Церковное устройство у запорожских казаков

 

Отличительной чертой характера запорожских казаков была их глубокая религиозность; черта эта объясняется самым складом жизни их: ничто так, говорят, не развивает в человеке религиозного чувства, как постоянная война. «Кто в Севастополе не бывал, тот Богу не молился… Вера в Промысел Божий есть единственный якорь спасения во всех случаях, как ни казалась бы неизбежной опасность, как бы ни близко была смерть. Сколько раз приходилось слагать в памяти молитвы, которым в самом раннем возрасте обучала мать. Так на поле брани они припоминались и перечитывались со всей точностью», – так сказано в сборнике рукописей о Севастопольской обороне. Так говорили непосредственные участники знаменательной Севастопольской войны 1854, 1855, 1856 годов; так могли с полным правом говорить о себе и запорожские казаки XV, XVI, XVII, XVIII веков. Оттого при всей патриархальной простоте и при всей видимой разгульной жизни запорожские казаки всегда отличались глубокой религиозностью и искренней, чуждой всякого ханжества набожностью. Защита веры предков и православной церкви составляла основу всей их жизни: на этой почве, даже забыв свою национальную вражду, они никогда не могли забыть оскорбления своей святыни. Так, живя «на степях татарских, кочевьях агарянских» и пользуясь протекцией крымского хана, они открыто поносили, даже проклинали татар за сожжение ими казацкой святыни, Самарско-Николаевского монастыря; в это же время, в 1710 году, находясь в турецком городе Бендерах, запорожские казаки, заключая договор с украинскими казаками, в первом пункте поставили вопрос о православной вере: так как между тремя богословскими добродетелями вера первенствует, то с веры святой православной и надо начинать всякое дело соглашения; народ казацкий с давних пор, во все время пребывая «ненарушимо» в православной вере, никогда не колебался иноверием; он начал войну вместе с Богданом Хмельницким «опричь прав и вольностей войсковых, за веру святую православную», а по окончании той войны не за иным чем и в «протекцию государства московского удался», как только для самого «единоверия православного»; посему и новый гетман украинский, Филипп Орлик, обязан стараться и твердо стоять на том, чтобы «никакое иноверие в Малую Россию ни от кого не было впроважено», чтобы иноверцам жить на Украине, а более всего «зловерию жидовскому», никогда не было дозволено и чтобы «вера единая, восточного исповедания, за помножением хвалы Божией, церквей святых и цветения в науках вызволённых, яко крин в тернии, меж окрестными иноверными панствами, процветала» – так пишет о том Маркевич в «Истории Новороссии». Также, живя под верховенством польского правительства и пользуясь разными благами Речи Посполитой, запорожцы всей своей казацкой душой ненавидели ляхов за то, что они были католиками, гонителями православной веры и распространителями унии; слово «католык» даже сделалось бранным словом на языке казаков. Под влиянием истинно религиозного чувства многие из запорожских казаков, чуждаясь веселой, шумной и вольной жизни в Сечи, уходили в дремучие леса, береговые пещеры, речные плавни и там, живя между небом и землей, «спасались о Христе»; на этом поприще являлись истинные подвижники, высокие молитвенники и ревностные исполнители заповедей евангельских и преданий апостольских, каковы, например, войсковой есаул Дорош, простой казак Семен Коваль и др.[664] Многие созидали в своих зимовниках часовни, устраивали скиты, воздвигали молитвенные иконы, отделяли в собственных жилищах особые «божницы», помещали в них иконы в дорогих шатах и богатых киотах, ставили перед ними неугасимые лампады, зажигали от собственных трудов восковые свечи, курили дорогим фимиамом и, нередко будучи грамотными, пели акафисты, произносили молитвы, читали жития святых и тем привлекали к себе неграмотных, но набожных и усердных к христианской вере других своих сотоварищей. Многие, особенно из войсковой старшины, как например, Милашевич, Калнишевский, Колпак, Третьяк, Руд, Шульга и др., держали при себе греческих и славянских монахов, пользовались их добрыми советами и старались жить согласно указаниям этих носителей слова Божия. Многие, как, например, иеромонах Паисий, монах Поликарп, казаки Андрей Хандалей, Филипп Раздора и другие, посвящали всю свою жизнь единственно выкупу из далекой неволи несчастных христиан, с опасностью для жизни проникали в страшный город Кафу, теперешнюю Феодосию, торговавший «человеческою неволею», пробирались в самую столицу крымских ханов, Бахчисарай, и даже в резиденцию турецких султанов, Константинополь; тут, скитаясь под видом мусульманских нищих, слепцов, калек и убогих, собирали сведения о несчастных невольниках христианских и то выкупали их на свободу за деньги, то тайком уводили из неволи «на ясни зори, на тыхи воды, у край веселый, миж мыр крещеный». Многие жили лишь для того, чтобы отбивать христианский «ясырь» у хищных татар, ежегодно уводимый тысячами, даже десятками тысяч из Украины в далекие области Малой Азии, Индии, Египта и других отдаленных стран; они залегали по глубоким балкам, прятались по сторонам проезжих дорог, скрывались по чащам густых лесов и, зорко подстерегая татарские отряды, внезапно нападали на них, отнимали из рук диких врагов несчастных невольников, которых потом на собственный счет лечили, давали одежду, снабжали продовольствием и возвращали на родину; этими подвигами заслужили историческую известность в особенности казаки Хижняк, Шульта и Рудь, из коих последний за свои высокие христианские подвиги получил награду в несколько тысяч десятин земли и основал слободу Николаевку-Рудеву на речке Нижней Терсе, в бывшей паланке Самарской.

Побуждаемые тем же религиозным чувством, запорожские казаки два раза в каждом году мирного времени отправлялись пешком «на прощу», то есть на поклонение святым местам в монастыри: Самарский[665], Мотронинский, Киево-Печерский, Межигорский, Лебединский и Мошенский: в первый раз осенью, в сентябре и октябре, после обычных летних занятий – рыболовства, коневодства, скотоводства, овцеводства и звероловства, в другой раз перед постом на Масленицу; в последнем случае благочестивые паломники оставались в святых обителях весь пост до Пасхи и в течение этого времени говели, исповедовались и приобщались. Святость монашеской жизни и сознание всей суеты собственной жизни в Сечи заставляли многих казаков навсегда оставаться в этих монастырях[666] и даже уходить в именитые монастыри дальних стран, каковы – греческий Афон и молдавская Драгомирна, «где, – как пишет Скальковский в «Истории Новой Сечи», – большая часть монашествующих была от российского роду, наипаче же от православно именитой страны запорожской»[667]. Иногда же в монастыри притекали казаки по особо важным случаям, когда давали, например, обет послужить Богу и инокам за спасение своей жизни от явной смерти: так, в «Тератургиме» киево-печерского монаха Афанасия Кальнофойского, жившего в начале XVII века, рассказывается случай, как запорожцы, застигнутые однажды страшной бурей на Черном море, обратились с горячей молитвой к Богу об отвращении от них грозившей беды, за что обещали послужить несколько дней инокам святой Киево-Печерской обители и, когда опасность миновала, действительно сдержали свой обет, исполняя черные работы в монастыре в течение двух недель[668]. В силу того же религиозного чувства запорожские казаки старались держать себя как можно дальше от раскольников и жидов; оттого за все время своего более чем двухсотлетнего исторического существования они не знали в своей среде ни раскола, ни лжеучения и всячески старались об искоренении жидовского «зловерия».

