Сравнительные кейc-стадиз

В этой части я рассмотрю, как организованы предприятия и эко­номические трансакции в разных обществах, чтобы оценить, насколько хорошо различные теории корпоративной организа­ции объясняют эти различия. Я постараюсь сконцентрировать­ся на фактах, касающихся организации прав собственности, конкурентных и кооперативных механизмов и корпоративных стратегий вертикальной интеграции и диверсификации. Есть несколько проблем, связанных с обзором сравнительных ис­следований. Во-первых, доступные наблюдения зачастую носят скорее избирательный, чем всесторонний характер, так как ис­следователи стремятся рассматривать лишь переменные, от­ражающие их собственный подход, и не пытаются разделить объект между разными подходами. В попытке получить полно­ценную картину того, что известно о каком-либо националь­ном капитализме, мы имеем лишь избирательный обзор, где представлены только те переменные, которые искал теоретик. Во-вторых, большая часть работ по сравнению организаций была проведена в развитых индустриальных обществах. Мы знаем относительно немного об организации бизнеса в США, Западной Европе и Японии, однако мы знаем ещё меньше о дру­гих странах Азии и Восточной Европы, и намного меньше об

284

 

остальном мире. В настоящем обзоре рассмотрены примеры США, Японии, Германии, Франции и более схематично даются Тайвань, Южная Корея и Китай. Этот обширный набор срав­нений будет проведён достаточно поверхностно, главным обра­зом для иллюстрации сравнительной ценности теорий.

Полезно сразу начать с выводов. Несмотря на все рассуж­дения о глобализации мирового хозяйства и так называемой транснационализации корпораций, различные общества со­храняют значимые различия в своих организационных устрой­ствах [Hollingsworth, Streeck 1994; Pauly, Reich 1997; Crouch, Streeck 1997; Dore 1997; Berger, Dore 1996; Kitschelt et al. 1999]. Эти механизмы являются следствием, главным образом, трёх факторов: уникальной истории вхождения каждого общества в фазу индустриализации и последующего институционального развития, уникальной формы государственного вмешательства в хозяйство в отношении прав собственности, правил конку­ренции и кооперации и социальной организации элит (т.е. кто владеет корпорациями или осуществляет над ними контроль: семьи, менеджеры или государство). Теории, которые наиболее адекватно объясняют эту динамику, — это неоэволюционист­ские подходы в экономической теории и политико-культурные подходы в социологии.

Теория ресурсной зависимости предоставляет правдоподоб­ные объяснения для части наблюдаемых фактов. Альянсы, сети, примеры семейной собственности и переплетённых директо­ратов среди предприятий являются феноменами, которые в различных отраслях и обществах вырастают в разной степени. Можно было бы утверждать, что все эти разнообразные поряд­ки отражают неповторимые ресурсные зависимости, однако мы не имеем данных, чтобы доказать это, так что подобное утверж­дение может выглядеть тавтологичным. Обнаруживается мало­вато фактов, которые можно было бы использовать для под­держки теории агентских отношений как объяснения различий между обществами. Если теория агентских отношений предска­зывает, что права собственности эволюционируют в сторону единой модели, то многие общества со схожими проблемами агентских взаимоотношений обладают очень непохожими пра­вами собственности. Вполне возможно привести доводы, объ­ясняющие межстрановые различия с позиций теории транс-акционных издержек, однако, как и в случае теории ресурсной

28₅

 

зависимости, трудно собрать данные в их поддержку (попытку сделать это для Японии см.: [Aoki 1988]).

Сначала рассмотрим пример США. Теория агентских отно­шений и её использование финансовыми экономистами сфор­мировали то, как мы говорим о корпорации, так что сегодня мы обсуждаем крупные американские промышленные корпорации преимущественно в финансовых терминах. Всё, что важно знать финансовым экономистам о любом предприятии, сводится к ак­тивам, долгам и свободному денежному потоку относительно числа акций и их текущей рыночной оценки. В предыдущей главе я утверждал, что концепция фирмы, действующей в интересах акционеров, сейчас доминирует среди крупнейших американских корпораций. Менеджеры и собственники стали одинаково рас­сматривать свои организации [Useem 1993]. Подразделения пред­приятий покупаются и продаются исходя из их краткосрочных финансовых показателей. Для увеличения прибыли в следующем квартале часть работников увольняют, а оставшиеся должны не­сти дополнительное бремя, повышая свою производительность.

