что в этом толку? А может, этот Пепел и со мной как‑то раз сыграл дурную шутку. А может, мне забавно будет поглядеть, как щенок вроде тебя щелкает зубами возле его пяток. А может, твои связки тихо скрипят, когда ты стискиваешь кулаки, и для меня это звучит сладостной симфонией. О да, так и есть. Можешь быть уверен.
Почему ты не можешь отыскать этого Пепла? О‑о, какой интересный вопрос. Всякий может подумать, что человек с угольно‑черными глазами непременно привлечет внимание, даже если просто зайдет пропустить стаканчик. Как же так получилось, что тебе за все это время не удалось напасть на его след?
Я потряс головой, пытаясь избавиться от запаха крови и паленых волос.
Ктаэх, похоже, воспринял это как ответ.
– Да, верно, полагаю, тебе не надо рассказывать, как он выглядит. Ты же его видел не далее как пару дней назад.
До меня наконец дошло. Главарь разбойников! Изящный человек в кольчуге! Пепел. Тот самый, что говорил со мной, когда я был ребенком. Человек с ужасной улыбкой и мечом как зимний лед.
– Жаль, жаль, что ему удалось уйти, – продолжал Ктаэх. – И все же, признайся, тебе изрядно повезло. Шанс повстречать его снова представляется раз в жизни. Жаль, что ты его упустил. Но ты не переживай, что не узнал его. Они хорошо навострились скрывать то, что способно их выдать. Так что это совсем не твоя вина. Ведь прошло так много времени. Годы! К тому же ты был занят: заискивал перед власть имущими, кувыркался в подушках с хорошенькой эльфийкой, удовлетворял свои основные инстинкты…
Три зеленые бабочки затрепыхались одновременно. Их крылышки, опадавшие на землю, выглядели как листья.
– Кстати, насчет инстинктов: а что скажет твоя Денна? Ой‑ей‑ей! Представь, если бы она увидела тебя здесь? Как вы с твоей эльфийкой трахаетесь, будто кролики. Кстати, он ведь ее бьет. Покровитель‑то ее. Нет, не все время, но частенько. Иногда – со зла, но в основном для него это просто забава. Как далеко он сможет зайти, прежде чем она расплачется? Прежде чем она решится уйти и придется снова заманивать ее обратно? Ничего из ряда вон выходящего, заметь себе. Никаких ожогов. Ничего такого, от чего остаются шрамы. Пока еще нет.
Вот пару дней назад он избил ее тростью. Это было нечто новенькое. У нее под одеждой теперь рубцы толщиной с твой большой палец. Она дрожит на полу, на губах у нее кровь, и знаешь, о чем она думает, прежде чем потерять сознание? О тебе. Она думает о тебе. Ты о ней тоже думал, подозреваю. В перерывах между купанием, земляникой и всем прочим.
Ктаэх издал звук, похожий на вздох.
– Бедная девочка, она так к нему привязана! Думает, будто ничего лучшего она и не достойна. Она не уйдет от него, даже если ты попросишь. Но ты и не попросишь. Ты же такой осторожный. Так боишься ее отпугнуть. Правильно боишься, между прочим. Она ведь привыкла спасаться бегством. Теперь вот и из Северена уехала, и сумеешь ли ты отыскать ее снова?
Жалко все‑таки, что ты тогда ушел, не сказав ни слова. А ведь она только‑только начала тебе доверять. До того, как ты разозлился. До того, как ты сбежал. Как и все прочие мужчины в ее жизни. Как и все прочие мужчины. Ты так ее хотел, говорил столько ласковых и нежных слов, а потом взял и ушел. И бросил ее одну. Хорошо еще, что она уже привыкла к этому. А то бы ты ее ужасно огорчил. Ты мог бы разбить сердце бедной девушки…
Это было уже слишком. Я повернулся и сломя голову побежал назад, туда, откуда пришел. Назад, в тихий полумрак прогалины Фелуриан. Прочь. Прочь. Прочь откуда!
