Современный обыватель: отказ от субъектности

 

Другая сторона – это уже непосредственно субъективный фактор, обусловливающий развитие симулятивности российских реалий.

В данном случае имеется в виду следующее: человек всегда в той или иной мере раб истории, вкладывая в это тот смысл, что индивид есть некая функция господствующих общественных сил. В то же вре­мя человек является творцом той же истории, понимая под этим творчество тех или иных форм общественных отношений. Возникает вопрос: какова мера этого соотношения (рабского и творческого бы­тия в истории) для индивида, той или иной социальной группы, че­ловеческого сообщества в целом в те или иные исторические эпохи. Диалектика развития между рабским и творческим принципом об­щественного бытия индивида в значительной степени определяет меру и характер субъектности индивида как одного из важнейших критериев его феноменальности как Нового человека.

Сегодня сама идея субъектного бытия остается закрытой, ле­жащей вне «зоны доступности», как когда-то гелиоцентрическая сис­тема Коперника для его современников. И причин для этого не­сколько.

Во-первых, мировоззрение российского индивида сегодня поко­ится, как правило, на признании господствующих отношений в каче­стве неких абсолютно неизменных трансценденций, определяющих его бытие, но от него никак не зависящих. Причем, набор этих трансценденций может быть самым разнообразным по своему со­держанию:

· идея частной собственности;

· бог как субстанция всего сущего;

· рынок как универсальный механизм регулирования всех от­ношений;

· государство как социальный patron;

· «русская идея» как знак особой национальной интеграции;

· Сталин как символ сильного государства;

· права человека как теодицея современного либерализма и т. д.

Во-вторых, современный индивид, находясь во власти преврат­ных форм общественной реальности и постепенно становясь их про­дуктом, в итоге оказывается в состоянии, когда он способен пони­мать только превратные смыслы. Понятия (в том числе, такие как социальное творчество, энтузиазм), несущие в себе альтернативу миру господствующего отчуждения оказываются не доступными для его понимания[68].

В-третьих, индивид в значительной степени сегодня отчужден еще и от самого творчества, которое все активнее вытесняется из всех сфер жизнедеятельности индивида засильем технологизма раз­ного рода, постепенно превращая его в функционера социальных, рыночных, политических институтов. Но даже тогда, когда процессы творчества имеют место, они как правило оказываются во власти превратных форм. В любом случае современный индивид связывает творчество с чем-то конечным, преходящим, изменчивым, а вот пре­вратные формы действительности, властвующие над ним, он вос­принимает уже как некую трансценденцию, абсолютно неизменную во времени и пространстве.

В любом случае принцип субъектного бытия современным соз­нанием чаще всего воспринимается не иначе, как чуждая абстракция или идеологический знак прошлого тоталитарного нарратива. Все что несет в себе идею человека как субъекта истории и культуры – все это оказывается для него активно чуждым.

Вот это без-субъектное бытие индивида, обусловленное господ­ством глобальной гегемонии капитала и рыночного тоталитаризма, отводит индивиду лишь роль анонимного агента рыночных отноше­ний, но никогда - субъекта как такового. Из этого без-субъектного бытия индивида проистекают и сущностные черты постмодернизма, в частности, отказ от принципа отношения как субстанциональной характеристики культуры. И действительно, в постмодернизме нет никаких отношений, т. е. никто и ничто ни к кому и ни к чему никак не относится. Совершенно прав А. Бузгалин, когда говорит, что по­стмодернизм – это эстетика без красоты, этика без добра, наука без истины. И это именно так, ибо и красота, и добро, и истина есть, прежде всего, отношение.

Отказ от отношения как такового проистекает из того, что в по­стмодернизме нет идеи человека как субъекта. Если нет субъекта, то соответственно нет и никаких отношений, а это значит, что нет и всего того, что сопровождает любое отношение: адресность, посыл, направленность, обращение, интонацию и многое другое. Более того, отсутствие всего этого как раз и есть суть императивов постмодер­низма.

Но мы пойдем дальше и зададимся вопросом, который вскрыва­ет сущность культуры, вставая перед ней с особой остротой, как пра­вило, в периоды общественных и исторических изломов. В данном случае имеется в виду вопрос – быть или не быть?

Этот вопрос для человека мира культуры в действительности оз­начает вопрос – как быть в истории? На какой основе и в качестве кого?

Разрешил постмодернизм это гамлетовское противоречие? Он как бы его разрешил. Точнее, он предложил, но именно его видимо-стное решение.

А ведь речь идет о противоречии, которое стало роковым вызо­вом для философии второй половины ХХ-го века. Суть этого проти­воречия заключается в следующем: человек как наличное бытие есть, а человек как идея (идея субъекта) отсутствует, т. е. идея чело­века есть ничто. Другими словами, противоречие между наличным бытием человека (теза) и идеей человека как ничто (антитеза) -это противоречие постмодернизм разрешил утверждением идеи на­личного бытия человека как ничто (анти-синтез). Чисто постмо­дернистское решение.

Такое решение, казалось бы, не несет в себе открытого отказа от идеи человека, утверждающего действительность без или вне человека. Но в действительности постмодернизм утверждает не идею че­ловека, а именно идею самого бытия человека как ничто.

Что это значит? А это значит, что постмодернизм в действитель­ности утверждает принцип наличного не-бытия человека, причем в хронотопе - здесь и сейчас.

