Мусульманские соседи запорожских казаков

Занимая нижнюю часть Днепра и прилегающие к нему степные пространства, запорожские казаки, по своему географическому положению, соседили: на востоке с донцами, на севере с малороссийскими казаками, на западе с поляками, на юге и юго-востоке с татарами. Из всех соседей больше всего приходилось запорожцам сталкиваться с татарами. Сношения запорожских казаков с татарами были столь часты, что вследствие этого для обеих народностей открывалось большое поле для взаимодействия друг на друга в той или другой области их исторической жизни; в частности, для запорожских казаков господство татар в степи было одной из причин появления самого казачества в приднепровских степях. Отсюда естественная необходимость в краткой характеристике татар, именно тех из них, которые были самыми ближайшими соседями по месту жительства к запорожским казакам.

Известно, что уже вскоре после покорения татарами Северной и Южной Руси, в 1240 году, силы их, вследствие бесконечных междоусобий и внутренних неурядиц, начали слабеть и разъединяться. Имя Золотой Орды, этого главного татарского скопища, стало звучать для самих же татар какой-то иронией. От Золотой Орды стали выделяться громадные толпы татар и уходить по разным направлениям в близлежащие степи. Уже в XIII столетии целая ватага татар под предводительством хана Хаджи-Девлет-Гирея оставила Золотую Орду и поселилась собственным юртом на Крымском полуострове. Но, заразившись духом распрей и раздоров еще на родине, и крымские татары не могли удержаться в целом виде на полуострове. В 1621 году при хане Орам-Тимуре крымцы раздвоились: одна часть их осталась на полуострове, а другая, под предводительством хана Ногая, составила самостоятельную Орду, Ногайскую, раскинувшуюся на пространстве между нижним Дунаем и Кубанью. Но, в свою очередь, Ногайская Орда распалась на четыре самостоятельных орды: Джедишкульскую, Джамбойлуцкую, Джедисанскую и Буджацкую[828], находившиеся, однако, в большинстве случаев в агарных отношениях друг с другом и часто составлявшие одно целое между собой[829]. Эти четыре орды были в непосредственном соседстве с запорожскими казаками.

Джедишкульская, или Едичкульская, Орда[830] кочевала по левому берегу Днепра, от города Кизыкерменя, стоявшего у правого берега Днепра, вверх на север до устья реки Конские Воды, потом от запада на восток по реке Конские Воды до вершины ее и до речки Берды, расстоянием более трехсот верст, «а внутрь их границы на крымской степи рассеяны они (татары) до Перекопа». Взятые все вместе владения этой Орды приходились в теперешних уездах Днепровском, Мелитопольском и Бердянском Таврической губернии. Главная ставка Джедишкульской Орды находилась у левого притока Днепра, Рогачика, близ Конских Вод, от Запорожской Сечи на Подпильной верстах в тридцати, а от запорожских зимовников по Конским Водам и по Днепру верстах в двух, трех, пяти и девяти. Джедишкульская Орда жила аулами по степи, главным образом у речек, впадающих в Днепр и в Конские Воды, и у степных «коев», или колодцев, на большом расстоянии аул от аула; всех аулов в ней считалось в 1766 году 100, а в каждом ауле от 100 до 200 и более кибиток, или дымов, а всего 20 000 дымов. При всяком ауле Джедишкульской Орды состояли начальниками всегда наследственные мурзы[831] (ими назывались дворяне второй категории, это слово происходит от «эмир-заде», то есть дети князей), в одном ауле по одному, а в другом по два или по три, смотря по числу кибиток; над всеми мурзами определялся сераскер-султан, большей частью или сын, или другой какой-либо ближайший родственник крымского хана[832].