Другие черты общей и частной жизни запорожских казаков дают много примеров истинно религиозной жизни их. Так, например, нигде с таким уважением не относились к духовенству, как в Запорожье: умный, образованный и благочестивый архимандрит Владимир Сокальский в самый решительный момент исторической жизни запорожских казаков, во время атакования Сечи русскими войсками в 1775 году, своим влиянием и авторитетом подействовал на них не поднимать оружия даже и против москаля: «Он хотя и недруг, но все же православной веры человек»; «Знав, пан отче, идо сказать!». В обыкновенное время усердие запорожских казаков к духовным лицам простиралось до того, что Кош не только содержал их на войсковой счет и не только щедро оделял, но даже особым ордером на имя Громадских атаманов приказывал раздавать овечью волну между семействами зимовчаков для пряжи ее на десятки и потом пряжу отсылать на сукно, как пишет Феодосий, «к одеянию в Самарском монастыре послушников и служителей, в нем находящихся»[669]. Постоянные посещения божественных служб и всяких славословий запорожскими казаками, особенно людьми преклонного возраста, богатые подачи инокам, частые отписывания казаками, ввиду близкой кончины, имуществ в пользу церкви и духовенства[670], в особенности же бесчисленные пожертвования и различного рода вклады, которые делали запорожские казаки в монастыри, сечевые и приходские церкви, русские и греческие обители деньгами, книгами, церковными облачениями, сосудами, иконами, крестами, хоругвями, плащаницами, привесками, золотыми и серебряными слитками, жемчугом, драгоценными камнями, дорогими тканями, богатыми кораллами – все это свидетельствует о большом усердии запорожцев к храму Божию и чтимым православной церковью праздникам. Так, в 1755 году Запорожский Кош, отправляя своего полковника в Москву за получкой царского жалованья, сделал ему поручение заказать московским мастерам серебряное паникадило 5 пудов весом, 2 аршина вышиной; за спешным отъездом полковника паникадило было сделано в Глухове за 3000 рублей, сумму громадную по тогдашнему времени, особенно если вспомним, что все жалованье войска определялось тогда 4660 рублями; об этом паникадиле запорожцы писали гетману Кириллу Разумовскому, что оно обошлось им «в немалой сумме» и просили его дать для перевозки его из Глухова в Сечь «для бережения на случай нападательства в пути» десять «оружейных» казаков[671]. В 1774 году Запорожский Кош для начальника сечевых церквей, Владимира Сокальского, возведенного по воле императрицы Екатерины II в сан архимандрита, сделал дорогую митру, наперсный крест и определил выдавать ему 300 рублей ежегодного жалованья, что составляло на наши деньги до 3000 рублей; а через год после этого запорожские казаки хлопотали о том, чтобы «устроить в своей Покровской сечевой церкви золотые сосуды, искуснейшей и великолепнейшей работы», подобно сосудам в Киево-Печерской обители. Не совмещая представления о величии божественного храма с простой деревянной церковью в Сечи, запорожские казаки решили было построить в своей столице каменную церковь из мрамора и тесового камня, взятых ими на развалинах старых мечетей татарских городов, но не суждено было тому исполниться вследствие падения самого Запорожья. Усердие запорожских казаков к храмам Божиим и благотворительности простиралось далеко и за пределы их вольностей. Так, в киевском Межигорском монастыре запорожские казаки содержали за свой счет больницу и шпиталь[672]. Последний кошевой атаман Петр Иванович Калнишевский на собственный кошт построил каменную церковь, во имя Петра и Павла, в Межигорском монастыре в Киеве и деревянную церковь в украинском городе Ромнах. Тот же кошевой, по обету, посылал вклады в церковь Гроба Господня в Иерусалиме – чаши, дискосы, лжицы, звездицы, все сделанные из серебра, снаружи позлащенные. Войсковой судья Василий Тимофеевич соорудил на собственный кошт церковь во имя святого великомученика Пантелеймона в Киеве, на Подоле Межигорского дворца, и на собственный же кошт содержал ее. Другие казаки делали вклады церковными вещами в тот же Межигорский монастырь; так, кошевой Иван Белицкий и какой-то запорожец Василий пожертвовали два серебряных напрестольных креста, а Федор Лантух принес в дар, в 1763 году, книгу Минеи[673]; казаки Софрон и Тимофей Острый пожертвовали, в 1769 году, два серебряных креста с соответственными на них надписями[674]. Киевский митрополит Арсений Могилянский, в 1762 году, особой грамотой благодарил запорожских казаков за усердие к храмам Божиим в Киеве и просил позволения собирать милостыни между запорожцами на благолепие храма Св. Софии Киевской. Иеромонах Григорий Св. Афонского монастыря приносил благодарность Кошу за «многие милости» и извещал о благополучном возвращении своем из поездки по запорожским местам на святую гору. Архимандрит Константин «царской и патриаршей» греческой обители выражал глубокую признательность запорожским казакам за присылку ими церковной утвари, облачений и 2500 рублей денег на монастырские нужды[675]. В 1774 году, накануне падения Сечи, запорожцы послали архимандриту Межигорского монастыря, Иллариону, богато убранную, по малиновому бархату, митру[676]. Кроме перечисленных примеров, почти каждый из простых казаков, или избавившись от смерти на войне, или излечившись от болезни дома, делал посильный вклад в храм Божий серебряными крестиками, кружками, кубками, чарками, а более всего – металлическими подобиями сердец, рук, ног, глаз, одним словом, всем тем, чем страдал больной человек; эти изображения навешивались, при помощи цепочек или ленточек, на различные образа в церквах и монастырях и в бесчисленном множестве сохранились до нашего времени. Кроме того, всякий умиравший казак, если он имел икону, медаль, слиток золота, серебра и т. п., все это отписывал на церковь и завещал вешать на иконостасе в избранном им самим месте.

Помимо отмеченных фактов религиозности запорожских казаков, на это же указывают и другие черты их характера – обычай не казнить преступников под Великий пост, начинать всякое важное дело после молитвы, носить при себе «тельный» крест с изображением Покрова Пресвятой Богородицы, архистратига Михаила, Николая Чудотворца, вера в спасительную силу этого креста во время «походов и баталий»; обычай записывать имена убитых на брани в синодики, или помянники[677], наконец, особое уважение к людям, «письмо священное читающим и других ему научающим». Так, в известной казацкой думе «О буре на Черном море» рассказывается, что запорожские казаки никак не соглашались бросить в море, как жертву для успокоения разъяренной стихии, Олексия Поповича, несмотря на искреннее желание последнего:

 

«Ой, казаки, паны-молодци, добре вы чините, —

Самого мене, Олексия Поповыча визьмите,

До моей шыи каминь биленький прывьяжите,

Очи мои казацьки молодецьки червоною кытайкою запните,

У Чорне море самого мене спустите».

«Ей, Олексию Поповычу, славный лыцарю и пысарю!

Ты ж святе письмо читаеш

И нас, простых казакив, на все добро навчаеш,

Про шо ж ты од нас грихив билыпе маеш?»

 

Вспомним, наконец, и тот военный клик, с которым запорожские казаки обращались к своим собратьям по вере и по происхождению, жителям украинских городов, перед началом всяких походов, чтобы яснее видеть, какое значение имела религия во всей жизни этих высоких поборников веры предков и истинных рыцарей Русской православной церкви. «Кто хочет за веру христианскую быть посаженным на кол, кто хочет быть четвертован, колесован, кто готов претерпеть всякие муки за святой крест, кто не боится смерти – приставай к нам. Не надо бояться смерти: от нее не убережешься. Такова казацкая жизнь», – пишет об этом Кулиш.

Однако, служа и душой и рукой православной вере, запорожские казаки вовсе не углублялись ни в какие тонкости богословского и катехизического учения, – они больше придавали значения непосредственной вере, основанной скорее на чувстве, нежели на разуме, и, живя в постоянной военной тревоге, нередко, в силу необходимости, удовлетворяли свои религиозные потребности не так, как было должно, а как было возможно. Так, застигаемые много раз неминуемой смертью во время походов по Черному морю и не имея при себе священника, перед которым могли бы покаяться в своих грехах, они, по выражению казацкой думы, «исповедовались Богу, Черному морю и своему атаману кошовому». Эти обстоятельства нередко навлекали на запорожцев несправедливые упреки в безверии и равнодушии их к религии. Так, известный киевский митрополит XVII века Петр Могила называл печатно запорожских казаков «ребеллизантами», то есть отступниками; православный пан Адам Кисель того же века отзывался о них как о людях «никакой веры – religionis nullius», униатский митрополит Рутский именовал их людьми «без религии – sine religione», а думные дьяки московские 1594 года называли их перед послом германского императора Рудольфа II, Эрихом Ласотой, «людьми, не имеющими страха Божия»[678]. В наше время некоторые из исследователей южнорусской истории, тенденциозно умаляя заслуги запорожских казаков перед родной верой и православной церковью, низводят их в этом отношении чуть ли не на степень диких варваров: они указывают примеры хищничества со стороны казаков православных церквей и высших духовных лиц, находят примеры недоверия их к монахам ввиду военных походов[679], выставляют на вид существовавшее между ними суеверие считать вредоносным для военного успеха присутствие священника в их войске[680], а также приводят как доказательство полного равнодушия запорожцев к церкви известную, обыкновенно поющуюся на малорусских свадьбах, песню, в которой шутливо говорится, что запорожцы так одичали, будто не в состоянии различить «попа от козла, и церкви от скирды».

