Сентября, 1926 год по единому календарю. Выступ на Восточном фронте, боевая группа Саламандра

Несмотря на то, что Таня думала снова и снова, она все еще не нашла выхода.

Все, что она поняла за последние дни — неисчерпаемый запас врагов. Ей приходится изо дня в день сталкиваться с несносными силами Федерации; это своего рода пытка.

Полагаю, это объясняет мое нынешнее поведение?

Таня невероятно нетерпелива в своих поисках спасения или изменения существующего положения вещей.

Она готова на все. Но, несмотря на всесторонние усилия по получению необходимой информации, она все еще не знает, что делать.

Технически в ее подразделении есть заключенные. И притом довольно многие из них.

Захват вражеских солдат означает удержание людей, которые знают внутренние детали вражеских сил. Таня ожидала, что они смогут получить некоторое представление о положении противника.

Конечно, любой солдат-одиночка будет обладать лишь небольшим количеством интеллекта. Но она полагала, что если она отдаст несколько из них в полевую жандармерию, они что-нибудь придумают.

Наивная фантазия.

Результаты оказались совершенно чудовищными.

Заключенные все равно отвечали на вопросы офицеров; допрашивавшие не могли добиться от них ничего, кроме откровенных ответов убежденных сторонников коммунистов. Благодаря чему, по-видимому, теперь они ищут, есть ли какая-то пропаганда, которая сломила бы их волю к борьбе и позволила бы нам вытянуть из них какую-то информацию.

Но я получила сообщение, что даже при таких больших усилиях, направленных на допрос, краткосрочные результаты, которые мы можем ожидать, ограничены. Полевая жандармерия ужасно пессимистично относится к получению информации от заключенных.

На самом деле…

Учитывая то, как солдаты Федерации непоколебимо атакуют в наших ежедневных сражениях, я могу понять, почему полиция хочет сдаться — так что же может сделать с ними жандармерия?

— Странно.

Сразу после того, как подразделение отбивает очередную часовую атаку вражеского подразделения диверсантов, Таня поворачивается к майору Вайсу, чтобы спросить его: “что такое?”

Похоже, он собирается начать долгий разговор, и она уверена, что ее заместитель — солдат, который знает время и место для этого. Таня заставляет его продолжать и внимательно слушает, потому что она может сказать, что это не будет бессмысленным ворчанием.

— Я хотел спросить... Как вы думаете, почему солдаты идут на такие безрассудные атаки?

— Я бы сказала, что коммунистов просто трудно понять. Нет ничего невозможного в том, чтобы рассудить ход их мыслей. Но все остальное для нас, нормальных людей, сложно. Я понятия не имею, почему они так думают. — Это происходит, когда она бормочет, как будто ей надоело: “интересно, что у них на уме”.

— Э-Э, полковник? — Говорит лейтенант Серебрякова, которая стоит рядом с Таней. Она нервно делает предложение. — Если... у вас есть вопрос, то что, если вы попытаетесь задать его напрямую?

В каком-то смысле это в высшей степени разумная идея. Редко кто имеет доступ к такому полезному источнику информации, как заключенный.

Но Таня вынуждена считаться с досадой языкового барьера.

И даже если бы она теоретически могла преодолеть его, Федерация — многонациональное государство... “Официальный язык Федерации” заключенных часто сильно акцентирован. Может быть, носителю языка это кажется просто еще одним диалектом, но переводить его практически невозможно только с базовым языковым образованием.

Язык действительно является неприятной проблемой — вот о чем думает Таня, когда вдруг вспоминает прошлое лейтенанта Серебряковой. Поскольку ее семья прибыла в Империю в качестве беженцев, она должна была говорить на родном языке Федерации.

Но Таня все равно пока ей отказывает. Возможно, она и не задавалась этим вопросом, но имперская армия и раньше допрашивала пленных в том же духе.

Полевая жандармерия на этот счет не расслабляется.

— Я благодарна за предложение, но они уже делают это. Жандармерия осматривает их.