Джамбойлуцкая Орда[833] кочевала также у левого берега Днепра, от Кизыкерменя вниз к Кинбурну и далее в степь к востоку, в части теперешних уездов Мелитопольского и Бердянского Таврической губернии; главным центром этой орды был город Перекоп, от которого Орда называлась иногда Перекопской. Джамбойлуцкая Орда кочевала также аулами, аулы же состояли из кибиток, или семей; всех кибиток в ней считалось в 1766 году 5000; управлялась она редко сераскерами, а большей частью каймаканами или генерал-губернаторами, жившими всегда в Перекопе[834].

Джедисанская, или Едисанская, Орда[835], называвшаяся Ногайской преимущественно перед другими, кочевала по правой стороне реки Днепра, от речки Каменки за Бугом, в теперешних уездах Херсонском, Ананьевском, Тираспольском и Одесском Херсонской губернии. Главным центром этой орды был город Очаков, от которого Орда называлась иногда Очаковской; это была самая многочисленная орда: в 1766 году в ней считалось около 40 000 кибиток[836]; она управлялась несколькими мурзами, над которыми стоял один сераскер из рода крымских Гирев; в зимнее время татары этой Орды сносились с запорожскими казаками по льду реки Буга.

Буджацкая Орда (от татарского «буджак», то есть угол), называвшаяся иначе Белогородской и Добруджской, кочевала также за Бугом, между устьями Днестра и Дуная, от Аккермана до Килии, в нижней части Бессарабии, в цынутах Бендерском и Томарском, теперешних уездах Аккерманском, Бендерском, Кишиневском Бессарабской губернии и частью Тираспольском Херсонской губернии на пространстве 200 верст длины и 150 верст ширины. Центральными поселениями ее были Ганшкила, Коушаны и Аккерман, у польских писателей и русских летописцев – Белгород, или Белый Город. Отделившись от Крымского царства и поселившись в Буджаке в XVI веке, Орда эта не признавала над собой ни могущества турецкого султана, ни власти крымского хана, имела собственного повелителя, называвшегося у турок беем, и разделялась на 80 или 90 улусов[837]. Буджаки занимались беспрерывной войной, славились своим наездничеством и превосходили храбростью даже крымских татар: разъезжая по своей степной равнине в числе 8000 или 10 000 человек и разделяясь на отряды в 1000 всадников, расстоянием в 10 или 12 миль, они постоянно гарцевали на своих бойких конях и везде искали себе добычи. В 1625 году Буджацкая Орда могла выставить в поле 15 000 человек, обыкновенное же число ее восходило до 20 000 и даже до 30 000 человек[838].

Общее число населения во всех четырех Ордах определялось так: в 1625 году – 50 000 всадников, в 1705 году – 60 000, в 1766 году – в трех Ордах, кроме Буджацкой, 65 000 кибиток[839].

Непосредственное соседство татар перечисленных Орд с запорожскими казаками заставляло тех и других вступать в такие или иные отношения друг к другу. В первое время политической жизни крымских татар вражды между мусульманами и христианами еще не было. На первых порах крымцы жили мирной жизнью: истощив свои силы во внутренней борьбе, они жаждали только покоя и другого идеала счастливой жизни, кроме мирного пастушества, не видели. В этот период времени татары даже сблизились со славянами Литовско-Русского княжества, Польского королевства и Молдавского господарства. При хане Хаджи-Девлет-Гирее, царствовавшем в Крыму целых 39 лет, дружба между славянами и татарами настолько укрепилась, что между ними установились даже мирные торговые сделки. Сам хан делал вспомоществования христианским монастырям. Но такое положение продолжалось только до 1478 года: в это время самостоятельность Крымского юрта окончилась и им завладели турки. Хан оставался в Крыму тот же самый, один из восьми сыновей Девлет-Гирея, Менгли-Гирей, но он должен был признать себя вассалом турецкого султана. Уже тотчас после этого политика крымцев переменилась в отношении христиан и приняла противоположный прежней политике характер. Причиной такого поворота дел был, с одной стороны, характер нового хана, Менгли-Гирея, характер дикий, воинственный и кровожадный, а с другой стороны, тот фанатизм, который привили татарам покорители Крымского юрта, турки. Отсюда и началась вражда запорожских казаков с татарами. К этому присоединилось еще и то очень важное обстоятельство, что с водворением турок в бывшей греческой империи и с появлением их на Крымском полуострове им понадобились массы невольников обоего пола, особенно молодых девушек и мальчиков. Невольницы необходимы были туркам для удовлетворения их азиатской роскоши и неги, а невольники-мальчики – для службы в янычарах и для занятия различных придворных должностей, требовавших особого доверия. Все же вообще невольники на языке мусульман назывались ясырем[840]; этот ясырь и стали с тех пор доставлять туркам татары. Для татар, особенно ногайских, которые вели кочевую жизнь, мало занимались торговлей, еще меньше того промыслами, которые не имели подвластных народов для взимания с них дани, скитались по дикой и безлюдной степи и представляли собой орду убогих и полуголодных дикарей, поставка христианских невольников для богатых, ленивых и сластолюбивых турок была главнейшим источником пропитания и даже иногда довольства в жизни.