 

Славни хлопци запорожця

Вик звикували – попа не выдали,

Як забачили тай у поли папа,

Отаман каже: «Оце, братци, пип, пип!»

Осавул каже: «Що я ій причащався!»

Славни хлопци запорожця

Вик звикували, церквы не выдали;

Як забачили тай у поли скырту,

Отаман каже: «Ото, братци, церква!»

Осавул каже: «Я в ій сповидався».

 

Но в этих отзывах слышатся частью непонимание истинной сущности жизни запорожских казаков; частью так называемые общие места; частью представления о верующем человеке как о таком, который должен жить по колокольному звону, согласно идеальной монашеской жизни, и все свои отношения к Богу выражать постом и внешними знаками без участия сердца; частью же неправильные заключения от единичных и случайных фактов к общим явлениям. Так, если в 1637 и 1638 годах запорожские казаки скрывали от духовенства цель своих походов, то это делалось по свежему примеру доноса одного православного монаха польскому правительству о замыслах казаков против поляков; но этот случай приводить как пример безбожности запорожских казаков так же странно, как упрекать всякий военный совет в наше время о намеренном сокрытии всех планов войны ввиду предстоящей кампании.

Много раз нам случалось проезжать по бывшим владениям запорожских казаков, много раз нам приходилось видеть места столицы этих «низовых рыцарей», а также места бывших слобод и зимовников их, и много раз нам приходилось убеждаться, что сечевые казаки в выборе мест для построения своего «кишла» руководились не только стратегическими соображениями, но и художественным, в особенности же религиозным чувством. Стоит только бегло взглянуть на места бывших Запорожских Сечей и на различные вещи церковного обихода, уцелевшие до нас от времени запорожских казаков, чтобы убедиться в этом. Выискав какой-нибудь величественный остров среди Днепра или высмотрев какой-нибудь возвышенный «рог», то есть мыс на берегу реки, устроив в нем внешний, а из внешнего отделив внутренний Кош, запорожские казаки выбирали в последнем самое красивое и самое открытое место и на нем прежде всего возводили церковь, непременно во имя Покрова Пресвятой Богородицы, а потом уже сооружали другие, необходимые для жилья постройки. «Пусть красуется храм Божий в небесной высоте, и пусть святые молитвы несутся об нас прямо от земли до престола Господа Бога». В самых тяжких положениях и печальных событиях времени церковь всегда составляла главнейшую заботу сечевых казаков: когда в 1709 году запорожские казаки бежали от «москаля», то прежде всего захватили с собой церковное добро.

Первая церковь, насколько можно догадываться, не имея, однако, на то прямых указаний, была у запорожских казаков около 1576 года, именно около того времени, когда польский король Стефан Баторий даровал им «город Терехтемиров с монастырем и перевозом да старинный же городок Самарь с перевозом и землями в гору Днепра по речку Орель»[681]. Правда, академик Григорий Миллер считает, что на самом деле город Самарь запорожцы получили позже, уже при Богдане Хмельницком. Старинный город Самарь, или Старая Самарь, находился на правом берегу реки Самары, в шести верстах выше впадения ее в реку Днепр, как раз против теперешнего села Одинковки, или Куликова, Екатеринославской губернии, Новомосковского уезда. Хотя из королевского универсала не видно, чтобы в Старой Самари в 1576 году была церковь, но предположить «старинный» город без церкви так же трудно, как старое имение без какого бы то ни было жилья для владельца.

Так или иначе, но запорожские казаки, имея главным центром своих поселений город Старую Самарь, уже около 1576 года обратили свое внимание на вековой дремучий лес, «дубовую товщу», находившуюся в 26 верстах выше города, и здесь, на обширном острове, между рекой Самарой и ее рукавом Самарчиком, устроили первую в своих вольностях, а по-теперешнему во всей Екатеринославской губернии, небольшую деревянную церковку «с шпиталем, звоницею и школою при ней», во имя святителя и великого чудотворца Николая, снабдили ее церковной утварью, богослужебными книгами, ризницей и выписали для юной церкви иеромонахов из Киевского монастыря, а в 1602 году устроенную церковь обратили в Самарско-Николаевский монастырь и ввели в нем богослужение по чину греческого Афонского монастыря[682].

С этого времени и начинается история церкви в пределах вольностей войска запорожского низового. С тех пор запорожские казаки, заботясь о святости православной веры, разновременно в течение всей своей исторической жизни устроили у себя около 60 церквей, не считая нескольких часовен, скитов и молитвенных икон, и открыто выступили на борьбу с врагами за веру предков. В конце XVI века такими врагами русской веры и народности объявило себя польское правительство и католическое духовенство. В 1596 году между Польшей и Украиной, по проискам римской курии, состоялась так называемая церковная уния; по этой унии православные люди Украины присоединялись к католической церкви, ни в чем не нарушая своей веры и обычаев, но признавая лишь верховным главой, в духовном отношении, римского папу. Так условлено было на бумаге, на деле же вышло совсем иначе: Польша, бывшая в то время главным рассадником иезуитов, оттого сама заразившаяся иезуитским верогонением и бесконечной ненавистью ко всему православному, вскоре после введения унии стала насильственно обращать православных людей в католиков, стала запрещать богослужения в украинских городах по восточному обряду, стала глумиться над русским православным духовенством, и тогда всем сделалось ясно, что введенная на Украине уния была лишь мостом, через который иезуиты стремились провести в православную Украину католическую веру. Тогда против насилий со стороны католического духовенства и гонений польского правительства подняли свой голос именно запорожские казаки: в 1632 году на общей войсковой раде, публично и торжественно, они решили удалить из своей среды всех католиков, живших среди низового православного товарищества; они не сделали католикам никакого насилия, напротив того, выделили из войскового скарба часть принадлежавшего им добра, но велели им немедленно оставить пределы запорожских вольностей. Однако католики, может быть, не желая расстаться с вольной жизнью; может быть, не желая возвращаться к ненавистным порядкам своей отчизны, решились принять православную веру и навсегда остаться в Запорожье[683].

Между тем гонения со стороны католиков на православных на Украине не прекращались, и тогда на защиту веры предков и народных прав в самой Украине выступил знаменитый гетман Богдан Хмельницкий. Он нашел приют у запорожских казаков в их Сечи на Микитином Роге, получил от них военную и денежную помощь и в 1648 году, 8 мая, впервые нанес врагам православной веры страшное и роковое поражение в пределах вольностей запорожских казаков, на речке Желтые Воды, впадающей в реку Ингулец[684], теперешнего Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии. В этом же году, после победы над поляками при Желтых Водах и Корсуне, Хмельницкий прислал на сечевую церковь в Микитином Роге и ее священнослужителей 300 талеров в подарок[685]. Так Микитинская церковь была второй после Самарско-Николаевской в Запорожском крае; нужно думать, однако, что эта вторая церковь была не постоянная, а временная, подвижная.

После целого ряда битв, последовавших за первыми поражениями поляков, запорожские казаки, в 1654 году, вместе с малороссийскими казаками и народом, поступили в подданство русского царя, и тогда их православная церковь нашла защитников в лице высших иерархов русской церкви. В это время, именно в 1656 году, в пределах вольностей запорожских казаков, в селении Старом Кодаке, устроена была третья церковь, во имя архистратига Михаила. Церковь эта была походная, привезенная из Запорожской Сечи и устроенная, по распоряжению Коша, для учрежденной впервые в Старом Кодаке береговой стражи из охочих казаков-лоцманов; при ней был иеромонах Самарско-Николаевского монастыря[686].

