Переделанная Глава 11 41 страница

- Вас охраняла! – спросонья отзывалась она.

- Как нас?! Мы всех охраняли! – парировал дядя Виталик.

- Это неправда! Вы храпели так, что мог развалиться наш вагон! Не спала одна я… потому что боялась рыжих тараканов…

- Мы охраняли храпом! – выкрутился он – Вот видишь как страшно мы храпим, злые люди слышали нас издалека и побоялись нападать.

Они за навешали простынями своё «купе» в плацкарте, и пока мама была в очереди в туалет, выпускали с дядей Валерой попугая Рому полетать. Дома она Роме клетку не закрывала, тот всегда был свободен, теперь же он скучал по свободному полёту. Мама не разрешала Роме летать в поезде, а Катя его жалела.

- А мама ругаться не будет?! – спрашивал дядя Валера, когда Рома сидел у него на запястье «в купе» под простынями.

- Будет! Ну если только ты не расскажешь!

- И как же так ты его приучила, и разговаривать, и тому что слушается только тебя?!

- Не знаю. Я просто относилась к нему как к человеку, он даже завтракал всегда вместе со мной.

В ту поездку её так было страшно, что спать она совершенно не могла. Смотрела в окно, лёжа на совей верхней полке. В сумерках, в степи, вдоль железной дороги, как маленькие статуэтки сверкали глаза многочисленных сусликов. В пустыне, в степи, среди не засеянных полей и вымерших аулов, эти горящие в ночи глаза были единственным признаком жизни на Земле. Тогда Катя с ними прощалась, будто бы зверьки понимали её, каждому она махала «До свидания!» и посылала воздушные поцелуи.

Странные люди на багажных полках плохо пахли, ей приходилось зажимать нос, от неприятных запахов, попугай Рома нервничал и просился на свободу, раскачивал в ночи клетку, по коридору сновали туда-сюда непонятные люди. «Господи, как домой то хочется, от всего этого ужаса! Домой, к бабушке!» - думал тогда Катя. Детство закончилось, они с братом больше не играли вместе, в тот год он стал мужчиной, с вытекающей отсюда «короной на голове». А Кате так хотелось ещё детства, сладкой ваты, воздушных шаров и каруселей, этот весь бред вокруг был ей чужд и не понятен.

«Туду-тук-тук-туду-тук тук..» - мчался поезд по степи. Чем ближе к границе, тем больше порядка было поезде. Даже проводник сменил рубашку на белую и свежую, казалось протрезвел. В тамбуре проводник с сородичем доставали из багажного отделения тушу барана и разделывали её тут же, торопились успеть до границы. Это мясо потом будет продано на одном из рынков Барнаула. Многочисленные неучтённые, «левые» пассажиры испарились, вместе со своими тюками, шумом, гамом и грязью. Граница Империи, кругом «блеск и красота», они до дрожи в коленках, заранее, боятся Российских пограничников.

Отцу ночью не спалось, как позже он пояснил, душа была в тревоге, Родина встретила его не так ка кон ожидал, теперь было всё по-другому. Он в ночи подошёл к мамбетам, говорить «по душам». Катя слышала сквозь сон эту беседу.

- Вот скажи мне, я всё оставил вам, дом, дачу, имущество, что накопил. Я ничего не украл, это всё заработал честным трудом и всё оставил вам. Вы, мня окупантом назвали, сородичей моих убивали и выгоняли. Дык чего же теперь, вы едете туда, в Россию, где все мои соплеменники и родичи мои, где Родина моя начинается?!

- Алексей, какой ты глупый! Работы нет! То, что вы оставили, со временем в негодность пришло, моль изъела! Кушать хочется! У нас нет ничего, ни заводов, ни фабрик, а у вас есть! Делиться надо!

- Так мы же вам оставили и заводы, и фабрики! Зачем же вы теперь аз мной поехали?! Куда всё делась это?!