— Так за что же они сражаются?

— Хороший вопрос. Я читала отчеты, потому что мне было интересно то же самое, но оказывается, мы понятия не имеем.

— Донесение? Прошу прощения, полковник, но можно мне взглянуть?

— Конечно, я не возражаю. — Таня протягивает документ, и, просмотрев его, Серебрякова молча смотрит в потолок…

— Лейтенант Серебрякова?

— Вот, пожалуйста, полковник.

— Хм. — Таня берет то, что, как она обнаруживает, является рукописной запиской. Похоже на простую записку, которую она получит от полицейских после допроса…

— результат краткого допроса нескольких пленных, захваченных совсем недавно.

— Хм? О, вы провели несколько быстрых допросов, прежде чем передать их...? А? - Таня дважды перечитывает и трет глаза. — Странно... — бормочет она. Ей действительно не помешали бы глазные капли.

Солдаты разговаривали своими обычными, естественными голосами.

Честно говоря, Таня никогда раньше не читала ничего подобного.

Она просмотрела горы отчетов, но не помнит, чтобы когда-нибудь видела хоть один от “нормальных солдат”…

Было бы ошибкой подсознательно предполагать, что это потому, что они допрашивали коммунистов. Я решила, что все они привержены своей идеологии, но записки Серебряковой свидетельствуют об обратном.

То, что Таня видит в записках, — обычные солдаты, отвечающие на вопросы, которые им задают, как ни в чем не бывало. Здесь нет никаких “коммунистов”.

Просто человек.

Просто солдаты.

Одним словом — индивидуумы.

В отчетах, которые Таня читала до сих пор, ответы были стандартизированы, как если бы они прошли обучение сопротивлению допросам. Что происходит, когда они разговаривают с Серебряковой?!

— Как будто они превратились из роботов в людей.

— Минуточку, лейтенант Серебрякова. Не то чтобы я сомневалась в тебе, но ты говоришь, что сама допрашивала пленников?

— Да, мы расспросили нескольких человек, в основном унтер-офицеров, об их званиях и подразделениях. Некоторые из них хранили молчание, но в целом можно ожидать, что они будут довольно сговорчивы. Во время допроса вы даже можете получить сведения, используя светскую беседу.

Как удивительно инициативно и изобретательно. Вот каким должен быть офицер. Удовлетворенно кивнув, Таня продолжает: Вы хотите сказать, что все они, кроме политкомиссаров, дистанцировались от “Коммунистов”?

— Строго говоря, они не поддерживают нынешнюю партию.

— Конечно, меня не интересуют определения. В любом случае, ребята, которые якобы сопротивляются как фанатичные коммунисты, на самом деле ненавидят партию? Это был штрафной батальон или что-то в этом роде?

Учитывая, в каком подразделении находились мятежники, Таня предположила, что это, должно быть, фракция старого режима.

Но ответ адъютанта застает ее врасплох.

— Судя по их значкам, это была регулярная армия, и не только она, но и подразделение, упомянутое в документах разведки Восточной группы армий.

— Ты уверена?

— Да.— Ответ решителен и содержит гордость эксперта, который уверен в своих словах…

Какого черта? Таня замечает в ней что-то тревожное.

Она что-то проглядела.

— Немедленно соберите документы и организуйте офицерское собрание. Лейтенант Серебрякова, можно вас на минутку? — Спрашивает Таня. — Если это правда, то нет никакого способа объяснить, почему армия Федерации не разваливается. Если их вера в рамки своего государства поколеблена, почему они продолжают так упорно сопротивляться? — Таня почти продолжает — как это может быть? — но она качает головой и встает. — Картина стоит тысячи слов. Наверное, у меня нет другого выбора, кроме как посмотреть самой.

Подчиненные рассеянно смотрят на нее.

Как бы спрашивая их: разве вы не слушали, что я говорила? Таня вздыхает и меняет свое намерения по отношению к ним…

— Майор Вайс, я хочу, чтобы вы пошли со мной. Лейтенант Серебрякова, вы ведь умеете переводить? Ты тоже пойдешь.

