2020-06-29
177
Осетинский народ, являясь древней частью индоевропейского мира, за свою многотысячелетнюю историю накопил богатейший опыт политической культуры. Но особенно длительным в истории осетин был период военной демократии, начало которого принято датировать VII веком до нашей эры. На этом этапе осетины выработали нравственные принципы, ставшие основополагающими в их высокой рыцарской культуре. После XV века исторические источники не зафиксировали фактов, когда бы осетины совершали на соседей вооруженные нападения и развязывали бы войну. Позже обнаружилось, что осетины хорошо воюют вместе с соседями в больших войнах и проявляют максимальную сдержанность в межэтнических конфликтах; чаще всего им приходилось воевать на стороне Грузии и России, которые всегда воспринимались как союзники. Ценили ли последние самоотверженность, готовность осетин отдать свою жизнь во имя этих союзников, с которыми исповедовали одну веру? Вопрос этот часто возникает перед осетином — нашим современником, которому новые реальности принесли немалые испытания. Ответить на него сложно... Грузинские Картли-Кахетинские цари часто развязывали войны, приглашали на помощь осетин, давали им «золотые чаши» за мужество, а затем предательски на них же шли войной. Россия... щедро одаривала осетин наградами высокой пробы и тут же забывала о них. Николай I во время Крымской войны не скупился на награды и деньги для осетин, а вскоре отдал их на растерзание грузинским тавадам. Несмотря на это, благодаря традиционной политической культуре, неизменными оставались, для Осетии тяга к России и народам Кавказа. Неразрывными были отношения осетинского и грузинского народов. Нет сомнения, что именно этот неоспоримый факт явился главным основанием, не позволившим в XIX веке Осетии начать народную войну во имя свержения грузинского феодального ига, тяготы которого были сопоставимы с насилием Ага-Мухаммед-хана Каджара. Но у осетин, как и у ряда европейских народов, всегда была своя особая форма борьбы с социальным злом, становившимся опасным для народа. Она известна как «абырё г», при переводе с осетинского языка используют название «абрек», а само явление называют «абречеством». Это явление, как правило, было связано с борьбой народа против чужеземного засилья — так, как то происходило в английской истории, где романтический герой Робин Гуд, противостоя норманнским завоевателям, защищает обиженных и бедных. Осетинское абречество, в XIX веке являвшееся формой сопротивления грузинскому господству в Южной Осетии, только внешне может напоминать современный терроризм. Но в отличие от последнего, основанного на реакционных течениях исламского фундаментализма, абречество движение сугубо светское и зиждется на идее социальной справедливости. Существует еще очень важное отличие между абречеством и современным терроризмом: абреческое движение — народное, не связанное какими-либо политическими и социальными группами, а терроризм — явление сектантское, возникшее в исламе в XI веке и продолжающее оставаться сектантским. Сектантский терроризм стремится к массовости, осетинское абречество предполагает «одиночный» уход в подполье или же действия небольшой группой — не более 5–6 человек. Само объявление об уходе в абречество содержало в себе проявление социального протеста.
|
|
|
|
|
|
В Южной Осетии, где социальные противоречия обострились в пореформенное время, абреческое движение оживилось в 60-е гг. XIX в. В годы крестьянской реформы известным абреком здесь был Нони Чибиров. Но по-настоящему абречество в Южной Осетии, беспокоившее российско-грузинские власти, стало набирать силу в 80–90-е гг. XIX века. Подъем его объяснялся тотальным наступлением грузинского феодализма на югоосетинс-кие общества. Наиболее известными в то время абреками были Иосиф Хубулов, Хадо Ханикаев, Тате Джиоев, Вардан Хетагуров и др. Для подавшегося в абреки важно было получить признание в народе. Он мог заслужить его двумя средствами — личным мужеством и справедливостью своей борьбы. Этим, пожалуй, объясняется вызов, который Сандро, Тате Джиоевы и Малгоев послали ахалгорскому приставу. «Мы слыхали, — писали они приставу, — что как будто мы вам очень нужны, преследуете нас и не можете встретить нас. Так если ты не баба какая-либо, то выходи к нам навстречу с тремя сотнями казаков или гапаров и тогда видно будет, кто какое имеет мужество». К этой группе абреков позже присоединился еще Лексо Тавгазов. Официальные лица их называли «разбойниками» и характеризовали как «весьма дерзких». За ними постоянно по следам ходили «преследователи», состоявшие из начальника уезда, одного офицера и тридцати охотников из стрелковой дружины. Абреки между тем заходили в село, узнавали кто в нем богат, «после чего посылали своих агентов к ним с предупреждением о приготовлении дани». Уездный начальник, организовавший постоянную слежку за группой абреков, возглавляемой Тате Джиоевым, ссылался на трудности, встречавшиеся при попытках ее ликвидации. В числе этих трудностей он называл всеобщую поддержку, которую ей оказывали люди. Так, уездный начальник подробно описывал тифлисскому губернатору то, как в селе Басини «радушно» «были встречены населением» абреки. Власти пытались привлечь самих осетин к поимке абреков. Уездный начальник «обратился за содействием к старшине» «Корского общества и когда увидел, что не только никто не сочувствует делу преследования» абреков, «но даже его самого обзывали безмозглым, он, старшина, вынужден был бросить след разбойников». Стоит заметить, что в