Именно это и дает мне основание определить постмодернизм как идеальное наличного не-бытия (ничто) человека.

Но что означает бытие человека как ничто? А это в действи­тельности есть бытие ничего иного, как трупа. Да, именно так, пото­му что понятие «труп» означает не отсутствие человека, а человека, бытие которого есть ничто. Вот откуда в культуре постмодернизма дух эсхатологии. Он вызван логикой демонтажа идеи человека как субъекта. Так де-субъективация индивида приводит к отказу от бы­тия, а точнее - к утверждению бытия как ничто, что в действитель­ности оборачивается мутацией человека. А это гораздо страшнее и опаснее смерти.

Но ведь именно это без-субъектное бытие сегодня и утверждает­ся идеологией либерализма как некий идеал жизни. И действительно, утверждение сегодня в качестве общественного идеала - сытое и комфортное не-бытие, которое согласно современной либеральной идеологии сводится к тому, чтобы получать приличное жалованье в фирме, честно платить налоги, делать удачные покупки на Рождество и бодрить себя на старости лет комфортными путешествиями. Но разве это не есть утверждение бытия человека как ничто?

Если же говорить о постсоветском индивиде, то он оказался в ситуации, когда, отказавшись от прошлого, которое было связано с утверждением субъектного бытия, хотя и в жестком противостоянии с мещанством, он в тоже время боится того будущего, которое потре­бует от него социально-творческой самодеятельности в качестве ак­тивного гражданина. И как итог этого - он оказывается в состоянии беспомощности наедине со своим настоящим. А это настоящее обо­рачивается для него мучительным существованием в нарастающих формах отчуждения: поглощаясь сетями рыночных и бюрократиче­ских отношений, он неизбежно оказывается в ловушках самоотчуж­дения. Но ведь именно проблема самоотчуждения сегодня обретает такие масштабы, что становится едва ли не первоочередной в ряду таких проблем как экологическая катастрофа, войны, терроризм.

Да, современный обыватель эпохи глобализации, так же, как и человек средневековья, даже не допускает мысли о возможности для себя быть тем, кто хоть в какой-то степени определяет лицо сущест­вующей действительности. В результате он для себя выбирает лишь путь приспособления к существующим условиям жизни. Как писал Ленин в работе «К оценке русской революции» (1908 г.): «...мещанство трусливо приспосабливается к новым владыкам жиз­ни, пристраивается к новым калифам на час, отрекается от старо­го...» [69]. Но приспособиться к современной реальности - значит втис­нуть себя в господствующие формы превратного бытия, постепенно превращаясь в законченного симулякра - как бы человека.

 

Культура как рынок

 

Третья предпосылка (и одновременно результат) разви­тия симулятивности как конкретно-всеобщего отношения россий­ских реалий и состоит в том, что культура сегодня оказывается во власти тотального рынка, т. е. во власти всеобщего отношения куп­ли-продажи. Но как тогда в этом случае решается вопрос субъектного бытия индивида?

Понятно, что здесь, в первую очередь, речь пойдет о художнике как о субъекте художественного творчества, которое для него являет­ся сферой его профессиональной деятельности. И действительно, казалось бы, уже силой одного этого положения художник в опреде­ленной степени защищен от власти господствующих форм отчужде­ния, порожденных в том числе, отношениями купли-продажи.

Но так ли это на самом деле?

Каково бытие художника в мире современной культуры?

Какова мера влияния рынка как тотальной субстанции совре­менной действительности на культуру?

Какова общественная природа взаимосвязи современной куль­туры и рынка?

Все эти вопросы выстраивают определенный треугольник взаи­мосвязи: рынок – культура – индивид. Рассмотрим его.

Властные институты и рынок объективно создают систему от­ношений, которые, как правило, стремятся к отчуждению творческо­го потенциала от художника, подчинению его либо политическим (не историческим) задачам, либо соображениям коммерческой вы­годы. Насколько это действительно так, рассмотрим на примере взаимоотношении рынка и культуры, которые имеют долгую исто­рию и сложную драматургию. В самом общем виде можно обозна­чить три типа взаимосвязи между этими понятиями.

Первый – культура versus рынок. Эта позиция, характерная для анти-рыночников, как правило, предполагает антагонистический характер взаимосвязи между институтом рынка и культурой.

Второй - рынок как культура. История развития рынка как со­циально-экономического института сопровождалась формированием и определенных культурных традиций (например, культура древне­восточного рынка). Другой пример - советский поэт Маяковский, который не боялся превращать (снимать) такую составляющую рынка как реклама, в феномен культуры. Более того, Маяковский открыто гордился художественным результатом такого большевист­ского укрощения рынка[70].

Третий - культура как рынок. И это уже имеет прямое отноше­ние к нашей реальности. Действительно, рынок, выйдя за границы чисто экономических процессов, сегодня утверждает свою экспан­сию во всех сферах человеческой жизнедеятельности, включая куль­туру. Это вовсе не означает, что рынок культуры появился только в эпоху глобальной гегемонии капитала - его история насчитывает не одно столетие. Но общественная природа рынка до наступления эпо­хи его тотального господства была все-таки иной: несмотря на отно­шения купли-продажи, он не был настолько влиятельным, чтобы оп­ределять характер общественных отношений в целом. Как писал Марк Блок: «Люди тогда уже знали и куплю, и продажу, но они в от­личие от современников еще не жили этим»[71].