Оттого главное отношение мусульманских соседей к запорожским казакам выражалось набегами на казацкие земли и через них на Украину, Литву, Польшу и Россию. Желая обезопасить свои набеги, татары построили несколько городов у берегов нижнего течения Днепра; так, около 1450 года они возвели крепости Кизыкермень и Джанкермень, первую – где в настоящее время город Берислав Херсонского уезда, вторую – где теперь местечко Каховка; в 1491 году построили крепость Тягинь, где село Тягинка; в половине XVI столетия возвели крепости Бургун, где село Бургунка, и Ислам-Кермень («Усламовы Городки»), как кажется, на месте теперешней слободы Любимовки Таврической губернии, а в 1525 году отняли у поляков город Очаков.

О боевых средствах крымских и ногайских татар источники того времени представляют нам следующие данные. Регулярных, или постоянных, войск татары никогда не имели и для своих походов в неприятельские страны призывали охотников. Недостатка в таких охотниках между татарами никогда не было, что зависело главным образом от трех причин: бедности татар, отвращения их к тяжелому физическому труду и фанатической ненависти к христианам, на которых они смотрели как на собак, достойных всяческого презрения и беспощадного истребления. Допуская, вместе все с тем же историком Сечи Скальковским[841], общее число всех татар в XVIII веке, в Крыму и ногайских степях, в 560 000 человек обоего пола или в 280 000 одного мужского пола, Всеволод Коховский полагает, что крымский хан для больших походов в христианские земли поднимал почти ¹/₃ всего мужского населения своей страны[842]. Зимой татары всегда шли в больших силах, летом всегда в меньших; эта разница зависела главным образом от того, что летом татары не всегда могли скрыть следы движения своей конницы по высокой степной траве, не всегда успевали обмануть бдительность сторожевых казаков, и, наконец, летом татары менее были свободны, чем зимой. Татары шли в поход всегда налегке: они не везли с собой ни обозов, ни тяжелой артиллерии[843]. Повозок, запряженных лошадьми, татары не терпели даже у себя дома, обходясь, в случае надобностей, волами или верблюдами, совсем непригодными для быстрых набегов на христианские земли; а для лошадей, в сто или двести тысяч голов, татары не могли найти достаточного продовольствия и потому, как полагают, продовольствовали их степной травой даже и в зимнее время, приучая их добывать себе корм, разбивая снег копытами[844]. Огнестрельного оружия татары не употребляли, предпочитая неверным выстрелам из ружей меткие выстрелы из луков. Стрелами же они так отлично владели, что, по словам очевидца, могли попадать на всем скаку в неприятеля в шестидесяти и даже в ста шагах[845]. Зато лошадей они брали в поход более, чем другие какие-либо степные наездники: всякий татарин вел с собой в поход от 3 до 5 коней, а все вместе – от 100 000 до 300 000 голов, что объясняется, с одной стороны, тем, что некоторые из лошадей шли татарам в пищу, а с другой стороны, и тем, что они ускоряли их бег, давая возможность всадникам заменять усталых лошадей свежими.