И на бегу я слышал у себя за спиной голос Ктаэха. Этот сухой, ровный голос преследовал меня куда дольше, чем я считал возможным:
– Вернись. Вернись. Мне еще так много надо тебе сказать! Ну куда же ты? Вернись!
* * *
Прошло несколько часов, прежде чем я вернулся на прогалину Фелуриан. Даже не знаю, как я нашел дорогу. Я только помню, что внезапно увидел среди деревьев ее беседку. При виде этой беседки безумный круговорот моих мыслей наконец‑то замедлился, и я вновь обрел способность соображать.
Я спустился к озерцу, как следует напился, плеснул водой себе в лицо, чтобы прийти в себя и смыть следы слез. Немного поразмыслил, потом встал и направился к беседке. И только теперь обнаружил, что все бабочки куда‑то делись. Обычно вокруг порхало хотя бы несколько штук, а теперь ни одной не осталось.
Фелуриан была там, но ее вид только сильнее выбил меня из колеи. Это был первый и единственный раз, когда она не выглядела безупречно прекрасной. Она лежала среди подушек, изможденная и усталая. Как будто я отсутствовал не несколько часов, а несколько дней и все это время она не спала и не ела.
Услышав мои шаги, она устало подняла голову.
– Готово, – сказала она. Но, когда она посмотрела на меня, глаза у нее расширились от изумления…
Я опустил взгляд и увидел, что я весь изодран колючками и окровавлен. Я был заляпан грязью, весь левый бок у меня был в травяной зелени. Должно быть, я упал, пока без памяти убегал прочь от Ктаэха.
Фелуриан резко села.
– Что с тобой стряслось?
Я рассеянно соскреб с локтя запекшуюся кровь.
– Я мог бы спросить о том же у тебя.
Мой голос звучал глухо и хрипло, как будто я сорвал его криком. Подняв глаза, я увидел, что она смотрит на меня с неподдельной озабоченностью.
– Я пошел в сторону Дня. И нашел на дереве какое‑то существо. Оно называет себя Ктаэх.
Услышав это имя, Фелуриан замерла.
– Ктаэх? Ты говорил с ним?
Я кивнул.
– Ты задавал вопросы?
Но не успел я ответить, как она издала негромкий отчаянный возглас и ринулась ко мне. Она принялась ощупывать мое тело, словно проверяла, не ранен ли я. Через минуту она взяла мое лицо в ладони и заглянула мне в глаза так, словно боялась того, что может там увидеть.
– С тобой все в порядке?
Ее забота заставила меня слабо улыбнуться. Я хотел было заверить ее, что все отлично, но тут вспомнил то, что говорил Ктаэх. Вспомнил огонь и человека с черными как смоль глазами. Подумал о Денне, распростертой на полу, с кровью на губах. На глаза навернулись слезы, и я захлебнулся рыданиями. Я отвернулся и потряс головой, плотно зажмурившись, не в силах вымолвить ни слова.
Она погладила меня по затылку и сказала:
– Все хорошо. Боль уйдет. Он тебя не укусил, глаза у тебя ясные, значит, все хорошо.
Я отстранился, чтобы посмотреть ей в лицо.
– Глаза?
– Ктаэх говорит такие вещи, что это может сломать человеку голову. Но если бы это произошло с тобой, я бы увидела. Ты по‑прежнему мой Квоут, мой нежный поэт.
Она подалась вперед с несвойственной ей нерешительностью и ласково поцеловала меня в лоб.
– Он лжет людям и сводит их с ума?
Фелуриан покачала головой.
– Ктаэх никогда не лжет. Он обладает даром прозрения, но говорит только то, что может ранить. Только деннерлинг станет разговаривать с Ктаэхом.
Она коснулась моей шеи, чтобы смягчить свои слова.
Я кивнул, понимая, что это правда. И разрыдался.
ГЛАВА 105
ИНТЕРЛЮДИЯ
НЕ ЛИШЕНЫ ПРИЯТНОСТИ
Квоут подал Хронисту знак, чтобы тот пока не писал.