Каким образом эта концепция фирмы возникла и стала до­минирующей среди корпоративных организаций в США? Тео­рия ресурсной зависимости предсказала бы, что власть имущие акторы, контролирующие ключевые ресурсы, внедрили эту концепцию предприятия ради собственной выгоды. Огромные интеллектуальные усилия были затрачены на установление за­висимости между теми, кто владеет корпорациями, и теми, кто их контролирует [Kotz 1978; Larner 1970; Herman 1980; Mintz, Schwartz 1985]. He меньше энергии ушло на отслеживание свя­зей между банками, страховыми компаниями и механизмами перекрёстного владения собственностью в американских кор­порациях прежде всего через изучение переплетённых дирек­торатов (см., напр.: [Mizruchi, Schwartz 1987]). Пока существует значительное количество переплетённых директоратов, они не­стабильны [Mizruchi 1982; Palmer 1983], и их влияние оценива­ется по-разному в разных исследованиях [Burt 1983; Fligstein, Brantley 1992 (обзор)]. И утверждать, что концепция фирмы, действующей в интересах акционеров, возникла из подобных взаимоотношений, довольно затруднительно.

Другим возможным источником финансовой концепции кон­троля является доминирование финансовых рынков. Несмотря на то что финансовые рынки и инвестиционные дома (особен-

286

 

но J.P. Morgan) играли ключевую роль в волне слияний в США на рубеже веков [Mizruchi 1982], мы не имеем достаточных сви­детельств тому, что эти финансовые институты, особенно ин­вестиционные банкиры и институциональные инвесторы (пен­сионные фонды, страховые компании или взаимные фонды), играли активную роль в формировании корпоративных страте­гий и структур с 1905 по 1980 г. [Fligstein 1990; Fligstein, Brantley 1992]. Так случилось прежде всего потому, что американские антимонопольные законы — особенно закон Клейтона, но так­же и закон Гласса — Стиголла — поставили вне закона перепле­тённые между конкурирующими промышленными предприяти­ями директораты и сильно сократили возможности для банков владеть предприятиями [Roe 1994]. Американским фирмам не дозволялось демонстрировать финансовые связи и модели соб­ственности, которые возникли в Европе и Азии. Напротив, непо­средственные последствия поведения крупнейших американских промышленных корпораций лучше видно в контексте организа­ционных полей, в которых они оказались (см. гл. VI наст. изд.).

Финансовая концепция контроля начала развиваться в 1950-х годах по двум причинам. Во-первых, крупные пред­приятия в послевоенные годы были уже достаточно диверси­фицированы. Проблема внутреннего контроля над большим числом продуктов открыла новые рыночные возможности директорам, которые могли оценить потенциальную прибыль от каждого продукта. Чтобы сделать управляемой крупную, диверсифицированную корпорацию, финансовые директора сократили информационную проблему до измерения нормы прибыли каждой продуктовой линии. Во-вторых, в первые по­слевоенные годы федеральное правительство жёстко навязыва­ло антимонопольные законы и провело закон против слияний, который затруднил возможность слияния со своими прямыми конкурентами или поставщиками. Это побудило предприятия к диверсификации, чтобы иметь дополнительные возможно­сти для роста. Финансовые директора, которые могли оценить потенциальную прибыльность продуктовых линий вне сферы деятельности предприятия, были в подобных условиях незаме­нимы [Fligstein 1990: ch. 6].

Другим фактором, который усилил финансовую концепцию контроля, был вызов предприятиям в сформировавшихся орга­низационных полях, брошенный корпоративными захватчика-

28/

архитектура рынков

ми. Директора, впервые применившие модель конгломератов-«поглотителей», показали, как можно использовать финансовые махинации, включая кредиты, для достижения быстрого роста при незначительных капитальных инвестициях. Все финан­совые формы реорганизации, включая слияния, продажу соб­ственности, выкуп контрольного пакета акций, за счет кредита, накопление долга и выкуп своих акций, были изобретены или усовершенствованы именно в этот период. В 1960-е годы мы стали свидетелями масштабной волны слияний, в ходе которой многие крупнейшие корпорации значительно увеличили свои размеры и уровень диверсификации. Менеджеры и собствен­ники промышленных корпораций, которые не участвовали ак­тивно в волне слияний 1960-х годов, с большой вероятностью становились объектами для поглощения со стороны других промышленных корпораций в ходе этой волны [Palmer et al. 1995]. Как результат, финансовые директора всё чаще стано­вились генеральными директорами, а финансовая концепция корпорации захватила большинство организационных полей крупнейших американских корпораций [Fligstein 1987].

Финансовая концепция контроля, возникшая в 1960-е годы, была трансформирована волной слияний 1980-х годов (см. гл. VII наст, изд., а также [Stearns, Allan 1996; Ocasio, Kim 1999]). Б. Фридман утверждает, что непосредственной причиной вол­ны слияний 1980-х годов стало состояние балансовых отчётов американских корпораций, которого они достигли примерно к 1980 г. [Friedman 1985a]. 1970-е годы были временем высокой инфляции, высоких процентных ставок и плохо работающего фондового рынка. К 1980 г. многие предприятия имели на своих счетах недооценённые активы, ценность которых выросла бла­годаря инфляции и относительно низким ценам на акции.