- Нет ничего! Кушать хочется! А вас мало, Алексей! Мы придём, и возьмём дома ваши, и хлеб ваш, имущество ваше. Вас же мало. А у меня двенадцать детей, ау тебя двое. Стало быть, я – победитель, мне твоё наследство принадлежит. И Москву возьмём, и Питер, и Новосибирск…

Катя смотрела с верхней полки на мамбета, тот невинно улыбался отцу золотыми зубами, смотрел совершенно без злого умысла, как ребёнок. Отец плакал тогда, мамбет его не понимал. Когда мамбет ушёл спать, Катя гладила отца по спине в ночи, утешала.

- Пап, ну мы же сами трусы, боимся русскими быть. Вот помнишь, тот мальчик во дворе, плетью всех бил? Ко заступился?! Ты сказал, что я сама справлюсь… Я справилась. А где был ты?! Вот и теперь, ты отступил, тво1 поколение отступило, а мне надо защищать рубежи моего дома. Они сожрали всё, что награбили у нас и теперь им жрать нечего. Они пойдут туда, где пахнет хлебом. И при этом, надо помнить, «спасибо», за хлеб они не скажут, учесть надо мне твои ошибки… Жалость – плохое чувство!

Отец плакал, Катя впервые видела его слёзы. Он всё повторял, капая слезам ей в плечо: «Ну я же всё им отдал. Всё! За что теперь то?». А Катя молча отвечала: «Не могут простить духовного богатство, которое Господь благословил материально. Зависть. Как всё банально».

Российские пограничники такие «родные», красивые статные. Что тогда, что сейчас они со спаниелем осматривали её вещи, и «разносили» вагон в поисках наркоты. Катя была им рада, пусть даже они задержатся на границе на часы, какое это счастье видеть родные «рязанские лица!». Они откручивали в вагоне всё, летели полки, вентиляционные решётки. Пассажиры сами подсказывали, где мамбеты обычно прячут «зелье». Что-то найдут, а что-то всё равно минует все кордоны и будет предложено кому-то «бесплатно». «Дома!» -как много в этом звуке, для сердца русского слилось.

Всё что было куплено на «Восточном базаре» перешивалось с новыми, европейскими этикетками. Нет, нет… вещи по качеству и крою не уступали, но марка… Она стоила десятков тысяч рублей! И вот, турецкие, китайские и вьетнамские вещи с новыми логотипами готовы были растворится на Российском рынке с новой ценой. Эти вещи перемешиваются в магазинах с европейским товаром, так, что не отличить, а разница в себестоимости была существенной. Сибирские модницы скупали эти шмотки в втридорога. Катя за сто рублей купила кроссовки, они же купят за три и даже тридцать тысяч. Для каждого своя цена, ведь главное – марка, логотип производителя.

Катя высунула голову в окно, напротив купе проводника. Сегодня проводником был мамбет, но другой, его тоже было не видно, в вагоне грязно, зубы у этого тоже были злотые, но он не был как тот «тварью». Катя дышала дождём, пахло дождём.

- Катя, я тебя потерял! Ты что здесь делаешь?!

- Папка, слышишь дождём пахнет! Дом близко! Я дом нюхаю! Так кедровым орехом пахнет, черёмухой, парным молоком и баней с берёзовым веником!

- Да ладно тебе, сказочница!

- Правда, папка! Ну вот, высуни голову в окно, сразу почуешь!

- И правда… Вкуснотища то какая! – затянулся он.

Катин дядя художник. Его картины в лучших музеях страны, Европы и региона есть. В 1992, когда она с мамой и братом сойдёт с поезда, она упадёт прямо к нему в объятия. Дядя Миша вскоре заберёт её «на пейзажи». Сам он будет маслом писать «сенокос», а Катя будет писать стихи. У него усы как у барона Мюнахузена, которые она всегда любила закручивать у себя между пальцами. Так и заснёт вечером, у него на груди в художественной мастерской, вся в масленых красках, чернилах и стихах...

