Парацельс: в плену у нежити

 

Вот он изображен на старинной гравюре. Стоит, опираясь о рукоять любимого меча. Под изображением надпись: «Кто принадлежит самому себе, тот не раб никому». Но был ли знаменитый Парацельс себе хозяином?

Во время его путешествий по Востоку константинопольский маг и алхимик Соломон Тризмозис подарил Парацельсу «философский камень», называемый Азот. Ему приписывались магические силы. Поразительно: столетия спустя после того, как было сказано о «камне веры», некие «мудрецы» все еще язычески связывали камни с духами. А «философский камень» и подавно: «исцеляет», «дарит молодость», «превращает металлы в золото»… То есть делает все то, чем соблазняют бесы. Во многих свидетельствах о знаменитом врачевателе написано прямо: в рукоять его меча был заключен демон по имени Азот.

По‑гречески Азот значит «неживой». По‑русски можно сказать – нежить. Не он ли подсказал последователю Асклепия использовать человеческую кровь и плесень с черепа покойника? Не он ли продиктовал состав мази, позволяющей впасть в транс и общаться с духами: детский жир, мак, бешеный паслен, цикорий? Да‑да, детский жир, тут нет ошибки. Догадываетесь, как его добывали?

Главной целью алхимии Парацельс считал получение не золота, а «арканумов» – бесчисленных химических соединений, каждое из которых способно исцелить ту или иную часть организма. Во времена недавнего бума химии об идее Парацельса стали с благодарностью вспоминать все чаще. Однако «арканумы» оказались бомбой с часовым механизмом. Она уже взорвалась и сеет смерть, сколько бы наука ни пыталась «подобное лечить подобным»[35].

«Премудрые соломоны» веками снабжали европейскую науку своим убийственным наследием. Впрочем, Парацельс считал, что врачу «следует учиться также у старых бабок, крестьян, чернокнижников, цыган, у странствующего и бродячего люда – ибо они знают больше, чем все университеты!» Не случайно в русский язык вошло слово «врач» – от «врать», то есть заговаривать.

Парацельс сторонился женщин, но почему‑то очень тепло относился к суккубам, демонам, которые в женском обличье вступают в связь с мужчинами.

 

«Вот, скажем, водолеи или водяные, они выходят к нам из воды, знакомятся с нами, потом вновь опускаются в воду, потом снова поднимаются. Да они те же люди, только на звериный манер, без души. Отсюда мы видим, что они могут жениться на людях, так что нимфа может взять себе мужчину из Адамова колена, и она будет жить с ним в доме и рожать детей. А как родится ребенок, то отец‑то из корня Адамова, он вольет душу в ребенка, и тот будет в точности как человек, и с душой. Но дальше и женщина может получить душу, если она замужем, и она будет как и другие женщины, и Господь снизойдет к ней…»

 

Вся эта тарабарщина – словно горячечный бред. Здесь и оккультная вера, что у человека и бесплодного демона может родиться ребенок; и неожиданная симпатия к бесам – стоит им только распустить зеленые космы; и каббалистические представления об искуплении демонов. Какой только ереси нет в этой возбужденной скороговорке! Кстати, Парацельс большую часть своих сочинений диктовал по утрам после пирушек. При этом он тараторил невероятно быстро. «Точно дьявол из него говорил». [40].(14). Сам знаменитый врач однажды написал: «Явился мне Меркурий и научил великому искусству, но я все забыл».

 

 

Опять, как и в случае с Гете, возникает мысль: все это писал словно демонический «агент влияния» в мире людей. Но «агенты влияния» что‑то получают за свои услуги. Что получал Парацельс? Инфернальные ласки? Золото? Один из учеников сообщает о такой странности: «Он тратил очень много денег, так много, что порой у него не оставалось ни гроша, а на другой день снова был полный кошель золота…»

«Не раб никому», Парацельс был в плену у пьяного беса. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Его манеры были вызывающими и вульгарными, одежда – всегда мятой и неряшливой, он был толстым, лысым и вспыльчивым человеком… Основными недостатками Парацельса были его тщеславие и злобный характер». [31].

