Переделанная Глава 11 42 страница

Катя показала ей язык.

- Я всегда знала, что вы добрые девушки! Я же не ты шаг вперёд, два назад! У меня крылья за спиной, всегда успею!

Пока они перекидывались «подколами» оказалось, что к ним в купе подселили бабушку с внучкой. Катя забралась на свою, верхнюю полку и наблюдала за ними.

- Хоспади прости, как я в детстве то тут лазила?! Как макака была, а сейчас как бабка старая…

- Вот поэтому, я – Маркиза тыкнула себе в грудь пальцем и поправила очки – наимудрейшая из вас всех, выбрала себе нижнюю.

- Это ты про себя то?! Наимудрейшая?!

- Да, а что? Не заметно?!

- Пока нет. Ночью посмотрим.

- А что будет ночью?!

- Нимб у тебя засветится!!!

Маркизка кинула в неё карандаш, но промахнулась. Катя вскоре улеглась и с интересом рассматривала девочку. Она увидела в малышке себя. Шорты были на ней, а Катя именно шорты предпочитала, такие же светло-голубого цвета. Мягкие, волнистые, каштановые волосы, один в один прямо, только кожа чуть темнее. Катя смотрела и улыбалась. Бабушка ушла к проводнику, Маркизка читала смс от гражданского мужа Валерки и чему-то улыбалась в телефон. Катя спустилась и присела на нижнюю полку к девчушке.

- Привет! Меня Катя зовут, а тебя?!

- А меня Милена…

- Имя какое красивое у тебя! Необычное! Ты не русская что ли?!

- Нет…

- А кто ты?! Даже теряюсь в догадках. Не слышала таких имён.

-….. Мммм… Бабушка не разрешает говорить кто мы.

- Яснопонятно. Ты любишь конфетки?!

Девочка опасливо кивнула.

- Шоколадные. «Красная шапочка» называются. Будешь?!

- Мне бабушка не разрешает у чужих брать конфетки.

Катя выглянула в коридор, потом подмигнув заговорщицки продолжила:

- А мы ей ни скажем! Будешь?!

Милена заулыбалась и торопливо закивала, а Катя протянула левой рукой две конфетки. Когда бабушка вернулась они уже всё съели.

- Добрый день, я вашей внучке конфетки дала. Не ругайте её, я уговорила.

Женщина отчего-то смутилась в лице, торопливо закивала и с дрожью в голосе сказала:

- Спасибо! Милена ты сказала тёте спасибо?!

- Да…

- Хорошо… Милена, ну ты вечно… (дальше неразборчиво)… сказала же сиди тихо! – шипела она на внучку.

Очнулась Маркизка:

- Кать, чё пристала?! Отстань от них!

Катя показала Маркизке кулак, а та в ответ язык, по купе раскатились их обоюдные смешки. Бабушка быстро расстелила постель и уложила Милену спать. Кате показалось странным такое поведение. В «попе» играло шило. Через несколько часов, пока Маркизка спала, а бабушка пила чай, Катя навязчиво к ней присоединилась.

- Позволите?

Бабушка кивнула.

- От чего вы так?! Пугливо?! И с проводником, и с нами? Странно…

- Спасибо вам за конфетки, за то, что так ласково с внучкой моей разговариваете. Не все так. Не все нам рады. Мы не русские, девушка…

- Катя…

- Так вот, люди разные и относятся к нам по-разному, Катя. Её обижают часто.

- Она у вас очень хорошая, хорошенькая, разве можно такую обижать?!

- Получается, что можно…

- А скажите кто вы по национальности?!

- Не могу.. Вы сразу же отвернётесь от меня.

- Скажите… Я вот русская весьма условно, сами видите. Волос свой светлее правда, это в чёрный выкрашена, но лицо восточное. Татары в пятом колене покоя не дают, индусы где-то затерялись. Ну же! Не бойтесь!