 

 

Она сама себе завидовала. Эти все люди принадлежали только ей, в душе она всегда была рядом с ними, ей там было хорошо и уютно, солнечно с дождём. Катя не хотела ни с кем этим «богатством» делиться. Да и не расспрашивал её никто и никогда. Кому это всё интересно?! Когда ей было плохо или обидел кто, перед сном, она перебирала в шкатулке свои воспоминания и ей становилось чуточку светлее, легче. Это как талисман, а талисманы никому не показывают, их скрывают, это тайна за семью печатями.

Все те люди, что окружали её они ей были даны от самого рождения. Детство ей создали взрослые окружавшие её. Единственное что от них требовалось, только любить и уделять ей своё время. Всё, что требовалась от них это тоже быть детьми, играться, купаться, праздновать вместе с ней, всей семьёй, вместе с соседями и знакомыми. Это очень много и дорогого стоит, деньгами это не оплатишь. Кому-то ведь проще сидеть на работе, чем возиться с внуками, проще купить вещь, чем сшить её с внучкой, проще купить овощи, чем вырастить их вместе с внучкой на даче. Это же очень дорого, подарить своё время и свою любовь детям.

Дед Роман всегда приезжал к Кате, как только она его требовала к себе. Само её появление на свет было фантазией, выдумкой старика. Выдумал он Катю тогда, стоя на крыльце с Алексеем. Родители ещё мало были знакомы, и друг другом не интересовались, а дед Роман уже нарисовал в своём воображение её портрет и характер. Он курил папиросу на крыльце, смотрел на Катину маму и загадал себе внучку, пасынок и не догадывался какие мысли роятся в голове старика.

«Как у супруги, чтобы были волосы, каштановые, вьющиеся до самых пят, и взгляд такой как у Татьяны, до мурашек пробирает. И глаза, глаза обязательно карие, тёплого оттенка, чтобы грели, когда в них смотришь. Ростом чтоб была среднего, и всё чтоб было на своих местах в теле, не много и не мало, а то Татьяна шипко тощая, вот надо как у супруги моей. Точно! А то ежели высокая женщина, то по обыкновению такие грубые, властные и наглые, с мужа подкаблучника делают, а это не есть хорошо. Низкого роста тоже плохо, потеряешь её, растопчешь ненароком, будет всё время как маленькая девочка и ухватится то не за что, и посмотреть не на что.

Будет она у меня с белыми бантами ходить! Сам заплетать косы буду! На рыбалку мы с ней поедем, клубнику с бабкой собирать будет. И чтоб обниматься любила. Меня чтоб любила. Всех чтобы любила. Я весь Мир переверну для неё! Детство у меня украла война, а я вместе с ней переживу это детство заново!».

У греков культ детей, в доме они главные, им всё разрешается, их носят на руках, до семи – восьми лет так. Дед Христос завёл такой порядок. Дети – это продолжение рода, это смысл жизни, это основа нации. Будут дети – будет и Греция, так говорил дед Христос. Или: «Какие дети, такая и страна будет в будущем». Греки верят, что вернутся в Константинополь и живут этим, с этой верой воспитывают своих детей. Она заблаговременно готовятся к управлению городом, уже сейчас думают где разбить сады и восстановить разрушенные османами храмы. Детям в греческом доме можно всё брать в руки, изучать, поощряется любое творческое начало. На детей запрещено кричать до семилетнего возраста. Не важно, что там у родителей, кто кому изменяет, главное, чтобы дети этого не знали и не видели до своего совершеннолетия. Ребёнок должен расти в полной, здоровой семье, со всеми тётками, дедушками и бабушками. Культ семьи должен быть впитан с молоком матери, не должно быть у ребёнка другого отца, кроме родного. Пока дед Христос был жив, дядя Коля грек с Катиной тёткой не разводился, боялся отца. Был сильнее, моложе, а боялся сгорбленного, слабого отца, как огня боялся. Вот и Женя впитал это с молоком матери и даже не видя дочь, он для неё один только отец и авторитет. Когда есть семья и тюрьма не страшна и любые невзгоды, трудности. Он знает, что его любят и ждут.