– С тобой все в порядке, Баст? – он озабоченно взглянул на своего ученика. – У тебя такой вид, словно ты кусок железа проглотил.
Баст был явно потрясен. Его лицо стало бледным, почти восковым. И привычное веселое выражение сменилось ужасом.
– Реши, – прошелестел он голосом сухим, как палая листва, – ты мне никогда не рассказывал, что говорил с Ктаэхом!
– Мало ли о чем я тебе не рассказывал, Баст! – легкомысленно ответил Квоут. – Именно потому ты и находишь грязные подробности моей жизни столь захватывающими.
Баст усмехнулся и вздохнул с облегчением.
– Так, значит, этого не было! Я имею в виду, ты же с ним не разговаривал, да? Так просто, присочинил для красочности?
– Ну, знаешь ли, Баст! – Квоут явно обиделся. – Моя история и без того достаточно красочна, чтобы я еще что‑то присочинял!
– Не ври! – внезапно рявкнул Баст – он аж подпрыгнул на стуле от ярости. – Не ври мне об этом! Не смей!
Он с размаху врезал ладонью по столу, опрокинул свою кружку, чернильница Хрониста упала и покатилась в сторону.
Хронист в мгновение ока схватил недописанный лист и ногами оттолкнулся от стола, чтобы спасти рукопись от брызг чернил и пива.
Баст подался вперед, тыча пальцем в Квоута, лицо у него побагровело.
– Мне плевать, из какого еще дерьма ты тут делаешь конфетку! Но на этот счет врать не смей, Реши! Только не мне!
Квоут указал в сторону Хрониста, который сидел, обеими руками сжимая спасенный листок.
– Баст, – сказал он, – это мой шанс честно и полностью поведать историю моей жизни. И все, что я говорю…
Баст зажмурился и замолотил кулаками по столу, точно капризный ребенок.
– Заткнись! Заткнись!!! Заткни‑и‑ись!!!
Он указал на Хрониста.
– Реши, мне трижды наплевать, что ты рассказываешь ему. Он все равно будет писать, что я скажу, а не то я сожру его сердце на рыночной площади!
Он снова указал на трактирщика и яростно потряс пальцем.
– Но мне ты расскажешь правду, и немедленно!
Квоут посмотрел на своего ученика, и его улыбка медленно растаяла.
– Баст, мы с тобой оба знаем, что я не против того, чтобы приукрасить хорошую байку. Но эта история – дело другое. Это мой шанс записать все как было. Это та правда, которая стоит за байками.
Черноволосый юноша сгорбился на стуле и закрыл глаза ладонью.
Квоут посмотрел на него озабоченно.
– С тобой все в порядке?
Баст потряс головой, по‑прежнему прикрывая глаза.
– Баст, – мягко сказал Квоут, – у тебя рука в крови.
Он выдержал долгую паузу, потом спросил:
– Баст, в чем дело?
– Вот именно! – выпалил Баст пронзительным, истеричным тоном, раскинув руки. – Я, кажется, наконец‑то понял, в чем дело!
И Баст разразился хохотом, но хохот его звучал натужно и неестественно и завершился чем‑то похожим на рыдание. Баст задрал голову к потолку, глаза у него блестели. Он сморгнул, словно сдерживал слезы.
Квоут подался вперед и положил ему руку на плечо.
– Баст, прошу тебя…
– Ты просто столько всего знаешь! – сказал Баст. – Слишком много всего такого, чего тебе знать не положено. Про берентальту знаешь. Про белых сестер, про путь смеха. Как же ты можешь не знать про Ктаэха? Это же… это же чудовище!
Квоут приметно расслабился.
– Боже милосердный, Баст, и это все? Ты ж меня в пот вогнал. Мне доводилось встречаться с вещами похуже…
– Хуже Ктаэха ничего нет и быть не может! – выкрикнул Баст и снова грохнул стиснутым кулаком по столешнице. На этот раз послышался треск, как будто толстая доска не выдержала и проломилась. – Слушай, Реши, заткнись и слушай! Я серьезно.