Другим фактором, стоящим за волной слияний 1980-х годов, стало вмешательство государства, которое изменило регулятив­ную среду. В 1980-х годах администрация Рейгана ослабила ан­тимонопольные законы, сняв многие запреты и давая зелёный свет всем видам слияний, включая их вертикальные, горизон­тальные формы, а также образование конгломератов. В это же время были значительно сокращены налоги с корпораций, тем самым предоставлялся капитал для волны слияний. Эти дей­ствия вместе с финансовой концепцией контроля, возникшей в 1960-е годы, и недооценёнными корпоративными активами 1970-х годов привели к взрыву слияний и поглощений.

288

VIII. корпоративный контроль

Хотя слияния 1980-х годов иногда осуществлялись финансо­во-ориентированными директорами, они также проходили под давлением со стороны институциональных инвесторов. Факты говорят о том, что предприятия, во главе которых стоял финан­сово-ориентированный директор, чаще осуществляли финансо­вую реорганизацию; и напротив, предприятия без директора-фи­нансиста чаще становились мишенями для слияний [Davis, Stout 1992]. Тем не менее институциональные инвесторы и инвестици­онные банкиры сыграли здесь ключевую роль, усилив влияние финансовых рынков. Они поняли, что предприятия обладают недооценёнными активами, которые можно продать с большой выгодой или использовать для приобретения новых активов; они создали рынок «мусорных облигаций», который давал возмож­ность занимать огромные суммы чужих денег для приобретения активов; и они использовали финансовую концепцию контроля, чтобы принудить менеджеров к проведению финансовой реор­ганизации либо стать жертвой рынка корпоративного контроля [Davis, Stout 1992; Davis, Thompson 1994]. В результате в 1980-е годы мы стали свидетелями подъёма активности акционеров [Useem 1993], особенно среди крупных институциональных ак­ционеров [Baums, Buxbaum, Hopt 1993: part 2].

Расширение концепции контроля в интересах акционеров не оказало значимого влияния на корпоративные стратегии в отношении конкуренции на товарных рынках. Есть факты, го­ворящие об урезании расходов на исследования и развитие во время крупных слияний [Graves 1988]. Нет каких-либо значи­мых оснований полагать, что так называемая активная финан­совая интервенция институциональных инвесторов или ин­вестиционных банкиров существенно меняет стратегии, хотя существуют данные, показывающие, что в 1980-х годах число продуктов, производимых крупнейшими предприятиями, со­кратилось [Davis, Diekmann, Tinsley 1994]. Наиболее сильным фактором такого поведения фирм остаются их основные рын­ки, а также стратегии и структуры тех предприятий, которых они воспринимают как своих основных конкурентов.

Американские фирмы стремятся стать большими, относи­тельно диверсифицированными и управляемыми по финансо­вым критериям. Это неудивительно. Например, институцио­нальный инвестор в полупроводниковой промышленности не будет пытаться диктовать менеджерам, производить или

289

архитектура рынков

нет новое поколение компьютерных чипов. Чтобы защитить свои инвестиции, им нужно знать, что эта отрасль, как пра­вило, имеет короткий продуктовый цикл (от двух до четырёх лет). Сопротивление появлению нового поколения компьютер­ных чипов обесценило бы их инвестиции. Существует, однако, одна важная оговорка. Ведущие акторы на финансовых рынках вынуждали менеджеров крупных промышленных корпораций уделять всё больше внимания извлечению краткосрочной при­были. Остаётся лишь проследить, как это скажется на корпора­тивных стратегиях в будущем.

Концепция контроля в интересах акционеров, появившаяся в США, не возникла во многих других развитых капиталисти­ческих странах (вероятно, за исключением Великобритании) [Woolcock 1996] во многом благодаря существовавшим инсти­туциональным порядкам, регулирующим взаимоотношения го­сударства и экономических элит. Например, Европейский союз позволил странам-участникам продолжать отслеживание слия­ний и решать, соответствует ли то или иное слияние интересам страны-участника. На общеевропейском рынке не будет ника­кого европейского рынка корпоративного контроля [European Community 1985; Franks, Mayer 1990].