Катя знала где у Константиниди в доме лежат деньги, могла приди и спокойно залезть в холодильник, насытиться вдоволь. Она лишнего не брала и деньги не трогала. И у всех бабушек и дедушек она знала где и что лежит. Даже мысли не возникало тайно что-то спрятать для себя.

Только в одном доме она чувствовала себя не уютно, в доме младшей маминой сестры. Всё как в музее, ничего нельзя трогать, играться нельзя, сиди на диване и смотри телевизор. У неё попа от сидения квадратной становилась, характер требовал самореализации. Конечно же, пока никто не видит, трогала, модельки машин в серванте особенно. От страха быть застигнутой в врасплох дрожали руки и конечно же, как на грех, она что-нибудь ломала. И боялась там съесть лишнего, потому что однажды услышала, как сёстры переговаривались между собой: «Ну вот, опять гости приехали и нам меньше достанется шоколадного печенья!». Катерине эти слова встали поперёк горла, она в тот день ничего не ела, терпела пока не вернулись в дом к бабушке.

Болела лодыжка, как потом оказалось там была ссадина и немного сочилась сукровица. Катя молилась чтобы ноги довели её до дома. То ли лицо у неё такое, то ли ещё что, к ней в ноги нищие всегда бросались, просят всё время что-то. Она подавала только тем, кто действительно нуждался, узнавала о них всё досконально, то есть милостыню на улице не получал никто. Там нет нуждающихся. Вот и в этот день, к ноющей от боли ноге добавилась «умирающая» нищенка, упала в ноги и держась за бок, уверяла, что завтра у неё операция, а денег нет. Катя перешагнула и пошла дальше, к Храму, надеясь там, в тени голубых елей посидеть на лавочке, отдышаться и идти дальше. Пока шла, мучила немного совесть, может я ошиблась и ей действительно нужна помощь?!

Когда хочешь чего-то у Бога попросить, до Храма надобно идти пешком, по пути ты приводишь в порядок свои мысли и чувства, отрешаешься от земных забот. В голове должна быть ясность и чистота, потому не допускается входить в храм с похмелья или в состоянии опьянения. Так Катю бабушка учила. Катя приводила мысли в порядок, раскладывала себя «по полочкам». Она загадала желание, уже всё сбылось, кроме него. Всё материальное у неё было, а чего не было она себе купит сама. Бабушек и дедушек уже давно не было в живых, свои материальные желания она научилась исполнять самостоятельно. Загадала своё желание Катя давно, она даже знала, что оно исполнится. Ведь всё закончилось. Душа больше не болела, коленки зажили, остались только шрамы, на коленках и на душе… Теперь она могла у Бога просить всё что только не захочет. Могла просить за себя и за других. Только вот другие получали свои желания гораздо быстрее, чем она.

Эта нищенка сбила её с мысли, но Катя слишком хорошо знала своё желание, оно у неё осталось только одно на свете. Она грустно улыбнулась, хотелось дождя, так ссадина заживёт быстрее, ну так казалось ей. После дождя и дышится легче и жизнь сияет новыми красками. После дождя бывает радуга и солнце ласковое. У ней вдруг потемнело в глазах, померещилось, что она в сказке, при входе в ворота храма нищенка вновь упала ей в ноги, молила о деньгах. Катя уже было решила подать ей, но вышел охранник.

- Девушка, не вздумайте! У неё каждый день такая операция! На углу, со спиртным! Не вздумайте даже!

Он закрыл её грудью, что-то сказал ещё женщине и провёл в Собор. Там было прохладно и хорошо дышалось, служба шла к концу, Катя присела на лавочку, откинулась к прохладной стене и закрыла глаза, повторяя про себя своё желание.

- Дочка, у тебя не будет на хлеб?!

«Да, что ж за день такой сегодня?!» - подумала она закрытыми глазами. Однако, когда она разглядела в полумраке сидящую рядом бабушку, тут же раскаялась в своих мыслях. Она знала эту женщину, та служила на подсвечниках, и каждый день молилась, утром, днём и вечером.

- Да будет. А что случилось с вами?! Вы никогда не просили же. У вас пенсия и в храме получаете. Что случилось у вас?!

