Вятская интеллигенция: воспитание и образование

Детские и отроческие годы многих из тех, кто позднее учился в вятской семинарии и гимназии, проходили в умственной дремоте и отсутствии книг.

“Жизнь дома, в семье была нерадостна: отец в пьяном виде бил мать и детей, – рассказывал статистик и публицист Иван Маркович Красноперов. – Светлых дней не помню”. Народный врач Савватий Иванович Сычугов рассказывал: “У меня долго хранилось письмо отца-дьячка к сыну ‑ моему хорошему товарищу, который ради праздника Рождества и Пасхи (на которые он оставался в бурсе) получал две гривны... на иголки, нитки, разные лакомства и при этом дружеский совет не заводить больших пиров”.

Не лучше проходили ранние годы у детей малоимущих чиновников в уездных городишках. Дочь губернского секретаря в Нолинске Мария Мышкина (Селенкина) первую запись в дневнике посвятила воспоминаниям о кануне Рождества год назад в нетопленой квартире, которую даже ненадолго нечем было осветить зимними вечерами, и когда приходилось питаться занятым хлебом. Жизненные обстоятельства могли обернуться неожиданностью. Отец братьев Чарушиных дослужился до чина надворного советника и мог содержать семью безбедно, но после смерти его даже при самом тщательном поиске в доме нашлось всего три-пять рублей, да оказались долги в лавках. Вставал вопрос об уходе Николая, старшего из сыновей, из гимназии.

Но от начала жизненного пути сохранялись и светлые воспоминания. Благотворное воздействие оказал на Савватия Сычугова его дед-священник, а книги из дедова сундука стали первым чтением будущего народного врача. Запоминались люди из народа, такие, как няня Ани Якимовой впоследствии народоволки, не чаявшая души в своей воспитаннице, или словоохотливый мужичок из деревни близ Орлова, который привозил Николая Чарушина из Вятки на долгожданные каникулы. Доброе влияние на формирование душ юных разночинцев оказывала родная природа, запечатленная с благодарным сыновним поклоном на полотнах братьев Васнецовых.

Серьезным испытанием для молодежи становились годы учения. На рубеже 1850-60-х годов Вятка, насчитывавшая около 15-ти тысяч жителей, имела духовную семинарию, мужскую гимназию, женскую гимназию (открылась в 1859 году). Четырьмя годами позже начались занятия в епархиальном женском училище. А в 1872 году усилиями земства открылось земское училище. В мужской и женской гимназиях преобладали дети дворян и чиновников, в семинарии сыновья духовенства. Исключением являлось земское училище с ярко выраженным демократическим элементом среди воспитанников.

Не все из учащихся дотягивали до конца учебы. Многолюдные гимназические классы в 35-40 человек уменьшались при выпуске до 10-15-ти. Отсев происходил преимущественно из-за низкого материального уровня их семейств. За десятилетие (1857-1867) из гимназии выбыло 511 учеников, почти четверть состава. Неимущие пребывали в постоянном страхе. Их переживания запечатлены в воспоминаниях одного из гимназистов: инспектор идет по коридору, произнося: “Деньги, деньги!”. “А большинство-то учеников ‑ беднота, и слова эти у них раздавались в ушах, как звон погребального колокола”. Н. А. Чарушин описывал свои бедствия, происшедшие после смерти отца: “Я по дешевке нанял себе пустую квартиру без харчей и кормился, как придется, сам. В это время я уже чувствовал себя счастливым, когда в кармане у меня болтались пятак или трешница (3 коп.), на которые я мог купить себе целых 2 или 3 фунта хлеба!”

Малообеспеченные ученики с трудом дотягивали до выпуска, прирабатывая репетиторством и утомительной перепиской бумаг. Вынужденные оставить учебу становились большей частью мелкими канцеляристами. О таких, зарабатывавших гроши на хлеб насущный, писал работник Вятской земской управы, “шестидесятник” Василий Иванович Малинин: “Умственный ценз, работающий на основании голода и нужды в материальном отношении ‑ явление гнуснейшее, какое только можно себе представить”. Вятку он назвал “городом поголовной борьбы из-за куска хлеба”.