И вот руководители боевой группы предстали перед пленными солдатами противника.

Отношение сдержанных унтер-офицеров было довольно нервным, но не слишком враждебным. Возможно, правильнее было бы сказать, что они думали о будущем абстрактно.

Но Таня решает, что, возможно, ей удастся завести с ними увлекательный разговор.

Она осторожна, но невероятно оптимистична.

Майор Вайс собирается провести допрос, так как он может делать самые страшные лица.

Он заслуженный магический офицер среднего ранга, так что он идеальный следователь. Они торопливо бросают вражеского солдата в комнату в одном из гарнизонных зданий, предназначенную для допроса, и разговор разворачивается, пока Таня наблюдает за ним со спины.

— А, офицер? Могу я попросить у вас сигарету? У меня закончились давным-давно…

— Извините. Я принадлежу к батальону воздушных магов.

— Батальон воздушных магов? Конечно, в Имперской армии такое подразделение хорошо снабжено.

— Я не могу этого отрицать, но правила запрещают курение, потому что оно разрушает легкие. Нам запрещено носить с собой сигареты.

Пожав плечами и извинившись, Вайс достает из нагрудного кармана белую бумажную коробочку без опознавательных знаков и небрежно кладет ее на стол.

Сказав, как ему жаль разочаровывать пленника, он толкает коробку к нему вполне отработанным движением... солдаты на войне имеют неисправимую, но очень реальную любовь к сигаретам. Я не могу критиковать их личные вкусы.

Тем не менее, курильщиков почти нет ни в одном воздушном магическом батальоне, не говоря уже о 203-м. Большие высоты и низкая концентрация кислорода, с которыми они регулярно сталкиваются, имеет плохое влияние. Поэтому приобретение Вайсом сигарет в качестве инструмента заслуживает всяческих похвал.

— Ну, тогда ничего не поделаешь. Не могли бы вы хотя бы дать мне прикурить?

— Что? У тебя даже нет своей зажигалки? Тц, держи.

Глупый обмен репликами, но он сокращает расстояние между допрашивающим и заключенным. Дым неприятен, но на этот раз я должна отдавать предпочтение результатам, а не своим личным предпочтениям.

— А теперь расскажи мне кое-что. Что вы, ребята… Нет, за что вы боретесь? Ради Федерации?

Продолжайте наблюдать. Таня наблюдает за происходящим, пока Вайс задает вопрос, А Серебрякова переводит.

— Я и другие солдаты сражаемся сами за себя. Разве не очевидно? — Мы боремся за лучшее будущее.

— Лучшее будущее?

— Если мы победим вас, наше общество несколько улучшится.

Это должно быть послание, которое враг посылает своей пропагандой. Возможно, это не совсем новая, но важная информация. Как раз в тот момент, когда Таня собирается кивнуть…

— Позвольте мне перефразировать вопрос. Вы думаете, что ваше общество улучшится, сражаясь с нами? Почему? Вы верите в коммунизм?

В тот момент, когда Серебрякова переводит случайный вопрос Вайса, атмосфера становится странной.

— Да, сэр. Примерно столько же, сколько и вы!..

Подожди секунду.

Что он только что сказал?

— Какой остроумный ответ. Но теперь я понимаю еще меньше.

— Да что же тут непонятного?

Вайс криво улыбается, как бы говоря “да ладно”, но спрашивает: “Почему вы боретесь за коммунизм?”

Да, вот в чем вопрос. Откуда у них дух бороться за идеологию, в которую они даже не верят?

Вайс, наблюдатель Таня и присутствующий переводчик Серебрякова — все хотят знать одно и то же.

Даже если Таня лично не посвящена в историю Империи, традиции или нормы, она считает нынешний режим лучше, чем альтернативы, и это ее намерение поддержать его.

Вот почему это не имеет никакого смысла. Как они могут бороться за плохое государство?

