Плиромность серьезной музыки

Музыканты, читая раздел о церковном пении, конечно же, почувствовали: нечто подобное его плиромности есть и в серьезной музыке.

Может ли быть иначе?

Призывающая благодать отличается от усовершающей действиями, но не природой и свойствами. Она вносит с собой чудо плиромности и в серьезную музыку (только это чудо преображения мира в ней — словно бы в зеркале, а не в реальности бытия с Богом).

Всякая ее интонация несет в себе всеобъемлемость смысла. Дивно совмещенные несовместимые состояния — покаяния с хвалой, печали с просветлением, скорби с преизобилующим духовно-сладостным утешением, мужества с нежностью, смиренного чувства греховности с сыновним дерзновением к Богу — видим мы и в светской музыке, как мечтательное предвосхищение того, что святые имеют в действительности. Оттого многие действия светской музыки кажутся похожими на действия богослужебного пения. Двадцать эффектов музыки, выделенные в 1474 году Тинкторисом, кажутся относимыми к обеим ветвям, равно как и описанные св. Иоанном Златоустом в Беседе на псалом 41: интонация пения возвышает человека в жизнь с Богом, окрыляет душу, отрешая от земли, избавляя от уз тела, от тяжести греха, располагает любомудрствовать и презирать все житейское. (Отличия же действий — как между истинной реальностью Духа, и зазеркальем грез о небесном).

О том, насколько существенны проявления плиромности для серьезной музыки, можно судить лишь по одной паре совмещенных несовместимостей: духовной самособранности, требующей усилий, — и легкокрылой свободы. Здесь сама сущность серьезного искусства, резко отличающая его от искусства древних глумотворцев или от современной эстрады.

Утеснение сердца рождает истинную свободу! Все божественное требует усилий самособранности (внемли себе! по слову Библии — Мк. 13:9; Лк. 21:34; 17:3; 2 Ин. 1:8; Гал. 6:1). Благодатные чувства сердца, как отмечали святые Отцы, произвольны. Но также и — благодатно-послепроизвольны. Утесняя сердце, мы принимаем внутрь благодать истинной свободы (чад Божиих).

Удельный вес совмещенных несовместимостей различен в разных видах молитвы.
Псалмодия в большей мере ассоциируется с "узким путем", "тесными вратами". В ней больше страха Божия, искания воли Божией, пламенеющей ревностности служения, подвижнического усилия, напряжения духовной воли — "яростной силы души" (по выражению древнегреческой психологии), больше собранности внимания и молитвенного трезвения, бдящего ока совести, самособранности души в целом, больше чувства ответственности и сознания долга.

Широта знаменного распева — олицетворение Любви, свободы чад Божиих. Внимательность любящего сердца — "православие сердца" — отпускает ум и волю на свободу (Люби Бога и делай, что хочешь, — говорил бл. Августин. "Я сплю, а сердце мое бдит" — Песнь Песней 5:2). В дивном просторе любви Божией душа окрылена восторгом и пьет нектар сладости.

Но и христианская псалмодия дышит любовью. В ней нет ничего даже отдаленно напоминающего ледяную самодовольную концентрацию внимания йога. Не йогой рождена христианская культура! А сладостность знаменного пения полнится благоговейным страхом оскорбить любовь Божию.

Этот вид плиромного единства сохранен и в серьезной музыке. В этом ее закон и суть. Но если суть, — то мы не можем не обнаружить ее проявлений в каждом ее шедевре. В одних случаях (произведениях, жанрах, формах, стилях) преобладает начало духовной самодисциплины, в других — цветение любви, но внутреннее их самосогласие — обязательно. Кстати, и само слово дисциплина — от disco учу. Это смиренное состояния учащегося, которому только и даруется несказанное. "А вот на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим" (Ис. 66:2).

Покажем плиромность христианской светской музыки в анализах. Вначале рассмотрим пример, который обнаруживает совместное действие самособранности и свободы уже в самой внешней форме (композиции) сочинения.