Мальчишка из доставки (2)

Пляж

Он поднимает Еву ввысь, и солнце скрывается за ее маленькой головкой так, что его лучи нимбом расходятся от золотистых волос. Джим Фрэнсис замирает, чтобы насладиться моментом, прежде чем вновь опустить ребенка. Раскаленный песок скоро начнет жечь ступни, думает он, отворачиваясь от слепящего солнца. И нужно будет проследить, чтобы малышка не обгорела. Но сейчас Ева прекрасна, и ее радостный булькающий смех побуждает его продолжить игру.

Что хорошо в работе на себя, так это то, что вы сами распоряжаетесь собственным временем и в любой момент можете устроить себе отпуск. Джим ценит возможность находиться здесь, на пустынном пляже, на рассвете, вместе с женой и двумя маленькими дочерьми, в то время когда все остальные отсыпаются после дня Независимости [День Независимости США - 4 июля, – прим. переводчика]. На берегу никого нет, по пляжному бару бродит несколько морских птиц.

Когда они только переехали в Калифорнию, они жили в крошечной квартирке Мэлани в Исла-Висла, городке, расположенном неподалеку от университета, где она работала. Джим любил близость океана, и они часто гуляли по прибрежной тропе, от Голета-Пойнт до Деверо-Слоу, иногда встречая ночующих на пляже бродяг или серферов с их досками. Когда появилась Грейс, а затем и Ева, они переехали в дом в Санта-Барбаре, и походы пришлось заменить более короткими прогулками.

Сегодня они встали рано, задолго до начала прилива. Запарковали свой Гранд Чероки на Лагун Роуд, а дальше отправились пешком. Они были обуты в старые кроссовки: путь на пляж усыпан щебнем, оставшимся от нефтяного производства в Элвуде, единственного места на американской земле, что подверглось бомбардировкам во время Второй Мировой. Спустившись на берег, они прошли мимо низких желтых скал, отделявших залив от Тихого океана, к манившей синевой лагуне. В оставленных отошедшим морем лужах копошились крабы, приводившие девочек в восторг. Джим останавливался, разделяя их бурную радость, возвращавшую его в собственное детство. Еще больше крабов можно было увидеть в Голета-Пойнт. Поэтому, разбив лагерь под скалами, они побрели дальше. Из-за ночного шторма и послепраздничного дня пляж казался безлюдным и заброшенным.

В последнее время стояла нетипичная для лета суровая погода, и море создало высокие песчаные отмели. И раз уж они пришли на пляж во время отлива, им предстояло их преодолеть, чтобы добраться до воды. Джим снял обувь и взял на руки Еву, зная какой нетерпеливой бывает его трехлетняя дочь, а Мэлани осталась с пятилетней Грейс – расстилать подстилку и раскладывать пляжные полотенца.

Идя к морю, Джим поднимает Еву, снова и снова наслаждаясь ее радостным хихиканьем. Ему не видно скрывшихся за песчаными дюнами Мэлани и Грейс, но когда он поднимает Еву на вытянутых руках, она, смеясь, указывает пальчиком на попадающих в поле ее зрения маму и сестру.

Затем что-то меняется.

Он чувствует это по малышке. В очередной раз взмыв в небо, Ева опускает руки. Она смотрит в сторону берега, но на ее личике проступает растерянность. Джим чувствует, что-то не так. Он прижимает дочь к груди и поднимается по дюне так быстро, как может. Из-за больной ноги ему трудно ходить по песку. Но когда он наконец видит Мэлани и Грейс, он устремляется к ним в еще большей спешке.

Когда Мэлани видит на вершине дюны освещенный солнцем силуэт Джима с Евой на руках, она испытывает одновременно облегчение и страх. Хоть бы они ушли сейчас, эти двое мужчин, внезапно появившиеся из-за врезавшейся в пляж каменной гряды.

Они показались ей смутно знакомыми, и до того, как они подошли поближе и уселись на песок рядом с ней и ее дочерью, она думала, что они могут быть кем-то из ее студентов. Она уже помазала Грейс лосьоном от загара и теперь втирала его в собственные руки.

- Да брось ты эту фигню, – сказал один из них, и лицо его разрезала кривоватая мрачная улыбка.

От его голоса по коже пробежал неприятный холодок. Качок в тонкой черной майке провел ладонью по бритому скошенному черепу, и его спутник, плюгавый мужичонка со светло-рыжими волосами и колючим взглядом бесцветных голубых глаз, злобно усмехнулся.

Мэлани ничего не сказала. Они не были студентами. Раньше Мэлани работала в тюрьмах, и от этих двоих тюрьмой просто несло, этот запах ни с чем нельзя было спутать. Она чувствовала себя парализованной чудовищным противоречием. В прошлом она боролась за то, чтобы подобные этим типы могли получить свободу. Шанс на перемены. Занималась реабилитацией тех, кто казался ей небезнадежным. В скольких из них она ошиблась, сколько вновь пошли по кривой дорожке? Пока Мэлани пыталась справится с навалившейся на нее оторопью, ситуация накалялась. Она нутром чуяла, что эти двое больше, чем обычные хулиганы. Мэлани оглянулась на скалы, на простиравшийся вниз пляж и никого не увидела. Это место, обычно столь людное, сейчас было устрашающе пустынным. Затем она увидела Джима, быстро шагавшего по песку, и Еву, цеплявшуюся за отца и указывающую на них пухлым пальчиком.

- Что, сучка, язык проглотила? – прервал молчание качок. Его звали Марчелло Сантьяго, и он не привык к тому, чтобы женщины, к которым он обращался, игнорировали его. Внезапно Мэлани охватил страх. Джим подходил все ближе. О, нет, Господи, только не Джим.

- Слушай, оставь нас в покое, – проговорила она спокойно. – Мой муж идет сюда. В вашем распоряжении весь пляж. Мы просто пришли отдохнуть с детьми.

Марчелло Сантьяго встает и смотрит на подошедшего к ним мужчину с ребенком на руках.

- Мы тут подумали, что могли бы отдохнуть вместе, – усмехается он издевательски.

Рыжий, Дэмиан Kувер, тоже поднялся на ноги и встал рядом с Мэлани и Грэйс.

- Папа, что случилось? – Грэйс испуганно смотрит на отца.

Джим кивает Мэлани:

- Возьми детей и вернись к машине, – говорит он ровно.

- Джим... – Мэлани растерянно смотрит на мужа, потом на Дэмиана Kувера, но наконец мысль о девочках помогает ей сосредоточиться, и она встает, поднимает Грэйс и подходит к Джиму, который передает Еву в ее объятия, не спуская глаз с Сантьяго и Kувера.

– Вернитесь к машине, – повторяет он.

Мэлани прижимает к себе детей, смотрит на двух мужчин, стоящих так близко, и направляется от берега, к стоянке, на которой они оставили автомобиль. Она оглядывается назад и видит, что забыла сумку и полотенца. Ее мобильный телефон лежит на земле. И Джим стоит на пляже, не двигаясь с места. Кувер смотрит на нее, и Джим тоже.

- Уходите! – говорит он в третий раз.

Кувер провожает Мэлани и девочек взглядом. Ее тело подтянуто и эффектно смотрится в бикини, но судорога ужаса делает обычно изящные движения неуклюжими, дерганными, почти уродливыми. Тем не менее он смотрит на нее с вожделением.

- Ну и славную пизденку ты отхватил, брат, – смеется он над Джимом Фрэнсисом, и его друг Сантьяго присоединяется к нему, громко гогоча и потрясая в воздухе сжатыми кулаками.

Джим Фрэнсис никак не реагирует. Он просто окаменел.

Сантьяго и Кувер озадачено оглядывают молча застывшего перед ними человека. Он одет только в короткие шорты цвета хаки. Его бронзовое от загара тело, мускулистое, но исполосованное шрамами, вряд ли годится в качестве приманки для калифорнийских блондиночек. Он неопределенного возраста: ему по меньшей мере сорок, но, может быть, и все пятьдесят, так что он лет на двадцать старше своей женщины. Чем этот старый пердун покорил такую горячую сучку? – думает Сантьяго. – Деньгами? Трудно сказать, но что-то в нем есть.

Он оглядывает их так, словно они знакомы.