— Хей, Мистер Майор. Ты что, дурак, что ли?

— Хм?

Безучастная реакция Вайса в сторону, вопрос вражеского солдата посылает холодок по спине Тани.

— У кого нет чувств к своей родине? Как вы можете даже оспаривать этот пункт? Или я ошибаюсь? Я так не думаю!

— Это не для государства. Не для партии, а для моей Родины.

— Просто чтобы подтвердить, ты сражаешься за “свою Родину”?

— Я слышал, что имперские солдаты были умны, но я думаю, что вы не можете верить каждому слуху, который вы слышите. Вы примерно на уровне политических комиссаров.

— Довольно драматично сказано.

Вайс, взволнованный сарказмом, и старательно переводящая Серебрякова больше не появлялись в поле зрения Тани.

Не придавайте значения логике слова.

У него есть сила изменить мир. Когда парадигма, выбивается из-под своей логикой, должен произойти сдвиг.

— Тебе нужен повод, чтобы сражаться за свой родной город? К тому же, если мы хорошо поработаем, этим надоедливым идиотам в партии придется выслушать нас хотя бы немного.

— Значит, если вы победите Империю, ваша жизнь станет лучше?

— А тебе так не кажется? Я имею в виду, что государство так упрямо во всем прямо сейчас, чтобы они могли встретиться с вами, ребята. Как только нам больше не придется сражаться, все наладится.

— Хм, очень интересно. А теперь я хотел бы немного послушать о подразделении, к которому вы принадлежите…

Разговор между Вайсом, Серебряковой и вражеским солдатом продолжается.

Но Таню это больше не волнует. Важно то, что она узнала правду.

Наши враги, солдаты Федерации, вовсе не коммунисты.

Это одно предложение.

Вот тут-то и находится ключ.

И она ненавидит чувство, когда ей показывают, как она была неисправимо неправа.

После того, как допрос закончился и вражеский солдат был отослан, Таня может только рассеянно смотреть в потолок комнаты.

— Полковник?

Ее подчиненные, вероятно, беспокоятся о ней. При обычных обстоятельствах она бы это поняла.

Но сейчас это невозможно…

— Черт возьми!

Проклятие направлено на нее саму и на беспечность ее страны.

— Значит, они отбросили свою идеологию, чтобы вести “Великую Отечественную войну”! Неудивительно, что они так рвутся в бой! Ах, черт возьми! Какого черта!

Ее заместитель тупо смотрит на нее. Если бы это был бой, майор Вайс понял бы ее намерения и немедленно отреагировал, поэтому она расстроена его непониманием.

Почему он не понимает, как это важно?

— Ты что, не понимаешь?! Мы все время боролись с националистами, коммунистами! — она сплевывает.

Значение этого: националистическая война. Чем больше она об этом думает, тем больше ей хочется свернуться калачиком.

Это было полной ошибкой.

Это идиотизм высшего порядка, глупость, которая войдет в учебники истории.

Вайс погружается в раздумья рядом с ней и, вероятно, в конце концов поймет это. Она знает, что у него хорошая голова на плечах.

Но у нее нет времени ждать, пока он все обдумает на досуге.

— Мы, Империя, сражались с совершенно другим врагом! Мы помогаем им, а не побеждаем.

— Наши действия пошли на пользу Федерации?.. Может это действительно быть правдой?

— Майор Вайс. Как мы сражались до сих пор, чем больше мы побеждаем, тем больше объединяется враг. Мы думали, что если победим, то это сломит их волю к борьбе, но мы ошибались! Это не приведет к их краху, а наоборот, стимулирует их солидарность и делает их сопротивление еще сильнее!

Когда вы боретесь с идеологией, все, что необходимо для победы — атаковать обоснованность или праведность идеологии. И недостатки коммунизма были доказаны. По крайней мере, Таня лично в этом убеждена. Нетрудно показать, насколько неэффективен коммунизм.

Но бороться с национализмом бесполезно…

— Что он сказал? — У кого нет чувств к своей родине?