Баст на миг опустил голову, тщательно подбирая слова.
– Ты знаешь, кто такие ситхе?
Квоут пожал плечами.
– Одна из фракций фейе. Могущественные, благонамеренные…
Баст взмахнул руками.
– Ничего ты о них не знаешь, раз зовешь их «благонамеренными»! Но да, если кто из фейе и трудится во имя блага, то это они. Их древнейшая и важнейшая задача – это не давать Ктаэху общаться ни с кем. Ни с кем!
– Никакой охраны я там не видел, – сказал Квоут тоном человека, успокаивающего испуганное животное.
Баст взъерошил волосы у себя на голове.
– Клянусь всей солью, что во мне, я не могу понять, как ты их миновал, Реши! Если кому‑то удается вступить в контакт с Ктаэхом, ситхе его убивают. Их боевые луки из рога бьют на километр. Они убивают и оставляют труп гнить. И если на труп опустится ворона, они убивают и ворону тоже!
Хронист тихо кашлянул и спросил:
– Но если то, что ты говоришь, правда, зачем тогда кому‑то отправляться к Ктаэху?
Баст было собрался огрызнуться, но вместо этого только тяжело вздохнул.
– Честно говоря, – сказал он, – мой народ не отличается благоразумием. Любой ребенок среди фейе знает, что такое Ктаэх, и все равно всегда находится кто‑то, кому неймется с ним поговорить. К нему идут за ответами на вопросы или за предсказанием будущего. А некоторые надеются добыть цветок…
– Цветок? – переспросил Квоут.
Баст снова изумленно уставился на него.
– Ну как же, ринна!
Не видя понимания в лице трактирщика, он горестно покачал головой.
– Реши, эти цветы – панацея. Они лечат любую болезнь. Исцеляют от любого яда. Заживляют любые раны.
Услышав это, Квоут вскинул брови.
– Ага! – сказал он, глядя на свои руки, сложенные на столе. – Да, понимаю. Теперь понятно, отчего многих туда тянет, даже если все знают, что ходить туда не стоит.
Трактирщик поднял голову.
– Но, должен признаться, я все‑таки не вижу, в чем проблема, – сказал он виноватым тоном. – Я повидал немало чудовищ, Баст. Ктаэху до них далеко будет.
– Я просто неудачно выразился, Реши, – признался Баст. – Но я не могу придумать лучшего слова. Если бы я знал слово, обозначающее нечто ядовитое, гнусное и заразное, я бы его использовал.
Баст перевел дух и подался вперед.
– Реши, Ктаэх видит будущее. Не смутно и двусмысленно, как какие‑нибудь провидцы. Он видит все будущее. Отчетливо. Во всех подробностях. Все, что может случиться в будущем, со всеми разветвлениями, начиная с текущего момента.
Квоут вскинул бровь.
– Ах вот как? В самом деле?
– В самом деле, – очень серьезно ответил Баст. – И при этом он представляет собой чистое, незамутненное зло. По большей части это не проблема, дерево‑то он покинуть не может. Но если кто‑нибудь является к нему сам…
Взгляд Квоута сделался отстраненным, и он кивнул в ответ на собственные мысли.
– Если он знает будущее во всех подробностях, – медленно произнес он, – он знает и то, как именно человек или фейе поведет себя, узнав то, что он ему скажет.
Баст кивнул.
– И он злой, Реши.
Квоут продолжал размышлять вслух:
– Это означает, что любой, на кого повлиял Ктаэх, становится стрелой, пущенной в будущее.
– Стрела, Реши, может поразить только одного, – черные глаза Баста были пусты и безнадежны. – А тот, на кого повлиял Ктаэх, – это чумной корабль, плывущий в гавань.
Баст указал на полуисписанный листок, который держал на коленях Хронист.