Сантьяго прокручивает в голове прошлые встречи: бары, притоны, тюрьмы. Ничего. Но почему же тогда он смотрит на него так?

- Откуда ты, кореш?

Джим молчит, переводя взгляд с темных очков Сантьяго на голубые глаза Кувера.

- Не пялься на меня, – повышает голос Кувер и достает большой охотничий нож. Он машет им в воздухе, но не приближается к Джиму Фрэнсису ни на шаг. – Хочешь отведать этого? Уноси отсюда свои гребанные яйца, пока они у тебя еще есть.

Джим Фрэнсис несколько секунд смотрит на нож странным оценивающим взглядом, после чего собирает в сумку вещи и полотенца и направляется вслед за женой и детьми. Они замечают, что он хромает.

- Мутный мудак, – выплевывает Кувер, перехватывая рукоять ножа поудобнее.

Джим останавливается на секунду и шумно втягивает воздух. Затем он идет дальше.

Сантьяго и Кувер издевательски смеются, но оба испытывают странное облегчение от того, что человек, который только что стоял перед ними, ушел.

Откуда-то взялось понимание, что этот бы сражался жестоко и до смерти, но защитил бы свою семью. Что-то в нем встревожило их. Шрамы на теле и на руках, следы удаленных татуировок. Тонкие линии морщин на его лице. Но больше всего – глаза. По мнению Сантьяго, все это указывает на то, что в отличие от той женщины с детьми, он принадлежит их миру.

Джим добирается до Гранд Чероки, припаркованного за насыпью гравия, в пятидесяти ярдах от трассы. Тут же стоит еще один автомобиль, раздолбанный четырехдверный пикап «Сильверадо». На секунду он поддается панике, потому что не видит в джипе Мэлани и девочек, но это всего лишь блики восходящего солнца, отразившиеся в стеклах машины. Они внутри, они в безопасности. Он присоединяется к ним.

- Кто эти люди? Чего им надо? Эти дяди плохие? – расспрашивает его Грейс. Он пристегивает ее к детскому креслу рядом с Евой и занимает свое место на переднем пассажирском сиденье.

Мэлани заводит мотор, и Гранд Чероки проезжает мимо «Сильверадо».

- Мы должны обратится в полицию... – Мэлани шепчет, чтобы Грейс, занятая игрушками, не услышала их разговора. – Я так испугалась, Джим. Эти парни были ужасными... – ее голос дрожит. – Я думала о Пол. Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы вы не вернулись... Я не видела тебя из-за дюн...

- Давай отвезем девочек домой, – говорит Джим мягко и кладет руку на ее колено. Он чувствует, как оно мелко дрожит под его ладонью. – После посмотрим, как там насчет полиции.

Их дом находится всего в нескольких минутах езды от сто первого шоссе, здание в колониальном стиле, каких много в Санта-Барбаре. Мэлани паркует Гран Чероки во дворе перед домом.

Джим дожидается, когда они выйдут, а потом направляется во второй гараж, который служит ему мастерской. Спустя несколько мгновений он возвращается во двор, садится за руль и уезжает. Мэлани ничего не говорит, но когда машина скрывается на подъездной дороге, ее сердце вновь тревожно сжимается.

 

 

2. Мальчишка из доставки (1)

Из разбитой головы мужчины сочилась кровь. Наконец все затихло. Отступив от тела, я поднял глаза на нависающие надо мной неприступные стены. Над ними висела полная луна, мерцающая в раздутом, лилово-черном небе. Ее свет падал на пыльные металлические ступеньки, врезанные в каменную отвесную стену. После того страшного испытания, что я пережил, ноги подгибались, точно ватные, отказывались меня держать. Я подумал: «Да блядь, я вообще отсюда выберусь?»

3. СООТВЕТСТВИЯ

Джим возвращается через пару часов. Он застает Мэлани играющей с девочками на заднем дворе, на деревянном настиле в тени раскидистых фруктовых деревьев. Она затеяла сложную игру вокруг огромного кукольного дома и куклы в красном платье. Этот дом Джим сделал сам и считает его своим лучшим творением за прошедший год. Девочкам дом нравится, потому что Джим с помощью системы шкивов, пандусов и шарикоподшипников, создал механизм, который заставляет «оживать» поселившиеся в нем игрушечные фигурки. На лужайке рассыпано невообразимое количество конфетных оберток и игрушек: следы попытки Мэлани отвлечь дочерей от мыслей о так неудачно закончившейся поездки к морю.

Она поднимается и подходит к нему:

- Ты был в полиции?

Джим молчит.

- Готова поспорить, нет.

Джим протяжно вздыхает.

- Нет. Я просто не смог. У меня на копов аллергия, не могу с ними говорить.

- Когда психопаты ставят под угрозу женщин и детей, нормальные граждане обращаются в полицию. – Мэлани щелкает языком и качает головой. – И это после того что случилось с Пол. Ради Бога!

Джим поднимает бровь. История Паулы, пострадавшей от своих собственных студентов, не имела к этому никакого отношения. Но он не собирается обсуждать эту тему.

Мэлани понимает, что перегнула палку. Она не должна была брать такой покровительственный тон, и ей совсем не хочется ругаться с Джимом, так что она ласково берет его за руку и поспешно произносит его имя:

- Джим...

Джим щурится от солнца, пробивающегося сквозь густую листву деревьев, и вдыхает и выдыхает, делая еще одно дыхательное упражнение. Мэлани наблюдает за тем, как поднимается и опадает его грудь.

Затем он признается:

- Я знаю... Это было глупо. Я просто не мог пойти к копам. Я съездил и проверил, там ли еще эти парни, но от них и следа не осталось. Они ушли; на пляже их не было.

- Ты... что? – Мэлани задыхается. – Ты шутишь, что ли!

- Я не собирался с ними драться. – Джим качает головой. – Я просто хотел убедиться, что они не преследуют кого-то другого. Таким парням только того и надо. Если бы они вились вокруг кампуса и мутили воду, тогда бы я это сделал.

- Что «это»?

- Позвал университетскую охрану.

- Это именно то, что я собираюсь сделать прямо сейчас, – объявляет Мэлани и направляется в дом за телефоном.

Джим следует за ней.

- Не надо...

- Почему нет?

- Я кое-что сделал, – признается он, наблюдая за тем, как меняется выражение на ее лице. – Не им. Их машине. Я засунул подожженную тряпку в газовый баллон и взорвал ее. Поэтому, наверное, лучше всего, чтобы полицейские или даже охрана не знали, что мы там были.

- Ты.., ты... что..?

Когда он повторяет свое объяснение, Мэлани вспоминает этих высокомерных придурков с их угрозами и представляет их лица, когда они обнаруживают, что от их автомобиля остались жалкие ошметки. Она не может удержаться от смеха и заключает мужа в объятия. Джим улыбается, глядя через плечо на двор, где Грейс плетет для Евы венок из ромашек.

 

Мастерская

«Китайская демократия» Guns N' Roses [американская хард-рок-группа, - прим. переводчика], – грохочет из больших музыкальных колонок. Эти звуки едва не сбивают Мартина Кросби с ног, и он борется с искушением остаться по ту сторону тяжелой железной двери, которую он распахнул, чтобы войти в маленькую студию. Почетное место здесь занимает стереосистема с огромными динамиками. На небольшом освещенном пространстве у окна ютятся мольберт и обогреватель, а краски, стройматериалы и холсты лежат тут и там, прямо на полу. Мартин не сразу замечает Джима Фрэнсиса, склонившегося над верстаком, и ошеломленно разглядывает выстроившиеся на стеллажах портреты голливудских и эстрадных звезд. Несмотря на то, что художник исказил их лица, они вполне узнаваемы. Голова звезды блокбастеров разорвана напополам и грубо сшита вместе. Ведущий кабельного телевидения проклят массивной опухолью, разрастающейся со стороны его головы. Поп-дива потеряла глаз.

Затем, внезапно, музыка останавливается, и Фрэнсис, с пультом управления в руках, хлопает Мартина по плечу так, что тот подпрыгивает от неожиданности. Художник ничего не говорит своему агенту, пренебрегая даже формальной вежливостью.

