Мельница из старого котла

 

Из того, что я сооружал, была ещё ручная мельница. Своей у нас не было, зерно молоть мы ходили к соседям. Я всё изучал, как она устроена. Основным элементом в устройстве такой мельницы были чугунные пластинки. И вот однажды, когда у нас появился новый чугунный котёл, старый прохудившийся я разбил на кусочки, чтобы из них наконец-таки сделать собственную ручную мельницу по подобию соседской.

Было мне тогда девять лет.

Устроил я её так. В центр круглой толстой чурки вбил небольшой металлический штырь, а по всему верхнему кругу – кусочки нашего бывшего котла – ровными торцами кверху. Важно, чтобы они располагались в виде расходящихся от центра лучиков и были забиты не до конца, а примерно до половины толщины пшеничного зерна. Это – нижняя часть мельницы.

Верхняя делалась точно так же, только потом переворачивалась пластинками вниз. В её центре коловоротом я просверлил сквозное отверстие, расширявшееся кверху. Вокруг этого расширения в чурке при помощи топора выбиралась конусная ямка наподобие широкой воронки и затем подравнивалась ножом. Ближе к краю чурки длинным гвоздём вертикально прибивалась ручка для вращения мельницы: круглая деревянная палочка. Продольное отверстие в палочке прожигалось в несколько приёмов раскалённой в печи проволокой. И вот мельница готова!

Я стелю на пол большое полотно, ставлю на него свою мельницу: сначала нижнюю чурку со штырём, потом с трудом надеваю на штырь верхнюю чурку с отверстием. Торцы чугунных пластинок соединяются друг с другом, образуя жернова. В отверстие, расширенное кверху, одной рукой сыплю зерно, другой вращаю верхнюю часть мельницы за ручку. Зерно, просыпаясь вниз, дробится между чугунными зубчиками и перемещается от середины к краям, рассыпаясь мелкой крупой на полотно вокруг моей мельницы.

Этой мельницей, как ни удивительно, я пользуюсь до сих пор! Она вот уже шестой десяток лет исправно размалывает пшеницу, которую я добавляю в зелёный корм курицам и кроликам.

 

Эвакуированные

Ранней весной дни ещё короткие, быстро темнеет. Я захожу в дом. Здесь у меня тепло и уютно. Печь я топлю один раз в сутки, по вечерам. Спать ещё рано, и вот я сажусь за тот самый стол, за которым когда-то выводил свои первые буквы, и пишу вам письмо…

 

Шёл третий год войны, мне исполнилось 8 лет. Помню первый урок русского языка в школе. Наша учительница показывает нам репродукции портретов из книги и отчётливо выговаривает: «Это – Ленин. Это – Сталин». То, что я услышал – были первыми в моей жизни русскими словами.

В нашу деревню приехали эвакуированные из Ленинградской области. Их было несколько семей. В деревне началось некоторое оживление. Я хорошо помню семью Карповых. Им дали колхозный дом при конном дворе.

Дед Карпов со своим семейством ремонтировал дом почти целое лето. Для нас, местных мальчишек, многие их действия были в диковинку. Да и говорили они не по-нашему… Поначалу мы их не понимали, и они нас.

Мы специально прибегали посмотреть, как они работают, и вскоре нашли с ними общий язык. Карпов-младший, наш ровесник, все звали его Шуриком, он учил нас говорить по-русски, а мы его – по-марийски. Он объяснял нам при помощи жестов и слов, а мы понимали, что, например, ивовые прутья крестообразно набиваются на бревенчатые стены для того, чтобы на них хорошо держалась глина, которая потом затирается и выравнивается при помощи доски. В конце работы мы увидели удивительно ровные стены, которые после всего были ещё и побелены! Таких стен мы ещё нигде не видели.

Конный двор был самым главным местом нашей деревни. Недалеко от него была кузница, где подковывали лошадей. Для этого даже был сделан специальный станок. И нам, мальчишкам, было интересно смотреть на всё, что там делалось.

Тогда я и подружился с Сашей Карповым, и дружба наша продлилась на много лет.

 

Шофёрская мечта

 

Как-то у конного двора я нашёл в земле металлическое зубчатое колесо. Надел его на толстую деревянную ось и скрепил двумя жердями, соединёнными поперечной дощечкой. Получилась тачка. Посередине дощечки я примотал проволочный крючок и мог цеплять им полное ведро воды, набранное из речки. А чтобы тачка эта казалась настоящей техникой, напротив зубьев шестерни приладил тонкую стальную упругую пластину, которая при движении тарахтела, как трактор.