Набрав побольше воздуха в грудь, чуть слышно она ответила:

- Цыгане…

Катя непонятливо нахмурила брови и по-новому смотрела на женщину. Ни тебе ста пятидесяти юбок, короткая стрижка, европейская укладка, крашеная в шатенку, немного нос с горбинкой и смуглая кожа, карие глаза. Ничего больше.

- Да ладно?!

- Да.

- Но вы ничем не отличаетесь от меня! Чего же вы боитесь?!

- Вы откуда едите?

- Из Сибири..

- А мы местные. Тут всё по-другому, светло-русых больше, они таких смуглых не признают за своих. Всё равно вы – русская, видно же…

- Хрень какая-то! Вы сами себе придумали и боитесь!

- Я зря говорить не буду.

- Ну как знаете… Спасибо за честность.

Ехать им было недалеко, как только за окном занялась заря, они уже собирали свои вещи. От шороха Катя проснулась. Бабушка ушла умываться, а Катя спустилась к Милене.

- Привет!

- Привет.

- Будешь ещё конфетки?

- Буду!

Катя порылась у себя в вещах и угостила девочку.

- Ты как эта девочка на фантике… На меня похожа.

- Ты русская…

- Да. Ты тоже.

- Нет.

- Русская, русская.

- Нет.

- Ну как же нет то?! По русски понимаешь?!

- Да.

- Разговариваешь?

- Да.

- Думаешь?!

- Да.

- Ну вот!

- А я чёрная как негр!

- Неправда! Ты негра то хоть раз в жизни видела?

Милена округлила глаза и замотала отрицательно головой.

- Я тоже чёрная!

- Ты?!

- Да!

- Где?!

- Ну вот, смотри! – Катя приложила свою руку к руке Милены, благодарила Бога в тот момент, что быстро загорает, от чего кожа быстро темнела – Видишь, почти одинаково. У тебя темнее, чуть-чуть.

- Ага!

- Согласна же?!

- Да!

- Вот! Теперь я разрешаю тебе всем говорить, что ты русская. Так и говори, я понимаю, говорю, думаю на русскому, а потом буду на русском писать и только по одному этому я – русская. Скажи, что тебе это Екатерина Алексеевна сказала!

- Всем?!

- Каждому кто усомниться! И вот смотри, у тебя крестик, у меня крестик. Мы с тобой одной крови! Нет между нами разницы. А внешность, Бог всех создал разными, интересными. Представь по улицам ходили бы одинаковые, похожие друг на друга люди?! Дурдом! Все разные. Главное, чтобы мелодия души была на одной волне.

- Мелодия души?! Что это?

- Аааа… Это я так, в философию ударилась. Подрастёшь поймешь.

- Ну вот опять, подрастёшь поймешь! Я так не играю!

Катя не заметила, что бабушка давно вернулась и стоя в проходе слушала их беседу.

- Простите. Я решила с ней попрощаться.

- Я поняла. Спасибо.

- Не за что. Простите мой народ. Это не со злого умысла, это от недостатка души. Не все такие. Простите мой народ.

- Спасибо.

Катя так понимала эту девочку. В то лето 92 года, последнее полу- счастливое лето, она последний раз улыбалась с дядей Мишей на пейзажах. Потом они собирали землянику, по дороге к бабушке. Катрина по ней очень скучала, ведь целых два года не виделись, и кто знает, сколько они её не увидятся. Да, она знала своё будущее, но дат ей не сообщали. Не знала она, что приехала навсегда, думала вернётся, в город Верный, к Андрею. Ка он без неё!? Он не справится. Так смотрел он на неё пока бежал за троллейбусом, так смотрел что больно было сердце. Оно на части разрывалось. Не хороший был у него взгляд. Он снился ей часто.

Перед отъездом они дурачились с братом. Дрались, как всегда. Он повалил её на кухне на пол, пытался завести руки за спину, подавить сопротивление, а Катя заливисто смеялась. Вовка применял запрещённый приём – щекотал, это грозило Катерине поражение от смеха.