- Внуки работу потеряли, не заплатили им. Я одна их воспитываю, троих.

Катин мозг работал как часы, «если взрослые парни берут деньги у бабушки на пропитание, и если им не заплатили, значит работа черновая, за такую берутся в основном опустившиеся люди. Не заплатили им потому что не оформлены были. Следовательно, попивают и живут за счёт бабушки».

- Они взрослые, сами о себе должны заботится.

- Правильно говоришь, но дети же…

- А где их родители?!

- Умерли давно.

- Отчего?!

- Не знаю. Умерли.

«От водки», подумала Катя. Она достала кошелёк и спросила:

- Сколько Вам надо?

- На хлеб, двадцати рублей хватит.

- Может пятьдесят?

Катя смотрела на неё испытывающее, за выражением глаз, будет ли в них алчность, или же она увидит смирение. Она специально раскрыла кошелёк, там было много сотых купюр. От выражения её глаз, зависело, сколько Катя ей сейчас подаст. Старушкины глаза выражали печаль, в них не было жадности и сребролюбия, руки спокойно лежали на коленках. Она повторила:

- На хлеб.

Катя улыбнулась и достала сотую купюру. Дашь много, это развратит человека, мало ему не хватит, а надо срочно.

- Я дам вам сто. Столько достаточно будет?!

Бабушка схватила ей за руки и стала и горько заплакала. Руки её были шершавыми и сухими, видно что в земле копается, а ногти стёрты от стирки.

- Что ты, дочка! Да я на эти деньги и сахар куплю и крупу. Крупу куплю и приготовлю сегодня. Спаси Господи, дочка!

Катя вспомнила, как эта бабушка, почти каждую службу подаёт копейку «на храм», она отдавала то, чего ей самой не хватало, а Катя подавала от избытка.

- Это мелочи. Я же не последнее отдаю, а вы и последнее отдадите.

Старушка пошла благодарить Господа и Катя слышала, как она просила Матрону и Богородицу за Катю. Совсем не так, как те нищенки вдоль дороги, надменные и наглые, которые сыпят в спину проклятиями если не подашь. Вот подлинная святость. Тем, на улице, подают за раны, выставленные напоказ, сочувствуют им, многие даже ведут занимательные беседы на религиозные темы. А эта, спросила по нужде, и неохотно делилась своими ранами, Катя прочитала между строк, по глазам, то о чём бабушка умолчала, какие раны спрятала. Катя стояла за её спиной и говорила про себя: «Не о деньгах молиться вам надо, надо молиться, чтоб внуки на путь истинный встали и бросили пить, тогда и о деньгах молиться не придётся».

Что там за многоточием скрывает автор книги? О чём он пишет меду строк? У любой книги есть три смысла, буквальный, задуманный автором и тот, о котором даже сам автор не догадывается. Катя перечитывала книги, три раза. Всегда. Чтобы убедиться, что всё поняла правильно. Только Библия ей не давалась в третий раз, самая трудная из книг. С ней не сравнится любой ужастик, триллер, мелодрама, детектив и даже порно фильм. Какие люди всё ещё звери. Если правильно читать…

Дядя Миша садил её в свой ярко оранжевый Москвич-АЗЛК, брал мольберт, холст, краски и увозил её туда, где вода встречается с небом. Она пускала воздушного змея, а он рисовал, разбрызгивая краски. Усы, руки, белая майка, всё в зелёных, жёлтых и синих каплях. Катя дёргала его за руку, пытаясь спросить что-то, а он не слышал… он был весь в этой картине… в своём творении.

- Дядь Миш, слышишь, змей не летает?! Что делать?!

Он смотрел на холст. Кати рядом не было. И она с благоговейным трепетом отступала, садилась рядом на траву и наблюдала за его лицом. ТО вдруг он хмурился как тучи, то улыбался чему-то, то даже плакал… В картине была его душа, со всей палитрой красок.

Как-то индус просил изобразить его в тайге, с якобы убитым медведем. Много денег предложил за огромный холст, размером восемнадцать квадратов. Дядя отказал.