В наставшей после присоединения Украины и Запорожья к России войне русских с поляками и их союзниками, турками и татарами, запорожские казаки принимали самое деятельное участие, воюя против недругов православной Христовой веры. За это им жестоко отомстили полудикие крымцы: в отсутствие запорожцев они прошли с огнем и мечом из края в край все Запорожье, испепелили казацкие жилища, разорили главные их займища, захватили с собой массу всякого добра и, что всего больнее было для запорожских казаков, истребили огнем главную святыню их – только что возникший Самарско-Николаевский монастырь. С невыразимой грустью возвращались запорожцы после трудных походов в свои родные места; вид страшных разрушений, оставленных повсюду татарами, в особенности же в Самарском монастыре, наполнил негодованием их сердца; они не могли забыть разрушения святыни татарами даже спустя 55 лет после того, когда сами жили под протекцией крымского хана.

Заняв родные пепелища, запорожские казаки в марте 1659 года, после общей войсковой рады на Романковом кургане, выше Днепровских порогов, где теперь село Романково Екатеринославского уезда, решили построить четвертую по счету церковь на новой своей Сечи, Чертомлыцкой, во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Церковь эта была окончена в сентябре, а богослужение в ней начато первого числа в октябре храмового праздника в Сечи. Вслед за построением церкви в Сечи запорожские казаки взялись за возобновление разрушенной татарами церкви в Самарском монастыре: скоро на месте сгоревшей маленькой церкви явилась большая и лучшая, по-прежнему со шпиталем, звонницей и школой; в 1672 году она была торжественно освящена и вслед за тем открыта богослужениям. Спустя 5–6 лет после этого, в период времени от 1677 по 1678 год, к реке Самаре хлынула с одной стороны масса православных поселенцев Заднепровья, не стерпевших страшных насилий со стороны польских властей, с другой – масса казаков, бежавших из-под Черкас, Канева и Чигирина после разорения их во время Русско-турецкой и русско-казацкой войн; и те и другие, между прочим, были поселены близ Самарско-Николаевского монастыря[687].

Конец XVI и начало XVII столетия во всех отношениях неблагоприятны были для православной церкви Запорожского края. Это время в истории низовых казаков ознаменовано было большими смутами и тревогами: в 1679 году турецкие войска приходили на Запорожье и ниже Сечи «смуровали» для себя две крепости; тогда запорожцы принуждены были уйти из Сечи в луга; с 1687 года открылись крымские походы князя Василия Голицына, продолжавшиеся по 1689 год; тогда русские войска шли через вольности запорожских казаков и устроили здесь, в Старой Самаре, базис для отражения татар, так называемую Новобогородицкую крепость, послужившую поводом к недовольству и открытому бунту со стороны запорожцев на русское правительство, видевших в построении крепости посягательство на их собственную свободу; в 1692 и 1693 году на Украине действовал бывший канцелярист Петрик, поднявший все Запорожье и Крым против украинских старшин и гетмана Ивана Мазепы; в 1694 году запорожские казаки ходили под крымский город Перекоп; в следующем году принимали участие в азовских походах Петра против турок, а в 1701 году ходили походом к городам Минску и Пскову против шведов[688]. Наконец, ко всему этому запорожские казаки в это же время испытали ужасные бедствия от засухи, неурожая, саранчи и мора[689]. Все это вместе взятое не могло, конечно, благоприятно отозваться на положении возникшей церкви в Запорожском крае. Отсюда неудивительно, почему за весь этот период исторического существования казаков к четырем возникшим церквам – Самарской, Никитинской, Старокодацкой и Чертомлыцкой – прибавилась лишь одна, в запорожском селении Лычковом, на левом берегу Орели, в 55 верстах от Самарско-Николаевского монастыря, существовавшая уже в 1706 году[690].

Но еще более неблагоприятным временем для запорожской церкви был период времени от 1709 по 1734 год. В 1709 году запорожские казаки, с кошевым атаманом Константином Гордиенко во главе, увлеченные примером малороссийского гетмана Ивана Мазепы, оставили подданство русскому царю и перешли на сторону шведского короля Карла XII. Фортуна военного счастья оказалась на стороне русского царя, и запорожцы жестоко поплатились за свои расчеты: Сечь их была «зруінована», а вместе с ней и сечевая Покровская церковь разрушена; другие церкви хотя и остались нетронутыми, но духовенство ушло от них то в Белград, то в Киев, и только некоторая часть его осталась на своих местах и оплакивала печальную участь своего войска. Между тем запорожские казаки, уходя «на поля татарские, кочевья агарянские», успели захватить с собой лишь походные церкви, «холщовые и клеенчатые», напоминавшие собой палатки из складных ширм[691], а духовенства своего на первых порах совсем лишились: к ним приходили духовные лица из Польши, Афона, Иерусалима и Константинополя, над которыми настоятелем был архимандрит Гавриил, родом грек, поставленный греческим архиереем; только с 1728 года греческого архимандрита сменил русский священник Дидушинский. Вообще в течение времени от 1709 по 1734 год запорожские казаки особенно часто входили в сношение с греческим духовенством: они несколько раз посылали от себя денежные подарки цареградскому патриарху и, в свою очередь, не раз от него получали дорогие подарки. Таковы, например, те великолепные, златотканые ризы и превосходной работы, арабского дерева, с инкрустацией аналой, по преданию принадлежавший знаменитому проповеднику Иоанну Златоусту, которые и в настоящее время хранятся в соборной церкви Никополя, места бывшей некогда Микитинской Сечи.

В это самое время покинутая запорожцами главная святыня их края, Самарско-Николаевский монастырь, в течение восьми лет оставалась в запустении. К счастью, однако, для него, в то время всем краем, от реки Самары вверх, заведовал миргородский полковник, энергичный и находчивый, Даниил Павлович Апостол с сыном Павлом Даниловичем. В 1717 году Апостол воспользовался приходом из Заднепровья в оставленные запорожцами места ста человек казаков, гонимых поляками за православную веру, поселил их близ Самарского монастыря и обязал всячески заботиться о восстановлении запорожской святыни. В следующем году к первым выходцам из-за Днепра пришли вторые; полковник Апостол воспользовался и новыми пришельцами: он поселил их в урочище Могилеве на правом берегу реки Орели, впадающей в Днепр на 90 верст выше реки Самары. В 1721 году в Самарский монастырь прибыло пять монахов из Трехтемировского Киевской епархии монастыря; вслед за монахами явился в Самарскую обитель, по распоряжению Киево-Межигорского Спасо-Преображенского монастыря, в качестве настоятеля, иеромонах Иоанникий, с несколькими монахами, с целью восстановления покинутого запорожцами монастыря. По зову Иоанникия к стенам обители стали собираться православные христиане, жившие по Самари, и всеми средствами содействовать благим начинаниям настоятеля. Но к несчастью для обители, в это время, в 1730 году, сюда бежал проходимец Епифаний Яковлев, бывший монах Козелецкого монастыря, потом обманом получивший сан епископа в турецком городе Яссах, по прибытии в Россию заключенный в Переяславский Михайловский монастырь, а потом из Переяславского Михайловского монастыря, по истечении некоторого времени, бежавший, с несколькими приверженцами-раскольниками, в Самарско-Николаевский монастырь. Правда, здесь он был скоро пойман и вслед за тем немедленно отправлен в киевскую крепость, где впоследствии и умер, раскаявшись в своих грехах; но тем не менее открытие в Самарском монастыре такого человека, каким был Епифаний, смутило истинно верующих христиан и на некоторое время задержало работы по возведению и устройству обители. Зато в это же время, около 1730 года, явился в Самарский монастырь из слободы Малой Терновки бывший войсковой есаул Дорош; это был человек благочестивый, даже аскет, подвижник, весьма сведущий в Священном Писании и в то же время поистине смиренный христианин. Полюбив всем сердцем обитель и пустынную местность ее, он поселился здесь навсегда, завел большую пасеку и устроил на берегу Самары, против злосчастного места Чернечьего Пекла, похоронившего однажды в своей бездонной яме переплывавших в бурную погоду реку нескольких человек монахов, каменную каплицу с иконой святителя и великого чудотворца Николая, к каплице пригласил иеромонаха Самарского монастыря и тут предался молитвенным подвигам и добрым делам: деньгами, добываемыми от продажи меда, помогал бедным людям и братии монастыря, а молитвами и еженедельными субботними панихидами испрашивал у Бога спасения душам утонувших в Чернечьем Пекле монахов. В своем уединении Дорош дожил до глубокой старости и после кончины, в 1756 году, погребен в Самарском монастыре; в каплицу его, еще долго после смерти устроителя ее, стекались благочестивые люди и возносили здесь молитвы к Богу; в 1769 году она была разрушена татарами, и главнейшая ее святыня, икона святителя Николая, спустя некоторое время найдена была на дубовом пне в лесу и поставлена сперва в церкви монастыря, потом в ризнице, наконец, снова в церкви, где и теперь находится, привлекая к себе массу благочестивых богомольцев, больных и немощных людей, чающих получить спасение от своих недугов у святого образа[692].