осетинском народе внимательно следили за поведением каждого абрека, и если его действия и поступки были справедливы и мужественны, то он находил поддержку в каждом доме. В то же время абрек, нарушавший традиционное для него поведение, направленное на защиту интересов людей, мог подвергнуться бойкоту (хъоды — М. Б.), и тогда он был обречен. Грузинские феодалы, обосновавшиеся в Южной Осетии, хорошо знали, что осетинские абреки придерживаются определенных правил и всячески старались иметь с ними мирные отношения. Это особенно проявилось после того, как в упорном бою группа Тате Джиоева была ликвидирована, и появилась новая — группа Или-ко Пухаева. Уездная полиция не могла с ней справиться, хотя преследовала ее большими силами. Газета «Тифлисский листок» по поводу Пухаева писала: «Обращают на себя внимание мотивы уездной полиции, почему Пухаев и его сподвижники неуловимы. Потому, говорит она, что население, не исключая дворян-помещиков, оказывает Пухаеву и его шайке явную поддержку, снабжая шайку пищей, ружьями, патронами, сообщая о времени преследования...» Группа Пухаева преследовала главным образом грузинских помещиков и разбогатевших в Южной Осетии грузинских священников. Так, она угрожала князю Палавандову, письменно требуя от него «присылки в лес денег, хлеба и проч., угрожая в противном случае нападением на его дом». Группа Пухаева напала на князя Павленова, забрав у него деньги. Они же ограбили двух грузинских священников. Периодически люди Пухаева перекрывали Военно-Грузинскую дорогу и совершали дерзкие нападения на транспорт. После пятилетнего абречества Пухаев был убит. Тут же появился новый абрек — Карум Хубиев. Он отличился нападением на князя Цицианова. Громкую известность получил абрек Кужи Остаев. Периодически с ним участвовали в нападениях на богатых его близкие родственники.
|
|
|
Не затухавшее в Южной Осетии абречество, как наиболее примитивная и малорезультативная борьба, свидетельствовало о глубокой социальной деградации осетинских обществ, происшедшей под напором грузинской феодальной экспансии. В то же время стоит отметить важную сторону абречества как формы социального сопротивления. В 80–90-е гг. XIX века Южная Осетия была перед угрозой не только массового восстания, но и этнической войны. При таком развитии событий в тех конкретных условиях Петербург, чтобы еще больше приблизить к себе грузинское дворянство, мог бы решиться пойти на крайние меры — вплоть до «черкесского варианта», которого добивались грузинские тавады. Осетинское абречество отвлекало крестьянство от более радикальных форм борьбы, ставших опасными для народа. Оно напоминало грузинским феодалам, распоясавшимся в Южной Осетии, о «судном дне», неумолимо приближавшемся для них.
Миграция
Переселенческое движение, связанное с проведением в Южной Осетии крестьянской реформы, набирало силу на протяжении всего пореформенного периода. На начальном этапе переселение из Южной Осетии в Восточную Грузию объяснялось большими, чем в Южной Осетии, наделами земли, которые отводились крестьянам в грузинских районах. Позже, после 70-х гг. XIX века, к малоземелью прибавилась феодальная оккупация Южной Осетии, ставшей для грузинских тавадов своеобразной колонией. В миграции населения из Южной Осетии в немалой степени были заинтересованы российско-грузинские власти. Переселение осетин во внутренние районы Грузии поддерживалось ими по двум главным причинам: 1. Заселение ряда районов Восточной Грузии, в особенности Алазанской долины, в свое время подвергшихся набегами горцев опустошению; 2. Желание властей добиться миграции осетин из Южной Осетии, где постоянно существовала напряженная политическая обстановка. Позже к этим двум главным причинам прибавилась и другая — стремление грузинской политической элиты к ассимиляции осетинского населения; осетинские села, создававшиеся в Восточной Грузии, фактически «погружались» в плотную грузинскую языковую и культурную среду. Существовал для властей еще один мотив в инициировании миграционных процессов из Южной Осетии в Кахетию: переселение осетин в район, подверженный нападениям со стороны горцев Северо-Восточного Кавказа, создавало реальную возможность для грузинских беженцев, ранее покинувших Алазанскую долину, вернуться в свои исторические насиженные места. Осетинские крестьяне, всегда вооруженные и обладавшие высокой воинской мобильностью, становились в Кахетии щитом для грузинских поселений. Миграционный поток из Осетии в Грузию продолжался вплоть до 1914 года. Некоторое, едва заметное, оживление его замечалось и позже, в советское время.
|
|
|
Осетинские села в Кахетии создавались в основном на необжитых и не всегда пригодных для хозяйственной деятельности землях — приходилось приложить немало усилий, чтобы сделать земельный участок плодородным. Несмотря на это, осетины-мигранты старались расселиться на территории Верхней и Нижней Кахетии компактно. Религиозная идентичность и предрасположенность осетин и грузин к интеграции позволяли им также образование смешанных поселений. Подобные поселения были созданы в Горийском, Душетском, Карельском, Хашурском, Ксанском, Боржомском и др. районах. Стоит также подчеркнуть, что переселение из оккупированной грузинской знатью Южной Осетии в Грузию, поощряемое властями, приводило к тому, что мигрантов, покинувших свои насиженные места, становилось больше, чем остававшихся в Южной Осетии жителей. Это серьезно ослабило Южную Осетию перед феодальным натиском грузинских тавадов и вело ее к беспомощности перед опасной экспансией.