- Медведь не был тобой убит, а ты в самую гущу тайги никогда и не заходил. Я не буду рисовать то, чего не было.

Индус обиделся. А когда он ушёл, дядя наклонился к Кате и щекоча её усами на ушко прошептал:

- Да и негра в черновой тайге не нарисуешь, его лицо там будет не видно. Я нарисую девочку на маковом поле, бегущую по горам с воздушным змеем, знойным летом.

 

 

Хромая, Катя шла по ступенькам Собора, только теперь она поняла, что никакой мистики тут нет, нищенка проехала на трамвае одну остановку, а Катя шла пешком. Нога болела, а туфля натирала рану, хотелось снять обувь и идти босиком. Она загадала, что снимет обувь, когда перейдёт дорогу. Сто лет босиком не ходила, целая жизнь позади. «Катя, лучше в туфлях, дотерпи. На дорогах камни, может и стекло попадёт, а асфальт горячий, ноги обожжёшь. Да ступни потом не отмыть» - говорила она сама себе. Боль была сильнее, солнце душило и хотелось дождя, хотелось свободы, что бы не было больше больно.

Ровно, где загадала, прямо за светофором, сняла. Водители мимо проносившихся машин с удивлением смотрели на неё, а она улыбалась. Ногам стало легче, а бэушный асфальт, которым уложена улица, не был таким уж горячим, немного кололо ноги только и всего. А там, где горы и маковое поле и жара за сорок, там асфальт был как раскалённая лава и плавился, но там ей не было больно. Вымажется вся с ног до головы в дорожной пыли. Камней под ногами не замечала и резала в кровь ноги. Не чувствовала боли совсем. Бабушка ругалась всё время, что опять стирать, а мать положила только две сменой одежды.

И на пейзажах тоже, бегала по скошенным полям, загрубевшая солома резала ноги, а она носилась туда-сюда, боли не чувствуя. Или вот с другом, в Андреевке, там в одном пруду пиявки водились. Они специально туда ходили, на ноги их цеплять. Встанут оба в ледяной воде, и ждут, пока мелкопакастные твари нападут. Бежали босиком, прохладная трава, после дождя, приятно щекотала ступни, а ближе к пруду рос осот, и они об него все ноги в кровь изрезали. Ещё и пиявки. Родители так ругались потом на них обоих. Ни страха, ни боли, «Дункан Маклауд» прямо.

«Теперь больно чего-то… Изнежила ноги, кожа стала мягкая и не восприимчивая к механическому воздействию. В туфлях и правда, было бы быстрее. Ничего не поделаешь, назвалась груздем, полезай в банку!». Она уже шла по своей старой, запылённой улице. Грунт мягко окутывал ступни и снимал боль. Ближе к дому она заметила соседа – инвалида, он сидел на стуле возле совей калитки и гладил на коленях огромного кота. Сосед засмеялся и указал на неё костылём, Катя смеялась в ответ.

- Катя!! Ты чего?!

Катерина подкрутила себе пальцем у виска.

- Ну я же ку-ку маленько, мне простительно!

Сосед вновь залился смехом и махнул на неё рукой.

- Иди к нам, там бабка первый урожай огурцов сняла, а Женька карасей с рыбалки привёз, иди возьми.

- Переобуюсь и возьму огурцов, а карасей, я ещё тех не съела.

- Бери, я сказал! – он сердито топнул ногой.

- Дядь Вась, они мне поперёк горла уже! – она скривила лицо.

- Кошке сваришь.

Она поняла, что его не переспорить и просто обречённо кивнула головой. «Ну вот, сегодня придётся чистить рыбу». Катя сразу набрала в таз воды и не снимая платья мыла ноги во дворе, на улице. Вода была почти чистая. «Надо же как… Прошла по камням, стеклу, по грязи, а ног почти не замарала… Грязь сама отстала, словно и не было её… И теперь у меня чистые и красивые ноги».

- Катя, рыба и огурцы!!!

Она раздражённо закатила глаза.