Мартин Kросби не привык к подобному обращению. Сам он был человеком спокойным и молчаливым, внимательно взирающим на мир из-под стекол очков, и предпочитавшим слушать, а не говорить. У него было предостаточно неблагодарных клиентов, и он знал, что художники, в лучшем случае, считают его «неизбежным злом». Но тем не менее, он редко встречал такое отношение, которое демонстрирует ему Фрэнсис – равнодушие, граничащее с враждебностью.

Он провел два с половиной часа в пробках на трассе только для того, чтобы оговорить подробности проведения выставки с художником, и все, что он в итоге слышит от Джима Фрэнсиса:

- Ну и зачем ты сюда пришел?

Мартин рассказывает, потирая поросший короткой щетиной подбородок, и Джим Фрэнсис прерывает его равнодушным:

- Все идет нормально. Мне бы лучше вернуться к работе. Если хочешь пить, помоги себе сам, вода в холодильнике, – кивает он на маленький рефрижератор.

Мартин чувствует себя пикапером, полностью лишенным обаяния. Он пытается что-то возразить, но оглушающий рок вновь заполняет все пространство, а Джим Фрэнсис возвращается к верстаку, где стоит недоделанная скульптура, и начинает формировать голову из рыхлого куска глины. Его большие мозолистые руки безжалостно мнут и кромсают материал с помощью нескольких ножей.

Стоило проделать весь этот путь хотя бы ради того, чтобы увидеть Джима Фрэнсиса за работой. Это действительно завораживающее зрелище. Большинство скульпторов больше всего внимания уделяют внешним формам, но Мартину кажется, что Фрэнсис обрушивается на глину с яростью, следуя в своих движениях за гитарными соло и звуками сырого вокала. Как будто скульптуру создает сама музыка, избравшая Фрэнсиса в качестве проводника. На магнитной полосе над верстаком висят все типы ножей. Большая часть их – обычные стэки из нержавейки, которые традиционно используют в работе над глиняной скульптурой. Но тут есть и охотничьи ножи, и набор хирургических скальпелей. Мартин припоминает, что однажды в интервью Фрэнсис говорил, что любит пользоваться для работы неожиданными вещами.

Мартин, без сомнения, считает Джима Фрэнсиса странным, хотя это качество вряд ли уникально для его клиентской базы. Художники на то и художники. Мартин хотел поговорить о сроках, чтобы убедиться, что все заявленные работы будут готовы к выставке, и понять, как их лучше всего разместить. Но добиться ответов на эти немудреные вопросы было непросто. У Фрэнсиса был е-мейл, но он никогда не отвечал на письма Мартина и не писал ему сам. Телефонные разговоры, в тех редких случаях, когда Фрэнсис снисходил до того, чтобы ответить на звонок, казались упражнениями в грубом минимализме. Во время их последнего разговора, Джим Фрэнсис просто выслушал агента и вместо ответа произнес со своим несносным акцентом:

- Не забудь пригласить на открытие Рода Стюарта, – и повесил трубку.

Итак, Мартин приехал из Лос-Анджелеса, и пока все идет к тому, что это было пустой тратой времени. Это совершенно неприемлемо. Мартин кричит в спину художника, но музыка слишком громкая, и надежда быть услышанным тает с каждой секундой. Он мог бы, например, тронуть Джима Фрэнсиса за плечо, чтобы привлечь внимание к себе и разговору, но Мартин стесняется касаться художника, когда он работает. Когда трек меняется, и вопли Аксла Роуза смолкают на несколько мгновений, Мартин использует этот шанс, чтобы докричаться до Фрэнсиса.

- ДЖИМ!..

Художник поворачивается и нажимает на кнопку пульта, отключая музыку. Он спокойно смотрит на Мартина.

- Я понимаю, что сейчас ты очень занят, и безмерно восхищаюсь твоим стилем работы, но нам надо принять некоторые важные решения о выставке. Мне действительно необходимо твое безраздельное внимание. Я приехал из Лос Анджелеса специально, чтобы...

- О'кей. – Фрэнсис выглядит угрюмым, но потом немного оттаивает: – Дай мне час, и мы вместе пообедаем. Иди в дом, Мэл предложит тебе кофе, пива, или чего-нибудь еще.

Он снова включает музыкальный центр и прибавляет звук, чтобы наверняка выставить Мартина из мастерской.

Мартин закрывает за собой дверь и оказывается в маленькой прихожей. По ряду признаков он догадывается, что когда-то студия была старым гаражом, хотя теперь в ней мало что осталось от ее прошлого предназначения. Этим она похожа на самого Фрэнсиса, размышляет он.

Прежде Мартин видел жену Джима Фрэнсиса, Мэлани, только один раз, на открытии выставки. В противоположность его грубому и отчужденному клиенту, она привлекательна и дружелюбна. Сейчас ее светлые волосы удерживает красная лента, и она одета в серые треники и красную футболку. На полу, перед гигантским телевизором расстелен спортивный коврик, а весы и проступивший на лбу пот свидетельствуют о том, что Мэлани пыталась оценить результаты своих последних усилий.

Мартин садиться на диван, а Мэлани достает для для них две бутылки холодной минералки и опускается в мягкое кресло напротив, складывая ноги в позу лотоса.

- Джим кажется одержимым, когда работает. Меня восхищает его целеустремленность, я вот слишком легко отвлекаюсь, но находиться с ним рядом в такие моменты бывает непросто.

Она озабоченно качает головой и дает Мартину понять, что это наблюдение не должно быть предано огласке.

Джим Фрэнсис появляется только через полтора часа. К этому времени Мартин успел порядком проголодаться, хотя общество Мэлани и отвлекло его. Фрэнсис кивает жене:

- Я ненадолго, – а после оборачивается к Мартину и вопросительно на него смотрит.

В конце концов, чтобы покорить такую женщину, столь недоступную, красивую, живую и вдобавок гораздо моложе его самого, Джим Фрэнсис должен был бы обладать определенным обаянием. Кросби изо всех сил пытался разглядеть его на обращенном к нему лице и не смог.

Они садятся в джип Фрэнсиса и отправляются в тихий центр Санта-Барбары, останавливаются у прибрежного кафе под названием «Береговая линия» и направляются к столику под навесом, на свежем воздухе, с видом на Тихий океан. Мартин отмечает, что сейчас Джим Фрэнсис выглядит более расслабленным. Он свистит большому морщинистому мастифу, а затем приветствует его хозяев, энергично встряхивая руку мужчины и целуя женщину в щеку. Он агрессивно ласкает пса, восторженно прыгающего вокруг него.

- Соседи, – поясняет он Мартину, когда они занимают свои места. Он легко улыбается молоденькой официантке: – Как поживаешь, Кенди?

- Хорошо, Джим, – почти поет она, одаряя его смущенной улыбкой.

Мартин заказывает омлет со шпинатом и сыром фета и десерт из свежих фруктов. Затем он запускает свой «Мак», демонстрируя фотографии помещений и различные варианты того, как можно развесить картины и установить скульптуры. Мартин говорит о естественном освещении и подсветках, и объясняет, как по разному могут смотреться работы при разных условиях.

- Может быть, вы можете выделить день или утро, чтобы приехать и лично увидеть пространство, – начинает он, но Фрэнсис прерывает его и грубо тычет пальцем в экран, указывая на первый из предложенных вариантов.

- Пусть будет так, – говорит он.

- Ну, здесь есть определенные преимущества, – соглашается Мартин, указывая на изображение, – но проблема в том, что здесь кирпичная стена и нет окна.

- Прекрасно, – настаивает Фрэнсис, глядя на соседний столик, где группа гуляк заливает похмелье бутылками пива «Корона» и догоняется маргаритой.

-Ну, э-э…, ладно, Джим, я думаю, это ваш стиль, – Мартин Кросби натянуто улыбается. – Мне нравится идея использовать заниженные классические столбы, чтобы монтировать главные скульптуры, создавая эффект родства с античным искусством эпохи упадка Римской Империи...

- Да, кстати. Что ответил Род Стюарт? – перебивает его Фрэнсис перед тем, как появляется официантка с их заказом.