Его ученик Иоганн Опоринус писал: «Почти два года я общался с Парацельсом и жил у него, и за это время видел, что он пьет и днем и ночью, и вряд ли хоть час или два в сутки бывает трезвым…» И еще: «На ночь, сколько я помню, он никогда не раздевался, что я приписал его опьянению, а он очень часто приходил домой к полуночи не вяжущий лыка и заваливался в постель, не снимая ни одежды, ни меча, который ему якобы подарил какой‑то палач; нередко он, едва улегшись в кровать, с шумом вскакивал с обнаженным мечом и вонзал его в стену, я боялся, как бы он ненароком не отрубил мне голову». С кем невидимым пытался сражаться ученый? Стальным мечом… Тогда, как дан меч духовный, который есть Слово Божие?!

 

 

 

Прижизненное изображение Парацельса. В кристалле рукояти его меча заключен демон Азот

 

Сидевший в ручке меча Азот не уберег своего «повелителя» от насильственной смерти. А, может быть, эта нежить сама прикончила «мудреца»?[36]

Парацельс знал о своей скорой смерти заранее. Сорокавосьмилетний целитель написал завещание за три дня до гибели. До истечения срока договора?

 

 

Пророки и Пифии

 

Об этом, демоническом, типе творцов и прорицателей Цвейг писал возвышенно, но не без медицинских симптомов: «Ибо там, где самовластно царит демон, создается особенный пламенно‑порывный повышенный тип искусства: опьяненное искусство, экзальтированное, лихорадочное, избыточное творчество, судорожные полеты духа, спазмы и взрывы, вакханалии и самозабвение, «мания» греков, священное, пророческое, пифическое исступление. Чрезмерность и преувеличенность всегда служат первым, непреложным признаком этого искусства…»

Ученые и писатели стали пифиями, голоса которых ждут миллионы. А ведь пифии корчились и кричали вещие слова в состоянии одержимости. Обуяны они были огненным духом Пифона – древнего змея, поверженного под землю… Что было потом? «Сообщения жрицы передавались философам, которые жили при оракуле и чьим долгом было интерпретировать предсказания и правильно применять их. Затем сообщения передавались поэтам, которые перелагали их в оды и лирические стихи… придавая им изысканную форму и делая их доступными для публики». Культура Древней Греции была одержима демонами.

Свт. Иоанн Златоуст объяснял разницу между языческим прорицанием и ветхозаветным пророчеством: «В капищах идольских, когда кто бывает одержим нечистым духом и прорицал, то, как бы ведомый и связанный, был увлекаем духом и нисколько не сознавая того, что говорил. Гадателю свойственно быть в исступлении, терпеть принуждение и насилие, увлекаться и неистовствовать, как бесноватому. А пророк же не таков, он говорит все с трезвою душею и здравым рассудком, зная, что он говорит… Послушай Платона, который в апологии Сократа говорит так: «прорицатели и гадатели говорят много и хорошо, но сами вовсе не знают того, о чем говорят»… Все это доказывает и принуждение, с каким бесы удерживаются и служат, и насилие, какое люди терпят, однажды предавшие себя им и лишающиеся в это время здравого смысла. Но у нас не так. Пророки пророчествовали с рассудком и совершенно свободно. Они властны были говорить и не говорить: они не были принуждаемы, но вместе с честию сохраняли и волю. Поэтому и Иона убегал, поэтому и Иезекииль уклонялся, поэтому и Иеремия отрицался. Бог же не принуждал их насильно, не помрачая рассудка».

Итак, разница между пророком и пифией такова, как между святым духоносным старцем и пациентом доктора Кандинского. В последнем случае злыми санитарами «прорицателя» являются бесы – окрутили по рукам и ногам смирительной рубашкой собственной, подавляющей воли и ведут душу в пылающую палату для буйных.

С давних пор рогатые подселенцы создавали в мире людей своих «предвещателей». Навязчиво нашептывали им слова, в которых зерна истины замешивались на «олимпийской амброзии» лжи. Сократу, например, его личный демон не только подсказывал «мысли, достойные потомства», он вел философа по жизни, как бы предохраняя от злого. В диалоге «Феаг» Платон передает слова своего учителя: «…дело в том, что, начиная с детства, что‑то сопровождает меня… нечто демоническое. Это какой‑то голос, когда он является, всегда дает мне знак удержаться от того, что я хочу делать, но никогда ни к чему меня не побуждает. И то же самое, когда кто‑нибудь из моих друзей мне что‑нибудь сообщает, и я слышу голос, он отклоняет от предприятия и не позволяет делать». Просто ангел‑хранитель! Однако почему же он тащил Сократа по дороге пьянства? Почему заставил принять яд?