- Слышу! Слышу! Я сейчас! Может не надо рыбы, у меня холодильник полный уже?!

- Ешь свежую! Она ещё живая даже…

Хоттабыч ей много чего тогда наговорил, она не всё и не всем это рассказала. Ей было достаточно знать только одно то, что каждый рассчитается за свои слова и за свои дела ещё на этом свете и всё вернётся на круги своя. Когда убиваешь бабочку, надо думать о том, как это может отразиться на будущем твоих детей, это уже не говоря о словах и прочих делах. Как у Рэя Бредбери в рассказе «Грянул гром», быть может о вас напишут книгу, какое место вы в ней займёте и будите ли вы положительным персонажем. А на Марсе зацветут яблоневые сады, Катя это точно знала. Мало ли кто там есть, там будут жить люди. Рэй так загадал, в «Каникулах на Марсе», а Катины дети их посадят. В этом рассказе есть прямое руководство к действию.

Могло показаться, что Катерина озлобилась и ненавидела лютой ненавистью любого не белого человека.  Напрасно было бы так думать. Люди и не люди есть везде. Для убеждения достаточно заехать загород, в небольшую деревеньку. Там, на детских площадках, красивых и новых, будут сидеть «взрослые дети» с бутылками пива. Часто эти попойки перерастают в драки. Это будут русские люди. Они также выкидывают детей на помойки, вырывают с клумб высаженные цветы, развращены.

Да и наличие автомобиля, хорошей работы не делает человека – человеком. Мать продаст за деньги, будет громче всех за справедливость, а сам отбирает у неимущих последнее. Бывает предлагает взятки, обижается на отказ, угрожает, а среди знакомых и друзей будет первый кто осудит чиновника и разместит у себя на стене красочный пост про оборотней в погонах. Ещё и майку наденет с надписью – Я – русский.

Ну если ты русский, выйди в 19-00 погулять в городе Верный, один, в Катином районе, в этой самой майке. Для шику и блеску можно ещё и прокричать: «Я – русский!», чтоб все знали, не ошиблись кому морду бить. Хорошо быть русским дома, а ты там попробуй…

Дядя Вова Толоконников, достал Катиным родителям билеты на выставку Ильи Глазунова. Удивительный это человек, в стране победившего атеизма и расстрелявшей своего Царя, быть монархистом и проповедовать Вечные Истины. Катя навсегда запомнила встречу с ним, он наверняка и не помнит ни того дня, ни Катю с мамой и отцом. Отец фотографировал его картины, а они в кадр не входили, не каждая квартира будет такой же по размеру как его картины.

У него есть одна из них, особенная картина, на ней изображён Иисус Христос и антихрист. У них всё одинаковое, лик, одежды, отличаются только аура, глаза и бороды. Это значит, что они похожи и слова их одинаковы,. Иисус пропагандирует любовь, равенство и братство, и антихрист - любовь, равенство и братство. Только и любовь, и равенство и братство будет у них разное, любовь будет развращена до статуса однополой, равенство будет только среди своих, и братство их будет во грехе. Иисуса распяли, и этот распятие разыграет, подменятся христианские понятия и введёт всех в соблазн. Так она запомнила его слова.

Илья Сергеевич всё верно изобразил, одного только не учёл, даже глаза у них могут быть одинаковыми, невинными, кроткими. Катина подруга Маша, как-то сказала про Катиного «жениха»:

- Надо же, а такой простой с виду, обычный, кроткий, добрый, отзывчивый. Никогда и ни за что бы не сказала, что это зверь.

- И никто не скажет. Ты мне не веришь?

- Верю.

- Отчего так смотришь.

- Никто тебе не поверит, он всё вывернет с ног на голову. Больно рожа приятная всем.

- Я знаю…

Глазунов на картинах, без прикрас, изобразил все культовые личности каждого времени. И слова, и дела их говорят за них самих, он только лишь запечатлел, сфотографировал, для тех, кто умеет видеть, слышать, чувствовать. «Своим» и гид не обязателен. Только картины эти лучше смотреть не в интернете, а в живую.