- Пока ничего. Я попрошу Ванессу узнать, – говорит Мартин и с унынием наблюдает, как Фрэнсис отрывает куски от хэшбургера и бросает их чайкам, лежащим на песке за пределами патио. Он не понимает, какое удовольствие можно найти в кормлении этих неприятных птиц. Но Фрэнсис внимательно наблюдает, как они едят, наслаждаясь возбужденными криками, с которыми они встречают каждый новый кусок и не обращая никакого внимание на беспокойство, которое они приносят другим посетителям кафе.

Позже, когда Мартин Кросби возвращается в Лос-Анджелес, его помощница дает ему прослушать запись с автоответчика. Это ни Род Стюарт, ни кто-либо из его представителей. Это женщина с таким же акцентом, как у Джима Фрэнсиса, и она утверждает, что она – его сестра.

 

Звонок

Он не слышал голоса Элспет несколько лет. Но он узнал его сразу, даже не посмотрев на определитель номера. Не то чтобы он ждал ее звонка, они не общались уже очень давно. Их мать умерла несколько лет назад, вскоре после того, как Джим переехал в США. Джим был на похоронах, но сразу же вернулся в Лос Анджелес. С тех пор его телефонный номер успел поменяться, и Джим не потрудился сообщить его сестре. Как она вообще его разыскала? Элспет всегда была находчива. Его сестренка, младше его на десять лет и четыре месяца. Зачем она вообще позвонила? Должно быть, что-то случилось с их братом Джо, он был самым старшим из них, и он пил. Алкоголь убил их отца. И Джо он тоже должен доконать, раньше или позже.

- Элспет.

- Я загуглила тебя. Номер мне дал твой агент. Мне пришлось целое расследование провести, чтобы понять что этот «Джим» на самом деле ты. Ладно, у меня плохие новости... – ее голос дрогнул. – Мне очень жаль, – он почувствовал ее неуклюжую нерешительность, – но Шон умер вчера. Его нашли в его квартире.

Шон. Как, блядь, такое возможно.

- Я не знаю подробностей, – говорит Элспет печально, и в ее голосе звучат сочувствие и боль. Они с сестрой плохо расстались, и ее тон шокирует Джима Фрэнсиса даже больше, чем новость, которую он только что услышал. – Мне так жаль.

Мозг Джима едва не взрывается от вопросов, что возникают в его голове и остаются без ответов. Он с трудом заставляет себя дышать. Он думает о Джун, матери Шона и еще одного мальчика, Майкла. Когда она родила ему первенца, его просто разрывало от гордости. Ну и? Что же он сделал? Он посмотрел на сына и почувствовал что-то странное, чему не мог найти название, и на этом все. Затем он пошел в паб, проставился и забил. В его памяти всплывает личико новорожденного Шона, потом Джун, и всех парней, с которыми он пил в тот вечер. А потом и Элспет, его сестры, что сейчас молчит на том конце провода. Тогда она была еще девочкой и так гордилась тем, что стала тетей. Все эти лица словно принадлежат к другой жизни, которую проживал кто-то другой. Он смотрит в висящее на стене зеркало и видит собственное загорелое лицо и Мэлани, застывшую на пороге комнаты. Когда рождались Грейс и Ева, это было так по-другому. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, но в то же время частью бесконечно огромного космоса, эмоции так переполняли его, что он плакал, сжимая руку жены.

- Ты еще на линии? – слышится голос Элспет в трубке.

- Дашь мне номер Джун?

Элспет медленно диктует, и он забивает номер в айфон.

- Я записал. Позвонишь, если узнаешь что-то еще?

- Конечно, я приеду.

- Спасибо. – Он кашляет и вешает трубку на рычаг.

- Шон, – говорит он Мэлани. – Он умер.

- Боже, – Мэлани прижимает руку ко рту. – Что с ним случилось?

- Его нашли мертвым в его квартире в Эдинбурге, – говорит Джим бесцветным голосом. – Я должен поехать на похороны, и выяснить, что произошло.

- Разумеется, – говорит Мэлани задыхаясь и обнимает его. Он так напряжен, что с тем же успехом она бы могла обнимать бронзовую статую. – Что тебе сказали?

- Он мертв, больше я ничего не знаю.

Она чуть ослабляет хватку, но не размыкает рук. Его поведение напоминает ей начало их отношений, когда она впервые попыталась обнять его и ощутила ужасную жесткость в его теле.

Джим молчит, холодный и неподвижный, как одна из его скульптур. Мэлани чувствует, как его напряжение передается и ей. Она отпускает его.

- Тебе не обязательно участвовать в этом, правда?

Джим качает головой:

- Участвовать в чем? Я просто хочу поехать на похороны своего сына, я хочу знать, что с ним случилось, – говорит он и добавляет уже другим тоном: – Посмотрим, чьи слезы настоящие, а чьи крокодильи.

Он проходит в кабинет, садится перед компьютером и выходит в интернет.

- Джим...

- Ты говоришь, что никогда не знала его. Я тоже, – бормочет он, и его карие глаза увлажняются. – Пока он был маленьким, меня рядом не было. Сначала я скрывался от полиции. Потом сидел в тюрьме. Я все делал неправильно с ним и его братом, – произносит он, адресуя эти слова в пространство, точно он разговаривает не с Мэлани, а с кем-то еще. Это приводит ее в замешательство. Джим продолжает, то понижая, то повышая голос: –Когда у меня родились дети, я сказал себе, что никогда не буду таким хреновым отцом, как мой старик. И я сдержал слово. Я не стал таким. Я стал хуже.Но с девочками все иначе.

- Разумеется, ты прекрасный отец, – вставляет Мэлани слишком торопливо. – Ты изменился. Ты был слишком молод тогда, ты...

- У меня была зависимость от насилия, – холодно констатирует Джим, переходя на сайт бронирования и доставая кредитку. – Но сейчас я контролирую эту ерунду, так что мне неинтересно все это выслушивать. Просто я сидел. И очень много чего натворил.

- Да, – Мэлани смотрит на Джима и сжимает его плечо. Она пытается разглядеть в нем мужчину, за которым она замужем, того, кого она взяла с собой в Штаты. Но она видит лишь заключенного Фрэнсиса Бегби, которого повстречала много лет назад в шотландской тюрьме.

 

Мальчишка из доставки (2)

По пятницам, когда мама уходила играть в бинго, они устраивали дома карточные турниры. Они это – дедушка Джок, «дядя» Kарми, «дядя» Лози и затесавшийся в их компанию молодой парень – «красавчик» Джонни Твид, единственный из них, кто иногда давал мне денег. Он отводил меня в сторону, вручал мне мятую купюру или десятишилинговую монету и подмигивал, давая понять, что это должно остаться между нами. Эти четверо всюду расхаживали с высокомерным видом, в своих длинных пальто и мягких фетровых шляпах, развязные и самоуверенные. Я был очарован ими, и мой брат Джо тоже.

Папа и дядя Джими постоянно бухали. Папа вечно был пьян. Иногда мама выставляла его из дома, и он неделями отсутствовал. По возвращению папа бывал трезвым и присмиревшим, но это никогда не длилось долго. Потом папа исчез, его не было целую вечность. Ма сказала, что он работает на буровых установках, но я знал, что на самом деле он в тюрьме или проходит принудительное лечение. Наконец папа вернулся и никуда не уходил, пока у мамы не родилась Элспет. Наша крошечная сестренка.

Я с нетерпением ждал пятничных вечеров, даже если они странно заканчивались. Дедушка Джок посылал меня за пивом, изредка он выпивал виски. Только один стакан. Не больше. Он не походил на своих сыновей: спившихся, потрепанных, пердящих и рыгающих, и даже в детстве я чувствовал, что он разочарован. И я разделял это разочарование.

Мама ненавидела деда и его трех приятелей. Она называла их «бандитами». Тогда, в конце семидесятых, они были чуть ли не последними из тех, кто занимался контрабандой в доках. Все они, кроме «красавчика» Джонни, вели там дела еще с войны [Второй Мировой – прим. переводчика]. Все трое не воевали, отсиделись в запасе, но меня всегда прикалывало, что они считали, что боролись с нацистами с помощью контрабанды.

По правде, они заботились не о борьбе, а только о своем кармане. Помню, мама говорила, что они попросту воры. Что они присваивали себе то, что принадлежало всем простым людям и не брезговали крысятничеством.