Отношения государств и фирм в Западной Европе остаются на удивление стабильными. Правительство Франции продало части многих крупнейших предприятий, хотя и продолжает владеть долями акций предприятий, отпущенных в свободное рыночное плавание [Anastassopoulos, Blanc, Dussauge 1987]. Сущность французской промышленной политики после Второй мировой войны заключалась в попытке создания «националь­ных чемпионов», способных конкурировать на мировых рын­ках [Dyas, Thanheiser 1976]. Предполагалось, что эти чемпионы должны быть достаточно крупными, чтобы достигать эконо­мии от масштаба. Французское правительство контролировало инвестиции и направляло потоки капитала в эти предприятия [Jenny, Weber 1980]. Действительно, в течение 1960-х и 1970-х годов государство стимулировало слияния в данных отраслях как часть своей промышленной политики.

Промышленная политика Франции несколько изменилась в 1990-х годах [Dumez, Jeunemaitre 1990: 224; Boyer 1990; 1997]. Правительство продало акции некоторых крупнейших предпри­ятий, и это предоставило свободу менеджерам осуществлять

290

VIII. корпоративный контроль

инвестиции по своему усмотрению. Крупные французские предприятия воспользовались возможностями американских и британских рынков корпоративного контроля и приобрели доли в крупных предприятиях обеих стран. Поскольку фран­цузская промышленная политика была ориентирована на со­здание предприятий, которые могли бы достигнуть экономии от масштаба, крупные французские предприятия стремились к вертикальной интеграции, большому размеру и недиверсифи­цированной продуктовой линейке [Dyas, Thanheiser 1976; Green 1986]. Государственное вмешательство в финансовые рынки и традиционное государственное владение предприятиями озна­чало невозможность капитализма альянсов. В течение 1990-х го­дов менеджеры французских предприятий получили большую свободу в привлечении денежных средств, участии в слияниях и входе-выходе из бизнеса. Но государственное владение доля­ми крупных предприятий и возможность политического дав­ления на предприятия при подозрении, что они действуют во­преки «общественным интересам», не позволило возникнуть во Франции значимому рынку враждебных поглощений.

Немецкие предприятия в меньшей степени испытывают пря­мое вмешательство со стороны федеральной или региональной власти. Тем не менее немецкие земли (эквивалент штатов в США) по-прежнему обладают значительной долей собственности в важных промышленных предприятиях [Boltho 1996]. Они ис­пользуют эти доли, чтобы влиять на инвестиционную политику местных предприятий для сохранения своей индустриальной базы [Stockman, Ziegler, Scott 1985]. Исторически картели были разрешены в Германии. Это вело к кооперативному поведению немецких производителей [Dyas, Thanheiser 1976; Kocka 1980]. Сегодня, хотя картели запрещены, немецкое антимонопольное законодательство разрешает предприятиям одной отрасли со­трудничать друг с другом, если их продукты предназначены для экспорта. Таким образом, немецкие фирмы имеют меньше сти­мулов к слияниям для контроля над конкуренцией и мощные стимулы для сотрудничества [Dumez, Jeunemaitre 1990].

Крупнейшие немецкие предприятия представляют собой конгломераты, обычно выстроенные вокруг банка [Lane 1989]. Это может напоминать структуру японских кейрецу. Акциями владеют семьи и банки, а инвестиционные потоки обычно на­правляются банками [Kocka 1980; Stockman, Ziegler, Scott 1985].

291

архитектура рынков

На немецком фондовом рынке доступна лишь малая часть акти­вов, а эти рынки не играют важной роли [Schneider-Lenne 1992]. Ядро экономики Германии, так называемый Mittelstand, со­ставляют относительно небольшие предприятия, специализи­рующиеся на небольшом количестве продуктов [Cable, Palfrey, Runge 1980; Albert 1991]. Эти предприятия с объёмом продаж около 80-100 млн долл. обычно принадлежат семьям и контро­лируются семьями. Они нередко переходят от поколения к по­колению. Эти предприятия ориентируются на рынки высоко­качественных промышленных товаров. В результате плотного контроля над собственностью и отсутствия стимулов контро­лировать конкуренцию через слияния, немецкие предприятия менее интегрированы, мельче по размеру и менее диверсифици­рованы, чем американские предприятия (по вопросу выжива­ния немецкой модели см.: [Streeck 1995; 1996]).

Случай Японии широко изучен [Abegglen, Stalk 1985; Aoki 1988; Gerlach 1992; Hadley 1970; Kono 1984; Whitley 1990; Lincoln, Gerlach, Takahashi 1992; Kester 1992; 1996; Dore 1997; Дор 2007]. В целом можно сказать, что ядро японской промышленности представляют собой организованные в предприятия группы. Большинство этих групп существовали до Второй мировой войны в виде семейных объединений предприятий, называемых дзайбацу. После войны они были реорганизованы в менее проч­но связанные группы, которые называются кейрецу [Yoshino 1968]. Модели владения акциями в них таковы, что каждое предприятие владеет небольшой частью акций других предпри­ятий [Lincoln, Gerlach, Takahashi 1992]. Члены группы обычно представляют большое число отраслей, а в центре группы часто располагается банк. Очень небольшая часть акций предпри­ятия торгуется на открытых рынках ценных бумаг. Поскольку инвестиции осуществляются за счёт внутренних ресурсов, они обычно ориентированы на долгосрочные цели и удержание доли рынка (обзор литературы см.: [Gerlach 1992: ch. 3]).