В тот момент у неё впервые остановилось сердце. Смех замер на губах, тело выгнуло дугой, грудную клетку раздирало на две части, она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Рухнула на пол и обмякла. В глазах зарябило как на экране испорченного телевизора. Брат продолжал смеяться и всё повторял: «Ты притворяешься! Ага! Попалась! Я победил!». Она не могла ему ответить, а из-за заломленных рук показать, что больно, только смотрела в потолок, как тогда, упав на железо с крыши смотрела небо. Изображение отключилось на мгновение, а когда она вновь ощутила себя в реальности, брат тряс её за плечи:

- Катя?! Катя?! Что с тобой?! Ты почему не отвечаешь мне?!

Она смогла дышать маленькими глотками.

- …это самое… Сердце…

- Что сердце?!

- Сердце было больно. – говорить было трудно, каждое слово давалось с трудом и только полушёпотом.

- Ты что бабка старая чтоб сердце болело?

- Не знаю. Больно. Так не было никогда.

Он уже принёс ей воды, протирал водой лоб, дал попить.

- Отчего?

- Не знаю.

Они больше никогда не дрались после этого случая, спорили, ругались, не разговаривали друг с другом, но драк больше не было.

Бабушка, когда увидела её, прижимала к себе, не отпускала от юбки. Катя изменилась, сама это чувствовала, изнутри. Она больше не пела себе под нос песню Валерия Леонтьева «Кабаре» как прежде по приезду или отъезду:

Ночь близка, путь далёк, непогода на дворе
Задержусь на часок в этом старом кабаре
Поутру на заре я уйду отсюда прочь
Кабаре, кабаре, подари мне эту ночь….

Бог его знает, откуда и как она узнала, запомнила и пела эту песню. Но пела именно её! Чем приводила в неописуемый восторг сестёр.

Бабушка сидела на диване, а Катя положила свою голову к ней на колени. Катерина закрыла глаза и думала о чём-то своём, пока бабушка гладила её волосы.

- Катюшка, ты какая-то странная у меня стала. Что случилось? Там что-то случилось? Что произошло с тобой?

- Всё хорошо.

- Ну как же хорошо то? Ты раньше смеялась всегда, а сейчас еле улыбаешься, как лебедь умирающий. И веселая всегда была, а сейчас грустишь. О чём тебе грустить то? Мала ещё грустить.

- Просто. У меня друг там остался. Скучаю по нему.

- Ну из-за этого разве так переживают? Ещё что-то случилось?

- Нет..

Бабушка недовольно вздыхала.

- И волосюшки у тебя седые появились. Вот, раз, два. Давай выдерем?

- Давай.

Бабушка резко их выдрала.

- Вот! Теперь ты снова молодая у меня. От чего они у тебя появились?! Десятый год только.

- Папа рано поседел.

- Да… но…

- Не нравится, мне всё это!

- Всё хорошо, бабушка!

- Правда?

- Правда. Я устала просто… Так я сильно устала… - а про себя Катя добавила: «Жить устала».

Учиться Катя почти забросила, бабушку было обмануть легко: «Я всё сделала!», «Нам сегодня не задавали!». А Людмила Николаевна с ней занималась тайно, чтоб никто не знал, за два часа до начала уроков, целый год, весь десятый класс. Ни за деньги, ни за награды, ни за благодарность, просто потому что она – УЧИТЕЛЬ! Это звание, выше генеральского чина, и благородство его оценивается не зарплатой и грамотами. Лучших как всегда рано забирает Господь, так и с ней.

Она прочла её сочинения, и подозвав Катю после урока, сказала, что не может позволить себе, чтобы Катин талант пропал. Да, конечно, Катерина и сейчас допускает ошибки. Много. Но кто бы видел сколько их было до Людмилы Николаевны. УЧИТЕЛЬ расстроилась, когда за выпускное сочинение Катя получила три, неправильные две запятые. Катя же напротив, обрадовалась, потому что ни одной грамматической ошибки. Она ей так хотела поставить четыре в аттестат, а класс громогласно, как в Евангелие кричал: «Три! Три! Три!». Кате слышалось тогда: «Распни! Распни! Распни!». Она кивнула Людмиле Николаевна и сказала: «Делайте то, что должны делать. Ставьте три. Жизнь нас с ними рассудит».