В то время на нашем поле уже работали настоящие трактора на железных колёсах с большими шипами. Мы всей деревней бегали за первым таким трактором. И поэтому мне очень нравилось управлять своей тачкой – трактором, издавая шум и оставляя зубчатые следы на дороге!

При помощи своей «техники» я мог многое перевозить. Те же кирпичики, когда высохнут. Я их помногу нагружал на свою тачку, перевязывая верёвкой, и отвозил за дом, где их складывала бабушка.

В летнее время мы большими мешками собирали на лугах коровьи лепёшки. Ими топили под котлом, когда варили суп. Привяжу полный мешок на тачку и толкаю впереди себя. Лепёшки сухие и лёгкие, а мешок огромный, меня из-за него даже и не видно, я только сбоку на дорогу поглядываю. А со стороны кажется будто мешок сам едет, да ещё и тарахтит!

Наверно, в те времена у меня и зародилась шофёрская мечта.

 

 

Дрова

 

Каждое лето мы с бабушкой ходили в ближний лес за хворостом и сушняком – заготавливали топливо на зиму.

В лесу всё было подчищено. Мы научились выкорчёвывать толстые ивовые корни. Я обнаружу среди травы такой корень и подвожу к нему бабушку. Она была сильная, возьмётся двумя руками за корень и поднимает, а я отрубаю топором корешки, уходящие в землю.

Так мы вдвоём извлекали из земли длинные толстые коряги. Бабушка делает из них огромную вязанку, которую я с места не мог сдвинуть, и взваливает себе на спину, а я, как могу, помогаю ей. Она мне делала маленькую вязаночку из тонких прутьев.

Я иду впереди, а она держится за прутик из моей вязанки и идёт за мной.

На полпути к дому, рядом с оврагом у нас было наше место для отдыха, где я любил, лёжа в тени высокой травы, глядеть на облака. От оврага тянуло свежей прохладой, и бабушка, как всегда, что-нибудь рассказывала из своей молодости.

Перед нашим местом отдыха был косогор с поворотом. Однажды на нём бабушка оступилась и сорвалась в овраг, вместе со своей огромной ношей. Я только услышал её крик, оборачиваюсь: нет бабушки. Она уже глубоко внизу, у самого ручья… Но всё обошлось лёгкими ушибами. Мы с большим трудом вытащили наверх её тяжёлую вязанку. После такого случая я всегда предупреждал бабушку об этом опасном повороте.

 

Видимо, неслучайно подмечено: чем в детстве занимался, то на всю жизнь остаётся.

Вот и я не могу обойтись без дров, хотя можно теперь в городе и без них жить. Но каждое лето я с удовольствием заготавливаю дрова для своего деревенского дома – это во мне прочно сидит.

А моя детская шофёрская мечта всё же сбылась!

В 24 года я стал водителем настоящего грузовика. С тех пор все заботы о дровах я взял на себя, и семья наша нужды в этом уже никогда больше не испытывала. А как рада была бабушка каждому моему приезду на такой машине! Она трогала руками колёса, капот, кузов и удивлялась этакой невиданной технике. И кто же – её родной внук управляет этой техникой!

 

 

Сеятели

 

Нынче половину поля на огороде я засеял пшеницей. Вспомнил, как сеяли в моём детстве.

 

Во время войны сеялок у нас ещё не было. А вручную сеять – надо было уметь, это не каждый мог. Вот дядя Шакртен умел и ещё несколько стариков.

Сеять – это самое ответственное дело. У сеятелей было специальное лукошко, называемое пудовкой. В неё входило пуд зерна. Пудовка была плотно сплетена из липовой коры и вешалась на шею перед собой за ремешок. Сеятель идёт по полю, недалеко от правого края, загребает правой рукой горсть зерна и, размахнувшись, рассыпает его впереди себя чуть правее, примечая границу засеянного участка. Следующий замах – и зерно опять ложится на свободный участок земли. Он идёт, не глядя в пудовку, но внимательно следит за площадью посева. Левее и немного поодаль за ним идёт другой сеятель, а следом ещё.

Если сеятели опытные, поле будет засеяно равномерно, если нет, то в одних местах будет густо, а в других пусто.