В 1734 году наступила новая эра в истории запорожских казаков: в этом году, в самом начале месяца марта, запорожские казаки, прощенные императрицей Анной Иоанновной, вновь возвратились под российскую державу и привезли с собой архимандрита Гавриила, священника Дидушинского, множество греческих монахов и иереев. Избрав место для новой Сечи на рукаве Днепра, Подпильной, запорожские казаки первым делом своим поставили устройство церкви в Сечи, во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Киевский митрополит Рафаил Заборовский, через посредство киевского военного губернатора графа Вейсбаха, всегда покровительствовавшего запорожцам, прислал им 3 апреля 1734 года свое благословение «на основание Коша и церкви святой Покровы». В то же время в Сечь прибыл, по рекомендации черниговского епископа Иродиона Жураховского, бывшего архимандрита Киево-Межигорского монастыря, иеромонах Павел Маркевич; владыка рекомендовал иеромонаха Павла низовому товариществу в качестве начальника запорожских церквей. Запорожцы, привыкшие уважать все, что исходило из Межигорского монастыря, несмотря на то, что уже имели у себя достойнейших лиц, архимандрита Гавриила и священника Дидушинского, послушались совета владыки и решили принять иероманаха Павла в качестве настоятеля всех запорожских церквей; а самому владыке написали письмо, в котором просили его передать братии Межигорского монастыря, «ижбы они изволили в надеи пребывать, же мы их по совету всех наших войсковых куренных атаманов и прочих стариков, не чуждаемся и благоволим за настоятелей духовных себе принять, токмо нам до весны почекают, за кин на сем нашем нынешнем новопоселении Е. И. В. много мощною державою, кошем утвердимся», – как пишет знакомый нам Скальковский в своей «Истории Новой Сечи».

В выборе начальника церквей запорожские казаки не ошиблись: энергичный иеромонах Павел скоро окончил церковь в Сечи и с теми же рабочими, нужно думать – сечевыми мастерами, отправился к Самарскому монастырю и скоро привел в порядок и полное благоустройство эту высокую святыню всего Запорожского края; в сечевой и монастырской церквах он установил монастырский чин богослужения, ввел соответствующую всем православным храмам организацию и открыл при церквах школы для обучения взрослых казаков и «молодиков». Вскоре после этого, во время происходившей от 1736 по 1737 год Русско-турецкой войны, иеромонах Павел «збудувал» две новых деревянных церкви, в слободе Старом Кодаке и Ненасытецком Ретраншементе, для стоявших там русских войск и запорожских казаков[693]. Вслед за тем, около 1740 года, к двум новым церквам прибавилась еще одна в селе Романкове; это было после того, когда в селе Ярославке Черниговского наместничества, Козелецкого округа, явился самозванец, поляк Иван Миницкий, выдававший себя за царевича Алексея Петровича. Тогда в Козельце, Ярославке, Басанке и других местах произошло возмущение, после чего многие бежали от наставших вслед за возмущением бед в запорожские вольности, к Романкову кургану и Кодаку; тогда одна партия пришедших казаков, с каким-то священником Федором во главе, основала первую церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, в урочище Романкове[694].

После Белградского мира, установившего точные и определенные границы между вольностями запорожских казаков с одной стороны и кочевьями степных татар с другой, особенно же после объявленного русским правительством в 1741 году повеления «принимать и селить в заднепровских российских землях выходящих из польских мест малороссиян и беглецов великороссиян», в вольностях запорожских казаков появилось несколько новых слобод, каковы: Андреевка, Усть-Самара, Остров-Затон, Ненасытецкий Ретраншемент, Биркусский Редут, Мишурин Рог, и в некоторых из них впоследствии возникли церкви, а при церквах явились иеромонахи и священники. В свою очередь, и Запорожский Кош нашел нужным призвать своих казаков к заселению окраин собственных владений в Кодацкой, Самарской и Прогноинской паланках; тогда, по зову Коша, явились семейные запорожцы, основали новые слободы, устроили в них церкви и к церквам пригласили иеромонахов и священников. Так, в конце первой и в начале второй половины XVIII века в числе населенных слобод с церквами и духовенством в паланках – Кодацкой, Самарской и Протовчанской – значились: Новый Кодак, Невоселица, Каменка, Ревовка, Гупаловка, Шуглеевка, теперь Шульговка, Карнауховка, Томаковка, Письмичевка, Кильчень, Пышневка, Козырщина, Перещепино, Калантаевка, Сердюковка и Николаевка-Рудевка, кроме известных раньше сел и при них церквей Старого Кодака, Ромашова и Могилева[695]. К этим церквам нужно прибавить еще две церкви – в Ингульской паланке при урочище Перевизке, и в Кальмиусской паланке при устье Берды; последняя церковь существовала уже в первой половине XVIII века, так как в 1754 году она уже была «старая, обветшавшая»[696].

Ревнуя о благочестии и чистоте своих храмов и православной веры предков, запорожские казаки связали себя в это время клятвенным обетом не принимать в свою среду никого, кроме православных русских людей, а пришельцев других наций и других религий допускать к себе лишь после принятия ими во всей целости учения православной христианской церкви; жидам же и раскольникам совсем запретили жить как в Сечи, так и в зимовниках вольностей казацких; к раскольникам причислялись, с одной стороны, соратники запорожцев, донские казаки, которых они считали приверженцами неосмысленного лжеверия, с другой стороны, раскольники, поселившиеся около крепости Св. Елизаветы по верховьям реки Ингула. Последние настолько тревожили запорожских казаков, что в 1767 году они просили через своих депутатов русское правительство об удалении их от русских границ, «понеже в войску низовому, по жительству их на границах, устав таков, чтоб в войске запорожском и на принадлежащей ему земле иноверным не быть и не жить», – читаем у Скальковского.

Одновременно с этим на общей войсковой раде сделано было несколько важных распоряжений, касающихся положения запорожского духовенства, церкви и школы. Так, в 1766 году установлена была определенная норма платы за совершение священнодействий и исправление различного рода треб, определено было выдавать известную «роковщину», или ругу на благоустройство церквей и содержание духовенства как при сечевой церкви и Самарском монастыре, так и при церквах приходских запорожского поспильства; решено было принимать антиминсы и святое миро, всегда необходимое для помазания неправославных христиан, постоянно поступавших в Запорожье и в лоно православной церкви, также для вновь возводимых церквей и часовен, только из Киевской митрополии через посредство Межигорского Спасо-Преображенского монастыря; постановлено было завести при церквах Самарской, Сечевой и почти всех приходских школы для обучения в них грамоте, письму, закону Божию, молитвам и устроить шпитали для определения в них старых, убогих, калек и нищих[697], наконец, признано необходимым принимать в Самарско-Николаевский монастырь, сечевую и приходские церкви монахов, священников и церковников только из одного Киево-Межигорского Спасо-Преображенского монастыря.