По крайней мере исторически, японское правительство также играет активную роль в инвестировании экономики [Westney 1987; Johnson 1982]. Японское правительство осущест­вляло первоначальное вхождение в эпоху индустриализации во время реставрации Мэйдзи. Оно широко заимствовало за­падные модели институтов для быстрого вступления в стадию индустриального развития [Westney 1987]. В послевоенное

292

VIII. корпоративный контроль

время министерство международной торговли и промышлен­ности поддерживало японскую промышленность различными способами. Предприятия поощрялись за вхождение на экспорт­ные рынки, а на проекты, предусматривающие производство товаров на экспорт, выделялись кредиты [Johnson 1982]. Для поддержки экспортной деятельности была усилена структура кейрецу.

Широкая дискуссия была посвящена тому, сможет ли япон­ский фондовый рынок расшатать этот порядок [Kester 1996:129]. После примерно десятилетия таких обсуждений можно было лишь утверждать, что структура кейрецу сохранилась. В Япо­нии нет рынка корпоративного контроля, и не похоже, чтобы он появился. Герлах показал, что исторически сложившиеся мо­дели торговли, кредитования и собственности оставались ста­бильными в кейрецу в течение второй половины 1980-х годов [Gerlach 1992].

В Тайване и Южной Корее действуют альтернативные струк­туры [Hamilton, Biggart 1988; Whitely 1990; Wade 1990; Li 1988; Liu 1987]. В Тайване крупные промышленные предприятия на­ходятся в семейной собственности и под семейным контролем. Предприятия сравнительно малы [Biggart, Guillen 1999; Биггарт, Гиллен 2007]. Когда предприятия начинают расти, семьи обыч­но основывают новые предприятия для производства дополня­ющих продуктов. Средства для новых предприятий выделяют­ся с доходов старых предприятий. Контроль остаётся в руках семей, а рынки ценных бумаг играют незначительную роль в возникновении новых предприятий и капитала [Hamilton, Kao 1990]. Правительство Тайваня также играет незначительную роль в распределении капитала. Быстрое развитие экономи­ки было обеспечено, главным образом, частным сектором, без вмешательства финансовых рынков или государства. Предпри­ятия Тайваня обычно небольшие, вертикально интегрирован­ные или диверсифицированные. Связи между предприятиями нередко вращаются вокруг разветвлённых родственных сетей. Тайваньский бизнес представляет собой наиболее чистый слу­чай мелких предприятий, контролируемых семьями и вплетён­ных в плотные сети.

В ядре южнокорейской экономики доминируют крупные корпорации, объединённые в конгломераты. Корейское слово чеболь является прямым переводом японского слова кейрецу

293

 

[Hamilton, Biggart 1988]. Впрочем, чеболь имеет два важных отличия от кейрецу. Чеболи являются сильно диверсифициро­ванными семейными предприятиями. Они очень сильно инте­грированы, а собственность и инвестиции контролируются из центра [Whitley 1990; Amsden 1989; Biggart, Guillen 1999; Биг-гарт, Гиллен 2007].

Корейское правительство играет большую и активную роль в инвестициях в чеболи [Amsden 1989; Wade 1990; Biggart, Guillen 1999; Биггарт, Гиллен 2007 (случай автомобильной про­мышленности)]. Подобное вмешательство является прямым результатом корейской войны, но оно продолжилось и в по­слевоенные годы. Действительно, в Корее государственный контроль сильнее, чем в любой другой развивающейся капита­листической стране в Азии. В результате частные финансовые рынки не играют практически никакой роли в росте экономики [Hamilton, Biggart 1988; Whitley 1992; Wade 1990]. Как уже гово­рилось, корейские предприятия являются крупными, интегри­рованными и диверсифицированными, и до сих пор находятся под контролем небольшого числа семей, имеющих сильные свя­зи с правительством.