 

 

На молотилке

 

Рожь во время войны жали вручную – серпом. Я хорошо помню, как помогал маме вязать снопы. Мы их ставили в одну кучу колосьями вверх и связывали. На такую вязанку из 4 - 5 снопов ставили ещё один сноп – колосьями вниз, расправив его над нижними. Так зерно хорошо просушивается и дождевая вода не задерживается. Потом, в сухую погоду снопы собирали на телеги и на лошадях отвозили на зерновой ток.

Ток устраивали поближе к ферме или к конному двору, чтобы вся солома была рядом с животными, на зиму.

Вся деревня была вовлечена в работу молотилки. Молотилка же была устроена следующим образом.

Восемь лошадей запряжены в четыре бревна, крестообразно закреплённых в большом металлическом барабане в центре. Вал этого барабана передавал крутящий момент через зубья больших шестерёнок длинному горизонтальному валу, который лежал в углублении земли и выходил прямо под ногами лошадей за пределы их круга. Лошади перешагивали через этот вращающийся вал, на конце которого крутилось большущее вертикальное колесо-маховик. Колесо это было величиной в рост человека и располагалось в открытой яме. Оно соединялось при помощи ремня с маленьким колесом, прикреплённым к рабочему столику молотилки, оборудованным широким барабаном с зубьями. За столиком стоит машинист – самый главный на молотилке человек. Когда ему подают сноп, он приказывает нам гнать лошадей.

Пошли лошади, закрутился вал, завращался большой маховик в яме, загудела молотилка быстро вращающимся зубастым барабаном. Машинист осторожно, чтобы не попасть рукой, направляет сноп колосьями навстречу к хватающим зубьям, чуть придерживая его, и зерно посыпалось... Потом отпускает, и молотилка завыла, выбрасывая туда же и солому. Рядом стоят женщины с граблями и оттаскивают солому в отдельную кучу. Вот такой сложный механизм, объединяющий лошадей и человека.

Когда соломы набирается достаточно много, её обвязывают верёвкой и тянут лошадью на скирду. На скирде сверху стоит женщина с вилами. Она даёт команду, а внизу за скирдой маленький наездник, поджимая босыми ногами бока лошади и протяжно чмокая губами, натягивает уздечку, и лошадь пошла вперёд, поднимая за верёвку, перекинутую через скирду, большую кучу соломы. Мальчишка едет, оглядываясь, и ждёт следующей команды – остановить лошадь, чтобы солома не перевалилась со скирды на другую сторону. Тогда он кричит лошади "Тпру-у!" и останавливается, поворачивая морду лошади за уздечку обратно. Женщина на скирде отвязывает кучу, бросает конец верёвки вниз и укладывает сено. А те, кто работают внизу, уже тянут эту верёвку обратно к молотилке.

Так, бывало, ходишь целый день один на один с лошадью от скирды, да к скирде…

Случалось, что-нибудь заклинит в молотилке, тогда все отдыхают, а машинист с помощником копошатся в сложной технике.

Не только в этом большом молотильном деле, но и во всех полевых работах лошадь была самым главным и незаменимым звеном. Поэтому лошадей очень берегли, ухаживали за ними, чистили и мыли, заготавливали для них сено и хорошо кормили.

 

 

Веяльщица

 

 Смолотое зерно перевозили к складам. Его высыпали под навесом прямо на землю, на хорошо утрамбованную площадку. Там работа кипела и день, и ночь.

Зерно надо было прове́ять и сложить в амбар, пока стоит сухая погода. Всё это делалось при помощи ручного механического приспособления. К работе этой привлекали всех – и малых и старых. Моя бабушка была в этой настоящей баталии штатной веяльщицей. Она приводила в движение большой барабан с сетками веялки. Работа эта была тяжёлой и изнурительной. Целыми днями она крутила рукоятку веялки одна, хотя для этой работы обычно выделяли двоих. Но так как моя бабушка была незрячая, ей одной приходилось постоянно крутить эту ручку, меняя только руки: то левую, то правую…

Она была сильная и выносливая, остальные женщины, даже моложе её, долго этой работы не выдерживали.

 

 

Смелый человек

Было это в конце последней военной зимы. Март месяц. Женщин послали на элеватор в Янаул за семенами для нашего колхоза. В их числе была и моя мама. Тогда был введён эпидемический карантин на лошадей. На них нельзя было проезжать по территории не своих колхозов. Поэтому семена на посев каждой деревне приходилось перевозить собственными человеческими силами.