Начало второй половины XVIII века особенно благоприятно было для развития церкви в пределах Запорожья: в то время императрица Екатерина II издала повеление «пребывающим уже жителям запорожских земель дать жизнь порядочную и спокойную, а остальные запорожские обширные и безлюдные степи заселить способным христианским народом, к земскому хозяйству и к военной службе равно устроенным»[698]. Но чтобы вполне достигнуть этого, Екатерина II нашла нужным открыть в запорожских землях губернию с уездами и двумя главными провинциями; открытие последовало 22 марта 1764 года, и эта губерния названа Новороссийской. В объявленную губернию привлечены были разные поселенцы, большей частью «из славяно-русского православного народа». Узнав о таком распоряжении русского правительства, запорожская войсковая старшина со своей стороны стала стремиться к тому, чтобы заселить дикие места своих вольностей и приохотить новых поселенцев к возделыванию земли. Действительно, население запорожского края с этого времени значительно увеличилось; вместе с населением увеличилось число слобод и зимовников, а вместе с увеличением слобод и зимовников увеличилось число православных церквей и приходов. Около 1760 года, по желанию Коша, в городе Самарчике учреждено было так называемое «Огаро-кодацкое духовное наместническое правление», первым и главным священником которого, так называемым «крестовым наместником», был Григорий Иванович Шрохня[699]. В 1768 году в Сечь прибыло несколько монахов из малорусских, великорусских и греческих монастырей за сбором милостыни; но Запорожский Кош запретил этот сбор на два года, имея в виду в течение этого времени собрать возможно большую сумму денег и на них возвести и благоустроить новые церкви в земле собственных вольностей[700].

С этого времени и до момента падения Сечи в пределах вольностей запорожских казаков насчитывалось, по отрывочным данным, дошедшим до нашего времени, 44 церкви, 13 часовен, 2 скитка и одна молитвенная икона, в следующих 53 селениях и урочищах: Дериевке, Тройницком, Мишурином Роге, Омельнике, Калужине, Днепрово-Каменке, Бородаевке, Домоткани, Романкове, Каменском, Карнауховке, Новом Кодаке, Звонецком, Томаковке, Чувилином, Шолоховом, Полозовом, Житловой Саксагани, Желтой, Зеленой, Панчохином, Орлике, Леле ковке, Кисляковке, Гарде, Каменке, Ревовке, Бригадировке, Куриловке, Петриковке, Шульговке, Могилевом, Бабайковке, Гупаловке, Котовке, Лычковом, Старосамари, Новосамари, Кильчени, Кочережках, Петровском, Дмитровке, Малой Терновке, Рудевке, Межиречье, Лозовом, Андреевке, Подгорнем, Чернухине, Кагальнике, Усть-Миусе, Усть-Берде и Шангирейском Ретраншементе.

Церковь во имя Вознесения Господня в урочище Дериевке, на Серетовке, нижней половине теперешнего села Дериевки Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии, существовала уже в 1740 году; с 1755 года эта церковь находилась в ведомстве Кобеляцкой протопопии и Полтавского духовного правления, а с 1756 года в ближайшем ведении «наместника всех заднепровских церквей и приходов», священника слободы Днепрово-Каменки, Артемия Зосиновича; в годину татарского нашествия на Запорожский край, в 1768 и 1769 годы, при общем бегстве жителей в леса и ущелья, церковь слободы Дериевки каким-то чудом уцелела на месте, «заступлением Всевышнего спасения»; видимо, уже в то время она считалась ветхой, так как в 1775 году жители селения Дериевки, переименованного в то время в государственную слободу, стали хлопотать о построении здесь новой церкви; эта церковь была окончена уже после падения Сечи в 1784 году[701]; из древних вещей в церкви слободы Дериевки сохранились в настоящее время лишь четыре богослужебных книги, все печати XVIII века[702]. В урочище Тройницком, теперь селе Куцеволовке, первая церковь была перевезена из местечка Келеберды Полтавской губернии и устроена во имя святителя Николая Чудотворца в 1756 году[703]; из древних вещей в церкви этого села в настоящее время сохранились пять богослужебных книг, одна серебряная чаша и один серебряный дискос, пожертвованный казаком Антоном Синявским; кроме того, в этой же церкви уцелело несколько документов с 1756 года[704]. В Мишурине Роге при запорожских казаках существовали две церкви: одна, во имя Симеона и Анны, основанная в 1736 году, другая, во имя Преображения Господня, основанная в 1757 году[705]; из древних вещей в первой церкви сохранилось семь книг, восемнадцать икон старинного письма, два колокола и две чаши, из коих одна куплена в 1760 году казаком Григорием Гречиным, другая священником Василием Попельницким[706]. В урочище Омельнике, теперь слободе Лиховке, церковь во имя Св. Троицы основана в 1754 году, главным вкладчиком, фундатором и попечителем священником Писаревским, по благословению киевского митрополита Тимофея Щербацкого[707]; из древних вещей в этой церкви сохранились крест резной работы, в серебряной оправе, 1756 года, чаша серебряная позлащенная, пожертвованная в 1757 году казаком Корсунского куреня Павлом Константиновичем, серебряная чарочка и три запорожских пояса, из коих два персидского шелкового сырца, а третий – шалевой материи с превосходными узорами[708]. В селе Калужином церковь во имя Успения Богоматери основана в 1754 году, старанием священника Федора Иллича, или Ильина; из древних вещей здесь сохранились чаша, дискос и звездица, серебряные, позлащенные, вклад Лаврентия Ленца-Сухурского 1639 года, взятые из какой-то другой церкви и пожертвованные в церковь села Калужина священником Федором Ильиным; два Евангелия 1759 года и семь церковно-богослужебных книг, из коих одна, Апостол, – купленная в 1760 году и пожертвованная калужинским казаком Василием Алексеенко[709]. В слободе Днепрово-Каменке церковь во имя святителя Николая существовала уже в 1755 году[710]; из древних вещей здесь сохранились: кадило, увешанное бубенцами, оловянное блюдо с татарской надписью: «хозяин его (то есть блюда) Хаджи Али», очевидно, добытое запорожцами у татар, три чаши, четырнадцать богослужебных книг, три евангелия, из коих одно пожертвовано казаком Андреем Топчием в 1756 году, несколько древних церковных документов; кроме того, вне церкви, за оградой, сохранился намогильный крест над прахом запорожского казака Мартюка, поставленный в 1748 году[711]. В слободе Бородаевке церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы устроена в 1756 году, с разрешения киевского митрополита Тимофея Щербацкого. До построения этой церкви в урочище Бородаевке жил монах Дорофей, пришедший сюда из разоренной после 1709 года Чертомлыцкой Сечи; он читал здесь по воскресным и праздничным дням хуторянам молитвы, акафисты, Псалтырь и Четьи минеи[712]; из древних вещей в церкви села Бородаевки сохранились четыре Евангелия, из коих одно пожертвовано в 1761 году казаком Запорожской Сечи, Калниболотского куреня, Семеном Латышом, другое – в 1773 году казаком запорожского низового войска, куреня Нижнестеблиевского, Лукьяном Белым, на помин души собственного брата, казака того же куреня Павла Носа; третье – в 1789 году казаком куреня Крыловского Ильей Васильевым и четвертое – в 1754 году жителем слободы Бородаевки, Афанасием Шекеренко; кроме того, чаша и дискос, пожертвованные войсковым пушкарем Иваном Смолой, две богослужебные книги, три иконы, две хоругви и несколько древних церковных документов[713]. В слободе Домоткани первая церковь, во имя ев. архистратига Михаила[714], устроена в 1756 году по благословению киевского митрополита Тимофея Щербацкого; из древних вещей здесь сохранились: Евангелие, две иконы – святителя Николая и Господа Вседержителя, и две хоругви[715].