Главной социальной категорией крестьян, уходившей со своей родины в Грузию, были хизаны. По своему положению они обладали большими возможностями для миграции и для выбора нового крестьянского статуса. На начальном этапе, когда российские власти заинтересованно занимались переселением осетин, хизаны получали разрешение селиться на казенных землях. Такое же разрешение они имели от Синода, позволявшего занимать участки на церковных землях. Некоторые хизаны покупали земли у грузинских владельцев. Следует сказать, что осетинские хизаны покидали Южную Осетию и по инициативе грузинских князей и помещиков, имевших владения не только в Южной Осетии, но и в Грузии. Они пользовались этим, заключали договоры с хизанами и поселяли их на своих землях. Тем самым феодалы добивались расширения своего феодального подворья. В первое время грузинские феодалы, заинтересованные в расширении своих владений, стремились сохранить для осетинских переселенцев одинаковые с грузинскими крестьянами повинности. Это и было, собственно, мерой поощрения осетин, мигрирующих в районы Грузии. Насытив «рынок рабочей силы», грузинские феодалы резко изменили свою политику в отношении осетинских мигрантов. Они стали вводить для них меры сегрегации. Судя по всему, это началось в 80-х гг. XIX века — одновременно с усилением официального произвола властей в Южной Осетии. В тогдашней прессе отмечалось, что места, где ранее обитали дикие звери, осетины превратили «в наилучшие пахотные земли». Вместе с тем указывалось и на то, что «помещики подымную подать повысили с одного рубля до двадцати четырех рублей». Было ясно, что бывшие осетинские хизаны, ставшие в новых местах крестьянами у грузинских феодалов, не смогут нести столь тяжелые повинности. И вновь «на помощь» пришла персидская деспотическая модель феодализма, в соответствии с которой феодал сначала объявлял о размерах повинностей, а затем насильственно изымал при помощи воинского отряда (стражи) столько, сколько позволяли его силы и крестьянские «ресурсы». Такая модель феодального режима обусловливалась не только хорошо знакомой грузинским феодалам традицией, но и мигрантским положением осетинских крестьян. Грузинские тавады, научившиеся у персидских ханов и валиев облекать свои фискальные аппетиты в громкие лозунги о Родине, естественно рассматривали Грузию как свою «собственность», на землях которой поселились осетины-мигранты в качестве временнопроживающих. Сами осетины, обосновавшиеся в Грузии и оторванные от осетинской метрополии, не могли не чувствовать, насколько незащищенными они стали в плотном грузинском окружении. Несомненно, сказывалась и российская политика двух стандартов, согласно которой грузины относились к привилегированной расе, а осетины, к тому же беженцы — к «низшей», что ставило осетинских крестьян в Грузии в очень тяжелое положение. Этим, очевидно, объяснялась высокая степень грузинской ассимиляции, характерной для мигрантов-осетин в Грузии.
Идеи освобождения
В начале XX века Грузия переживала серьезные социальные перемены. На ее политической арене обозначился генезис национально-освободительного движения, в котором наиболее заметными были три политические силы: 1. Феодально-тавадская как наиболее реакционная, частью стоявшая за отделение Грузии от демократизировавшейся России, частью — за усиление российского самодержавия; 2. Буржуазные и мелкобуржуазные силы, также делившиеся на две группировки — на буржуазно-монархическое крыло и демократическое; 3. Массовое крестьянское движение, направленное на освобождение крестьян от тяжелого гнета. В этой довольно сложной природе грузинского освободительного движения наиболее прогрессивным являлось политическое течение, близкое к И.Г. Чавчавадзе. Оно было связано с мелкобуржуазным, либеральным движением, опиравшимся главным образом на грузинскую интеллигенцию и крестьянские массы. Их отличало отношение к России, создавшей грузинскую страну и сохранившей грузинский народ. В противовес радикальным силам грузинского освободительного движения, поднимавшим вопрос об отторжении Грузии от России и выборе иных политических ориентиров, И.Г. Чавчавадзе в начале XX века произнес самые важные для Грузии того времени слова: «Покровительство-единоверного великого народа, — писал он, — рассеяло вечный страх перед неумолимыми врагами. Утихомирилась давно уже не видевшая покоя усталая страна, отдохнула от разорения и опустошения, от вечных войн и борьбы. Исчез грозный блеск занесенного над страной и нашими семьями вражеского меча, исчезли полыхающие пожары, в которых гибли дома и имущество наших народов, канули в вечность грабительские набеги, оставившие лишь страшные, потрясающие воспоминания. Наступило новое время, время покоя и безопасной жизни для обескровленной и распятой на кресте Грузии, которую господь создал земным раем для человека, но которая едва не обратилась в братскую могилу для ее самоотверженных сынов, погибших без помощи и надежды, в одиночестве и вдали от всех во имя величия христианства и сохранения своего национального лица. Была заложена грань мирной жизни. С этого дня никто не осмелился переступить эту грань с огнем и мечом». И.Г. Чавчавадзе и движение, лидером которого он был, выступали за ликвидацию грузинского феодализма. Грузинский князь, в свое время принимавший участие в подготовке крестьянской реформы в Грузии, был сторонником проведения широких аграрных и социальных реформ. В такой небольшой стране, какой была Грузия, идеи Чавчавадзе и его сторонников быстро доходили до крестьянских масс, ожидавших социальных перемен. Несомненное значение для распространения освободительных идей в Южной Осетии имело пребывание в ней видного грузинского демократа В.З. Кецховели. Около года он, сторонник освобождения крестьян от феодального гнета, работал в Джавском обществе Южной Осетии письмоводителем. Используя широкую возможность тесного общения с осетинским крестьянством, В.З. Кецховели вел среди народа большую разъяснительную работу. Следует подчеркнуть, что демократические силы Грузии были еще слабы, в противовес им энергичнее действовало феодально-клерикальное движение. И Кецховели, и несколько позже Чавчавадзе, оказавшие наибольшее влияние на Южную Осетию, были убиты, и таким образом еще более безнадежными становились усилия демократического движения в Грузии.