Это не желало укладываться в моей маленькой голове. Я не был слепым, и знал, откуда берутся вещи и продукты. Их приносил дедушка. И мы бы ни в чем не нуждались, если бы папа не пропивал все. Все знали, откуда что берется, но я ни разу не слышал, чтобы мама отказывалась от того, что приносил дедушка Джок или просила отослать это ему обратно.

Но она пыталась оградить меня от деда и его корешей. Мне было тринадцать, когда они начали интересоваться мной. Мне нравилось, что выбор пал на меня, а не на моего брата Джо, старше меня на четырнадцать месяцев. Я чувствовал себя таким крутым.

А мне тогда этого очень не хватало.

В начальной школе я дважды оставался на второй год, но так и не смог выучиться читать. В средней школе меня отправили в класс для отстающих. Буквы и слова на странице для меня по-прежнему ничего не значили, это был какой-то странный шифр, который мне не удавалось взломать. Много позже, когда я вырос, я узнал, что у меня дислексия. Но тогда никто не говорил, что я болен. Учителя ругали меня, а одноклассники смеялись над тем, какой я тупой и медлительный. Внутри у меня бушевала такая ярость, что иногда я едва не терял сознание прямо за партой, я задыхался, а когда мне удавалось выдохнуть, казалось я дышу огнем. Уже потом я нашел способ заткнуть этих выскочек, те, кто смеялся надо мной, заплакали.

А тогда... Тогда мне было приятно, что меня ценят дедушка Джок и его кореша. Эти смелые, хитрые, умные люди, которых все боялись и уважали. Правда, я не очень понимал, как в их компанию затесался Джонни Твид. По возрасту он скорее годился в приятели моему отцу, а не дедушке. Как и предполагало его прозвище, он был симпотным парнем с белозубой улыбкой густыми темными волосами. Он пах лосьоном после бритья, сигаретами и алкоголем, как, впрочем и все взрослые мужчины, но его запах почему-то казался мне более приятным.

Школу я ненавидел. Во второй половине дня я работал помощником и курьером в бакалее «Р и Т. Гибсонов». Я развозил продукты на большом черном велосипеде, к раме которого была прикреплена железная корзина. С этой чудовищной тяжестью впереди я должен был ездить по оживленным улицам, задыхаясь от натуги. Порой мои тощие усталые ноги срывались с педалей, и я не мог удержать равновесие. Так же я должен был раскладывать товар по полкам в магазине. Владельцем был не Гибсон, а Малькольмсон, несдержанный и крикливый гавнюк. Он постоянно орал на меня и Гари Гэлбрейта, другого школьника, работавшего в лавке вместе со мной.

Однажды в субботу дедушка Джок и Kарми вошли в магазин. Карми по настоящему звали Вилли Kармайкл. Он был высоким, молчаливым мужчиной с большими точно лопаты руками, и вечно ходил рядом с дедушкой Джоком. Джок выносил это соседство с улыбкой, но остальным от присутствия Kарми становилось не по себе. Он пристально смотрел на Малькольмсона, пока тот говорил с дедушкой, и голос Малькольмсона становился все выше.

- Докеры Лейта, – верещал он, – ты даешь, Джок, да ты просто счастливчик!

Дедушка улыбался, но его улыбка выглядела как-то угрожающе. Он и Kарми отвели Малькольмсона в сторонку и что-то прошептали ему. Я стоял поодаль и расставлял по витрине банки с консервированными ананасами. Но мне и с моего места было видно, как испуганно расширились глаза Малькольмсона, и как зло щурились мой дед и Kарми.

Прежде чем уйти, Джок обратился ко мне:

- Веди себя хорошо и слушайся мистера Малькольмсона, договорились, мой мальчик?

- Да.

Весь остаток дня Малькольмсон то и дело матерился в пространство, время от времени поглядывая на меня с каким-то странным волнением и страхом. Потом он сказал нам, что отныне развозить продукты будет Гари Гэлбрейт, а я буду расставлять товар в тепле.

Это была хорошая новость для меня, но не для Гари: ездить на этом гребанном велике было адовой мукой.

Но остался один адрес доставки, по которому должен был ездить я. Трижды в неделю я должен был привозить ящик с фруктами «докерам Лейта». Это было чертовски странно, я никогда не видел, чтобы дедушка или его друзья съели хотя бы один фрукт.

В доках меня встречал Джон Стрэн, подросток в толстых очках и с редкими волосами. Он стоял на стреме. Он был просто психопат, и я старался держаться от него подальше. Я отдавал ему ящик, а когда он возвращал его мне, тот был полон флакончиков духов. Я слышал, как они звеня бьются друг о друга. Стрэн говорил, что они ебутся. После я отвозил ящик обратно в магазин и прятал в подсобке.

Но мне нравилось ходить к верфям и встречаться там с дедушкой Джоком и его корешами. Они занимали красное кирпичное здание у старого сухого дока. Их штаб-квартира находилась на самом востоке доков, на границе с промзоной, отделенной от порта высоким железным забором. «Штаб», как они его называли, по всем признакам был заброшенным складом. Внутри были деревянный стол и стулья, тряпки и ведра, с потолка свисала электрическая лампочка, но окон не было. Единственным источником воздуха была деревянная дверь. Когда мы были внутри, дед часто оставлял ее чуть приоткрытой.

Я сидел с ними, пил чай из большой кружки, грелся у обогревателя, который они всегда включали зимой, и слушал их разговоры. Они звучали странно для моих юных ушей, их слова и жаргон устарели, и сами «докеры» казались мне обломками иной, уходящей эпохи.

Меня удивляла их неосведомленность в музыке, пристрастие к джазу и старомодные пальто, но, блин, в людях и их слабостях они разбирались получше моего.

- Глянь на своего брата Джо, – сказал мне однажды дедушка Джок. – Он тебя боится. Знает, что скоро ты будешь посильнее его.

Меня накрыло этим откровением. Джо постоянно издевался надо мной: избивал меня, превращая мою жизнь в ад. Но когда дедушка сказал мне про его страх, я вспомнил кое-что. Когда Джо избивал меня, иногда он смотрел на меня так, словно ждал, что я дам ему сдачи. Этого никогда не происходило, но на этот раз, вдохновленный словами дедушки, я решил отомстить тогда, когда Джо этого не ждал.

Этот старый ублюдок Джок чуял человеческие слабости, как акула кровь. Он видел нас насквозь. В молодости я любил пересказывать историю своего первого триумфа. Я говорил, что папа отвел меня в сторонку и велел заехать Джо в морду кирпичом, пока тот спал. Я действительно хотел, чтобы так было. Чтобы отец был на моей стороне. Чтобы в его власти было придать мне сил. Но на самом деле папа не говорил мне ничего такого. Это был мой дедушка. Старый Джок.

Но неважно, кто подговорил меня. Кирпич был у меня в руках, и я опустил его на лицо Джо. Он плакал всю ночь, подушка была вся в крови. Мне было стыдно и страшно, но в то же время внутри меня, волнуясь, поднималось чувство собственного всемогущества. Я открыл счет.

 

Сестра

Путешествие на самолете скрасило чтение. Извилистый и размытый путь к знаниям был для него переходом на новый уровень. Аудиокниги взорвались в уши через наушники, теперь дополненные Киндл [серия «читалок» для электронных книг, выпускаемых компанией Amazon.com, отличаются от аналогов более высокой ценой около 300 евро и возможностью доступа к магазину к магазину текстов в электронном формате прямо с устройства. – прим. переводчика].

Это было чудесным освобождением. Он мог увеличивать текст, выделять отдельные слова, удаляясь от их запутанной отвлеченности. Он научился модифицировать шрифты; некоторые шрифты было легче читать, чем другие, и эти эксперименты дали плоды. В тандеме с актерами, которые читали ему текст, он научился распознавать слова на странице. Постепенно жгучее разочарование неудачи было вытеснено ощущением успеха, и он продолжил обучение. Издевательства учителей, хихиканья одноклассников, омерзительный позор и раздиравшая его жестокая, раскаленная злоба не имели больше к нему отношения. Все это происходило с другим человеком и в другую эпоху.