Стоит ли удивляться и следующим сюжетам! В «Слове против эллинистов» Татиан пишет, что Диоген хвалился своею жизнью в бочке, а умер от переедания. Аристип вел себя распутно. Гераклит гордился знанием и мистифицировал происхождение своих произведений, а умер, обложенный навозом, веря, что так он вылечится». [55]. Таким же был и поэт V века до Р.Х. Эмпедокл:

 

«Други: о вы, что на склонах златого холма Агригента

Град обитаете верхний, ревнители добрых деяний,

Злу непричастному, гостю почтенному кров и защита, –

Ныне привет вам! Бессмертному богу подобясь средь смертных,

Шествую к вам, окруженный почетом, как то подобает,

В зелени свежих венков и в повязках златых утопая.

Сонмами жен и мужей величаемый окрест грядущих,

В грады цветущие путь направляя; они же за мною

Следуйте все, вопрошая, где к пользе стезя пролегает».

 

Татиан продолжает: «Эмпедокл поскакал в вулкан Этну, думая, что он бог, который вознесется. Конечно, он сгорел».

Несчастный философ Сенека сначала стоически обосновал необходимость самоубийств (которые носили в Риме той эпохи характер эпидемии, а позднее вспыхивали иногда стараниями таких, как Гете), затем же перерезал себе вены по приказу своего ученика императора Нерона. Последнего, кстати, к его неслыханным злодеяниям подталкивали являвшиеся ему жуткие сущности.

Нередко личности, подобные Нерону, утверждали, будто ведут свое происхождение от неземных существ или, во всяком случае, удостоены общения с ними. И тут возникает вопрос. Они говорили так потому, что таковы были известные им мифы? Или, наоборот, мифы таковы, потому что подобное происходило на самом деле?[*]

‑

 

[*] Отступление о яйце и курице.

Вопрос сродни не такой уж детской задачке. Что было сначала: курица или яйцо? Если мир не создан за шесть дней, если он оставлен на волю идущим от Бога «эманациям» и эволюции, то началось все с яйца, которому следовало доразвиться до курицы. Правда, неизвестно, кто бы высиживал его. (Оккультисты так и учат: с мирового яйца, дескать, началась Вселенная. И в индуизме: Брахма вылупился из яйца). Но тогда получается, что Совершенный Бог создал мир не совершенным?! Нет, что‑то тут не так. И, в конце концов, разве Адам появился как эмбрион? Как младенец? Нет, Предание утверждает: первый человек был создан мужем в расцвете сил. Таким Бог сотворил все: и Вселенную возрастом в миллиарды лет, и курицу, готовую нести яйца. Так в очередной раз убеждаешься: точкой отсчета может быть только христианская традиция. Иначе – тупик, абсурд. Яйца учат курицу… Так вот, возвращаясь к нашей теме. Поскольку контакты человека с «неземными сущностями» известны из Библии, то это и есть истина, а отнюдь не игра ума мифотворцев. Все остальные (в том числе психиатрическая) версии подобных феноменов не стоят выеденного яйца… Гораздо ближе к правде был ученый француз Габриэль Нодэ, который в XVII веке издал апологию всех знаменитостей, имевших «демоническое происхождение».

 

‑

Античные таинства и мистерии вобрали в себя море лжи архаичных культов и, в свою очередь, повлияли на всю дальнейшую культуру человечества. «Показателен тот факт, что таинства развили воображение, которое породило обширную философскую и духовную литературу, особенно в период поздней античности. Отождествление философии и посвящения стало лейтмотивом с начала возникновения пифагореизма и платонизма. Даже обряды «майя» (maia = мать, кормилица, повитуха), с помощью которых Сократ пытался «родить» нового человека, имели свой прототип в обрядах посвящения первобытных обществ: они также «рожали» неофитов, то есть помогали им родиться к духовной жизни». [95].

Так на одном историческом полюсе стоит совершающий трансцендентные «путешествия» шаман племени, а на другом – какой‑нибудь современный «широко мыслящий» ученый. Шотландский психиатр Р.Д.Лэинг, например, утверждает: «Процесс вхождения в иной мир из этого мира и возвращение в этот мир из мира иного столь же «естественны», как смерть, роды или собственное рождение». [85].