Многим из тех, кому по окончании учебы довелось жить в уездной глуши, приходилось трудновато. Священник о. Н. Блинов вспоминал: “На второй или третий год жизни в Карсовае (в Глазовском уезде, на северо-востоке губернии. – В. С.) я ездил к тестю в Нолинский уезд. Раз, будучи в гостях у двоюродного брата жены, богатого священника, на расспросы я стал рассказывать о своем житье. Все бы ничего, но дело было за обедом, передо мной поставлено обильное угощение – пироги, мясо и проч. Случайно обратив внимание на окружающее довольство, я не выдержал, разрыдался… Вообще мы неохотно говорили о своей бедности, выходила будто бы жалоба, просьба о подаянии”.

Еще труднее приходилось женщинам, самостоятельно зарабатывающим на жизнь. Одна из сестер М. Селенкиной служила письмоводителем, другая занималась оспопрививанием, третья – была помощником аптекаря.

Учащиеся, приехавшие в Вятку из уездов, жили в нелегких бытовых условиях. В семинарских спальных корпусах в одной комнате помещалось от 40 до 60-ти человек. Выпускник семинарии Михаил Ионович Осокин в романе “Ливанов” рассказал о теснейших клетушках в бедных мещанских домишках, разделенных перегородками, “в которых испокон века проживали по найму местные семинаристы”. Историк вятской мужской гимназии М. Г. Васильев опубликовал результаты инспекции в 1875 году. Оказалось, что некоторые гимназисты, снимавшие частные квартиры, ютились “в нижних полумрачных этажах, сырых, низких и с удушливым, спертым воздухом без всяких вентиляторов, или в тех отгороженных досками от кухонной печи ящиках, в которых температура выше 20 градусов, тараканам нет числа, а кровати и одной поместить некуда. Стол в большинстве квартир неудовлетворителен, белье не меняется, не чистится, не чинится, освещение слабое”.

 Порядки в духовных учебных заведениях были суровы. В предреформенные годы физические наказания представляли, к сожалению, бытовое явление. Да и позднее любители “солдатского режима” из преподавательской среды, несмотря на запрет телесных наказаний, норовили учинять самовольную расправу. Иван Красноперов, будучи учеником Елабужского уездного духовного училища, навсегда запомнил такое: “Иногда с полчаса и более в комнатах стоит стон и рев от подвергаемых экзекуции. Если это было весной или летом (учеников распускали на летние каникулы с 15 июня по 1 сентября), то во время сечения окна закрывали... чтобы на улице слышно не было”. Сычугов свидетельствовал, что особо провинившимся бурсакам “на ночь надевали… железный ошейник, запиравшийся на замок, железной цепью ошейник был прикован к толстому чурбану”. Сторонники воспитания розгами встречались и в гимназии. По признанию гимназиста 60-х годов, обстановка в гимназии “умственно, физически и нравственно терзала”.

Отношение учащихся к учебе было различным. Одни жадно впитывали все, что говорили толковые учителя, другие относились к занятиям с прохладцей. Большая часть семинаристов всерьез помышляла о духовной карьере. Но, по воспоминаниям Сычугова, “серьезным и искренним религиозным чувством, если и обладали, то во всяком случае, очень немногие семинаристы”, некоторые бросались в рассуждения “в роде того, что Христос был умный человек, что нет ни Бога, ни загробной жизни, что таинства выдуманы попами с целью наживы”. Порывать же с семинарией почти никто не рисковал, тем более, сами “разглагольствующие”.

“Мы должны были приучаться лгать, должны скрывать правду, – вспоминал И. М. Красноперов. – И чем дальше продвигались мы по лестнице семинарского образования, тем больше наталкивались на противоречия между нашим духовным миром и действительностью”. Он приводил разговор преподавателя, не лишенного человеческих качеств, с учениками: “Вот, что я скажу на это, ребята: ученые говорят, что творение мира и всех планет происходило постепенно, в течение многих миллионов лет... – И мы на экзаменах можем отвечать так, как вы говорите о творении мира? – Боже вас сохрани от этого! Запорют вас...” На уроке в духовном училище Сычугов имел неосторожность сказать о системе Коперника, о которой слышал от деда-книгочея. Реакция преподавателя последовала тотчас: “Ты опять задумал умничать! К лозе! На что нам знать, почему верится земля, а мы лучше посмотрим, как ты начнешь вертеться под лозой”.

В гимназии обстановка складывалась “более мягко”. По словам Чарушина, гимназическая среда была “по преимуществу все же демократической и в общем дружной... Чувство товарищества даже в младших классах было развито в достаточной степени, о старших же классах и говорить нечего”. Так, зимой 1860 года в Вятке свирепствовала эпидемия тифа. В семинарии заболели сорок воспитанников, не обошлось без смертельных исходов. Но, пренебрегая опасностью, здоровые семинаристы с риском для жизни выхаживали больных товарищей.