Но имя в паспорте все еще оставалось прежним: Фрэнсис Джеймс Бегби. Он использовал «Джим Фрэнсис» в качестве псевдонима, жена звала его Джимом. По счастливому совпадению, фамилия Мэлани была такой же как его имя: друзья из колледжа частенько называли ее «Фрэнки». Ей польстило, когда после рождения Грейс, Джим объявил ей, что хочет взять ее фамилию.

- Не хочу, чтобы она росла Бегби, – сказал он решительно.

Но как бы он ни назывался, главным было то, что он не собирался возвращаться в Шотландию. После похорон матери он поклялся себе, что больше никогда сюда не приедет. Он не был близок с братом и сестрой, а что до сыновей, то он предоставил им жить, как они жили. На самом деле ему было все равно, живы они или мертвы. То, что смерть Шона так глубоко потрясла его, стало неожиданностью для него самого.

Что касается дружбы, то пока он был крутым и жестоким парнем, он по большей части общался с такими же. Были эти отношения построены на насилии, чувстве общности или на глубокой привязанности, но большая их часть разрушилась, когда он изменился. Были люди, которых он продолжал считать своими друзьями, и он надеялся, что они относятся к нему так же. Но в любом случае, его старые друзья жили своей жизнью, он жил своей, и больше они не пересекались.

Он поговорил с Джун, быстро почувствовав через ее приглушенный антидепрессантами плач, что главная ее задача заставить его взять на себя расходы на похороны. Что же, он охотно согласился, и Джун рассказала ему подробности дела: после анонимного звонка Шон был найден в квартире мертвым. У него было несколько колотых ран, но соседи уверяли, что ничего не слышали. Квартиру он снимал у известного наркоторговца, сейчас отбывающего срок, но ничто не указывало, что тут замешаны наркотики, и жилье долго пустовало до того, как Шон туда переехал.

Полет затянулся, и это утомляло. Он долго ожидает пересадки в лондонском Хитроу [прим. Переводчика – название аэропорта] и наконец возвращается в Эдинбург, замерзший и усталый. На нем тонкая кожаная куртка, а его большой красный чемодан набит в основном футболками, носками и трусами. Когда он выходит из аэропорта, ветер продувает его насквозь. Было ошибкой не взять с собой теплых вещей. Он достает из кармана айфон, и просматривает сообщение от телефонной компании, оповещающее о новых, вымогательских тарифах на связь, которые ему придется оплачивать, пока он находится заграницей. Затем он видит привет от Мэлани:

«Люблю тя!!! XXX»

Он отвечает:

«Прибыл в старый цвет! Люблю тя!!! XX»

Он в тревоге смотрит на отправленное сообщение, понимая, что допустил какую-то ошибку в слове «цвет».

На стоянке такси он с удивлением обнаруживает, что водитель ему знаком. Тот мгновенно вспоминает его:

- Ты в порядке, парень? Не верю глазам, Франко? Кореш Психа!

- Терри, – Франко (в Эдинбурге его всегда будут называть так) широко улыбается в ответ. Джус Терри – один из лейтских старожилов, и ему приятно увидеть знакомое лицо. Наконец, он слышит, что Терри все еще работает у Психа в баре, а в свободное время подрабатывает в такси.

- Читал о тебе. Ты нынче большая шишка, – Терри усмехается, но потом его лицо мрачнеет: – Слуш... Знаю, что твой пацан умер... Мне правда, очень жаль, кореш.. Он был совсем молодой.

- Спасибо, но не скажу, что для меня это большая потеря. Мы все равно не общались.

Терри быстро обдумывает его слова, пытаясь понять, это правда или стоическая бравада.

- Приехал на похороны, да?

- Да.

Он отвозит Франко по адресу в Мюррейфильде и останавливается на улице, застроенной невысокими коттеджами. Прежде чем попрощаться, Терри оставляет ему свою визитку.

- Если когда-нибудь понадобится такси, – он подмигивает: – Может пригодиться, когда напьешься.

Франко кладет визитку во внутренний карман, прощается и смотрит Терри вслед. Через промозглый утренний туман виден раскинувшийся неподалеку большой стадион для регби. После, волоча за собой красный чемодан, он идет по усыпанной галькой дорожке к дому, где живет его сестра с мужем и двумя сыновьями. Он стучит в дверь, и Элспет открывает. Ее волосы накручены на бигуди, удерживаемые на голове сложной системой зажимов. Она сразу крепко обнимает его.

- Ох, Фрэнк, – говорит она опомнившись, – ты должно быть без сил. Прости... Проходи.

- Я отлично, – мурлычет он, похлопывая ее по спине.

Они жмут друг другу руки, и Элспет оказывает ему довольно теплый прием, предлагая пиво.

Он коротко отказывается:

- Мне нельзя такого.

- Извини, – говорит она немного оскорбленно. – Ты все еще в завязке?

- Ни капли за семь лет.

Элспет смешивает для себя джин и тоник, хотя сейчас еще утро.

- Ты в отличной форме, – замечает она, садясь рядом с ним.

Фрэнк Бегби не может сказать то же самое о своей младшей сестре. Она потолстела, и ее лицо выглядит отечным.

- Это все пилатес, – говорит он с улыбкой.

- Ты серьезно?!

- Разумеется, шучу! Это Мэл им увлекается. Я просто хожу в боксерский клуб четыре раза в неделю.

Элспет смеется так, что из глаз брызжут слезы.

- Ой, поверить не могла, что ты занимаешься пилатес, но кто знает, что там принято в вашей Калифорнии!

- Да уж, странностей там хватает.

Как будто соглашаясь с этим, Элспет спрашивает:

- Значит, ты теперь художник, а?

- Многие так считают.

Она щурится и поднимает бокал к губам. Делает глоток.

- Да, я читала о тебе в «Scotland». Обо всех этих голливудских звездах, мечтающих с тобой подружиться. – Элспет приподнимает бровь: – Ты что, встречался с Джорджем Клуни?

- Ага. Было дело.

- И как он тебе?

- Мне он понравился, – признает Франко. – Близко мы не знакомы, но хорошие манеры лучшая рекомендация.

В его ответе есть помпезность, которая коробит Элспет.

- С каких пор тебе есть дело до хороших манер?

- Никогда не поздно измениться.

Элспет рассматривает его как какую-то диковинку, а после ее рот кривится, точно она откусила лимон:

- Мне очень жаль, что с Шоном так вышло, – начинает она и заканчивает сурово: – Но мы должны выложить наши карты на стол. Чтобы знать, чего ждать друг от друга.

Франко морщит лоб:

- Я готов.

- Можешь сколько угодно дурачить всех своей реабилитацией, – Элспет презрительно улыбается, – но не меня. Я знаю тебя. Знаю, на что ты способен. – Она смотрит на него, ожидая реакции.

Ничего не происходит. Ее брат не признает своего поражения и смотрит так, словно вообще не понимает, о чем она говорит.

- Но мы все равно семья, – она вздыхает. – Так что до похорон можешь остановится у меня, я подготовила тебе комнату.

- Я очень обязан.

Элспет зло щурится:

- Но никаких выкрутасов, иначе ты окажешься за дверью. Пойми меня, Фрэнк. У меня здесь дети.

Фрэнк Бегби чувствует внутри себя что-то очень знакомое. Он хочет встать и сказать ей, чтобы она шла на хуй, и просто выйти из этого скучного, буржуазного пригородного дома с его мягким, бежевым декором и мебелью. Но он глубоко вдыхает и смотрит на двух фарфоровых собак на каминной полке. Они принадлежали их маме, он помнит их с детства. Он медленно переводит взгляд на сестру и утвердительно кивает.

- Я понимаю.

Элспет, похоже, смущена его кротостью и несколько раз отпивает джин, прежде чем заговорить снова.

- Знаешь, Шон жил тут некоторое время.

- И?

- Сначала все было хорошо, я любила его, и мы неплохо ладили, – она улыбается воспоминаниям, прежде чем мрачно покачать головой: – Но потом он пошел по наклонной, опускался все ниже, и под конец просто начал обкрадывать меня.

- Я верну тебе деньги.

- Дело не в деньгах, – Элспет отставляет бокал. – Я не хотела, чтобы он плохо повлиял на Томаса и Джорджа. Они хорошие мальчики. Но они просто обожали его, и я боялась, что они станут ему подражать, он же их двоюродный брат и уже взрослый.