Одного Катерина боялась, что УЧИТЕЛЬ раскроет её тайну, залезет в «шкатулку», узнает про яблоневый сад, вишню во дворе, вино, Александра Македонского и Гомера. Самое страшное если про стихи узнает. Больше всего этого она боялась. Катя сочиняла их на ходу, как только начала говорить, сёстры смеялись над ней. Вначале просили почитать, а потом смелись, неприятно смеялись. Просили автограф, вроде как «грех» у поэта его не взять. Катя обижалась на смешки, но автограф ставила, с важным видом выводила на бумаге свои каракули.

- Ты где так научилась расписываться, козявка?! Ты же писать даже не умеешь?!

- Аааа… Было дело. Когда писала Ленину в ссылку

Вот, думала она, Людмила Николаевна тоже будет смеяться. Но чем взрослее она становилась, чем больше читала книг, тем сильнее они из неё выходили, водопадом разливались по тетрадным листам. Только видела белый лист бумаги, рука сама из слов писала четверостишия. Все записки её с одноклассниками были в стихах, в последних двух классах. Да и позже, в университете, она с Машей в стихах переписывалась на скучных лекциях.

Однажды, на алгебре была контрольная, первая четверть десятого класса. Перед ней была новая тетрадка для контрольных, чистые листы бумаги. Когда время пошло все впопыхах стали решать уравнения. У Катерины к цифрам, в тот день, душа ну никак не лежала. Вместо формул, её рука на три тетрадных листа написала поэму. Карандашом. К тому моменту, когда прозвенел звонок, Катя с ужасом поняла, что вместо контрольной на её тетрадных листах четверостишия. Математичка грозно смотрела на неё. Эхом в Катиных ушах гремели шаги учительницы собиравшей тетрадки у детей, за это время Катя стёрла поэму стирательной резинкой и сдала чистую тетрадку. Жалко было поэму, красивая. Она была о том, что всё в этом мире не вечно, только душа вечная, и только ради души, есть люди живые, есть мёртвые, хотя ходят как живые, а она среди мертвецов. Примерно такой был смысл. На следующий урок, на весь первый лист, в тетрадке стояла двойка. Странно, что не кол.

Хоттабыч, вырвался наружу помимо её воли. Тоже на контрольной, по физике, она как раз про плотину вспомнила и про всё остальное. Вместо законов написала вот что:

Луна падёт в обитель Храма

И Свет померкнет в Храме том,

То, что дано нам всем от Бога

Мы сами кровью обольём

И дьявол, тот что под землёй

Придёт с холодною зимой

Заявит он, что Всех Сильней,

Живущих на Земле Царей!

Священник в рясе не с Христом

Вы служите лукавому давно!

В руках его земная власть,

Но суждено ей вскоре пасть!

Прельщать народы волею своей,

Повсюду будет чёрный змий.

И звон талантов золотых,

Заглушит стоны предков и святых

Но Царь Царей явиться вновь,

Повсюду будет лица кровь.

В руках его тяжёлый меч,

Главу он змия снимет с плеч!

Дополнится на Небесах должно,
Отпавших ангелов число,
Зовёт к Пристолу нас Господь,
Мы уж вкусили плоть и кровь.

На муки асдские нас обрекла,
Господня Воля и Судьба,
И каждому из нас готов,
Грехов и Добродетелей улов.

Вот два народа самых сильных

Схлестнуться в страшном поединке,
И под солдатским сапогом,
Расплавиться металл и очий дом.

