Тьма падения есть греховная тьма

 Грех, прившедши, приносит с собою тьму в душу, омрачая ее сознание и совесть и приводя в смятение и нестроение все ее действия. От­ходит сознание Божества, или не то что отхо­дит, а отгоняется; вместе с тем, и страх Божий если не исчезает, то слабеет до бессилия опре­делять волю. Неопределенным и невнятным становится голос совести, и дела начинают ве­стись как попало; человек идет ощупью, как ночью. Вкус развивается к вещам не удовлет­воряющим, а только раздражающим разнооб­разные потребности, взаимно себе поперечащие и непрестанно мятущие сердце; как в вихре пыли или метели держит это человека. Эта тьма нестроения и смятения мыслей, чувств и желаний, начавшись с падением, не перестает быть на земле и покрывает всех живущих во грехе. Но и свет Божий, зародив­шись в этой тьме, с первыми словами обетова­ния спасения, не меркнет в греховной страде. Надежда спасения всегда живет в сердце греш­ника, пока не ниспадает он в нечаяние и из него в отчаяние. Как бы кто ни был грешен, все думает, что еще не все пропало, есть еще исход и возможность поправиться. Это чаяние поддерживает и намерение исправления. Хоть исполнение его и откладывается день ото дня, но мысль о том совсем не исчезает, а приходит и отходит. И вот свет, светящий во тьме гре­ховной,— надежда спасения, и мысль— ныне, завтра бросить грех. К этому слабому свету приливаются иногда усиливающие его лучи от остатков первоначального света, положенного в естество человека и никогда не замирающего. То «страх Божий» посетит, от случайного или намеренного сознания неумытной (беспристрастный, нелицеприятный) правды и неописанной благости Божией; то «совесть» раз­дражится и возвысит голос свой, ясно пред­ставляя безобразие дел и карая их неподкуп­ным судом своим; то припадет «безвкусие» и «отвращение» к суетам и утехам, питавшим грех, в связи с чувством ненадежности опор, на которых почивает утешная жизнь, или повеет отрадою жизни свободной от всех этих уз, много требующих и ничего не дающих. Тогда в душе оказывается много света, и достаточно освещается вся ее мрачность, причиненная гре­хом. При всем том, свет этот не более того света, какой светил во тьме падения язычникам. Его указания неопределенны. Он только обличает неправое, не определяя точно правого и не указывая исхода из бедственного состоя­ния греховного. Эту определенность получает он, когда придет к нему слово евангельское, как свет, доставшийся на долю язычникам, получал определенность от слова пророческого. Слово евангельское, живое и действенное, за­вершает освещение внутреннее и прогоняет тьму греховную окончательно. Внимающие первому свету добре творят; но только под условием, если им одним не довольствуются, а только принимают его, как возбудителя к усерд­ному взысканию и того, чтоб и день Христов озарил, и денница спасительной во Христе веры воссияла в сердцах их. То — пригото­вительное действие, а принятие слова еван­гельского — совершительное. То — предтеча, а это — Сам Христос.