Фрэнк пытается осознать все это. Шон, его племянники, этот дом здесь, в Мюррейфилде. Очень даже неплохо, хотя и не так впечатляет, как его собственный дом в Калифорнии, замечает он с неким удовлетворением. Когда он был ребенком, ему казалось, что в Мюррейфилде живут миллионеры. Теперь, на его критический взгляд, это всего лишь еще один старомодный, серый и скучный район, сам бы он не хотел жить здесь. Но его голова уже начинает раскалываться от всех этих мыслей, и он с трудом подавляет зевок.

- Слушай, я немного притомился. Мне бы прилечь ненадолго.

- Конечно, – говорит Элспет и ведет его в комнату для гостей.

Франко раздевается до трусов и растягивается под одеялом. После десятичасового перелета, возможность выпрямиться кажется роскошью, и он погружается в неглубокий неспокойный сон, полный смутных тревожных видений. Спустя несколько часов его будит шум. Первым делом он забивает номер Терри в свой айфон, затем делает несколько упражнений на растяжку, недолго боксирует с тенью, поглядывая на свое отражение в большом зеркале, и после ста пятидесяти отжиманий идет в душ.

Мальчики, Джордж и Томас, десяти и девяти лет, вернулись со школы. Они смотрят на него точно на новое развлечение.

После обмена любезностями о самолетах и Америке, Джордж отваживается:

- Мама говорила, что вы сидели в тюрьме.

- Джордж! – шипит Элспет.

- Да ладно, все нормально, – Франко улыбается. – Сидел.

- Вау!.. И вы туда попали, потому что натворили что-то очень плохое, да?

- Кое-что плохое, – соглашается Франко, – но еще больше глупого. Люди попадают в тюрьму из-за собственной тупости, такие дела. Но вы-то, парни, слишком умные, чтобы влипнуть во что-то подобное. В школе хорошо учитесь?

Мальчики наперебой начинают рассказывать о своей учебе и сегодняшнем дне. Разговаривая с ними, Франко понимает, что они ему нравятся. Он смущен от того, насколько славными оказываются его племянники. Даже Элспет вздыхает с облегчением, и он показывает ей фотографии своих дочерей на экране айфона.

- Они очень хорошенькие, – говорит она, но в голосе ее звучит обида.

Грег, муж Элспет, приходит домой с работы. Он прибавил в весе и начал лысеть.

- Фрэнк! Я так рад тебя видеть, – он крепко пожимает руку Франко. – Разумеется, мне жаль, что мы видимся при таких обстоятельствах, – хмуро поправляется он.

- И я рад, спасибо, – отвечает Франко, размышляя, что Грег выглядит как типичный представитель британского среднего класса. Усталый, измученный офисной работой, придавленный пониманием, что достиг своего жизненного потолка, и следующим этапом его карьеры будет разве что отставка или смерть. – Как дела на работе?

- Тебе действительно интересно? – качает Грег головой.

«Ты не можешь представить себе, насколько мне это неинтересно», – думает Франко.

Но Грег, как его сыновья, дружелюбен и хочет поговорить.

- Что-то этакое носится в воздухе. Ничего хорошего, Фрэнк. – Посмотрев в окно он качает головой и повторяет: – Ничего хорошего.

После обеда (Франко огорчен тем, что в доме не оказывается ничего безалкогольного, кроме чая) мальчики отправляются в свои комнаты, а Грег становится более серьезным. Пока Элспет загружает посудомоечную машину на кухне, он говорит:

- Я действительно тобой восхищаюсь, Фрэнк. Ты нашел способ переменить судьбу, посвятил свою жизнь искусству. Должно быть, это увлекательно.

- Во всяком случае, мне за это неплохо платят.

- Мне всегда нравилось писать, я мечтал написать великий шотландский роман, – Грег задумчиво покачивается в кресле, указывая на книжный шкаф. – Я даже ходил на писательские курсы.

Франко отслеживает взгляд Грега, и его подозрительность ослабевает, когда он обнаруживает, что большинство книг, стоящих на полке, он читал.

- Мои рисунки хвалили в школе, но я никогда не мог понять за что. Однажды я нарисовал на картине черное солнце. Учитель отругал меня: «Черное солнце, Фрэнсис Бегби? Такого не бывает». Но мне нравилось, что солнце черное, типа черной дыры в космосе. Оно всасывает всю темноту, и нас тоже может всосать: вот откуда мы пришли, где наш последний приют.

Грег кивает, но после слов Франко про последний приют улыбка сходит с его лица.

- Должно быть это было очень необычно. Хотел бы я иметь такой талант... – Он сменяет тему. – В Америке ты встречался со звездами... Ты знаком с Дженнифер Энистон?

- Лучший миньет в моей жизни.

Грег ошарашенно смотрит на него, потом кидает опасливый взгляд на кухню и говорит тише:

- Ничего себе!.. Ты же шутишь?

- Да. Но я бы ей вдул.

– Ха-ха-ха, – Грег хихикает и замолкает, когда Элспет возвращается.

Фрэнк рассматривает компакт-диски, стоящие рядком в шкафу. На полке под ними есть несколько настольных игр. Они привлекают его внимание.

- Монополия... по-Эдинбургски! Никогда такую не видел. Необычная игра?

- Не надо, – говорит Элспет, и ее лицо каменеет. – Помнишь прошлый раз, когда мы играли в Монополию всей семьей? У мамы на Рождество?

Франко внезапно замолкает, потому что в гостиную возвращаются мальчики.

- Что случилось? – спрашивает Джордж.

- Не твоего ума дело, – говорит Элспет.

Франко вспоминает, как они поставили бутылку грушевого виски на середину доски. Идея была в том, что каждый, кто попадал на пропуск хода, выпивал стопку. Кажется, пропуск хода выпадал ему много раз. Потом Джо стал жульничать, говоря, что ему выпало 10, а не 11, и поставил свою фишку на «Парк Лейни». Фрэнк взял бутылку и швырнул ее в голову брата, к ужасу Элспет, Джун, Сандры, девушки Джо, и их матери, Вал. Джо увезли в больницу, и на голову ему наложили двенадцать швов. Это воспоминание заставляет Франко передумать. Он вытаскивает «Мышеловку».

- Фишки не растеряли? – спрашивает он, открывая коробку.

- Да ты всю жизнь терпеть эту игру не мог, – вспоминает Элспет. – Говорил, что она слишком нудная и запутанная, я не помню, чтобы мы хоть раз доиграли до конца.

- Ну, иногда это может быть забавным, – говорит Фрэнк, – и я довольно неплохо играю, мне везет. Так что я не против партии.

Джордж и Томас уже с готовностью раскладывают поле и вытаскивают из коробки пластиковые фигурки.

 

ИНЦИДЕНТ

На следующее утро Франко встает рано, глядит из окна в конец улицы и небольшой мост, перекинутый через канал Лейта, ведущий на стадион. Странно, что река отсюда дотекает до Лейта и Ферт-оф-Форта, до самых доков. И снова он удивляется тому, что район больше не кажется ему шикарным. Дешевое дорожное покрытие, галечные дорожки, и это в двух шагах от городского совета.

Взглянув на мобильный, он видит, что батарея разряжается, и понимает, что в спешке запаковал зарядку, которая не подходит к местным розеткам.

Тем не менее, он звонит Мэлани, полагая, что она может волноваться за него.

- Это ты, – отвечает она немедленно.

- Здравствуй, солнышко, как дела? – Франко пытается говорить с американским акцентом. – Как мои девочки?

- С нами все хорошо. Просто я не знаю, что им отвечать, они все время спрашивают о тебе. Я не придумала ничего лучше, чем сказать, что «старый друг папы болен», я не могу думать ни о чем другом.

Франко обдумывает ее слова и признает:

- Хороший ход; это, наверное, к лучшему.

Мэлани рассказывает ему забавный случай с Грейс, а Фрэнк ей о том, как играл в «Мышеловку» с племянниками. Когда кажется, что его телефон вот-вот отключится, они прощаются, и он идет на кухню, чтобы приготовить завтрак.

Элспет с удивлением обнаруживает его на своей территории, делающим омлет из яичных белков и швейцарского сыра, в фартуке с изображением тела толстухи в нижнем белье. Она никогда не считала его способным на большее, чем вскипятить чайник.