Для того чтобы сделать большой набег, татары приготовлялись к тому известным образом и выбирали на то определенное время. Ввиду больших набегов они запасались оружием, продовольствием, возможно большим количеством верховых лошадей и возможно легко одевались: рубаха из бумажной ткани, шаровары из нанки, сапоги сафьяновые, шапки кожаные, иногда тулупы овчинные – составляли главное их одеяние; вооружались только ручным и притом холодным оружием, то есть брали с собой сабли, луки, колчаны с 18 или 20 стрелами, нагайки, служившие им вместо шпор, и деревянные жерди для временных шатров; кроме того, к поясу привешивали нож, кресало для добывания огня, шило с веревочками, нитками и ремешками на случай надобности; затем запасались несколькими кожаными, сыромятными веревками, 5–6 сажен длины, для связывания невольников, и одним на каждого человека нюрнбергским квадрантом, то есть специальным астрономическим инструментом, заменявшим собой компас, для определения точек горизонта в беспредметной степи; кроме того, каждый десяток татар брал себе котел для варения мяса и небольшой барабанчик на луку седла, а отдельно всякий татарин брал свирель, чтобы созывать товарищей на случай надобности; привешивал деревянную или кожаную бадью, чтобы самому пить воду или, в крайнем случае, поить лошадь водой. Знатные и богатые ко всему этому запасались кольчугами, весьма ценными, по своей редкости, у татар. Для собственного продовольствия каждый татарин вез на своем коне, в кожаном мешке, несколько ячменной или просяной муки, которую называл толокном и из которой, с прибавкой к ней соли, делал напиток пексинет; кроме того, вез небольшой запас поджаренного на масле и подсушенного на огне, в виде сухарей, теста; но всего больше надеялся на конину, которую получал во время самого пути, убивая изнуренного и негодного к бегу коня. Из конины он делал разные кушанья: смесь крови с мукой, сваренной в котле, тонкие круги мяса, пропотевшие и подогретые под седлом на спине коня в течение двух-трех часов, и большие куски мяса, варимые с небольшим количеством соли и съедаемые вместе с накипевшей от воды пеной в котле[846].

Вообще татары старались не обременять своих лошадей, потому больше заботились о своих конях, нежели о себе. «Коня потеряешь – потеряешь голову», – говорили они в этом случае, хотя в то же время мало кормили своих лошадей в пути, ввиду того что будто бы они без пищи лучше переносили усталость. С той же целью татары надевали на своих коней самые легкие седла, служившие всадникам для различного употребления в пути: нижняя часть, по-татарски тургчио, из сбитой шерсти (войлока), служила у них ковром; основа седла, по-нашему ленчик, – изголовьем; бурка, по-татарски капуджи или табунчи, – шатром, при натягивании ее на воткнутые в землю жерди.