В последнее время появились эмпирические исследования континентального Китая. Все согласны с тем, что китайское правительство продолжает играть важную роль в экономике [Guthrie 1997; Wank 1999]. Есть некоторые разногласия по по­воду характера изменений в управлении. Хотя появился не­большой фондовый рынок, большая часть акций крупнейших предприятий по-прежнему находится в руках государства [Guthrie 1999]. Л. Кайстер считает, что вокруг банков в Китае сформировались бизнес-группы с переплетёнными директора­тами по образу и подобию японских кейрецу [Keister 1998]. Она утверждает, что предприятия не интегрируют свои структуры, а остаются слабо связанными. Д. Гатри изучает предприятия в Шанхае и показывает, что в ответ на более слабые связи с го­сударством менеджеры диверсифицируют деятельность своих предприятий. Изучаемые им предприятия перешли на дивизи­онную структуру. Д. Уонк подчёркивает, что собственность на активы в Китае намеренно оставляют неопределённой [Wank 1999]. Бывшие государственные менеджеры, которые теперь управляют предприятиями, имеют возможность направлять инвестиции, как если бы они владели этими предприятиями.

294

 

Они укоренены в сети вместе с другими акторами, включая го­сударственных чиновников, чтобы обеспечить себе доступ к необходимым ресурсам, в том числе к капиталу для развития. Ситуация в Китае довольно изменчива, так что все три исследо­вателя могут оказаться правы относительно тех предприятий, которые они изучали. И ни один из этих исследователей не за­мечает никаких следов конвергенции в сторону американского стиля управления.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нет никаких причин полагать, будто мир стремится к единой форме взаимоотношений между государством, финансовым сектором и промышленными корпорациями. Семьи, менедже­ры и государства, как бы сменяя друг друга, доминируют над собственностью в разных обществах. Также нет особых причин утверждать, что отношения между предприятиями сходятся к рынкам, иерархиям, сетям или стратегическим альянсам как доминирующей форме управления, в то время как стабильные ситуации при разной конфигурации можно в изобилии обна­ружить в самых разных обществах. Крупные предприятия в разных обществах также различаются по своей продуктовой линейке и степени интеграции. Наконец, тип и степень вме­шательства государства в работу рынков сильно различается внутри и между регионами. Общий итог по-прежнему состоит в существовании национальных капитализмов (похожий вы­вод на примере мировой автомобильной промышленности см.: [Biggart, Guillen 1999; Биггарт, Гиллен 2007]).

Доступные нам сведения говорят о том, что не существует, по крайней мере пока, никакого мирового рынка корпоратив­ного контроля. Права собственности и структуры управления находятся под контролем национальных государств и локаль­ных элит. Покуда государства претендуют на суверенитет, они вряд ли откажутся от контроля над своими экономиками. Кро­ме того, местные элиты также извлекают выгоду из существу­ющего положения вещей, и они будут сопротивляться любым действиям, которые будут навязывать соответствие чьим-либо стандартам. Даже наш ограниченный по масштабу обзор от­ношений между государством, предприятиями и финансовым сектором показал, что хотя в американских, японских и некото-

295

 

рых европейских корпорациях доминируют менеджеры, основ­ная часть экономик остального мира контролируется семьями [Hamilton, Kao 1990 (Тайвань); Evans 1995 (Бразилия, Индия); Left" 1978 (остальные страны третьего мира, включая Мексику)].

Хотя американская промышленная структура прочно нахо­дится во власти концепции контроля в интересах акционеров, остальной мир упорно сопротивляется ей по указанным только что причинам. Национальные экономики обладают различны­ми институциональными порядками, которые формируют от­ношения между инвестициями, собственностью, контролем и экономическим ростом. Пока они заинтересованы в мировой торговле, национальные системы устроены для сохранения сво­их национальных прав собственности и структур управления. В конце 1990-х годов случилось оживление слияний и погло­щений, особенно в Европе. Враждебные поглощения в Европе всё ещё довольно редки. Многие слияния происходили между предприятиями в рамках какого-либо общества, где их начина­ли региональные конкуренты. Эти слияния часто совершаются для укрупнения, чтобы стать конкурентоспособными на евро­пейском рынке. Слияния с иностранными компаниями чаще всего происходят, чтобы удовлетворить требованиям европей­ского рынка [Fligstein 2000]. Поскольку Европа становится всё более экономически интегрированной, то по всей Европе могут последовать перемены в контроле над правами собственности.

Полученные результаты ставят перед нами несколько интерес­ных теоретических и эмпирических вопросов. На теоретическом уровне существовала тенденция представлять конкурирующие объяснения феномена управления как противостоящие друг другу. Таким образом, организационная форма понимается, на­пример, в терминах эффективности или в терминах легитимно­сти. В моём обзоре литературы предполагается, что отношение между причинно-следственными механизмами является более сложным. Например, экономические подходы неявно предпо­лагают, что социальная структура изменится и станет эффек­тивной, как только обмен начнёт осуществляться поверх социе-тальных границ. Из моего обзора следует, что разные общества по-разному определяют права собственности и правила конку­ренции и кооперации. Эти неповторимые детали внеконтракт-ных элементов контракта приводят к различным видам взаимо-

296

 

зависимостей и различным способам управления или решения этих проблем. Эффективность конструируется социально, а не конструируется рынками [Fligstein 1990: ch. 9]. И существует множество способов «эффективной» организации.

