Инициации, смерть, подземный мир и возрождение

Мне лабиринт представляется прежде всего воплощением (при этом совершенным) обряда инициации. Давайте повнимательнее посмотрим на форму лабиринта — это внутреннее пространство, отделенное от остального мира. Это пространство окружено внешней стеной, в которой имеется лишь одно небольшое отверстие для входа. Внутреннее пространство напоминает архитектурный план и кажется на первый взгляд ошеломляюще сложным. Чтобы понять форму лабиринта, а также чтобы решиться войти внутрь, требуется определенная степень зрелости. Если говорить о самой дорожке, то идущему человеку необходимо обладать хорошей физической координацией, а также социальной адаптивностью (что требуется и в хороводе)³⁷. Прежде чем вступить в лабиринт, человек преодолевает целый ряд препятствий, и способным их преодолеть оказывается лишь тот, кто уже достиг зрелости. Когда вход остается позади, человеку открывается «принцип извилистой дорожки». Внутреннее пространство заполнено максимально возможным количеством поворотов — что означает огромную потерю времени, а также физическую усталость человека на пути к цели, то есть к центру. Несколько раз человек приближается к цели только затем, чтобы дорожка вновь отвела его в противоположную сторону, и это вызывает большое психологическое напряжение. А поскольку на пути к центру идущий лишен возможности выбора, тот, кто в состоянии вынести это психологическое напряжение, непременно достигнет цели. В этом — символическое отображение необходимости следовать законам природы, отрицающее роль субъективного, произвольного подхода. Достигнув центра, человек остается в полном одиночестве, наедине с самим собой, с божественным принципом, с Минотавром или же с чем-то другим, чем может быть наполнено содержание понятия «центр»³⁸. В любом случае центр — это такое место, где человеку дается возможность обнаружить нечто настолько важное и значительное, что это открытие требует кардинальной смены направления движения. Чтобы выйти из лабиринта, человек должен повернуться и возвращаться назад по своим же следам. Поворот на 180 градусов означает не что иное, как наибольшее возможное отступление от собственного прошлого. И все же не следует рассматривать возвращение как обычное отрицание, отмену уже совершенного похода к центру. Это толкование могло бы иметь место, если бы мы расценивали обратный путь в том же плане, что и дорогу к центру. Между этими двумя дорогами, однако, лежит ключевой, основополагающий опыт. И поэтому поворот в противоположную сторону — это не просто отрицание предшествующего опыта, это еще и новое начало. Человек, выходящий из лабиринта, совсем не тот, кто входил в этот лабиринт, — это человек, переродившийся для нового этапа, нового уровня существования. Именно в центре лабиринта происходит смерть и новое рождение.

Смерть и возрождение символизируют переход от одной формы существования к другой, непременно более высокой, и одним из наиболее важных обрядов, символизирующих этот переход ³⁹, является обряд инициации, в котором «все церемонии и устные инструкции, предназначенные новообращенному, направлены главным образом на то, чтобы изменить его или ее религиозную или общественную жизнь»⁴⁰. Основным примером может служить обряд достижения половой зрелости, благодаря которому человек получает доступ в определенную возрастную группу взрослых людей, достигших сексуальной или общественной зрелости. Перед рукоположением в сан священника и во время приготовления к коронации также проводятся церемонии посвящения в тайные общества. Обряд крещения у христиан до сих пор включает определенные элементы инициации, хотя в нем и нет испытаний на выносливость, на силу или же других подобных проверок, призванных доказать, что новообращенный способен вынести тяготы своего нового состояния. Смерть в ритуалах означает конец жизненного пути человека, после чего новообращенный рождается для иного существования. Это значение лабиринта находит свое отражение и в его извилистой форме, в постоянной смене направлений слева (направление, противоположное движению солнца, т. е. движение к смерти) направо (направление движения солнца, т. е. к жизни⁴¹.