- Новые таланты, – замечает она.

- Возможно, ты заинтересуешься этим блюдом, – говорит он, и легкий американский акцент еще слышен в его голосе.

Элспет отказывается, но Грег, со стоящими после сна торчком волосами, с энтузиазмом принимает предложение. Доев свою порцию, Франко затем ненадолго исчезает и появляется снова в застегнутом на молнию свитере, готовый к выходу.

- Ты куда собрался в такую рань? – спрашивает Элспет.

- Подумал, что стоит немного прогуляться, может быть, до Лейта дойду, осмотрюсь, кого-нибудь из старых знакомых встречу.

Элспет молча дает ему запасной ключ. Ему кажется, что он слышит, как скрипят винтики у нее в голове, когда она обдумывает потенциальные последствия его прогулки.

Когда Франко уходит, Грег восторженно комментирует:

- Твой брат стал совершенно другим человеком! Поболтал с ним о его творческом процессе.

- Ты видишь лучшее в людях, – холодно говорит Элспет. – Ты не знаешь, какой он на самом деле.

Франко хочет объединить кусочки пазла, понять, что случилось с Шоном. Его первая цель – это квартира в Горги, где его сын встретил свою кончину. Он сворачивает на безлюдную, заброшенную боковую улицу за стадионом Тинкастл. Щели в тротуарной плитке заросли зеленым мхом, здесь царит мертвая тишина, и эта тишина оглушает его. Он останавливается перед дверью в подъезд. Она закрыта. Он видит кнопки с номерами квартир и решетку домофона, но не хочет расспрашивать соседей сейчас, когда сам он знает так мало.

Детали дела, сообщенные Джун, сильно нуждаются в дополнении. Поднимаясь к мосту Георга IV, он идет в Эдинбургскую библиотеку, где читает газетные заметки об этом инциденте. Затем он звонит в полицейский участок Гайфилд-сквер по телефонному номеру, указанному в связи с делом. К его удивлению, секретарша немедленно передает вызов сотруднику, ответственному за расследование.

Полицейский представляется детективом Элли Нотманом. Выражая сочувствие к потере Франко, он говорит, что хочет лично увидеть его, спрашивая, когда он может подойти. Франко говорит, что он будет в течение часа, и Нотман соглашается. Совершая этот звонок, он ожидает что айфон разрядится в любой момент, но заряд держится на последней отметке.

Он идет по городу в странной расслабленности. Когда он приходит на вершину Лейт-холла, его пульс учащается, ноги отказываются идти туда; надо же, он добровольно идет в полицейский участок Гайфилд-Сквер. Последний раз он был здесь много лет назад, тогда его протащили через эти двери в клетку камеры предварительного заключения, в жопу пьяного, сопротивляющегося и покрытого кровью Доннелли, после их драки в пабе Джозефа Пирса через улицу. Это произошло средь бела дня. Чем он тогда вообще думал? Задницей? Гребанный камикадзе. Он останавливается, отходит от стеклянных дверей участка и смотрит на паб, стоящий на другой стороне площади. Да, с тем же успехом он мог бы сам прийти в участок и наброситься на сержанта с кулаками.

Теперь офицер, встречающий его, приветственно улыбается, но сочувственное выражение на его лице раздражает Франко еще больше. Детектив, с которым он говорил раньше, вызван и сразу появляется. Алли Норман – высокий, темноволосый мужчина, худощавый, но с заметно выпирающим пузиком. Нотман пожимает руку Франко, выражая соболезнования в его потере, и заводит его в свой кабинет. Здесь он берет в руки папку и излагает детали дела.

- Шону нанесли несколько колотых ран в грудь, живот, живот и бедра. Разрывы на одной руке указывают на то, что он не сопротивлялся, возможно, из-за того, что находился в состоянии сильного наркотического опьянения. Смерть была вызвана колотой раной, которая разорвала бедренную артерию в ноге. Через минуту он умер от потери крови. Нотман поднимает темные брови, ожидая реакции Франко.

- Кажется, пацан, который сделал это, был в ярости и убил его случайно, – предполагает Франко. – Это не так чтобы похоже на преднамеренное убийство.

Нотман держит покер-фейс, хотя Франко кажется, что он может разглядеть в глазах полицейского согласие со своими словами.

Затем детектив показывает ему копию отчета токсиколога.

- Это указывает на то, что Шон был под сильным наркотиком.

Франко просматривает документ; названия героин, экстази, кокаин, сульфата амфетамина, каннабиса, валиума, амилнитрата и антидепрессантов спрыгивают со страницы. Пиздец, другого слова не подберешь.

- Впечатляет, – замечает Франко. – Чего у него не было?

- Как я уже сказал, маловероятно, что он вообще понимал, что на него напали, в том состоянии, в каком он находился.

Франко думает, что это уж очень экстремальный способ расслабиться.

- Есть какие-то подозреваемые?

- Мы продолжим расследование, – говорит Нотман мягко. – Мы обязательно будем держать вас и вашу бывшую, мать Шона, в курсе всех событий.

- Ясно, – говорит Фрэнк Бегби. Ему понятно, что это означает. Полиция не будет лезть вон из кожи, чтобы найти виновных. К собственному ужасу, он едва ли может винить их в этом. Шон, как и он сам, вероятно, давно был потерян для общества и останься он в живых, продолжал бы создавать себя хаос и разрушение. Зачем заботиться о таких людях, когда можно просто предоставить им перебить друг друга? Несмотря на все неохотно выдавливаемые политиками слова о беспристрастности, правда состоит в том, что мы давно вышли за рамки демократии, универсальности и равенства в глазах закона и, де-факто, приняли иерархическое, элитарное мировоззрение. Те, кто внизу, не важны, если они только угрожают друг другу, а не тем, кто находится наверху, или тем, кто приносит доход, например, туристам. Его собственные дети, Шон, Майкл и Ривер, сын Кейт (о котором он почти забыл, поскольку он сел на длительный срок перед его рождением, а с его матерью рассорился еще в начале беременности) не имели для него никакого значения. Разве так же он относился к Еве и Грейс, рожденным от образованной матери в более благополучную эпоху его жизни? В любом забеге вы поставите на гладких и чистокровных жеребцов, а не на шотландского тяжеловоза. Если он сам так относится к собственным детям, как он может осуждать полицию за отсутствие интереса к смерти наркомана, в то время, как они заняты поисками пропавшей сумки какого-нибудь туриста?

- Еще вопрос, – говорит Франко, – кто его нашел?

- Неизвестный позвонил из телефонной будки по 999 в Скорую помощь, сказал, что произошел несчастный случай, а затем повесил трубку.

Фрэнк Бегби обдумывает сказанное. Этот «неизвестный», очевидно, каким-то образом замешан. Посторонний вызвал бы сначала полицейских, а потом скорую, и не назвал бы случившееся с Шоном несчастным случаем.

- Может быть, звонивший сам его и зарезал?

- Возможно. Или это друг или сообщник, бывший свидетелем убийства, и знавший и убитого, и нападавшего. Возможно, позже он почувствовал угрызения совести, – говорит Нотман, – но мы не можем ничего утверждать.

Франко чувствует, что большего он от полицейских не добьется.

- Кажется, ты действительно начал новую жизнь. Я слышал, что ты многого добился в мире искусства, – Нотман широко улыбается.

- Не могу пожаловаться. Все складывается довольно неплохо, – говорит Франко, теперь со всей ясностью понимая, что на Шона всем наплевать. И что главная причина, по какой полиция так быстро пошла ему навстречу, было то, что им не терпелось поглазеть на гребанного психопата, в надежде, что он как обычно, сорвется.

- Я понимаю, что вы, должно быть, расстроены, мистер Бегби, – говорит Алли Нотман, и его тон теперь профессионально серьезен. – Но само собой разумеется, что вы должны оставить расследование нам. Вам это ясно?

- Рад, что вы, ребята, делаете то, что умеете лучше всего, – Франко улыбается, затем добавляет угрюмо: – А я займусь тем, что я делаю лучше всего.

Нотман хмурится.

Франко одаряет его сияющей улыбкой:

- Я о живописи и скульптуре, разумеется.