Однако это не должно восприниматься как то, что «всё это легитимность» или «всё это власть». Рыночные силы, хотя и социально сконструированы, устанавливают для организаций важные ограничения. Внимание к институциональной среде и государству не должно вытеснять анализ технической сре­ды. Скорее, вопрос должен заключаться в том, чтобы изучить механизмы, с помощью которых социальные и экономические факторы усиливают и противоречат друг другу [Orru, Biggart, Hamilton 1991]. Поэтому наиболее плодотворными оказались те подходы, которые обращают внимание на то, каким образом история и социальные отношения формируют как институцио­нальные, так и экономические отношения.

К сожалению, эти теории оказываются аналитически сла­быми. Например, в нашем распоряжении есть немало фактов о существовании множественных организационных форм, и лишь несколько теорий о причинах существования такого раз­нообразия. Поэтому важно, чтобы экономическая социология продолжала разрабатывать проверяемые теории, объясняющие взаимоотношения между техническими и институциональ­ными факторами (о важной попытке начать классификацию бизнес-групп см.: [Granovetter 1994]).

Наконец, мой обзор позволяет выделить тот факт, что теории организации редко подвергались кросскультурной проверке. Большинство из них было предложено для объяснения како­го-либо аспекта управления, и все они исследуют очень узкий круг кейсов. Чаще всего это следствие академического разделе­ния труда. Учёные, интересующиеся определённым обществом, зачастую не слишком осведомлены о других обществах. Кроме того, эмпирическая работа часто ограничивается переменны­ми, выделенными в рамках некоторого теоретического подхода. В результате довольно затруднительно составить сбалансиро­ванный взгляд на то, что представляют собой организации в разных обществах, и непросто с уверенностью делать выводы. Именно поэтому так важно проводить более систематические сравнительные исследования в разных обществах.

297

IX. Глобализация

Политико-культурный подход предполагает, что отношения между политической и экономической элитами, а также долгая история их взаимодействий порождают законы и нефор­мальные практики, образующие особые национальные системы прав собственности и управления. В предшествующей главе я сделал вывод о том, что нет никаких оснований говорить о конвергенции этих особенностей предприятий и рынков в раз­витых капиталистических обществах. В рамках политико-куль­турного подхода предполагается, что особые национальные стили политического контроля продолжают существовать.

Однако этот вывод должен был насторожить читателя. Мы постоянно слышим, что глобальная конкуренция и глобализа­ция производства вынуждают предприятия либо выбрать типо­вую тактику, либо столкнуться с угрозой исчезновения, и что по мере экспансии глобального капитализма государства всё более оказываются не у дел. Этот тезис в изложении Майкла Дженсена касается американских предприятий как наиболее последова­тельно и успешно максимизирующих биржевую стоимость ак­ций [Jensen 1989]. Дженсен утверждает, что в мире глобальной конкуренции все предприятия в развитых капиталистических обществах со временем примут концепцию контроля в интере­сах акционеров либо исчезнут. Мануэль Кастельс говорит, что мы вступаем в мир «информационного общества», в котором победители будут находиться на переднем краю информацион­ных технологий, а проигравшие будут иметь всё меньше пер­спектив [Castells 1996; Кастельс 2000]. Сьюзан Стрейндж верит, что предприятия всегда действуют быстрее государства, и по­этому всё, что бы государство ни захотело сделать, будет обре­чено на провал [Strange 1996]. Роберт Райх, бывший секретарь по труду в правительстве США, пришёл к следующему выво­ду: всё, что государство может сделать перед лицом глобализа­ции, — это обеспечить людям возможность получить образова­ние [Reich 1991].

Отмеченный в предыдущей главе недостаток конвергенции организационных форм в разных обществах со сходными огра­ничениями в технологиях и сходными параметрами окружаю-

298

 

щей среды приводит к непростому затруднению: если глобали­зация идёт полным ходом, то почему мы не видим конвергенции в больших масштабах? Напротив, мы наблюдаем, что националь­ные институты порождают неповторимые социальные отноше­ния внутри предприятий и между ними. В различных обществах мы видим очень разные структуры собственности (см. гл. VIII наст, изд.), отношения с конкурентами и фондовыми рынками (см. гл. VIII наст, изд.) и отношения между работниками и менед­жерами (см. гл. V наст. изд.). Предприятия значительно различа­ются по своей культуре, а более формально — по степени верти­кальной и горизонтальной интеграции, масштабам и структуре своих подразделений, числу производимых продуктов и харак­теру вовлечённости в сделки по слияниям и поглощениям.