Кроме того, в лабиринте человек оказывается в окружении, в изоляции, он оторван от привычной среды существования. Для него привычное окружение как бы «умирает». Назад пути нет, только неизбежная дорога вперед и обязательный поворот в обратную сторону, когда идущий достигнет центра. Дорога, ведущая из прошлой жизни к одиночеству, — это дорога смерти. И не случайно некоторые из ранних лабиринтов — петроглифы бронзового века — связаны либо с захоронениями, либо с шахтами, то есть с местом, откуда человек ступает на опасный путь, ведущий назад, в утробу Матери-Земли, «владычицы подземного мира».
20

Возвращение в утробу, отход к эмбриональному состоянию, выбрасывание наружу через сковывающие движения повороты и изгибы и повторное возвращение к узкому входу — данная интерпретация, символизирующая рождение, непосредственно связана с тем, что дорожка лабиринта узкая и извилистая. И не случайно лабиринт ассоциируется с изгибами внутренностей⁴². Понятно теперь, почему в Индии лабиринты наделяли волшебной силой, облегчающей деторождение (ил. 627—629)⁴³, а для индейцев хопи они символизировали рождение и реинкарнацию ⁴⁴.

ил. 627—629

Леонардо да Винчи Продольный разрез совокупляющихся тел. Анатомический рисунок, 1494

Инициации означают символическую смерть и новое рождение. Однако физическая смерть тоже может рассматриваться как изменение, трансформация прежнего состояния и переход к новой жизни. И соответственно дорожка лабиринта являет собой путь в подземный мир, возврат к Матери-Земле, что связано с обещанием возрождения ⁴⁵. Путь внутрь лабиринта представляет собой путь к чреву земли, к viscera terrae ⁴⁶. Мне представляется, что именно здесь следует искать один из каналов, по которым представления, возникшие в эпоху пещерных культов, были переданы более поздним поколениям и, претерпев соответствующие изменения, трансформировались в концепцию лабиринта.

В свете того, что лабиринт тесным образом ассоциируется со смертью и возрождением, представляется возможным предположить, что римская троянская игра, известная также под названием «поход в троянский лабиринт», служила для торжественного осуществления двух функций — основание (т. е. рождение) города и погребальные церемонии ⁴⁷. Изображение портала храма Аполлона в Кумах, предположительно выполненное рукой Дедала ⁴⁸, также подтверждает эту мысль: именно в Кумах открывается огромный грот, ущелье — вагинальное отверстие Матери-Земли, а также вход в Гадес. Следовательно, если лабиринт символизирует смерть и возрождение, как это описано выше, то можно ожидать, что лабиринты будут встречаться лишь в тех культурах, для которых характерна вера в жизнь после смерти.

Священная свадьба?

Мы только что обсудили представление о лабиринте как о чреве и способе «проникновения в утробу Матери-Земли». Если рассматривать данную идею в несколько менее метафорическом плане, вполне оправданным могли бы показаться явные сексуальные коннотации, с которыми ассоциируется проникновение в органоподобное целое лабиринта, а также узость
21

и сама форма его дорожки. Возможно ли, чтобы с лабиринтом ассоциировалось еще и первичное рождение? Существует несколько примеров, подтверждающих данное предположение: на этрусской ойнохое из Тральятеллы изображены две сношающиеся пары, чья непосредственная близость к лабиринту позволяет высказать предположение, что они тесно связаны с ним определенными смысловыми ассоциациями или же они тот ключ, благодаря которому становится понятно, где именно происходит действие. Клара Галлини ⁴⁹ совершенно правильно трактовала данную сцену как «священную свадьбу» Тесея и Ариадны, состоявшуюся после испытаний странствованием по лабиринту ⁵⁰. Считалось, что подобные обряды способствуют плодоношению полей, поскольку в них воспроизводится космическая иерогамия — порождающий жизнь союз (Отца) Небес и (Матери) Земли ⁵¹. Согласно майским традициям стран Северной Европы, соединение пары на недавно засеянном поле должно магическим образом облегчить возрождение природы⁵². Это же представление лежит в основе «троянских городов» в странах Северной Европы, известных также под названием «девичьи танцы». Во время такого танца девушка ⁵³ скрывается в лабиринте, где мужчина настигает ее и овладевает ею ⁵⁴.

