Картофельные кружочки

На базаре в райцентре мама купила железную печку. Эта печка была небольшая, из тонкого кровельного железа. Её хватало только на одну зиму, потому что стенки обгорают изнутри. Такие печки во время войны были, наверно, в каждом доме.

Положишь в такую печь два брусочка кизяка, и они тлеют очень долго, отдавая тепло. Пламенем они не горели, и поэтому надо было вовремя подкладывать очередной брусок. За ночь их штук 5–6 сожжёшь.

В долгие зимние вечера мы прямо на верхе этой печки жарили, нарезанные пластинками, картофельные кружочки. Мы их так называли.

  Обжаривали их с обеих сторон, поочерёдно переворачивая и чуть посыпая солью. Получались такие румяненькие, хрустящие и до чего вкусные йóргешкепаренгé [6]!  Это похоже на современные чипсы.

 Весной, когда картошка заканчивалась, мы в огороде выискивали оставшиеся в земле ещё с осени замерзшие картофелины. Мыли их, очищали, толкли в кастрюле и из полученного теста жарили на печке таким же способом маленькие лепёшки. Тогда они казались нам тоже очень вкусными.

А недавно я пробовал делать подобные лепёшки из мороженой картошки – невкусно...

 

Огуречная корзина

 

Мы с бабушкой работали ещё и на огороде – пропалывали, окучивали, поливали.

Бабушка на ощупь определяла, где растёт картофельная ботва, а где сорняки. Если сомневалась, спрашивала меня, а я подсказывал. Левой рукой она обхватывала картофельный куст, а правой выдирала вокруг него всю сорную траву. Потом, сидя на коленях, загребала руками землю вокруг куста. Так мы окучивали. В то время тяпок не было, и все в деревне окучивали так. Тогда почему-то сорняков было мало. А про колорадских жуков никто и не знал, они появились совсем недавно.

Поливали мы при помощи ковша. О лейках тоже ещё не имели представления. Не было у нас и теплиц с плёночными укрытиями. Единственное сооружение, бывшее на нашем огороде, – это плетение вокруг огуречной грядки, устроенное на навозной куче.

Навозную кучу мы ограждали плетенью ранней весной, как сойдёт снег. Натыкали в землю высокие палки, толщиной с рукоять ножа, на расстоянии примерно одного небольшого шага друг от друга. Вокруг палок я вплетал тонкие ивовые прутья. Прутья надо было выбирать подлиньше. На плетень идёт прошлогодняя поросль, которая после весенней вырубки за лето подрастала, за зиму слегка грубела и к весне в самый раз подходила для плетения. Вдоль речки у нас была целая ивовая «плантация», побегами которой каждую весну пользовалась вся деревня.

Прутья заплетали не очень плотно – лишь бы цыплята не проходили. Такая плетень со стороны напоминала огромную корзину в человеческий рост. К концу лета из неё вылезала пышная огуречная листва.

В этой ограде ещё делалась небольшая калитка, тоже из прутьев. Внутри этой “корзины” помещались тазы и вёдра с водой для полива. Вода за день нагревалась, и, когда мама приходила с работы уставшая и запылённая, она заходила в эту “корзину”, чтобы помыться тёплой водичкой.

А после полива мы с бабушкой вдвоём снова наполняли вёдра и тазы водой из речки.

Когда появлялись огурцы, было очень интересно их находить в высоких зарослях, за большими листьями, висящими по всему плетню. Иногда я находил большущие пожелтевшие огурцы и приносил их домой. Мама оставляла их на семена.

 

Последняя гусыня

Летом мы с мальчишками каждый день бегали купаться на речку. А по пути тайком заглядывали в колхозный огород. Проберёшься, бывало, вдоль оврага, чтоб никто не видел, сорвёшь огурчик или морковку... Ух, как вкусно было! И на гороховое поле лазили. Хотя у каждого в своём огороде было всё. Но запретный плод, как говорится, слаще.

Вообще, по закону военного времени за воровство очень строго наказывали. Поэтому, соблазняясь запретным, мы сильно рисковали. Говорили, что, если у кого даже зерно в кармане найдут, могут и посадить... Мы, конечно, о своих похождениях никому не говорили.