С вечера моя мама приготовила мешок и деревянные санки. Утром взяла кусок хлеба в дорогу. И я, девятилетний, упросил маму взять меня с собой. А ведь это 15 километров идти пешком, и обратно – столько же, да с грузом! Но мама меня взяла.

С утра было морозно, и мы вместе с другими женщинами, у которых тоже было по мешку и такие же санки, легко дошли до элеватора в райцентре. На территорию элеватора меня не пустили. Мама отдала мне единственный кусок хлеба, и я сел у ворот. Я жевал этот хлеб и дожидался, когда выйдут женщины.

Наконец они вышли, нагруженные мешками, набитыми зерном. Дорога раскисла за день, и тащить гружёные санки по такой дороге было очень тяжело. Вначале я бодрился, помогал маме. Так мы с остановками прошли треть пути до первой деревни. Уже вечереет, а у меня уж сил нет, не то чтобы помогать, но даже идти самому…

И женщины уже из сил выбились, тянут каждая свои санки, головы опустили, лаптями в мокрый раскисший снег упираются. Я отстал от них, обессилевший и голодный сел на корточки в снежную жижу, уж мне и с места не сдвинуться… Смотрю вдаль, в сторону нашей деревни и думаю: зачем я пошёл? Сидел бы сейчас дома. И кто теперь нам поможет?..

Вдруг вижу, будто по моему желанию вдалеке кто-то показался... Да это же Савраска! Я его сразу узнал – это наш колхозный племенной жеребец. Я как вскочил на ноги, догоняю женщин и кричу: «Савраска идёт! Савраска!..»

Женщины остановились, глазам своим не верят. Ведь у каждой деревни посты, где не пропускают чужих лошадей. А тут – подъезжает к нам Савраска, запряжённый в сани, а в санях сидит дядя Шакртен! Он знал, что женщинам будет тяжело и, чтобы им помочь, даже нарушил карантинный запрет – полями обошёл все заграждения. А в военное время за любое нарушение могли очень сурово наказать... Каким же для этого нужно быть смелым и сильным человеком!

Женщины погрузили мешки на большие сани, а сверху на зерно уселся я. Так мы с дядей Шакртеном быстро доехали до Орьи. А мама и другие женщины пришли домой с пустыми санками, когда уже стемнело.

 

41.  Ача́й толын!

 

Когда война закончилась, вся деревня жила ожиданием своих отцов, мужей, братьев. Многие из оставшихся в живых уже вернулись. А моего отца всё не было...

Из писем мы знали, что он жив и едет к нам с обозом военного госпиталя. В госпитале он оказался после ранения и контузии от взрыва фашистского фугасного снаряда при штурме подступов к Берлину, в конце апреля 1945 года.

Уже осень на исходе, а отца всё не было. Уже выпал первый снег и начались морозы. Как всегда, вечером я находился дома и, стоя на подоконнике, наблюдал через верхнюю раму окна за улицей в маленькую проталинку, которую я продышал на замёрзшем стекле. Нижнюю половину оконного проёма мы обычно заколачивали на зиму досками и закладывали соломой. Керосина у нас не было, и в поздние часы мы сидели в темноте, лишь изредка зажигая по необходимости лучину огнём из печки.

 

Мне нравилось вот так тёмными зимними вечерами стоять в окне, облизывая и растапливая своим дыханием ледяную корку, смотреть в образовавшийся глазок. В свете луны искрятся сказочные сугробы снега. Кто-то проходит мимо, и я узнаю по походке и фигуре, кто это, и говорю бабушке. Вдруг я увидел, как напротив наших ворот остановилась не наша лошадь, запряжённая в сани. В санях сидели два незнакомых человека, они встали, и один из них торопливо пошёл к нашим воротам.

Я тут же доложил об этом бабушке и маме. А сам всё не мог отвести взгляда от другого человека, который остался возле саней… Он был не такой, как местные люди, – стройный, подтянутый, в сапогах и шинели с блестящими пуговицами и вещмешок на плече.

Мама и бабушка в целях безопасности спешно укрепляли запоры в сенях и, переговариваясь через дверь, выясняли, кто с ними говорит. Это был какой-то их знакомый татарин из соседней деревни Кудашево.