Естественно, проблематичной представляется попытка проследить историю этих сравнительно недавних примеров, возвести их к более ранним образцам. Кажется, однако, вполне оправданным предположить, что на ойнохое из Тральятеллы изображены вовсе не события частной жизни этих людей. Они показаны на открытом пространстве, аналогично официальному ритуалу троянской игры, а большое число пар. позволяет предположить, что изображаемое действие было широко распространенным обрядом ⁵⁵.

Есть еще одно соображение, которое непременно следует принять во внимание в связи с данной точкой зрения — доказать которую непросто, — что лабиринт являлся местом проведения магических обрядов, нацеленных на плодородие, — идея, затрагивающая также вопросы происхождения самой схемы лабиринта. Я имею в виду соотношение между практически повсеместно встречающимися чашевидными знаками и лабиринтами. В этих петроглифах периода неолита или бронзового века (концентрические окружности, разделенные одним или несколькими радиусами) определенную эмбриональную форму различали Эрнст Краузе ⁵⁶, Мориц Гернез и Освальд Менгин ⁵⁷. Однако попытка Краузе вывести схему лабиринта непосредственно из чашевидных знаков представляется неубедительной — она надуманна и не предлагает мотивации, необходимости, которая бы могла явиться стимулом, движущей силой для подобного эволюционирования. К тому же порядок расположения окружностей не соответствует расположению окружностей в лабиринте критского типа. Чтобы рассматривать чашевидные изображения (о значении которых можно пока лишь догадываться)⁵⁸ как архетип лабиринта, сначала придется доказать, что существовали некие факторы культуры, влияющие как на форму, так и на содержание, благодаря которым чашевидные знаки смогли развиться в лабиринт. Это весьма существенное соображение ввиду того обстоятельства, что петроглифов-лабиринтов значительно меньше, чем выдолбленных в камне изображений чашевидных знаков, которым тоже приписываются сексуальные коннотации. Возможные связи между этими явлениями до сих пор остаются нерешенным вопросом. В надежде вызвать интерес к дальнейшим исследованиям мне хотелось бы указать на удивительную схожесть, которая наблюдается между нитью Ариадны в лабиринте на Крите (ил. 1) и чашевидным изображением в камне на иллюстрации 14, относящимся, предположительно, к периоду неолита. В формах этих двух изображений проявляется определенное сходство с неолитическими сооружениями в Стоунхендже (ил. 15), которые, ввиду их астрономической ориентации, совершенно правильно интерпретируются как место космической свадьбы Отца-Солнца и Матери-Земли ⁵⁹. Таким образом, можно предположить, что подобные идеи вполне могли быть связаны с лабиринтами. Тот факт, что для хопи лабиринты были исключительно местом проведения космических свадеб между Отцом-Солнцем и Матерью-Землей, представляется мне достаточным подтверждением этих предположений (всестороннее исследование которых до сих пор не проведено).

Ил. 14-15

22

Более того, традиции майских праздников можно проследить в так называемых лабиринтах любви, популярных в 1550—1650-е годы, в которых, с одной стороны, отражается магическая идея плодородия, а с другой — разворачиваются эротические «хитросплетения» (благодаря тому, что идею лабиринта как такового вытесняет понятие лабиринта-путаницы).