И там война, и здесь война,
Куда идти? Бежать куда?
Покажется пришёл конец…,

Но скачет на коне гонец…

Легла на стол Царю депеша,
В ней весть дурная и печаль
Министру он твердит не мешкай,
Ты птиц небесных запрегай!

И птицы эти улетят до места,
Что все пророки знали испокон веков,
Настанет день и час чудесный,

Когда Земля пророков позовёт.

Народ лукавый, и жестокосердный,
Не примет их и будет эшафот.

Смеяться будут, пить, петь песни,

И говорить: Где их Господь?!

Воскреснут оба вскоре после смерти,
Конец ужасный этим людям предрекут.

Есть день, есть час, есть место,
Конец всему, и стрелы Небо разорвут.

И князь их в гневе, точит когти,
Не может скрыть, змеиный нрав.

Отпавший от числа священник,
Возгласит, в нём зверя опознав.

Но поздно. Всё завершено.
Корона, трон и мантия готовы.

И люди коронуют зло,
Отдав ему скипетр и державу.

На площади древнего города,

Построен большой эшафот,

В это время великого голода,

Собрался на потеху народ.

Украшено алыми знаками,
Вся площадь и царский престол,
Кровавыми каменьями падали,
Тела не согласных с царём.

Последним был отрок отчаянный,
И царь в честь светлого дня,
Дал милость свою, но нечаянно,
Сорвалось с уст гнусных царя:

«Скажи, ничего не тая.

Кому поклоняешься?
Я жизнь дам, власть, деньги,

Лишь только возлюбишь меня.

В роду ты остался один,

Убиты все братья и сёстры твои.

И снимешь ли крест ты с груди?

Колени ты предо мной преклони!

Он в небо взглянул на прощание,
Солнце а полуденный зной,

Ответил Царю: Обещаю я,
Иисус, Господь Бог – мой герой!

Он не успел сказать, сломили шею,
Напали подло, со спины,
И враз, душа его в Раю поспела,
Простились прочие грехи.

А деспот сильно осерчал.
Толпа стояла в ужасе и страхе,
С чего бы «царь» на отрока кричал?!
Чего боялся «царь грядущий»?

Ну и так далее… Истории не известно, что бы было, увидев физичка такую контрольную. Когда прозвенел звонок Катя в ужасе покрылась холодным потом и произвела махинацию с тетрадками, сдала чистую. Картина маслом: «Опять два!». Ей было не страшно, лишь бы никто о стихах не узнал.

Одноклассники узнали. Даже писали музыку на эти стихи в стиле Хэви металл. Каждый понял это по-своему, ни один не понял того, что задумывалось изначально, хотя текст говорил сам за себя. Стих получился незаконченным, он особенный, писался, когда ему того хотелось. Абзац или два в год, а то и вовсе несколько лет тишины.

- Катя, ты стихи, наверное, пишешь?! Да? Нет? – испытывающее смотрела на неё Людмила Николаевна.

Катя молчала, тяжело вздохнув, продолжала делать упражнение на грамматику.

- Всё-таки, пишешь, думаю… Скажи мне, Катя, а самоубийство – это сила или слабость?!

- От чего вы мне такие вопросы задаёте. Людмила Николаевна?!

Учительница грустно на не посмотрела.

- У меня вчера племянник повесился.

Катя удивилась.

- Как?! Отчего?!

- Не знаю. Всё было хорошо. Отличник. Я вот знаешь о чём сейчас думаю, сила это или слабость, отнять у самого себя жизнь?! Ведь это какую силу воли надо иметь, чтобы лишить себя жизни? Нанести себе увечья? Как думаешь? А?

Катя долго на неё смотрела, решала сама для себя, взвешивала все «за» и все «против».

- Это слабость, Людмила Николаевна.

- Почему?

- Испытания посылает Господь Бог, если дал их, значит знал, что справишься. Каждому по силам дал. Себя убить – капитулировать раньше времени. Не пройти испытание. Вернуться в начало пути.

- Думаешь?