– Если бы ситхе знали, что этот текст существует, они не пожалели бы сил, чтобы его уничтожить. Они убили бы нас всех за то, что мы слышали, что сказал Ктаэх.
– Потому что все и всё, что уносит влияние Ктаэха прочь от дерева… – сказал Квоут, глядя на свои руки. Он долго сидел молча и задумчиво кивал. – Значит, юноша, ищущий счастья, приходит к Ктаэху и уносит оттуда цветок. Королевская дочка смертельно больна, и он приносит цветок, чтобы ее исцелить. Они влюбляются друг в друга, невзирая на то, что она помолвлена с принцем соседнего королевства…
Баст тупо смотрел на Квоута.
– В одну прекрасную лунную ночь они отваживаются бежать, – продолжал Квоут. – Однако юноша оступается и падает с крыши, и беглецов хватают. Принцессу выдают замуж против ее воли, и в первую брачную ночь она убивает своего принца ударом кинжала. Принц умирает. Начинается война. Поля горят, почвы засаливаются. Голод. Чума…
– Это история Фастингсвейской войны, – тихо произнес Баст.
Квоут кивнул.
– Это одна из историй, что рассказывала мне Фелуриан. До сих пор я не понимал, при чем тут цветок. Про Ктаэха она не упоминала.
– Она бы и не стала про него упоминать, Реши. Это считается дурной приметой.
Баст покачал головой.
– Даже нет, не так. Это как плюнуть ядом кому‑то в ухо. Так просто не делают.
К Хронисту отчасти вернулось присутствие духа, и он снова подвинулся к столу, не выпуская из рук драгоценный листок. Он нахмурился, глядя на столешницу, треснутую и залитую пивом и чернилами.
– Видно, у этого создания та еще репутация, – сказал он. – И все же мне не верится, что оно так уж опасно…
Баст посмотрел на Хрониста, словно не веря своим ушам.
– Железо и желчь! – негромко произнес он. – Ты что думаешь, я маленький, что ли? Ты думаешь, я не способен отличить истину от баек, что рассказывают в ночи у костра?
Хронист примирительно помахал рукой.
– Да нет, я вовсе не это хотел…
Баст, не сводя глаз с Хрониста, положил свою окровавленную ладонь плашмя на стол. Дерево заскрипело, треснутые доски с хрустом сомкнулись и стали на место. Баст поднял ладонь, потом хлопнул ею по столу, и темные ручейки чернил и пива внезапно скрутились и обернулись угольно‑черной вороной. Ворона захлопала крыльями, сорвалась с места и сделала круг по залу.
Баст поймал ее обеими руками, небрежно разорвал птицу пополам и подбросил половинки в воздух, где они взорвались клубами кроваво‑алого пламени.
Все это случилось не более чем за один вздох.
– Все, что тебе известно о фейе, поместится в наперстке, – сказал Баст тусклым, ровным тоном, глядя на Хрониста совершенно безо всякого выражения на лице. – Как же ты смеешь сомневаться в моих словах? Ты ведь понятия не имеешь, кто я такой!
Хронист окаменел, но глаз не отвел.
– Клянусь своим языком и зубами, – твердо и решительно сказал Баст. – Клянусь дверьми из камня. Трижды тысячу раз вам говорю – ни в моем, ни в вашем мире нет ничего опаснее Ктаэха.
– Не надо, Баст, – тихо ответил Квоут. – Я тебе верю.
Баст обернулся, посмотрел на Квоута и ссутулился у себя на стуле.
– Эх, Реши, лучше бы ты мне не верил!
Квоут криво улыбнулся.
– Значит, после того как ты встретился с Ктаэхом, любой твой выбор будет неверен.
Баст покачал головой. Лицо у него побледнело и вытянулось.
– Нет, Реши. Любой твой выбор приведет к катастрофе. Иакс говорил с Ктаэхом перед тем, как похитил луну, что привело к войне творения. Ланре говорил с Ктаэхом перед тем, как погубил Мир Тариниэль. Создание Безымянных. Скендины. Все это восходит к Ктаэху.
