Негация как симулякр перехода

Одной из важнейших предпосылок развития симулятивности как конкретно-всеобщего отношения современной российской реальности стал сам характер процесс перехода ее от советской сис­темы к постсоветской. Понятно, что этот переход являл собою доста­точно сложный процесс, который, с одной стороны, имел объектив­ные исторические предпосылки, возникшие еще в советский период (но не ограниченные рамками лишь СССР), а с другой - был обуслов­лен тем, что принято называть субъективным фактором. Роль этого субъективного фактора, как показала история 1990-х гг., в действи­тельности оказалась настолько значительной, что уже не описыва­лась понятиями ортодоксального марксизма, а требовала принципи­ально нового теоретического осмысления на основе качественной перезагрузки соответствующих методологических положений. Необ­ходимость теоретического осмысления этого вопроса до сих пор ос­тается вызовом современному критическому марксизму.

В данной же статье мы попытаемся показать философскую при­роду субъективной стороны этого перехода хотя бы в его самом об­щем виде. Как известно, понятие «переход» предполагает развитие нового этапа системы на основе разрешения противоречий ее пред­шествующего периода. Говоря языком диалектики, «переход» пред­полагает отрицание отрицания предшествующего состояния систе­мы. «Переход» же от советской системы к постсоветской в действи­тельности осуществился вне классической диалектики исторического развития, т. е. не на основе позитивной критики (отрицания отри­цания), а в форме лишь негативного («голого», «пустого») отрица­ния всей советской системы в целом как таковой.

На этой же основе, т. е. на основе неконструктивной (разруши­тельной) негации советской системы как раз и возникала постсовет­ская реальность. Возникая из логики распада, она сама являлась про­дуктом разложения. Деконструктивный генезис определил и общест­венную природу всей российской системы в целом (экономику, со­циальные отношения, политику), равно как и эсхатологический дух ее культуры. Надо отметить, что постсоветская культура как alter ego российской общественной системы как ничто несет на себе печать ее негативного генезиса. В частности, это проявилось в том, что «новая» культура даже получила свое название –«российская», но она так и не обрела своего имени [65], того имени, которое означало бы вектор перспективного развития человека и общества.

Уже одно это обстоятельство говорит о том, что осуществленные в 1990-е гг. политические, социальные и экономические перемены, в сущности, явились принуждением к негативному (не диалектическо­му) отрицанию советской системы, а это значит, что еще и принуж­дением к негативному отрицанию самого потенциала развития. Именно в этом принуждении к негации как раз и заключалась значе­ние субъективного фактора.

Переход по либеральной модели был осуществлен таким обра­зом, что острейшие противоречия советской системы, требующие своего диалектического разрешения, так и остались не разрешенны­ми, но зато потенциал, необходимый для их разрешения, этой же либеральной моделью был разрушен. Противоречие налицо: общест­венные противоречия системы объективно нуждаются в разреше­нии, а необходимый для этого диалектический потенциал уничто­жен. Сам по себе факт противоречия общественной системы еще не несет в себе угрозу ее существованию, ибо, как известно, противоре­чие является условием ее развития. Но именно этот вид противоре­чия для системы оказался смертельно опасным, ибо потенциал ее развития, будучи разрушенным, теперь являл собой ничто, а это значит, что данное противоречие в диалектическом отношении ока­залось «обесточенным».

Можно сказать, что мы получили не просто пустое, но именно мертвое противоречие - противоречие без потенциала его разреше­ния. Но ведь это уже само по себе есть противоречие, причем уже самого противоречия. В рамках классической диалектики (теза – ан­титеза – синтез) оно уже в принципе не могло разрешиться, стано­вясь тем самым мертвой точкой развития. Сойти с этой мертвой точки оказалось возможным только в одном направлении – в на­правлении развития попятной диалектики, которая заявила себя сначала как разрушение антитезы (потенциала развития), затем как разрушение уже самой тезы (исходной основы советской систе­мы). И уже в качестве квази-синтеза как необходимой составляющей диалектической триады утверждается распад как конкретно-всеобщее отношение системы.

Таким образом, переход от поздней советской системы к рос­сийской на основе либеральной модели, осуществленной с «ускоре­нием» и под лозунгом «Только не назад – в СССР!» как раз и породил ту попятную диалектику, разворачивание которой привело к утвер­ждению распада как всеобщего отношения российской действитель­ности. Соответственно, «разрешение» кризиса советской системы на основе ее голого отрицания (негации), в сущности, явилось симулятивной формой снятия позднесоветских противоречий. Результатом этой симуляции стало разрушение фундаментальной основы совет­ской системы вместо разрЕшения ее противоречий. Более того, эта симулятивная форма перехода породила и превратную форму ее раз­рушения: негативные стороны советской системы, которые требова­ли своего диалектического изживания, были сохранены и усилены, а потенциал действительного развития - разрушен. Так что этот пере­ход нельзя назвать даже историческим транзитом, ибо в основе его лежало не диалектическое снятие советской системы, а разрыв с ней. Но разрыв – это еще не изживание самого системного качества СССР как особого типа человеческого сообщества. Более того, диалектиче­ское снятие негативной стороны советской системы, без чего невоз­можно было ее дальнейшее перспективное развитие, вовсе не озна­чало обязательность распада самого СССР.

Но здесь возникает другой и не менее важный вопрос: почему переход произошел именно таким образом? Почему субъективный фактор «сработал», как показала дальнейшая история, против объек­тивной заинтересованности большей части советского общества в сохранении и развитии СССР? И это, кстати, есть еще одно из проти­воречий перехода от советской системы к постсоветской: субъектив­ный фактор стал решающим по отношению к объективному интере­су большей части общества СССР. Да, ситуация складывалась именно так и в значительной степени потому, что это самое большинство не сумело в нужный момент истории выступить в качестве ее решающе­го субъекта.

В любом случае приходится признать, что общественные пере­мены, вызванные этим переходом, напоминают в некотором роде прощание истории с гуманистически идеалами Ренессанса, о котором выдающийся советский режиссер Г.Козинцев написал следую­щее: «Теперь титаны должны научиться хитрить, скрывать свои мысли, прятать чувства. За буйные страсти сажают в Тауэр. Меч­ту скоро сменит чтение Библии у домашнего очага... Возникает на­чало пути от трагедии к фарсу [66] … Языческий восторг перед возмож­ностями человека сменялся интересом к ценам на мировом рынке… Кончилась молодость эпохи. Кончился век поэзии. Наступал век про­зы» [67]. Но это одна сторона генезиса симулятивной природы совре­менной российской системы.