Открытое в 1872 году Вятское земское училище для распространения сельскохозяйственных и технических знаний и подготовки учителей существенно отличалось от других учебных заведений города. В учебный план вводилось изучение гражданских прав и обязанностей. Предусматривались практические работы в мастерских и на ферме. Предполагалось готовить для земских школ учителей, которые кроме общего образования имели бы достаточные познания в сельском хозяйстве, кустарных промыслах, могли бы оказать помощь крестьянам. Социальный состав учащихся был разнообразен. На второй год существования в земском училище обучалось 30 выходцев из крестьян, 27 ‑ из духовного сословия, 15 ‑ из мещан, 13 ‑ из чиновничества, 4 ‑ из купечества. Сюда устремлялась и молодежь из других учебных заведений. В 1874 году из уездных училищ в земское перешел 21 человек, из гимназии – 7, из семинарии ‑ 4. Участник “хождения в народ” Павел Кудрявцев пояснял: “Я поступил в земское училище из семинарии, чтобы приготовить себя к практической деятельности, чтобы будучи наставником не получать даром денег”. Училище снискало известность за пределами края. Сюда приезжали из других мест, иногда отдаленных, например, двое парней даже прибыли с Черниговщины.

Огромную роль в становлении взглядов вятской молодежи сыграли учителя-гуманисты. Во второй половине 1850-х годов вятским семинаристам преподавал словесность выпускник Петербургской духовной академии Александр Александрович Красовский (1828-1883). Вместо привычного метода ведения уроков, он старался ввести в занятия характер “живой дружеской беседы”, предлагая для сочинений темы, не совсем обычные, например, автобиографии. Этим самым Красовский получал возможность знакомиться с жизнью своих питомцев, их материальным положением, духовными запросами.

Такие учителя, как математик Михаил Иванович Шемановский, сокурсник Н. А. Добролюбова по Главному педагогическому институту в Петербурге; словесники Александр Кондратьевич Халютин и Виктор Павлович Москвин; учитель естествознания Николай Федорович Шнейдер; учитель истории Яков Григоревич Рождественский; математик и физик Василий Петрович Хватунов, латинист Алексей Иванович Редников заслужили благодарную память гимназистов.

Воспитание чувства человеческого достоинства ‑ вот с чего начинали “пионеры гуманистической пропаганды” (выражение А. И. Герцена). Для преподавателей “нового типа” воспитанники были не “ослами и болванами” (такими кличками щедро награждали их “рутинисты”), а “младшими товарищами”. Каждый из них мог бы сказать о себе словами М. И. Шемановского: “Я ‑ учитель, человек современный, с гуманным взглядом на воспитание и, положим, достигший до такой степени развития, на которой мне делается невыносимым всякое унижение Божеского лика и в 15-летнем мальчике...”. Входя в класс, А. А. Красовский вежливо здоровался с учениками, обращаясь на “вы”. Его уроки носили характер “дружеской беседы”, дисциплина устанавливалась простым обращением: “Нельзя ли потише”, и ученики сами наводили порядок на буйной “камчатке”.

Благотворное воздействие на гимназистов и гимназисток оказывал преподаватель истории Я. Г. Рождественский. “Если кто-нибудь был полезен нам, то он, – вспоминал выпускник мужской гимназии, – если кто перевел нас от чтения пустых романов на более серьезный материал, то он, если кто вкладывал в нас свою душу, то он...”. В воспоминаниях выпускницы женской рассказано о стремлении Рождественского привить учащимся умение следить за международными событиями: “Раз приходит Я. Г. в класс, раскланявшись с ученицами, погружается в глубокую думу. Потом, словно очнувшись, обращается к ученицам с вопросом: “А не слыхали ли вы что-нибудь о Гарибальди?”, и начинает рассказывать, какой это самоотверженный патриот, какое горячее и критическое время переживает Италия и проч. и проч. В другое время он рассказывал нам о войне в Америке за освобождение негров. Все это были тогда свежие газетные новости, к которым никак как нельзя было относиться безучастно и безразлично”. Яков Григорьевич не забывал напоминать ученикам о современном положении в России. Он говорил гимназистам: “Не забудьте же, господа, крестьян-то, когда будете большими, помогайте им выйти из грубости и нищеты”. Я. Г. Рождественский говорил, что силы питомцев необходимо “вызвать на общее дело”.