С каждого крестьянского двора в нашей деревне собирали продналог. Каждый год в правление колхоза мы отвозили в пользу государства на нужды фронта мясо, шерсть, яйца, масло, картошку – кто что мог. Люди у нас жили бедно, и не каждый мог сдавать налог. Поэтому в деревню часто наведывался налоговый агент. Сначала он каждого вызывал в правление колхоза. Там напоминал об обязательстве, часто заставлял принести то, что положено, а иногда и угрожал... Если же не приходили, так как нечего было приносить, сам ходил по дворам и забирал то, что считал нужным.

Однажды он пришёл и к нам.

Было это, кажется, поздней осенью. Корова у нас умерла, овечек не было. А в сарае жила одна единственная гусыня. Агент долго присматривался к нашему небогатому хозяйству, заглядывая во все углы, недовольно хмыкая. Вдруг он услышал, как в сарае что-то зашевелилось, и велел открыть дверь. Я посмотрел на маму, ей до слёз жаль было расставаться с гусыней! А он, довольный и с нашей гусыней в охапке, уж собрался было выходить из сарая, как я подскочил к нему и вцепился зубами в его руку!

Агент не выдержал боли и выпустил свою добычу. Но меня не тронул и ушёл. Так я спас нашу последнюю, оставленную на зиму живность.

Но сдавать нам всё равно что-то пришлось. Сами кое-как перебивались, а для фронта отдавали последнее. Мне потом мама объяснила – это для отца.

 

Сушёная картошка

 

В нашей деревне многие стали сушить картошку. Делали это так.

Картошку чистили и нарезали как лапшу. Выкладывали на железные листы и ставили в печь после протопки. Нужно было рассчитать температуру так, чтобы картофельная лапша не пригорела и не оставалась сырой. Если не высыхала за один приём, снова разжигали печь, и опять сушили. Потом аккуратно складывали весь продукт в холщёвые мешки.

В деревню приезжал агент специально собирать сушёную картошку. Он придирчиво проверял её качество и увозил на подводах прямо в Янаул, оттуда на поезде её сразу отправляли на фронт.

А семена картошки мы начинали готовить ещё с зимы. Бабушка на ощупь определяла семенную, если надо, разрежет. Надрезанную сторону обмазывала золой и складывала отдельно. Под полом у нас были две ямы, где хранилась картошка. Эту картошку бабушка укутывала сеном и сверху обкладывала старой одеждой.

Под полом темно, а бабушке света не надо, она всё делала на ощупь и знала, где что лежит.

 

 

Заплатка для котла

 

Весной и в начале лета мы собирали, прореживая, молодую картофельную ботву, листья свеклы, свежую поросль крапивы, луговой щавель… Из всей этой зелени варили суп, добавляя порушенную на ручной мельнице пшеницу. Суп мы варили в большом старом котле, пристроенном на очаг печи. Котёл, сколько я себя помню, был худой. И каждый раз, как варить, бабушке приходилось заделывать отверстие в нём небольшим кусочком теста.

Эта тестовая заплатка могла бы держаться ещё долго, но после каждой варки я отдирал её и съедал. Она была очень вкусная. Конечно, бабушка меня ругала за это, но что же поделаешь, если она такая вкусная! С внутренней стороны она была проварена, а со стороны очага подгорелая. Горелый налёт немного поскоблишь, а там, в середине, – прокопченная, очень вкусная штука была!

Поэтому я всегда охотно брался мыть этот котёл. А котёл, надо сказать, был настолько большой по сравнению со мной, что я туда почти весь залазил, только ноги были видны.

 

 

Староста

 

Я ещё в школу не ходил, а нас, мальчишек, уже привлекали на колхозные работы. Выгоняли всех, кто уже может ходить ногами и у кого ещё слушаются руки.

Весной мы выходили на озимые поля, вырывать сорную траву. Ходили босиком – меньше озимые топчутся, да и лапти берегли. А обуви у нас вообще, кроме лаптей, и не было.

На прополке мы шли по полю в одну линию примерно в двух метрах друг от друга. Идёшь по своей полосе, как встретится сорная трава, выдёргиваешь её руками. До конца поля километра два–три! Пройдёшь это расстояние, а потом обратно, уже другой полосой. И так, пока всё поле не обойдём.