У Катиной матери там, в Верном была подруга Гульнара, она местная, из аула. Отца Гульнары арестовали по подозрению в краже, он был бухгалтером в колхозе. Мать у Гульнары умерла ещё раньше до этого, при родах. Отца забрали, а Гульнара с братьями оказалась на улице. Полный аул родни.. дяди, тёти, братья и сёстры… Ни один их не забрал к себе. Забрала школьная учительница Тамара Васильевна, её направили работать в школу по распределению. Она детей накормила, обула и натаскала по знаниям, всё это на свою скромную зарплату, без всяких пособий. Отца вскоре выпустили, всё разъяснилось, его оговорили, но он подорвал в тюрьме здоровье и вскоре умер от туберкулёза. Тамара Васильевна вырастила их всех и дала образование, причём высшее, мальчишек женила, а Гульнару выдала замуж, за своих местных. Она даже в мечеть из водила. Только супругов детям Тамара Васильевна выбирала по своему усмотрению, «обрусевших» выбрала. К слову, когда детей женила, она взяла ещё двоих, таких же, аульских.

Когда Гульнара забеременела, объявилась родня с аула, потребовали, по обычаю, первенца себе. Гульнара с мужем уехали в Москву, за сутки, иначе им угрожали убийством, за отступление от обычаев и веры. Это было как раз в тот, 1992 год. Гульнара сказала на прощание:

- Никогда и ни за что я не забуду, как мы с братьями мёрзли тогда на улице и куска хлеба никто не подал! Весь аул – родня! Не прощу это своему народу! Мне стыдно! Стыдно за то, что устроили вокруг, за злобу, зависть, мерзость. Я теперь и муж мой, мы – русские!

Потом и братья Гульнары уехали тоже, в Сибирь, рядом с Катей.

Кате тоже было стыдно, за опустившихся одноклассников, не промолчи она тогда, расскажи, могло бы всё по-другому для них сложиться. Ей было стыдно за алкашей на детских площадках, за оборотней в погонах, учителей, берущих взятки, за чиновников, которые не боялись воровать, но боялись отвечать за свои поступки. И хорошо бы, чтобы они не были русскими.

 

Поезд мчал её в Нижний Новгород, они с друзьями ехали на свадьбу. Вагоны теперь другие. В детстве, она пару раз во сне падала с верхней полки, потом стала засыпать, держась за поручень. Сегодня на верхних полках есть специальные удерживающие устройства. Кондиционер, нет очереди в туалет, есть даже душ и прочие блага цивилизации. Она любила самолёты, не было у неё аэрофобии. Дело было в том, что когда самолёт набирал высоту, уши болели, даже кровь могла пойти. Её «воздушные» путешествия были похожи на сцену фильма Люка Бессона «Пятый Элемент»: Мультикасса, мультипасспорт, Лилу Даллас, чпок, Катя в отключке и включалась только по прибытии в «Флостон Парадиз», «…вы можете расстегнуть ваши ремни, добро пожаловать на Землю…». Скучно. Она выпадала из жизни на это время полёта. Ей было так не интересно.

А вот в поезде, совсем другое дело. Чем теплее было за бортом, тем чаще в окнах мелькали яблоневые сады. Когда едешь по степи, картинка довольно однообразна, трава, редко полустанок, к вечеру стайки сусликов. А вот севернее есть на что посмотреть, растительность разнообразная, разная архитектура домов. Попутчики разные.

Как обычно, на больших станциях, Катя выбегала на прогулку в города. Так было и в Екатеринбурге. В сувенирной лавке была очередь, пришлось задержаться. Толкотня в подземных переходах метрополитена (да, да она и до туда успела сбегать за тридцать минут пока стоял состав поезда), музыканты, шум большого города… Поезд уже набирал ход, когда она добежала до своего перрона. Запрыгнула на ходу.

- О! Ты всё-таки успела! – встретила её восклицанием Маркизка. – А мы с Танькой уже было надеялись, что ты опоздаешь, тебя сдадут в милицию и предвкушали как будем ржать потом над тобой!