В селе Романкове, теперешнего Екатеринославского уезда, у правого берега Днепра, первая церковь, во имя святителя Николая[716], устроена была около 1740 года, на Романковом кургане. Она сделана была на колесах, могла передвигаться с места на место и по внешнему виду походила «на хливыну»; вторая по времени церковь построена здесь в 1766 году на так называемой заборе, нижней окраине села, к востоку от настоящей, на четверть версты от правого берега Днепра, в центре тогдашнего сельца Романкова; она сделана была из соснового дерева, покрыта гонтом, на вид была очень низка, «прысадкувата, печерычкою», с некрашеными стенами, одним куполом; при ней стояла деревянная колокольня, до 15 сажен высоты, с пятью башнями, крытая гонтом, также некрашеная; на каждой из четырех сторон колокольни стоял ангел на жестяном с петлями, как то бывает в дверях, пруте, с трубой, вставленной в левую руку ангела и приложенной ко рту; на средней башне поставлен был апостол Андрей с крестом в правой и со свитком в левой руке, на котором сделана была надпись: «на сих горах процветает благодать Божия»; при движении ветра все четыре ангела поворачивались из стороны в сторону, отчего трубы их издавали звуки: «витер двери гоняе, а воно й грае». Из древних вещей в церкви села Романкова хранятся три резных в серебряной оправе креста, один пожертвованный в 1758 году казаком Сечи Запорожской, куреня Шкуринского, Мартыном Шкурой, другой – в 1777 году казаком Сергеевского куреня Леском Черным, третий – казаком Алексеем Гнедым; триодь постная, пожертвованная в 1762 году казаком куреня Титаровского Ильей Харкуном; кроме того, одно Евангелие, одна книга Симфонии и одна книга Маргарит[717].

В селе Каменском первая церковь, во имя Рождества Богородицы[718], устроена была в 1750 году; из древних вещей здесь сохранилась чаша серебряная, позлащенная, пожертвованная в 1777 году бывшим войсковым старшиной Лукьяном Ивановичем Великим; напрестольный крест, резной, в серебряной оправе, и серебряные гробницы, сооруженные в 1779 году бывшим войсковым старшиной Макаром Ногаем; блюдо для всенощного бдения и шесть церковно-богослужебных книг, из коих одна, книга Деяний, куплена в 1757 году братьями Саввой, Иваном и Антоном, казаками Запорожской Сечи, куреня Брюховецкого, другая, Минея, куплена в 1759 году казаком Кущевского куреня Федором Бабкой, третья, Октоих, куплена в 1769 году казаком куреня Ведмедовского Яковом Безрукавым, а четвертая, Афадогион, куплена казаком куреня Тимошевского, Евстафием Пестом[719].

В селе Карнауховке церковь во имя св. великомученицы Варвары основана в 1773 году; до построения церкви, во время свирепствовавшей в Запорожском крае моровой язвы 1771–1772 годов, жители Карнауховки соорудили сперва себе икону св. Варвары по внушению монаха Ивана Кайдаша, молились перед ней денно и нощно, прося отвращения от страшной смерти; в это же время они дали обет, по миновании общественного бедствия, устроить у себя церковь во имя заступницы св. Варвары, и когда беда миновала, то они изложили свою просьбу в Запорожский Кош на имя кошевого атамана Петра Калнишевского; в этой просьбе женатые казаки села Карнауховки писали, что они имеют большую нужду в сооружении собственной церкви ввиду неудобства сообщения весенним временем с церквами соседних селений Нового Кодака и Каменского; в свою очередь, Кош обратился за разрешением постройки церкви в слободе Карнауховке к киевскому митрополиту Гавриилу; святительская грамота не замедлила последовать, и церковь, устроенная о пяти главах, была освящена два года спустя после основания (1773–1775), а просуществовала до 1858 года[720]. Первыми священниками в ней были казаки куреня Каневского Василий Трофимович Удовицкий и Иеремия Васильевич Леонтович; из древних вещей в церкви слободы Карнауховки сохранились четыре Евангелия, на одном из коих сделана надпись: «Месяца марта 29 числа 1775 года сотворенная вновь в Карнауховке церковь Свято-Варваринская освящена священником старокодацким Григорием Порохнею соборне по благословению киевского митрополита Гавриила первого. Тояж церкви первый настоятель священник Удовицкий. Второй настоятель священник Иеремия Леонтович». Из надписей на других Евангелиях видно, что одно из них в 1774 году «отменил» (то есть обменял – потому что русские XVII века никогда не называли куплю икон куплею, а только – меною на деньги) казак Каневского куреня Карп Дурдука, другое – в 1771 году новокодацкий житель Иван Ризниченко, третье – в 1785 году бывший запорожский казак Влас Иванович Кривой; кроме того, сохранились две серебряные позлащенные чаши с дискосом, звездицей и лжицей, из коих одну «отменил» в 1775 году казак Каневского куреня Роман Строцинский, другую – раб Божий Стефан Самсика; серебряная позлащенная дарохранительница, серебряный напрестольный крест, пожертвованный в 1775 году казаком Власом Кривым, два резных, в серебряной оправе, напрестольных креста, из коих один принесен в дар в 1771 году старанием куренного атамана Каневского куреня Ефрема Ивановича, другой сооружен в том же году коштом казака Якима Мякого[721].

В местечке Новом Кодаке церковь во имя святителя Николая существовала уже в 1645 году[722], в 1750 году она значилась соборной церковью, с двумя священниками Никифором и Тимофеем при ней; в 1768 году при ней было уже четыре священника, в 1770 году – пять, в 1771 году – шесть, а в 1773 году – семь и четыре дьякона; в 1774 году на место одного умершего священника рукоположен был запорожский полковой старшина Стефан Черемис. Потребность в таком количестве священников для Нового Кодака сам кошевой Петр Калнишевский объяснял частью большой численностью населения в этом «городе», где в то время была полковая резиденция, то есть местопребывание полковника, есаула, писаря, подписария и толмача, куда, как в место, стоявшее у переправы через Днепр, на битом и людном шляху, приезжало множество «разного звания чинов», всякого рода промышленников и множество казаков то из Польши, Украины, России в Сечь, то обратно из Сечи в Польшу, Украину и Россию; частью же обширным и слишком разбросанным районом новокодацкого прихода, простиравшегося от 15 до 40 верст в одну линию: Новому Кодаку принадлежали хутора и зимовники между Старым Кодаком и Ненасытецким Ретраншементом с одной стороны, Романковом и Каменским с другой[723]. В 1770 году в соборной Николаевской церкви Нового Кодака обрелась новоявленная икона Богоматери, подобием чудотворной Ахтырской, мерой в пол-аршина и три вершка высоты, пол-аршина с вершком ширины, с ликом, писанным на липовой, склеенной пополам доске красками, сильно потемневшими от бывшего в церкви пожара. Икона эта сперва стояла в церковном притворе старой Николаевской церкви, потом перешла в ризницу; из ризницы поступила в пономарню, а из пономарни – в алтарь новой Николаевской церкви, где помещена была в особом киоте за престолом. Разнеслись слухи, что икона творит чудеса; слухи эти дошли до Сечи; тогда Запорожский Кош сделал предписание поставить эту икону, в новом киоте, на виду всех, за левым клиросом. Икону поставили; скоро на нее повешено было молящимися более 20 серебряных привесок, а сам кошевой Петр Иванович Калнишевский соорудил для нее, в 1772 году, серебряную шату с надписью: «Сия шата сделана к Богоматери в Ново-Кодацкую церковь в цену сто шестьдесят один рубль двадцать пять копеек коштом его вельможности пана кошевого атамана Петра Ивановича Калнишевского 1772 года, декабря 30 дня, а весу в ней три фунта, 21 лот». Впоследствии, однако, эта икона была взята из Нового Кодака преосвященным Евгением и перенесена в ризницу Полтавского Крестовоздвиженского монастыря; отсюда потом перевезена в город Екатеринослав и из Екатеринослава отправлена в Самарско-Николаевский монастырь. Из древних вещей, сохранившихся до настоящего времени в церкви Нового Кодака от времени запорожских казаков, достойны внимания следующие: икона святителя Николая, в серебряной ризе, «отмененная» в 1772 году войсковым судьей войска запорожского низового куреня Деревянкинского Николаем Тимофеевым; напрестольный крест резной работы в серебряной оправе, пожертвованный атаманом Незамайковского куреня Стефаном Чубом; напрестольный крест сплошной серебряный с финифтью – казаком Леонтием Лефсином; Евангелие, принесенное в дар в 1764 году бывшим судьей запорожского войска Григорием Якимовичем Лабуровским; серебряный трикирий, сделанный коштом казака Пластуновского куреня Самойла Комлика; большое серебряное блюдо, сделанное коштом казака Каневского куреня Максима Комлика; две ризы, из коих одна красного бархата с кованым серебряным оплечьем, с изображением святителя Николая, другая, шитая золотом и серебром, с изображением креста; наконец, две церковно-богослужебные книги и один казацкий пояс красного персидского сырца[724].