Татары сидели на своих конях согнувшись, «подобно обезьянам на гончей собаке», потому что слишком высоко подтягивали к седлу стремена, чтобы тверже, по их словам, опираться и оттого крепче сидеть в седле. Сидя верхом, татары мизинцем левой руки держали уздечку, остальными пальцами той же руки держали лук, а правой рукой быстро пускали стрелы взад и вперед. Встретив на своем пути реку, татары переплывали ее на сделанном из камыша плоту, который привязывали к хвосту лошади и поверх которого клали все свое движимое имущество; раздевшись донага, хватаясь одной рукой за гриву коня и понуждая его к скорейшей переправе через реку, татары другой рукой разбивали волны реки и быстро переправлялись от одного берега к другому. Иногда вместо импровизированных плотов они употребляли лодки, поперек которых клали толстые жерди, к жердям привязывали лошадей – по одинаковому числу, для равновесия, с каждой стороны; внутрь лодки складывали свой багаж и таким способом переправлялись через речки. Переправы эти татары совершали всем строем, занимая иногда вдоль реки протяжение версты на две[847]. Лошади татар, называемые у них бакеманами, никогда не ковались, кроме лошадей знатных вельмож и некоторых мурз, но и то подвязывавших своим коням при помощи толстых ремней, вместо подков, коровьи рога; большей частью они были малорослы, поджары и неуклюжи, за исключением красивых и сильных коней знатных вельмож и благородных мурз; зато эти самые лошади всегда отличались замечательной выносливостью и непостижимой быстротой: они в состоянии были проскакать в один день без отдыха и без устали 20, 25, 30 миль, то есть 80, 100, 120 верст по нашему счету[848]. Читаем у Манштейна в его «Исторических записках о России»: «В походе всякий татарин имел при себе три коня, а иногда и более: на одном сидел, а два других вел с собой в поводу для перемены в случае усталости какого-либо из них; если какой-нибудь конь утомлялся, не мог нести всадника и даже следовать за ним, то такого совсем бросали в степи до обратного возвращения и обыкновенно находили его в хорошем состоянии»[849]. Сами всадники отличались легкостью, замечательным проворством и ловкостью во время своих движений по степям; так, несясь во весь опор на коне во время преследования врагом и чувствуя изнеможение одного коня, татары на всем скаку перебрасывались с одного на другого и мчались безостановочно в дальнейший путь; кони же, освободившиеся от всадников, тотчас брали правую сторону и неслись рядом с хозяевами, чтобы, в случае усталости второй лошади, вновь принять их на свою спину.

Таким образом, запасшись вооружением, продовольствием и лошадьми, татары отправлялись походом в запорожские области, а через них далее в Польшу, Литву, Малороссию и Великороссию; походы их, смотря по времени года, были зимние и летние.

Зимние походы предпринимались ввиду того, чтобы избежать лишних затруднений во время водных переправ и дать возможность некованым лошадям бежать по мягкой снежной равнине; для этой цели избиралось время около января или в январе месяце, когда ровные степи покрывались глубоким снегом и не было никакой опасности от гололедицы для татарских лошадей: в гололедицу татарские кони, не знавшие подков, скользили, падали, портили себе ноги и оказывались бессильными против запорожской кавалерии. Кроме гололедицы, татары избегали и жестоких степных морозов, от которых они гибли не только сотнями, а даже тысячами, спасаясь в то время единственно тем, что разрезывали брюха у лошадей, влазили во внутренность и грелись от стужи[850]. Число всадников, отправлявшихся в поход, зависело от того, какого звания было лицо, стоявшее во главе похода: если шел сам хан, то с ним двигалось 80 000 человек; если шел мурза – 50 000 или 40 000 человек. Чтобы видеть исправность войска и избежать каких-либо оплошностей, перед началом всякого похода ему делали подробный смотр и только после этого позволяли выступать. Вся масса войска двигалась не отдельными отрядами, а длинным узким рядом, обыкновенно в 4 или 10 миль длиной, имея фронт в 100 всадников с 800 конями, а центр и арьергард в 800 или 1000 коней, при длине от 800 до 1000 шагов. Во время наступательного похода, пока татары были в собственных владениях, они шли медленно, не более шести французских миль в день, хотя в то же время брали все меры к тому, чтобы возвратиться назад в свои владения непременно до вскрытия рек, всегда губительного для поспешно уходившего татарского войска, обремененного добычей и пленниками. Подвигаясь медленно вперед, татары в то же время брали всякие меры предосторожности, чтобы обмануть сторожевых казаков и скрыть от них всякие следы своих движений; для этого они выбирали глубокие балки или низменные лощины, вперед высылали ловких и опытных наездников для поимки языков, при ночных остановках не разводили огней, завязывали морды коням и тем не позволяли им ржать, а ложась спать, привязывали их посредством арканов к рукам, чтобы можно было, в случае внезапной опасности, сейчас же поймать коня, сесть на него и бежать от неприятеля. При общем движении татары время от времени останавливались, спрыгивали со своих коней pour donner loisir a leurs chevaux d’uriner, – и лошади их в этом случае так были выдрессированы, что тотчас это делали, как только всадники сходили с них. Все это происходило «в полчетверть» часа, после чего всадники снова двигались в путь. Медленность движения татар, страшная масса лошадей и людей, молчаливость и сдержанность их в пути, темное вооружение всадников наводили ужас даже на самых смелых, но не привыкших к такому зрелищу воинов. Особенно поражало каждого зрителя множество татарских коней: 100 000 всадников вели с собой 300 000 лошадей, то есть каждый всадник имел одного коня под собой и двух при себе. «Не столь часты деревья в лесу, – говорит очевидец Боплан, – как татарские кони в поле: их можно уподобить туче, которая появляется на горизонте и, приближаясь, более и более увеличивается».