Освободительные идеи сильны были в самой Осетии. В отличие от грузинского освободительного движения, в Осетии не выдвигался вопрос об отторжении от России. Весь смысл освободительных идей здесь заключался, прежде всего, в поисках свободы, демократических прав и освобождения Южной Осетии от чужеземной оккупации. В Осетии болезненно относились к господству в югоосетинских обществах грузинских тавадов. Этим объяснялась та особенность, что на начальном этапе освободительного движения осетинская феодальная знать оказалась в оппозиции к российским властям. Осетинская аристократия, видевшая предоставление грузинским тавадам непомерных привилегий, в том числе в Южной Осетии, претендовала на равные социальные преимущества. Она ревниво относилась к различного рода дискриминационным ограничениям, вводившимся для осетинской знати. Наиболее существенным ограничением в феодальных правах осетинская знать считала отказ ей со стороны российских властей в признании и законодательном закреплении за ней феодальной собственности на землю, т.е. в том, что разрешалось грузинским тавадам. Противостояние на этой почве с российскими властями привело к эмиграции значительной части осетинской аристократии. Несомненно, это несколько ослабило движение, связанное с борьбой в Осетии против дискриминационной политики Петербурга на Кавказе. Но в Осетии сильна была тяга к просвещению, в ней в скором времени сформировалась мощная национальная интеллигенция, выросшая на традициях российского освободительного движения. Сама Осетия, в особенности ее южные общества, обладала достаточно сложной и напряженной социальной базой, на которой прогрессивно развивались освободительные идеи. Собственно, на этой базе выросла целая плеяда выдающихся осетинских общественных деятелей, каждый из которых вносил свой вклад в демократическое развитие национально-освободительного движения. Среди них были Идрис Шанаев, Ибрагим Шанаев, Алихан Ардасенов, Гуркок Газданов, Афанасий Гассиев и др. Но подлинно народным лидером национально-освободительного движения был великий Коста Хетагуров. Его литературное творчество тесно было связано с трагической судьбой осетинского народа. Оно было проникнуто глубоким протестом против социальных сил, превращавших Осетию в полигон наживы, феодального произвола, дискриминации и политики, направленной на разрушение этнической целостности осетинского народа и Осетии как единой страны. Коста Хетагуров, родившийся и молодые годы проведший в Центральной Осетии, ранее административно объединявшейся с Южной Осетией, рано узнал об экспансии грузинских тавадов и разорении югоосетинского общества. Ему был известен не только вклад Хетагуровых в борьбу с притязаниями князей Мачабеловых, но и то тяжелое положение, в котором находилась Южная Осетия. Поэт был недоволен тем, что народ не восстает, чтобы освободить себя от «пришельца»-феодала. Его стихотворение «Тревога» написано как обращение ко всему осетинскому народу. Но особенное место в нем занимает боль, вызванная положением в Южной Осетии. Коста Хетагуров писал:
Осетия! Можешь ли ты покориться
Пришельцу-алдару, что мучит народ?
Быть может, надеждой на правду влекомый,
Доверил ты волю пришельцу тому?...
Умри ж от раскаянья, друг незнакомый,
Коль ты хоть на миг подчинился ему!
Самую большую тревогу в Осетии вызывала Южная Осетия. Оккупация, разгул феодального гнета, тяжелое иго, унижавшее национальное достоинство народа, — не об этом ли у великого поэта?
Цепью железной нам тело сковали,
Мертвым покоя в земле не дают.
Край наш поруган, и горы отняли.
Всех нас позорят и розгами бьют.
Каждая поэтическая строка вождя освободительного движения находилась в тесном контексте той действительности, которая была создана в Осетии второй половины XIX века. Глубоко переживает Коста Хетагуров переселение осетин в Турцию, переселение на Ставрополье и в Грузию, он призывает народ к сохранению единства страны:
Мы разбрелись, покидая отчизну, —
Скот разгоняет так бешеный зверь.
Где же ты, вождь наш? Для радостной жизни
Нас собери своим словом теперь.