- Уверена. А сомнения, желания свести счёты с жизнью, бывают у каждого. Иисус Христос и тот, молился в Гефсиманском Саду на камне: Если можно, путь минует меня эта учесть. Или даже будучи распятым произнёс: Отец, для чего ты меня оставил?!

Когда Катя раздумывала, она вспоминала своё Искушение, День Сурка.

Морально она уже была сломлена, оставалось только кости переломать. Нет, не физически, никто не бил, не было травм, всё произошло как-то само собой. Одно из другого следовало.

Катерине сообщили, что она вместе с братом останется жить у бабушки с дедушкой, пока на неопределённое время. В качестве приманки, сказали, что она наконец-то увидит настоящий снег, сугробы, русскую зиму. Радовалась она. Обещали, что с Андреем обязательно увидится, как только это будет возможно. Поверила… а на душе скребли кошки, дурное предчувствие камнем тянуло сердце куда-то вниз.

Уезжали спешно, родители боялись, что их могут убить, как семью Вовы Тена. Весь район был оповещён, что они уезжают на лето. Для достоверности, дети взяли с собой только летние вещи и не знали, что уезжают навсегда, чтоб не проболтались. А попугай, ну что ж, Катя с ним никогда не расставалась. План сработал. Мама вернулась в город, никто, ничего не заподозрил. Родителям пришлось задержаться на четыре года. Квартиру никто не хотел покупать, у русских там не покупали, они всё обязаны были оставить бесплатно.

А у Катерины начались хождения по мукам или семь кругов ада. Одежды не было, пришлось носить чужую, ношеную, она же не привыкла к такому… у неё всегда всё самое лучшее было. Папа на трёх работах работал, чтоб всё самое лучшее у неё было. Одноклассники.. она не знала, какие слова подобрать, что бы дать им какое-либо определение. Настолько дикие.

В Верном у них не было дискотек, танцев, да отец бы и не пустил на танцы с мамбетами, это обещало бы мордобой. Поскольку они жили в доме преимущественно заселённым офицерами, то и досуг свой они проводили с офицерскими детьми. В Доме Офицеров часто проводились детские праздники, с конкурсами и призами. Для них с братом мама всегда сама шила самые лучшие, самые шикарные костюмы. Катя всегда уходила с праздников не с пустыми руками, выбирала предпочтительнее апельсины и шоколад.

Была она и снежинкой, и Мальвиной, и Красной Шапочкой, Лисой. Брат богатырём, Шерлоком Холмсом, гусаром, мушкетёром, Буратино, серым волком, мышонком, джентльменом XIII века, зайчиком только никогда не был. Из танцев в Доме Офицеров был только вальс. Вот вальс Катя и умела танцевать. Абсолютно не понимала эпилептические дрыганья на дискотеке в новой школе. Была далека от этого. На каждый Новый год, после переселения, когда приезжал отец, он танцевал с ней на бабушкиной кухне, потому что только там было достаточно места.

В школе был шквал издевательств с самого первого дня, ей не выносимо было туда ходить. И жаловаться не кому, можно было только терпеть. В детском саду у неё был приём, как симулировать ОРВИ. Обычно она думала о чём-нибудь грустном, доводила себя до слёз, без рыданий. Через тридцать минут после такой процедуры поднималась температура, примерно до 37,7. Дальше – дело техники, кашель, сопли бежали сами собой, от рёва.

Около месяца она морочила голову бабушке и врачу. Этот месяц позволил ей немного прийти в себя, адаптироваться к новым условиям. Пропустила школьную программу, математику особенно, вот с Сафроновой в ВУЗЕ её потом и нагоняла. Но школьная программа не главное в жизни…

Наступил Новый год, приехали родители, нарядили ёлку. Отец и мать потеряли там работу, папа перебивался случайными заработками, брался за любую работу, штукатурил, белил, а мама сидела дома. Этот жуткий Новый Год Катя не забудет никогда. В тот год у неё не было подарка, даже маленькой шоколадки, даже ручки канцелярской не было под новогодней ёлкой. Катя так плакала… как никогда в жизни. Наверное, даже больше, чем тогда, когда она убегала от своего «убийцы».