В таком виде двигались татары по степям собственных владений, но чем ближе подходили они к цели своих набегов, тем большие брали меры предосторожности; за три или за четыре мили от казацкой границы они выбирали самое укромное место, отдыхали в нем в течение двух или трех дней и после этого уже совсем иначе распределяли свое войско, как оно до этого времени было распределено у них. Собравшись в массу, они разделялись на три части: из двух частей всей численности составляли главный корпус, называемый обыкновенно choche, а из третьей части образовывали два крыла, правое и левое, по восемь или по десять тысяч всадников в каждом крыле; каждое крыло, в свою очередь, подразделяли на десять или двенадцать пятисотенных или шестисотенных отрядов. Устроившись таким образом, татары с возможной быстротой устремлялись в самые владения казаков и тут неслись без отдыха в течение целых суток, останавливаясь лишь на один час для корма лошадей; проскакав форсированным маршем миль шестьдесят или восемьдесят, то есть 280 или 320 верст от границы, они вдруг устремлялись назад и в это время на самом ходу вновь разделялись: главный корпус их постепенно отступал, потом отделял в передний отряд 500 коней и растягивался на значительное пространство, а два его фланга, или крыла, удалившись от него никак не дальше 8 или 12 миль, бросались частью вперед, частью в сторону, и тогда, если не бывали вовремя открыты казаками, внезапно нападали на беззащитных христиан; тут, чего нельзя было взять, жгли, резали, истребляли, а что можно было поднять, захватить, угнать, уносили, заарканивали, угоняли – мужчин, женщин, девиц, малых детей, грудных младенцев, лошадей, быков, коров, овец, коз, – из скота брали все, кроме свиней, которых они ненавидели, потому сгоняли в овин и всех поджигали огнем; захватив возможно больше ясырю, они спешили к главному своему корпусу. А главный корпус, растянувшись на большое пространство, легко давал знать о месте своего пребывания по оставленным на снегу следам, и потому скоро принимал хищников, бежавших с тяжелой добычей. Возвратившиеся с набега два крыла отдыхали при главном корпусе, а вместо них отправлялись в таком же порядке и с такой же поспешностью два свежих крыла, которые так же делали опустошения и так же стремительно отступали к главному корпусу; за вторым крылом следовало третье, за третьим четвертое и т. д. Все это совершалось чрезвычайно быстро и чрезвычайно стремительно: оба отряда не смели оставаться в неприятельской земле более двух суток и по истечении этого времени непременно должны быть уже у главного корпуса. А между тем главный корпус войска во все это время совсем не пускал в действие своих наездников, чтобы сохранить свои силы свежими и, в случае надобности, иметь возможность отбиться от подоспевших на выручку невольников казацких войск; он только постепенно, хотя и очень медленно, отступал к границам собственных владений; медленность эта, однако, переходила в скорый марш и даже поспешное бегство, если татары замечали множество собравшихся казаков, готовых устремиться на них. В битву с казаками они вступали только тогда, когда в десять раз превосходили их своей численностью, поскольку на поверку их строй и такое множество лошадей были, скорее всего, просто непригодны к настоящему сражению. Поэтому в большинстве случаев при виде казаков татары стремительно отступали[851], причем, чтобы избежать преследования, удалялись не по прежней дороге, а по новой, делая разные круги в ту или другую сторону. Удалившись таким образом миль на тридцать или на сорок от границы казацких владений, они выбирали безопасное место, приводили тут себя в порядок, в течение недели отдыхали от грабежей, потом делили свой ясырь, то есть невольников, скот, разное добро, после дележа садились на коней и продолжали путь до своих улусов. Страшные набеги их долго потом вспоминались на Украине и служили сюжетами для народных песен:

Зажурылась Украина, що ниде прожити:

Вытоптала орда киньми маненькии диты, —

Ой маненьких вытоптала, великих забрала,

Назад руки постлала, пид хана погнала.

Летние походы татар предпринимались не так часто и не с такими силами, как зимние. Для этой цели чаще всего выбиралась средина лета, когда народ украинский выходил на полевые работы и менее всего думал о каких бы то ни было войнах и набегах со стороны неприятелей. На этот раз отправлялось в поход не семьдесят и не восемьдесят тысяч, а тысяч десять, максимум двадцать, потому что большая масса войска в летнее время легче могла быть открыта, чем в зимнее, когда со всех степей уходило все живое, укрываясь от холода и стужи. По обыкновению, прежде отправления всей массы в поход вперед высылались смелые наездники для добывания вестей о положении дел на Украине и в Запорожье; смотря по этим вестям, татары направлялись в ту или в другую сторону, но в том и другом случае старались выбирать водораздельный путь между речками, чтобы, не задерживаясь переправами, беспрепятственно совершать свои набеги; в это же время, прежде выступления в поход, они назначали место для сбора после первого набега, не далее двух-трех миль от границы. Не дойдя за двадцать или за тридцать миль до запорожской или польской границы, татары разделялись на 10 или 12 отрядов, по 1000 всадников в каждом, и, устремившись одной половиной целой массы направо, а другой налево, растягивались своим фронтом на 10–12 миль, то есть на одну или полторы мили один отряд от другого, а для удобнейшего сношения всех отрядов между собой употребляли условные знаки: днем – движение лошадью вокруг[852], ночью – высекание кресалом огня, зажигание тряпки огнем и верчение ее вокруг руки[853]. Разделившись таким образом и наперед условившись о месте сбора, татары ранним утром бросались уже в самые владения казацкие, тут описывали по степи несколько кругов, по том вскакивали кучками на курганы, быстро озирали степную окрестность и немедленно возвращались к условленному месту. Между тем пограничная казацкая стража, видя кружащихся по степи татар, тот же час давала знать посредством зажигания фигур или выстрелов из пушек, стоявших на курганах, радутным казакам и пограничным жителям; но жители, видя незначительное число бродивших по степи татар, не сразу принимали надлежащие меры предосторожности. Татары прекрасно этим пользовались: высидев некоторое время в скрытом месте, они вдруг налетали на беспечных украинцев, хватали, жгли, истребляли, угоняли, что было можно, с собой, одним словом, повторяли все то, что делали во время зимних набегов; после этого быстро оставляли владения христиан, переходили границу и, удалившись от нее на 6–10 миль, делили свой ясырь и разбегались по улусам.