Поэт хорошо знал, что каждое его стихотворение, написанное на злобу дня, не только разучивается, но и призывно распевается в осетинском народе, зовет к борьбе за свободу. Для него литературное творчество — жесткое идеологическое средство, с помощью которого он тесно общается с народом, объясняет ему сложную политическую ситуацию и подсказывает, как выйти из нее:
Враг наш ликующий в бездну нас гонит,
Славы желая, бесславно мы мрем.
Родина-мать и рыдает, и стонет...
Вождь наш, спеши к нам — мы к смерти идем.
Обращения Коста Хетагурова к вождю — это, несомненно, обращение к самому себе, превосходно понимавшему, сколь важное значение он занимал в нараставшем освободительном движении; много позже, перед смертью, Коста Хетагуров, сознавая свое место в борьбе народа за обретение свободы и независимости от опасного врага, в состоянии необычайной тревоги за свою Родину, искренне и с полным основанием спросил у Судьбы — «как же ты, Осетия, будешь без меня?...» Редкая популярность, которую снискал поэт среди народа, свидетельствовала также о том, что массы глубоко прониклись идеей освобождения от феодального и национального ига. Коста Хетагуров явился для Осетии, в особенности для ее южных районов, подпавших под иго грузинских тавадов, не только идеологом национально-освободительного движения, но и знамением демократической революции в Осетии.
Проба сил
Народное движение за освобождение от грузинских тавадов, мировых посредников и приставов — непосредственных угнетателей осетинского крестьянства началось еще в 1902 году. Это было время освоения идеологических установок Коста Хетагурова, время всеобщего охвата массовым сознанием необходимости ожесточенной борьбы за свободу и независимость, за единство Осетии. Однако понадобилось еще «всероссийское обрушение», ставшее сигналом к выступлению. Как известно, такое «обрушение» произошло 9 января 1905 года в Петербурге. Весть о начавшейся в России революции дошла до Южной Осетии немногим более чем через месяц. Российскую революцию здесь, в Южной Осетии, восприняли сугубо по-крестьянски — поджоги в имениях грузинских князей, звон колоколов, призывавших к массовым выступлениям, прекращение платы феодальных повинностей, «расправа» с портретами Николая II, которому еще недавно писали сотни писем, посылали делегатов с просьбой об освобождении их от грузинского крепостничества, и он, царь, ответил столь жестоко: «Всеподданнейшую жалобу на определение 2-го департамента Правительствующего Сената, уполномоченных от осетин, жителей ущелий Джавского, Урсджварского, Джомагс-кого, Кемультского, Кошкинского и Рукского и селений Мсхлеби, Гуфта и других, Горийского уезда Тифлисской губернии, Владикавказского округа Терской области осетин Григория Гаглоева и Гавриила Гассиева по делу с князьями Мачабели о лесных материалах и о земельных угодьях, оставить без последствий». О таком решении императора в Южной Осетии знали все. Но главным врагом все же для южных осетин оставались иноземные феодалы. Первыми, на кого обрушился народный гнев, были князья Цициановы. Крестьяне подожгли их контору, сторожевые будки и решили без каких-либо повинностей пользоваться княжескими угодьями. Немного позже прогнали князей Эристави, Палаван-довых, бежали князья Павленовы, Татишвили и др. Боролись не только против феодалов, более тысячи крестьян обрушились на местные и уездные власти, одни грузинских чиновников выгнали, другие просто покинули осетинские общества. Вскоре в разворачивавшейся в Закавказье крестьянской революции Южная Осетия по накалу политических событий заняла одно из центральных мест. В югоосетинские общества наместник Кавказа граф И. И. Воронцов-Дашков направил для подавления освободительного движения осетин генерал-адъютанта, грузинского князя Амилахвари. Можно не сомневаться в том, с какой старательностью грузинский князь, которому были приданы российские войска, расправлялся с участниками массовых политических акций, происходивших в Южной Осетии. Князь Амилахвари опирался не только на регулярные войска, но и мобилизовал грузинские феодально-клерикальные силы, господствовавшие в Южной Осетии. С помощью этих сил в осетинских селах вводился экзекуционный режим. При этом князь Амилахвари ставил вопрос не просто о подавлении массового крестьянского восстания, а о наступательном характере действий войсковых и феодальных сил, который сделал бы возможным возмещение грузинским феодалам нанесенного ущерба и сбор крестьянских повинностей для тавадов. Но генерал плохо ориентировался в природе самих событий, происходивших в Закавказье и, в частности, в Южной Осетии. Он объездил все осетинские общества и не без удивления сообщал в Тифлис, что его «надежды не оправдались» — осетинские крестьяне как «нападали» на грузинских помещиков, так и продолжают подвергать их разорению. События в Южной Осетии для российско-грузинских властей в Тифлисе становились центральными. Под их влиянием наместник был вынужден придать Горийскому уезду, куда входила Южная Осетия, новый статус, назначив сюда генерал-губернатора. Эта должность была передана профессиональному военному, полковнику Альфтану. Ему