На прошлый Новый год, тётя Надя, папина сестра, та, что на железной дороге работала, подарила им с братом по шоколадной рыбе. Шоколадная фигурка не была внутри полая, как сегодня продают в кондитерских отделах, это был голимый, горький, настоящий шоколад. Катина «идиотская» мечта шоколад и апельсины. Тётка и апельсинов лично ей подарила, три килограмма. Она всё первое января ела эту рыбу, ей разрешили ни с кем не делиться. Съела. Брат свою не осилил, отдал ей. Родственники за столом спорили. Съест она вторую рыбу или нет, сошлись на том, что лопнет и не съест. Зря они так подумали… Ей было плохо, уже подташнивало, но от шоколада она не откажется никогда. Съела.

Когда мама была ею беременная, то она ела только цитрусовые и шоколад. Среди родственников ходили легенды, о том, чего стоило достать в «эпоху дефицита», в любое время года цитрусовых. Иногда Кате казалось, что она помнить, то время, когда была ещё в утробе… Мама пришла как то в гости, к подруге, был примерно девятый месяц беременности. Они сидели на кухне и пили чай, подруга предложила шоколадных конфет.

- Ой, Марин, какая прелесть! Ты бы знала сколько я ем сейчас шоколада! И апельсинов! Просто сума сойти!

- Первый раз слышу!

- И не говори! Только бы шоколад и апельсины ела!

- Я вот беременная была, мел ела. Шоколад и апельсины – это что-то новенькое!

И не было для Катерины подарка лучше. Ни надо ни машин, ни цветов, ни внимания, только горы шоколадок и апельсинов (или мандаринов). Даже этого не было в тот год… Отец тоже заплакал. К вечеру родители что-то продали ценное, купили ей шоколадку. Катя ещё больше расплакалась. Не хотела такой ценой себе подарка, даже в рот не взяла.

Вот и позвонила Женьке, как только скопила денег, выпросила все свои желания у своего «Дедушки Мороза». Красивый был ранец, модный, вместительный. Такого ранца ни у кого не было, Женька постарался. Столько учебников в нём носили, как кирпичи, форма ещё, на физкультуру. В Верном это была «физ. ра», а тут «фра». От психологического прессинга одноклассников и учителей хотелось «пригнуться», исчезнуть или стать человеком-невидимкой. Сутулиться стала, сильно, чего раньше с ней не было. Никто этого не замечал, никому её осанка не была нужна. Страшно представить насколько она искривила себе позвоночник. К моменту, когда приехали родители, уже поздно было что-то кардинально менять, да и не на что, некогда.

Их большая квартира была продана за цену, равную молодому бычку. В Сибири на эти деньги им не хватало даже на общежитие. Родственники… Они им так были нужны там, на юге, чтобы получать бесплатно много фруктов, приезжать отдыхать и развлекаться, за жильё и питание не требовали с них. На юге всегда есть что покушать и разнообразнее, там они еду не считали. И одежд было у них много, шуб не надо совсем. Высылала Катина мама своим сёстрам и племянникам посылками дорогую одежду, деликатесы, фрукты.

Вначале родственники помогали Кате с братом, и одеждой, и продуктами. Потом всё сошло на нет… Мешок картошки и всё, с них хватит. Катерину, правда одевала старшая мамина сестра, она любимица у них была, ей ни в чём не отказывали, а вот брату… Ему досталось… Он и в обиде был за неё, что её там одевали, и гостила она часто у старшего брата. Младшая же и вовсе исчезла, будто и не было такой у них тётки.

Содержали их дед с бабушкой. Пенсию не платили, трудно было. Посадили они на второй год картошки, вот и продавали её осенью на базаре. Брат накопает, Катя на рынок возит, бабушка продаёт. На те деньги и жили. Почти только одну картошку и ели. Катя запрещала себе думать о шоколаде, апельсинах и новых вещах. Она вычеркнула у себя в голове слово – новая вещь, не хотела капризами обременять бабушку. Все итак знали, что она любит, при возможности она получала, что хотела.