С моим двоюродным братом Шуриком мы часто бегали отгонять от полей деревенских гусей. Он со мной одногодок. Его отец Шакрий – брат моей мамы, с войны не вернулся. А вообще у мамы две сестры и два брата. Самый старший из них – Шакртен. Его на войну не взяли по возрасту. Ему было уже за пятьдесят. А когда Шакртену было около двадцати лет, они остались сиротами. Маме моей было тогда четыре года. На плечи брата легли все семейные заботы. Он воспитывал мою маму, пока она не вышла замуж за моего отца.

Дядя Шакртен в Гражданскую войну был красноармейцем и вернулся домой раненым. Он рассказывал, что видел где-то в Самаре выступающего перед ними Ленина. А вот теперь дядя Шакртен в нашей деревне оказался единственным сильным мужчиной. Он и бригадир, и старший конюх, и заведующий фермой... Все ответственные работы на нём – в общем, староста деревни.

Он возил на лошадях в соседнюю деревню Байгузино колхозное молоко. Там был молокозавод. Когда он возвращался обратно, мы, мальчишки, уже бежали навстречу. Он угощал нас то кусочком сыра, то молоком, то большой миской сметаны, одной на всех.

 

Не хватало силёнок

В начале лета нас, семи- восьмилетних мальчишек, посылали возить на лошадях зелёную массу на силос. Женщины вдоль леса и по оврагам косили крапиву, а мы отвозили её на ферму, к силосной яме.

Управлять лошадью мы уже могли. Стоишь в телеге, в руках вожжи, лошадь послушно идёт в ту сторону, в какую тебе нужно. Подъезжаешь к стожку с зеленью, женщины нагружают полную телегу, а наше дело управлять – садишься на воз и едешь к ферме. У силосной ямы тебя уже встречают. Подъехал так, чтобы удобно было разгружать, и смотришь, как женщины укладывают зелень в яму и утрамбовывают.

А вот запрягать лошадь в телегу тогда у меня силёнок не хватало. Даже хомут надеть на шею не мог. Подведу, бывало, лошадь к телеге, встану на телегу, поднимаю хомут, начинаю надевать и, если норовистая лошадь попадётся, то, как мотнёт головой, я кувырком лечу вместе с хомутом. А иногда получалось! Тогда я радовался, что смог захомутать лошадь.

В основном, конечно, запрягать нам помогал дядя Шакртен.

 

 

 

Не вошёл во вкус

 

Обычно почти все мальчишки в 7-8 лет пробуют курить. В то время у нас не было ни папирос, ни сигарет. Взрослые курили табак самосад. И вот я с Володей Апталиковым, ему было уже двенадцать лет, впервые стал знакомиться с этой дымящей забавой.

Сидим мы как-то на СОЛОМЕННОЙ крыше сарая и курим... Все картошку копают, а нас не видно. Вдруг слышу, где-то совсем рядом дядя Шакртен меня к себе зовёт! Он, видимо, заметил нас и неслышно подошёл. Володя тут же убежал.

Дядя Шакртен спокойным таким голосом попросил меня, как взрослого, дать ему закурить. Я, доверяя его спокойному тону, протягиваю, что у меня было – табак в мешочке и бумагу, но сам стою на месте. А он подзывает меня поближе к себе, и я, как кролик к удаву – с опаской, но послушно подхожу к нему. И как только я достаточно приблизился, он живо схватил меня за шкирку, зажал мою голову себе между колен, снял с себя поясной ремень и несколько раз прошёлся по моему мягкому месту, приговаривая, чтобы я больше не привыкал к этой вредной привычке.

Конечно, теперь мне не вспомнить, что именно он говорил, но этот урок был для меня настоящим. Я запомнил его на всю жизнь.

Сначала я, видимо, побаивался дядю, а, уже став взрослым, пробовал закуривать вместе с другими, но так и не привык – не вошёл во вкус. Вот уже седьмой десяток живу, и всё время с благодарностью вспоминаю урок брата моей мамы.

А вот своих сыновей – их у дяди Шакртена семеро – он не смог отучить от этой вредной привычки, все они курят.

Лапти

 

В нашей деревне во время войны было ещё несколько стариков. Про одного дедушку хочу немного рассказать.