же поручалась расправа с югоосе-тинским крестьянством, боровшимся за свое освобождение от чужеземного феодального гнета. Новый командующий войсковыми силами в Южной Осетии действовал в тесном контакте с грузинскими феодалами. Под их непосредственным влиянием генерал-губернатор Альфтан ставил перед Тифлисом вопрос о депортации отдельных осетинских сел. В связи с этим нельзя не заметить, что способ решения политических вопросов на Кавказе, введенный еще в 1857 году, был фактически отменен после 1867 года, после завершения крестьянской реформы на Северном Кавказе. Трудно, однако, объяснить, что каждый раз, когда в Осетии возникала политическая нестабильность, почему-то российские генералы вспоминали Барятинского с его теорией о демографических средствах разрешения сложных проблем. Идея полковника Альфтана о депортации осетин из Южной Осетии была, очевидно, связана также с фактическим отстранением в Горийском округе гражданских властей и заменой их военными; так, генерал-губернатор Альфтан, стоявший во главе Горийского уезда, передал полицейскую власть в Южной Осетии подполковнику Нацвалову, возведя последнего до положения уездного начальника. Важно, что кардинальная перегруппировка административной власти, передача ее от грузинских князей к российским профессиональным военным учитывала не только югоосе-тинскую специфику, но и особую остроту и значение происходивших здесь событий. Летом 1905 года Южная Осетия административно и политически была подготовлена к введению в ней военного положения. Несмотря на это, а также на различные меры подавления восстания крестьян, новые власти, как и прежние, явно не справлялись со своими задачами. Осетинские общества настолько были втянуты в освободительное движение, что летом и осенью крестьяне были свободны от уборки урожая, поскольку на весну 1905 года пришлась первая и весьма активная фаза крестьянского движения против грузинских феодалов. Осенью этого года, когда начался новый этап активности восстания, полковник Альфтан приступил к проведению в Южной Осетии карательных экспедиций. В ответ на это югоосетинские общества также сформировали «красную сотню» во главе с Антоном Дриа-евым, которому его бойцы дали имя «Наполеон». Полковник Альфтан получил дополнительное подкрепление, прибегал к жестоким мерам, но не имел успеха; известно, что южные осетины исторически отличались воинственностью, и было очевидно, что восставший народ, долго терпевший грузинский гнет, успокоить военными средствами будет непросто. Наместник Воронцов-Дашков заменил полковника Альфтана, пытавшегося подавить крестьянское движение, и вместо него начальником Го-рийского и Душетского уездов назначил генерала Бауэра. Последний решил превзойти по жестокости своих предшественников и тем самым спровоцировал массовые митинги и демонстрации. Соответственно, возросла степень паралича власти и, — как оценивало обстановку командование, — в Южной Осетии наступило время «беззакония и бесправия». Но именно в этот период для югоосетинских обществ главным лозунгом дня стал призыв к Свободе. Чтобы расколоть единство югоосетинских обществ, наместник взялся за новое административное преобразование Южной Осетии; последняя еще накануне получила название «Цхинвальский участок» — тем самым административно и политически подчеркивалась, с одной стороны, локальность происходивших в Южной Осетии событий, с другой — вводился формальный разрыв югоосетинских событий с политической жизнью Северной Осетии. Таким образом, впервые Южной Осетии в сугубо политических целях было отказано в этнической и территориальной принадлежности к Осетии как к ее метрополии. Воронцов-Дашков, больше всего опасавшийся консолидации политических сил Осетии, пошел в своих административных «изобретениях» еще дальше — он расчленил «Цхинвальский участок» на два политических участка: собственно «Цхинвальский» и новый «Горно-Осетинский». Административная децентрализация Южной Осетии, однако, сработала больше в интересах восставшего крестьянства, которому легче стало овладеть двумя ослабленными властными учреждениями. По мере того, как Закавказье вовлекалось в революционное движение и тем самым воинские силы отвлекались от Южной Осетии, разрастались и события в двух административных осетинских участках. В декабре 1905 года, в разгар первой русской революции, в Цхин-вальском участке, куда съехались с мест, в том числе из горных районов, и где только теперь начались основные события, была свергнута официальная власть, которая олицетворяла в Южной Осетии грузино-тавадское господство. Именно в этот момент, наступило время демократической народной власти, и у восставших, наконец, появилась возможность выразить свое глубокое неприятие «тифлисскому режиму», от которого слишком отдавало деспотизмом Ага-Мухам мед-хан Каджарского. Чтобы раз и навсегда покончить с тифлисским мракобесием и его мизантропическим отрядом грузинских тавадов, превративших Южную Осетию в сущий ад, восставшие крестьяне, оказавшись у власти, «срезали телеграфные столбы и порвали провода». Так по-крестьянски был решен важнейший политический вопрос — право Южной Осетии быть в