Летом она узнала, что домой не вернётся. Жила только этой мечтой, уговаривала себя только год потерпеть среди дикарей. А тут такое разочарование… С ужасом ждала шестого класса.

Та самая сестра, Юлия тоже жила у бабушки, училась в институте. Юля задружила с парнем. Максим его зовут. Сядет на корточки за забором, руки бабуином свесит на коленках и закурит папиросу, поправляя модную кепку на голове. Прямо как мамбет. У Кати было дежавю. От чего уехала, к тому приехала. Как-то Юлька красила ресницы у зеркала, пока Максим ждал её за воротами и попутно выпендривалась перед Катей.

- Я – чистокровная немка! Если захочу могу и в Германию уехать, как мой дядя Иван. Мы бароны – Решке!

Катя вспомнила сестру деда Романа Хельгу Гейне, та самая настоящая баронесса, и по возвращению в Ганновер получила в наследство целый Замок, приличное денежное довольствие. К тому же бабушка Оля, своим званием не кичилась, но вела себя в вышей степени благородно, как она всегда поясняла: «Дворянин всегда должен оставаться дворянином, даже если жизнь его закинет в навозную кучу. Если в навозной куче у дворянина проявились худшие черты характера, проявилась дикость и не воспитанность – значит он был плохой дворянин и его потомки навряд ли наследуют его звание». Помня это, Катя усомнилась в сестре:

- И чего это ты – баронесса, тут тогда делаешь?! Чего в Германию не уедешь?!

- Как только разбогатею – уеду! Вот видишь – Юля показала волосы на руке – у кого волосы на руках густые, тот богатым будет. Как я. А вот у тебя нет волос, значит ты всегда нищенкой будешь. Нищета.

- Какая ты баронесса? Никакого благородства.. – пробормотала Катя.

- Что? – Юля не расслышала, думала о Максиме видно – Что ты сказала?! А ладно! Мне пора!

Она поправила волосы и убежала к Максиму, Катя же думала про себя: «За что она так? Почему? Отчего всё это? Откуда взялась в ней эта злоба?». Когда Катя в школу ещё не ходила, они собирались с братьями и сёстрами тут, у бабушки. Места было мало, мальчишки спали прямо на крыше, а девочки на веранде и в бабушкиной спальне. На веранде висела одна из первых картин дяди Миши «Лодка на пруду в тени берёз», ветки берёз склонялись до самой воды, а на волнах качалась прохудившаяся, деревянная лодка. В шестерым они лежали на полуторной кровати. Старшая сестра была уже замужем, Андрей «почти» женат, Димка перебирал гитарные струны, они пели все вместе бардовские песни. Им было хорошо, уютно.

Катя лежала у Андрюшки на груди, он отрастил такие же усы как отец, завивал как Мюнхаузен. Она крутила ему усы, а он под усами надувал губы. Крутила усы и целовала его в щетинистые щёки, смачно, со звуковым сопровождением.

- Ой всё, держите меня семеро, я не могу на эту любовь больше смотреть! – смеялась Юлька.

- Так и скажи, что тебе завидно! – кричала Наташа.

- Завидно, завидно! – поддакивал Андрей.

- Вот нисколечко мне не завидно! Колешься об щетину, потом разводы на лице! Фууууууу!!!!!

- А ты почём знаешь?! Целовалась уже что ли с Максимкой то?! – смеялся над ней Димка.

- Всё вам расскажи…

За оградой лаяли собаки, бабушка кричала из дома:

- Юля, Максим пришёл! За забором папироску курит!

- Всё! Мне пора!

- Куда это ты собралась?! – Андрей перехватил её запястье.

- Отпусти!

- Нет! Ты у нас разрешения спросила?!