Как уже упоминалось, при закладке города (если верить Вергилию) проводилась римская троянская игра с характерными для нее извилистыми дорожками лабиринта. Если говорить более конкретно, эта игра проводилась в тот период, когда возводились городские стены — очевидный акт разделения внутреннего и внешнего пространства, а также, в некотором смысле, рождение, в данном случае — рождение сообщества. Здесь мы имеем дело с процессом отделения, самооткрытия и самоопределения, но теперь этот процесс больше не ограничивается рамками индивидуального, а охватывает более широкую категорию — коллективное. Существовало верование, что если во время возведения стен люди будут ездить по извилистой дорожке лабиринта, то защитная мощь городских укреплений волшебным образом возрастет. Насколько важной представлялась данная идея римлянам, можно судить по тому факту, что почти все римские мозаичные лабиринты (графические варианты троянской игры) изображают укрепленный город и их часто помещали у входа в дом, чтобы ограждать жилище от злых сил.

Идея о волшебных защитных силах находит, например, свое выражение и в индийских рисунках, которые наносились у порога дома, и в том, что на севере Франции ⁶¹ лабиринты размещались у западных порталов церквей, и в выполнении лабиринтом функции амулета, в изображении
24

боевого порядка войск и в татуировках. Вальтер Хильдбург несомненно прав, когда называет лабиринт «одним из древнейших символов, призванных отгонять зло»⁶². В основе этого верования лежит убеждение, что злые духи способны передвигаться (летать) лишь по прямой, а значит, они не в состоянии найти дорогу во множестве поворотов и изгибов лабиринта. Непредсказуемость лабиринта утомляет, изматывает нападающего, он сбит с толку, обведен вокруг пальца, он теряет свою конечную цель. Стойкость подобных представлений хорошо прослеживается на примерах Филарете и Франческо Марки, они предлагали строить оборонительные сооружения, основываясь именно на схеме лабиринта. Церковные лабиринты в Реймсе и Жаненвиле во Франции, а также лабиринты из дерна в Саффрон-Уолдене и в Снейнтоне в Англии равным образом вызывают в памяти форты с «бастионами».

Противоположность данной позитивной, оградительной сущности лабиринта составляет его закрытость, что делает лабиринт схожим с тюрьмой. Об этом упоминается у Плутарха ⁶³ и у аль-Бируни в его описании «крепости»⁶⁴ принца-демона Раваны, где в плену томилась Сита, жена Рамы, индийского божества.

Мы сталкиваемся с той же концепцией в фигуральном переосмыслении в целом ряде случаев, когда лабиринт служит символом тайны, как, например, на боевом римском штандарте, изображающем Минотавра, представленном в книге «О военном искусстве» Роберта Вальтурия, или же на великолепном портрете Бартоломео Венето. Согласно данной интерпретации, свои планы следует хранить в тайне, подобно тому как Минотавр надежно заточен в недрах своего лабиринта.

Мотив «города/лабиринта» оказывается единственным примером того, что лабиринт наделяли защитными, оградительными силами. Изучение римских мозаичных лабиринтов ⁶⁵ и средневековых лабиринтов-«иерихонов»⁶⁶ показывает, что схема лабиринта очень легко трансформируется в символ города. Во времена античности она идентифицировалась с архетипом Трои, а в иудейской традиции — с Иерихоном. Исходя из чудесных обстоятельств, сопутствующих завоеванию Иерихона Иисусом Навином, а также основываясь на характерных толкованиях данного события в иудейско-сирийских кругах поздней античности, мы можем заключить, что извилистым поворотам лабиринта приписывалась способность отгонять зло. Более поздним примером такого классического городского символизма может послужить утверждение арабского автора XIII века аль-Казвини о том, что город Константинополь когда-то имел форму лабиринта. Далее, если учесть, что четыре сектора римских мозаичных лабиринтов соответствуют «четырехугольному Риму», а понятие о городе как о священном месте представляет собой целое мировоззрение ⁶⁷, неудивительно, что космологический аспект (который я рассматриваю далее) становится актуален не только для городов-лабиринтов, но и для лабиринтов в целом.
25