единстве с остальной частью Осетии. Крестьянская революционная «наивность», однако, этим не ограничивалась. Она вела восставших на помощь другим районам Горийского и Душетского уездов, распыляя тем самым революционные силы. Видя, как Южная Осетия, долгое время находившаяся под прессом грузинского ига, расправилась, словно стальная пружина, тифлисские власти объявили ее на военном положении. Сюда были стянуты новые воинские подразделения, сформированы карательные отряды, обрушившиеся на восставших крестьян. Крестьянское восстание отступило. В начале 1906 года дело здесь, в Южной Осетии, дошло до новых приказов, поступавших из Тифлиса, о сборе у осетинских крестьян повинностей для грузинских помещиков. Но крестьяне, находившиеся все еще под впечатлением от недавних успехов, не думали подчиняться приказам официальных властей. Особенность ситуации, сложившейся к началу 1906 года в Южной Осетии, заключалась в том, что из-за фактически сорванных сельскохозяйственных работ предыдущего года крестьяне, и без того разоренные, и помещики, имения которых также остались невозделанными, стали испытывать серьезные экономические трудности. Грузинские феодалы, оживившиеся после подавления восстания, наседали на власти, требуя от них применения к крестьянам силы для сбора повинностей. Однако власти, в частности генерал-губернатор Бауэр, хорошо понимали, что крестьянское затишье носит временный характер; отметим: Бауэр не стеснялся перед Тифлисом, — события в Южной Осетии он квалифицировал как «революционно-аграрные». Генерал также видел, что требование помещиков о выплате им повинностей невыполнимо, поскольку он, объехав всю Южную Осетию, знал, до какой степени были разорены крестьяне. К весне 1906 года грузинские феодалы, видя что крестьяне не платят повинностей, но еще и не собираются работать в их имениях, стали брать инициативу в свои руки. Это послужило поводом для новых крестьянских волнений и физической расправы над представителями грузинских властей и феодалов. Крестьяне подвергли имение И. Мачабели разорению, другого князя Мачабели, отличавшегося особой жестокостью, убили, сожгли дом князя 3. Палавандова, огню предали дом грузинского помещика Калатозова, были убиты также лица, тесно сотрудничавшие с феодалами. Крестьяне вновь добились разрыва телеграфно-почтовой связи Цхин-вальского участка с тифлисскими властями; с этой целью они на этот раз расправились с начальником местной почтовой связи. Волна крестьянских волнений, их активность в разрушении ненавистного им режима достигла в Южной Осетии такой остроты, что тифлисский губернатор в 1906 году вынужден был признать: «... в этом отношении уезд не только не имеет себе равного на Кавказе, но почти в целой России». В связи с этим стоит сказать, что в Российской империи не было другого такого уголка, где бы в начале XX века пышным цветом продолжал еще процветать варварский феодализм, как это было в Южной Осетии. Именно этим главным фактом объяснялась острота крестьянских волнений, приводивших к человеческим жертвам. Необходимо учесть и другое — осетинское крестьянство Южной Осетии вело необычную антифеодальную борьбу. Оно одновременно перед собой ставило задачу свержения ненавистного грузинского ига, установившегося в Южной Осетии в XIX веке. Важнейшей стороной политических событий, происходивших в 1905–1907 годах в Южной Осетии, является их высокая степень привязки к местным условиям социальной обстановки и сравнительно малая адекватность этих событий общероссийским, которые принято рассматривать как буржуазно-демократическую революцию.
Достойно упоминания другое очень важное событие, происшедшее в Грузии входе первой русской революции. В освободительном движении Грузии, зарождавшемся еще в конце XIX века, произошел раскол — к феодально-клерикальным силам, вынашивавшим идеи отторжения Грузии от России, примкнули отдельные представители мелкобуржуазного и либерального движения, у которых также был заметен переход от борьбы с «самодержавием» к идее независимости Грузии от России. Политическая пока «размолвка», наступившая между российской властью и грузинской правящей элитой, также хорошо просматривалась на фоне югоосетинских событий. Фактическое отстранение от этих событий грузинских администраторов и военных, недостаточная решительность российских войск в подавлении крестьянских волнений в какой-то мере послужили поводом для определенных политических сил Грузии, чтобы отвернуться от России. Нельзя забывать, что фундаментальная основа разрыва между Россией и созданной ею Грузией скрывалась в более глубоких, этносоциально обусловленных, исторических расхождениях; Россия как евразийская историческая субстанция, предрасположенная к государственной интеграции, противостояла грузинской политической элите, прочно унаследовавшей ближневосточные деспотические и эгоцентристские традиции в государственной и общественной жизни. С другой стороны, для Грузии Россия уже была слишком огромной страной, мешавшей ей видеть себя «во весь рост» в человеческом «мироздании». Это не плохо и не хорошо — это историческая данность — такая же, какая для России евразийскость.