Они что-то ещё выспрашивали у него, а я уже понял – Кто был тот стройный и подтянутый человек! Я спрыгнул с подоконника под шум уже удивлённых голосов мамы и бабушки, под торопливые скрипы и стуки открывающихся запоров дверей в сенях, выбежал, в чём был, босиком на снег, навстречу стройному человеку, со слезами и радостным криком: „ Ача́й толы-ы-ын [7]! “

Он поднял меня сильными руками, прижал к себе и внёс в дом! От его воротника шинели и от колючей щетины пахло свежим морозом и ещё чем-то незнакомым.

С тех пор, как отец уехал на войну, прошло долгих четыре года. Для меня это была почти целая жизнь. Я сидел у него на коленях и задыхался от радости и смущения.

Этот вечер, 12 ноября 1945 года, сейчас у меня перед глазами…

 

Трофей

 

Отец привёз с войны разные необыкновенные вещи. Маме – цветные немецкие ткани, сёстрам полотенца и косыночки, а мне – самый настоящий немецкий фонарик с цветными стёклами! Эти стёкла можно было передвигать боковым рычажком и поворотным кольцом вокруг стекла. Он даже светил, пока батарейка не села. Я постоянно носил его с собой, даже спать с ним ложился и включал под одеялом, наблюдая, как изменяется цветное освещение вокруг. В школе каждому хотелось подержать в руках мой фонарик. И всё же свой любимый трофей я подарил или на что-то обменял Саше Карпову.

Оказывается, мой отец бывал в том селе в Ленинградской области, откуда эвакуировались Карповы. Мы часто ходили к ним в гости. Они с моим отцом вспоминали знакомые для них места, и тогда старик Карпов щурился вдаль, а по щекам текли слёзы…

Потом они уехали жить в Нижний Тагил. А когда мне было уже 17 лет, и я устраивался там на работу, мы с Сашей несколько раз встречались в посёлке Северном.

 

43. Жили мы очень бедно…

 

После войны моего отца назначили заведующим магазином, так как он единственный тогда в деревне имел образование. Он закончил 4 класса начальной школы. К своей работе отец относился ответственно и аккуратно. Он умел красиво и грамотно писать и производить точные арифметические расчёты. Всё у него было чисто и ровно разложено по полочкам.

Впоследствии колхоз назначил его бригадиром, так как во время войны мой отец был сержантом, командовал отделением.

А в 1949 году моего отца избрали председателем колхоза. Но, хотя он и занимал такие должности, никогда не пользовался выгодой для себя.

Жили мы очень бедно.

Свои четыре года начальной школы я уже закончил. Для продолжения учёбы отец поселил меня и ещё одного мальчика из нашей деревни, Валентина – у семьи Шабарчиных в деревне Армяниново Калтасинского района. Там, в соседней деревне Амзибаш, была средняя школа.

У Шабарчиных кроме нас было ещё трое детей. Хозяйка тётя Маша каждый вечер топила печку, ставила в неё большой чугунок с картошкой в мундире. Эту картошку мы и ели всей семьёй.

А на полатях под самым потолком, куда мы забирались на ночь, при тусклом свете керосинки было видно, как из щелей выползают рыжие тараканы. Эти насекомые нас тогда не смущали, их присутствие казалось вполне привычным и естественным. Мы даже устраивали тараканьи соревнования. Ловишь его за бока, а он лапками шуршит по пальцам. Цепляешь его к потолку и отпускаешь – чей дальше пробежит пока не упадёт, тот и выиграл.

 

Наростик

 

Я всё время хотел есть.

У меня даже хлеба не бывало. Тот кусок, что брал из дому, я быстро съедал.

Со мной за одной партой сидел Алексей Ишимбаев из деревни Кангулово. Он каждый день приносил с собой то хлеб, то ещё что-нибудь съедобное. А у меня никогда ничего не было. Хотя мне очень хотелось есть, но попросить у него я стеснялся…

И вот однажды не выдержал. Смотрю, в парте лежит его небольшая булочка, а с краю булочки – маленький наростик, получившийся при выпечке. Я его незаметно отломил, зажал в кулаке и во время перемены, во дворе, с таким аппетитом проглотил!

Но потом за этот наростик мне пришлось краснеть перед всем классом. Оказывается, Алексей знал, что его булочка была с маленьким наростиком! Когда проверил – наростик исчез, а кто мог взять – только сосед. И вот он прямо во время урока немецкого языка встал и показал учительнице свою булочку с исчезнувшим наростиком и, указывая на меня, сказал: «Вот кто его украл!».

Учительница Фаина Григорьевна была нашим классным руководителем и очень строго сказала, чтобы я и Валентин, с которым мы вместе жили, остались после уроков…