Политико-культурный подход предлагает нам аналитические инструменты для осмысления некоторых причин того, почему торговля может расти, а национальные капитализмы при этом сохраняться. Главная задача состоит в формулировании рабо­чих определений глобализации. Оказывается, что экономиче­ская «глобализация» составляет перечень слабо связанных друг с другом тенденций — таких как рост мировой торговли, воз­растающая интернационализация производства, увеличение размера и сложности цепей поставок, рост так называемых сете­вых организаций, использование информационных технологий для усиления и изменения этих разнообразных тенденций, раз­витие Интернета как инструмента для маркетинга и увеличения продаж, усиление интеграции мировых финансовых рынков и удивительный процесс индустриализации Азии. Считается, что эти тенденции приведут к большему неравенству среди работ­ников и ослабят возможность государств вмешиваться в работу рынков товаров и рабочей силы. Основной вопрос, на который я хочу попытаться ответить, заключается в следующем: как мы можем судить о том, что эти феномены действительно настоль­ко широко распространены, а если это так, то в какой степени они говорят нам о реорганизации мирового хозяйства?

Политико-культурный подход полезен для осмысления того, что могут означать рост мировой торговли, изменения в инфор­мационных технологиях или глобальных финансовых рынках для реорганизации каждого рынка на земном шаре. Давайте по­думаем, что может означать сильная версия тезиса о глобализа­ции с позиций политико-культурного подхода. Если в мире су-

299

 

ществуют тысячи (а не исключено, что сотни тысяч!) рынков, то довольно трудно представить себе, что все эти рынки внезапно наводнят игроки со всех уголков капиталистического мира. Кро­ме того, утверждение, что концепции контроля, главенствующие на всех этих рынках, разрушаются, является слишком сильной и нуждающейся в подтверждении гипотезой.

Если мы утверждаем, что государства утрачивают своё зна­чение, то должны будем заключить, что национальные эконо­мические элиты либо были уничтожены, либо растворились в мировой капиталистической экспансии. Довольно трудно найти подтверждения тому, что это происходит на самом деле. Главные сторонники текущего миропорядка — национальные экономические элиты — продолжают процветать. В самом деле, государства являются главными акторами различных торговых соглашений, которые открывают новые рынки (ГАТТ, НАФТА, ЕС)¹. Следовательно, рынки создаются потому, что это отвеча­ет интересам могущественных политических и экономических элит, а эти соглашения должны контролироваться и навязы­ваться. Безусловно, возможно, что государства испытывают всё новые и новые ограничения в связи с открытием новых рынков, но это не было должным образом показано на примере разви­тых индустриальных обществ. Нет никаких оснований считать, что ослабевает роль государства в обеспечении стабильных правовых и институциональных условий для рыночных акто­ров. Также нет оснований полагать, что национальные эконо­мические элиты готовятся объединиться с другими междуна­родными элитами и отвергнуть национальное государство.

Вначале мы рассмотрим основные тезисы в пользу глобализа­ции в той мере, в какой они утверждают влияние глобализации на организацию предприятий, стратификацию в развитых инду­стриальных обществах и выбор политики в рамках государства благосостояния. Затем я представлю обзор аргументов, подтверж­дающих, что масштаб изменений, о которых заявляют сторонники глобализации, не настолько велик, как они себе это представляют.

Мы не спорим с тем, что всё большее число рынков не испы­тывает влияния мировой торговли. Это значит лишь то, что связь между ростом торговли и его предполагаемыми последствиями

¹ Генеральное соглашение по тарифам и торговле (The General Agree­ment on Tariffs and Trade — GATT); Североамериканское соглашение о свободной торговле (North American Free Trade Agreement — NAFTA); Европейский союз. — Примеч. науч. ред.

300

 

такими, как разрушение идентичностей национальных предпри­ятий и существующих концепций контроля не столь значительна. Если доказательства того, что глобализация приводит к коренной реорганизации мирового хозяйства, не слишком убедительны, тогда как можно понять, на какие черты обществ глобальные рыночные процессы действительно способны оказывать влия­ние? В четвёртой главе я утверждал, что политико-культурный подход может предложить концептуальное понимание глобали­зации. Исследовательская программа, основанная на политико-культурном подходе, едва начата. Так происходит потому, что до сих пор наблюдения за мировой экономической деятельностью в подавляющем большинстве либо были довольно абстрактны­ми (например, ограничивались уровнем торговых потоков), либо сконцентрировались на конкретном предприятии, рынке или со­бытии. Крайне скудны попытки теоретизирования и ещё меньше эмпирических исследований на уровне организационных полей. Эта задача как раз и ставится в данной главе.