Известно, что первая русская революция потерпела поражение. Несмотря на это, она привела к серьезным переменам. Благодаря ей Россия более быстрыми темпами стала расставаться с феодальной эпохой, все еще дамокловым мечом висевшей над страной. Капитализация происходила не только в промышленности, но и в области аграрных отношений. Что касается Южной Осетии, имевшей в годы первой русской революции свои собственные задачи, то послереволюционные российские перемены не очень ее коснулись. У нее была своя собственная «половинчатость» революции и свои собственные завоевания. На первых порах окончания революции, казалось, ничего не изменилось, в Южной Осетии была восстановлена кавказская административная система в ее традиционных формах, сохранялась правительственная ориентация на местную знать, пуповиной привязанную к феодальной собственности на землю, оставались на местах в Южной Осетии грузинские князья. Вместе с тем крестьянская революция, более точное название которой было бы «крестьянская война», привела в этом небольшом крае Закавказья к существенным переменам. Главная из них заключалась в том, что Южная Осетия отныне переставала быть для грузинских князей феодальным Клондайком. Российско-грузинские власти надеялись создать между осетинским крестьянством и грузинскими помещиками такие отношения, которые бы сняли социальное напряжение. Но несговорчивы были обе стороны. По мере того, как революционные события уходили в прошлое и усиливалось наступление самодержавной власти, грузинские князья вынашивали идеи вернуть в Южной Осетии свои серьезно пошатнувшиеся позиции. Князья Мачабели, например, смогли добиться возвращения себе права взимать с крестьян 1/10 часть с урожая. Они попытались реанимировать саму систему сбора повинностей, при которой на помощь помещикам приходили административные и войсковые силы. Именно так в 1911 году князь Естате Мачабели в Чесельтском ущелье насильственно собрал 500 рублей и отобрал у крестьян 32 головы скота. Свою жестокость вновь стал демонстрировать и другой князь — Вано Мачабели, за что он был убит крестьянами. Только после этого князья Мачабели смогли убедиться, что им трудно будет вернуть прежнюю Южную Осетию. Они были вынуждены продать земли, считавшиеся их владениями, на самом деле по закону им никогда не принадлежавшие; имения Мачабеловых приобрели предприниматели Карабегов, Жирнов, Гамбаров и Демьянович. Однако местная администрация в Тифлисе сохранила за новыми владельцами права, которыми до них пользовались Мачабели. Не менее остро складывались отношения крестьян с помещиками в других местах Южной Осетии. Свидетельством тому были убийства помещиков Везиришвили, Пав-леношвили, Амираджиби, Элиозишвили, а также поджог дома князя Палавандова. Результатом упорного сопротивления крестьян грузинскому феодализму явилась продажа некоторыми помещиками своих земель. Нередко покупателями оказывались крестьяне-хизаны, целыми селами собиравшие деньги и выкупавшие эти земли у своих эксплуататоров.
Итоги к первой части
Начиная с XVI века два грузинских княжества — Картли-Кахетинс-кое и Имеретинское оказались, соответственно, под эгидой Персии и Турции. Благодаря господству последних, грузинские княжества подверглись глубокой социальной перестройке, преобразовавшей собственный «отечественный» феодализм в азиатский — персидско-турецкий. Сами по себе княжества по форме своей политической организации представляли собой «валитеты», сходные с административным делением персидских и турецких владений. Ираклий II, а вслед за ним Георгий XII приложили немало усилий, чтобы сблизить Картл и-Кахетинский валитет с Россией и при поддержке ее выйти из политической орбиты персидского шаха. Присоединив Картлийское владение Персии, а несколько позже турецкую Имеретию, Россия была вынуждена вести с Персией и Турцией затяжные войны. В ходе них и позже Россия не только отстояла независимость грузинских княжеств, но и создала новую страну — Грузию; основой ее явились бывшие персидские и турецкие валитеты, а также новые территории, отвоеванные у Персии и Турции и присоединенные к Грузии. Одновременно Петербург пытался изменить грузинский деспотический феодализм, сложившийся в бывших княжествах в период господства в них соседних держав, и приспособить его к российской модели феодализма. Но усилия в этом российского правительства и его командования в Закавказье были безуспешны. Более того, они скорее были похожи на интенсификацию тех же восточно-деспотических начал, унаследованных грузинским феодализмом. Заметив у грузинских тавадов особую импульсивную реакцию, отторгавшую российские «правовые» формы феодализма (заговор 1832 года), и затеяв с тавадской знатью политические игры, российское правительство, имевшее в Грузии устойчивую политическую оппозицию, решило Южную Осетию превратить в наживку и с этой целью запустило в нее целый сонм грузинских феодалов; тем самым Петербург надеялся привязать к себе наиболее влиятельную часть местной элиты. Поступая так, российские власти, однако, не заметили весьма существенное: насколько искусственно, посредством военных акций, создав Грузию с одновременной раздачей феодальных владений грузинским тавадам из присоединенных к России территорий, они, российские власти в Петербурге и Тифлисе, образуют «Грузию», доставшуюся им в виде малой копии России. При этом в стороне от внимания России остался такой важный элемент политической субстанции, как идеология, инициировавшаяся в связи с грузинскими странообразовательными процессами; не учитывалось, что такие крутые перемены в грузинской истории, как преодоление пути от положения порабощенного валитета до весьма заметной на Кавказе страны, получившей от России территории-сателлиты, будут генерировать соответственную идеологию, социальная природа которой будет своими корнями уходить в азиатскую деспотическую среду, хорошо знакомую тавадской знати. Как и в области социальных отношений, остававшихся в рамках восточно-деспотической модели феодализма, так и в странообразовательных процессах превалировали идеологические установки, по своей сути являвшиеся мизантропическими и ксенофобскими духовными традициями, заимствованными у ближневосточных стран (вспомним: игра с отрубленными головами!). Российские и грузинские чиновники, режиссировавшие политическую обстановку в Южной Осетии, явно не желали заглянуть в будущее и не пытались рассмотреть в мизантропических оргиях, широко практиковавшихся тавадами, тот самый невидимый идеологический нерв, способный периодически вызывать у огромной Российской империи зубную боль.