Из всех татар, предпринимавших частые набеги на христианские земли, самые страшные были татары Буджацкой Орды; опасны они были не силой своей, не рыцарством и не открытым действием, а коварством, необыкновенной хитростью и редким вероломством своих набегов. Буджацкие татары славились тем, что могли долго сидеть в воде; они верили, что если при первой сшибке с неприятелем сраженный пулей товарищ упадет головой к врагам, ногами к своим, то будет победа на их стороне; если же он ляжет ногами к врагам, а головой к своим, победа будет на стороне врагов. Буджаки отправлялись в набег иногда с самыми незначительными силами, в числе около 400 человек. Зная, как зорко следили сторожевые казаки за всяким движением в степи, даже за положением степной травы, буджаки, чтобы обмануть бдительность их и не притоптать высокой степной травы, поднимавшейся иногда на 2 фута высоты, прибегали к следующей хитрости: доскакав скрытно до границы своих владений, они разделяли всю свою силу из 400 человек на 4 шайки, по 100 человек в каждой, и такими шайками бежали в разные стороны: одной на восток, другой на запад, третьей на север, четвертой на юг; пробежав полторы четверти мили от первого пункта разбега, они вновь разделялись, но уже не на 4, а на 3 шайки, по 33 человека в каждой, и так же скакали в разные стороны; пробежав полмили от второго пункта разбега, они снова разделялись на 3 шайки, по 11 человек в каждой. Все эти разделения и все разбеги совершались на всем скаку и не более как в полтора часа: от быстроты и бдительности зависел весь успех их набегов, от замедления и неосмотрительности – гибель и истребление. Но хищники были очень опытны в своих маневрах и, по замечанию очевидца, так же были знакомы со степями, как искусные лоцманы с гаванью. Проскакав свой круг и высмотрев положение дел, каждая шайка татар возвращалась в условленное место, где-нибудь в балке или лощине, обильной травой и водопоем, обыкновенно милях в десяти или двенадцати от пункта разделения, и тут оставалась некоторое время в выжидательном положении; следы же, оставленные ими по степной траве, исчезали, точно круги от брошенного в воду камня. Все казалось тихо, и опасности ниоткуда не предвиделось. А хищники между тем были настороже. Вот счастливый момент для них настал: они бросились в намеченные ими села, захватили скот, людей, имущество и быстро унеслись за границу казацких владений. Однако весть об их набеге моментально разнеслась по всей сторожевой линии; казаки увидели, как дикие степные птицы, точно испуганные чьим-либо неожиданным появлением, вдруг с криком поднялись вверх и разлетелись в разные стороны. Тогда они поспешно бросались на коней, вооружались оружием и спешили по следам умчавшихся врагов; заметив в балках обглоданные конские кости, убеждались, что татары близко. Но дойдя, однако, до места разделения татар и видя во все стороны расходящиеся круги, казаки останавливались в недоумении и возвращались ни с чем, не видя нигде врагов; только случайно они могли наткнуться на татар, во время их ночлега или роздыха. Но татары, имея замечательно острое зрение, и тут предупреждали своих преследователей: они старались расположить свою конницу так, чтобы солнце было у нее за спиной, а врагу прямо бы светило в глаза, если это столкновение случалось незадолго до заката солнца или скоро после восхода его. Впрочем, повторяем, на открытый бой татары решались только в том случае, когда число их войска в десять раз превосходило численность их противников или когда они замечали, что преследователи их неожиданно рассеялись в разные стороны; в случае же сплошного напора со стороны казаков татары всегда отступали. Тогда они, наскочив на преследователей, пускали в них через левое плечо на всем скаку тучи стрел, потом, подобно мухам, рассыпались в разные стороны; затем снова сплачивались в одно целое, снова подскакивали к своим преследователям, снова пускали тучи стрел и снова рассыпались в разные стороны. Так повторяли они свой прием до тех пор, пока не утомляли противников и не принуждали их к отступлению. После того стремительно бросались к границе, вступали в собственные владения и тут, подобно степным зверям, исчезали в траве[854].

Глава 17