Звали его Миклай, это младший брат моего прадеда Шуматая. В то время было ему лет около 70. Он всей деревне плёл лапти. Поживёт в одной семье, где его и покормят тем же, что и сами едят, там же он и спит. Когда всем в этом доме по паре лаптей сплетёт, идёт к следующим. Пока он так обойдёт всю деревню, те, которым вначале плёл, уже износили свои лапти и надо плести новые... Так он и жил.

От него и я научился лапти плести. Сначала для себя, а потом уже и всем в нашей семье плёл.

А бабушка вязала для нас шерстяные носки и варежки. И у мамы тоже было своё занятие. Дома у нас стоял ткацкий станок, на котором она ткала полушерстяные полотна для зимней одежды и портянок. Так мы сами себя могли постоянно снабжать всем необходимым для жизни.

Тем станком мама пользовалась ещё до недавнего времени, когда у неё уже появились внуки. Она ткала на нём половики. Некоторые детали того станка до сих пор сохранились и сейчас лежат на чердаке. А половики вполне приличные и могут ещё долго служить.

 

Коньки

 

Игры и развлечения для себя мы тоже создавали сами.

Например, зимой мы мастерили себе коньки для езды по утрамбованной санной дороге. Делал я их так: брал деревянную чурку диаметром чуть меньше днища ведра и длиной чуть больше размера лаптей, колол топором таким образом, чтобы вышло два одинаковых полешка шириной со стопу. Наружная сторона освобождалась от коры и обтёсывалась, для придания ей ровной поверхности, чтобы на неё удобно вставала нога, обутая в лапоть. Внутреннюю угловую сторону полешка немного стёсывал топором так, чтобы получилась узкая площадка для скольжения с закруглением на концах, как у санного полоза. Передний конец скруглён больше, чем задний. Потом полоз выравнивался ножом, и так получалась общая форма коньков.

Затем полозья обрамлялись толстым железным прутом. Вот как я это делал. Замерял необходимую длину прута по всей длине полоза, с учётом загибов и перерубал молотком на углу обуха топора. На обоих концах прута делал небольшие, с толщину пальца, загибы также при помощи ударов молотка на обухе топора. Один загнутый конец вбивал в передний торец полешка, а перед тем, как вбить задний, среднюю часть подбивал молотком в натяг, вминая его в древесину, по всей длине полоза. Получалась такая прочная железная окантовка полозьев.

С боков в таких коньках делались по два сквозных отверстия, в которые продевались верёвки для крепления к лаптям. Отверстия эти я прожигал толстой заострённой проволокой, раскалённой докрасна в железной печурке, на огне из нашего навозного кирпича.

Обматываешь ноги толстыми портянками, обуваешь лапти, прочно привязывая к ним свои самодельные коньки, и – на улицу! Металлический прутик, подбитый в полоз деревяшки, врезается в плотную снежную дорогу и не даёт соскальзывать в стороны. Коньки хорошо едут. Катишься на таких коньках по укатанной зимней дороге – будто  летишь!..

Ледянки

 

Строили мы и ледя́нки. Это такие сани для скатывания с горок.

Для их постройки берётся широкая толстая доска небольшой длины. С одной её стороны за пару дней намораживается коровяк в несколько слоёв, поливаемый водой. Получается толстый прочный слегка выпуклый ледяной слой. К другой стороне прибиваются три жердинки и досочка в форме розвальней, заплетённые между собой верёвкой, как в настоящих санях. Сверху укладывается солома – и  ледянка готова.

На такой ледянке можно скатываться по любым сугробам и с любой горки, даже без накатанных дорожек. Они легко управляются – небольшим наклоном в сторону поворота.

У кого-то ледянка получается прочная, а у кого-то быстро разваливается.

А некоторые делали большие ледянки, в которые садились сразу несколько человек. Мчится такая ледянка по длинному уклону оврага с большой шумной ватагой, и рядом с ней съезжают, обгоняя и сталкиваясь друг с другом, одиночные ледянки. Получается интересная игра: одиночки обгоняют большую ледянку, на ходу цепляясь за неё, кого-то стаскивают, кто-то перепрыгивает с ледянки на ледянку, а кто-то падает, катится кубарем и вместе с ледянками взметает снежные вихри и буруны… Визг, смех, крики восторга. Весело и незабываемо!