В крепости, теперь селе, Старом Кодаке первая церковь была походная, во имя архистратига Михаила, перевезенная в 1656 году из Запорожской Сечи иеромонахом киевского Межигорского монастыря; при этой церкви существовал и дом для церковников[725]; в 1748 году вместо походной церкви в Старом Кодаке устроена была постоянная, по благословению киевского митрополита Тимофея Щербацкого, во имя того же архистратига Михаила; в 1768 году при этой церкви состояли три священника, а в 1772 году к ней определен был из диаконов четвертый священник, на место же его посвящен был в диаконы казак запорожского низового войска Павел Порошенко[726]. Из древних вещей в церкви Старого Кодака от запорожских казаков сохранились: серебряная чаша, дар казака Ивана Кравчины; ковчег, дар Семена Бардадима 1761 года; копье для вынимания частиц просфоры, мирница деревянная, напрестольный крест на серебряной подставе, два венца белой жести, два серебряных ставника, один аналой, один фонарь со слюдой вместо стекол, четыре церковно-богослужебные книги, из коих одна, Октоих, пожертвована в 1752 году жителем кодацким Иваном, другая, Трофолой, подарена казаками Каневского куреня Яковом Лепетой да Петром Плясуном; наконец, два красных шелковых, персидского сырцу, пояса по 10 аршин длины и по две четверти аршина каждый ширины[727].

В урочище Звонецком, теперь селе Звонецком, против четвертого порога, Звонецкого же, устроена была в 1737 году часовня с походным антиминсом начальником запорожских церквей, иеромонахом Павлом Маркевичем, для живших здесь запорожских казаков и стоявших лагерем русских войск; впоследствии на месте часовни сооружена была деревянная церковь[728]; из древних вещей от запорожских казаков в церкви села Звонецкого уцелели до нашего времени – Евангелие московской печати 1755 года, плащаница и три иконы: жизнь Иисуса Христа, венчание Богоматери Спасителем, Богом Отцом и Святым Духом, Богоматерь с Младенцем Иисусом и Иоанном Крестителем.

В урочище Займище, теперь слободе Томаковке, впервые, в 1745 году, устроена была усердием местных жителей небольшая деревянная часовня, и к ней определен был иеромонах Самарско-Николаевского монастыря; впоследствии, уже после падения Запорожья, здесь возникла небольшая деревянная церковь[729]. В овраге Чувилином, при теперешнем селе Сурском-Клевцовом, в период времени от 1750 по 1768 год, устроена была запорожскими казаками часовня с иконой святителя Христова Николая и к ней определен был иеромонах Самарско-Николаевского монастыря[730]. В урочище Шолоховом, теперь селе того же имени, устроена была в 1740 году запорожскими казаками часовня с иконой Покрова Пресвятой Богородицы, при которой безотлучно жил иеромонах Самарско-Николаевского монастыря[731]. В зимовнике казака Гордея Полоза, на реке Ингульце, в 1754 году, существовала «слесарной работы божница», в которой стоял образ Христа Спасителя, писанный на полотне; в то время татары напали на зимовник Полоза, разрушили божницу, а образ, «малеванный на полотне Спасителя Господа нашего Иисуса Христа порвали и, потоптав ногами, на землю бросили»[732], – читаем о том у Скальковского.

В урочище Житловой Саксагани, теперь слободе Алферовке, в 1742 году казак Андрей Неплюй устроил в своем зимовнике походную церковь во имя Пресвятой Богородицы и пригласил для священнослужения в ней иеромонаха Самарско-Николаевского монастыря Афанасия[733]. В вершине речки Желтой, теперь местечке Анновке, около 1760 года на зимовнике запорожца Андрея Вертебного существовала часовня, куда собирались по воскресным и праздничным дням, в числе 200 человек, родные, знакомые, челядь и наймиты Андрея Вертебного, чтобы помолиться Господу Богу и поучиться закону Божию и добрым житейским правилам у иеромонаха Павла. В запорожском займище Зеленом, теперь селе того же имени, Верхнеднепровского уезда, первая церковь устроена была, во имя Петра и Павла[734], в период времени от 1750 по 1755 год; в то время приход зеленской Петропавловской церкви простирался более чем на 50 верст в окружности и был истинным оазисом среди дикой и пустынной местности между речек Желтой и Зеленой. Из древних вещей в этой церкви хранятся несколько церковно-богослужебных книг, из коих одна – Постная триодь – принесена в дар в 1757 году казаком Запорожской Сечи, куреня Платнеровского, Яковом Павловичем Данилиенко[735].

В зимовнике запорожского войскового старшины Семена Панчохи, теперь слободе Саксагани названного уезда, в 1740 году устроена была часовня с иконой Покрова Пресвятой Богородицы; эту часовню часто посещал священник Дидушинский, возвратившийся, вместе с запорожцами, из-под власти крымского хана, в 1734 году, и учил верующих слову Божию и молитвам[736]. В слободе Орлике, иначе Екатерининском шанце, теперь Ольвиополе Херсонской губернии, Елисаветградского уезда, первая церковь, во имя Св. великомученицы Варвары, существовала уже в 1760 году; во время нашествия татар на слободу эта церковь была сожжена; тогда на месте сожженной церкви слобожане построили в 1774 году новую, для которой иконостас и антиминс привезены были из походной запорожской церкви[737]. В урочище Леле ковке запорожца Лелеки, теперь селе Лелековке, названной губернии и уезда, первая церковь, во имя св. Троицы, основана в 1766 году, как это видно из слов, вырезанных на дубовых косяках церковных дверей.

В селе Кисляковке на Буге теперешней Херсонской губернии, Елисаветградского уезда, первая церковь, во имя Спаса, устроена в 1772 году; по своей архитектуре это было очень капитальное сооружение: стены сделаны из дикого камня, около трех аршин толщины; колокольня построена из того же камня отдельно от церкви, но не с западной, как принято строить в настоящее время, а с юго-восточной стороны; по внешнему виду она представляет собой четырехугольную, несколько удлиненную башню в два этажа, с несколькими амбразурами, с двумя, одна против другой, с востока на запад, дверьми и двумя, также одна против другой, камерами внутри; в общем, здание колокольни расположено таким образом, что одна дверь стоит направлением вдоль реки Буга, а другая – вдоль Днепровского лимана; отсюда очевидно, что она приспособлена была архитектором к боевым целям, на случай нападения со стороны татар; из всех церквей в бывших вольностях запорожских казаков церковь в Кисляковке есть единственная как потому, что она построена из камня, так и потому, что она была приспособлена к стратегическим целям. Из древних вещей в ней сохранились – одна серебряная позлащенная чаша, два малых серебряных ковчега резной работы, несколько хоругвей, крестов, кадильниц, столиков, шестнадцать церковно-богослужебных книг и несколько других вещей[738].

В Гарде на реке Буге первая походная церковь, во имя Покрова Пресвятой Богородицы, существовала уже в 1742 году; она устроена была на острове Гардовом среди Буга, как это видно из плана 1742 года инженера де Боксета[739]. В 1758 году в эту церковь запорожские казаки сделали вклад: 14 зерен жемчуга, проданного потом за 15 рублей, три серебряных позлащенных кубка, из которых один имел крышку и на крышке крест, несколько кусков штофной материи разных цветов на священнические ризы и три копы денег; весь этот вклад неизвестно где был дан бугогардовским полковником, на которого вкладчики и приносили свою жалобу в означенном году кошевому атаману. В 1772 году на гардовую церковь определено было из «гардовой добычи», то есть от рыбных ловель и перевозов, 19 рублей и 40 копеек, да из добычи очаковской – 73 рубля, 46 левов и 80 пар. Бардовая церк