— Да, заключенный действительно так сказал.

Отечество находится в кризисе. Мы не можем сказать, что народ Федерации не осуждает партию, не сомневается в ней и не злится. Но более того, граждане были разбужены отчаянием своего Отечества. Мы были убеждены, что сражаемся с коммунистами, но в их сердцах горит огонь национализма.

Национализм не логичен. Он эмоционален и страстен.

Нападать на коммунизм — все равно что разжигать огонь их национализма. Как только это произойдет, даже если националисты возненавидят коммунистическую партию, они все равно объединятся против Империи, своего общего врага.

Да, мы действительно помогали им.

— Какая огромная ошибка. Мне следовало догадаться раньше.

Судя по всему, Серебрякова обладает гораздо более высокими языковыми способностями, чем работники жандармерии. Она улавливает мельчайшие намеки, которые могут быть утеряны при буквальном переводе, и дает подходящие интерпретации смысла.

Правильный интерпретатор, правильный переводчик — необходимость, особенно для того, чтобы понять основную суть сообщения. Говорят, что дьявол кроется в деталях, и я думаю, что это справедливо и для разговоров.

Солдат Федерации ничего не скрывал, он сказал это прямо.

— Мы боремся за нашу Родину.

— У меня от этого голова болит. Почему никто не понимает?

Должно быть, вот каково — скулить, даже не думая об этом.

Какую ошибку должны были совершить полиция жандармерии, чтобы истолковать это как “они борются за свою идеологию”? Возможно, потому, что они не копались в ответах заключенных, они сражались, чтобы защитить Федерацию. Возможно также, что они не так хорошо переводят, как Серебрякова.

Ох, дерьмо. — Таня делает одну поправку.

— Полиция всегда гоняется за коммунистами. У них есть опыт общения с ними, поэтому неудивительно, что они были убеждены с самого начала.

Из года в год отряды ведут контрреволюцию против отрядов отечественных коммунистов на родине. По мнению полиции, коммунизм и Федерация стали одним целым, причем они даже не осознавали этого.

— Значит, жандармерия была вынуждена некритически связывать все, что связано с Федерации, с коммунизмом?

— Обусловлены, мэм?

— Другими словами, это все равно, что предположить, что раз звонит колокол, значит, пора есть.

У наших сторожевых собак выработалась очень своеобразная привычка. Это действительно настоящая боль в шее. Благодаря им мы застряли в этом трудном месте.

— Они ассоциируют коммунизм с самим словом “Федерация”. Значит ли это, что работа, которую они обычно делают, вводит их в заблуждение?

— Именно так я и думаю, майор Вайс.

Если бы она не была перед своими подчиненными, Таня качала бы головой и вздыхала. Но она уже позволила им увидеть проблеск своего гнева. Как офицер и командир, она не может вести себя так позорно.

Проглотив многое из того, что она хотела сказать, Таня вместо этого заявляет, что они разберутся. — Лейтенант Серебрякова, извините, но я бы хотела, чтобы ты с лейтенантом Гранцем переинтерпретировали заключенных. Я хочу провести тщательный анализ психики врага, — продолжает она с горькой улыбкой. — Я хотела бы спросить их сам. Но у меня есть только небольшая часть способностей к языку Федерации от короткого ускоренного курса в Академии. Я не могу льстить себе и говорить, что способна улавливать тонкие эмоции.

Жандармерия была тщеславна.

Такие типы действительно существуют. Без сомнения, потому что я знаю идиотов, которые делают беспорядок из-за разницы между изучением языка и фактическим говорением на нем. Несмотря на то, что я работала в отделе кадров, мне приходилось бороться с той же проблемой. Мы должны были уметь говорить по-английски, иначе не могли бы выполнять свою работу. Есть так много людей, которые хвастаются, что они хороши в языках, хотя они не смогли нормально на нем разговаривать. И парад идиотов, которые затем не могут общаться на языке, на котором они якобы хороши, никогда не закончится. Это было так грустно, что мне всегда хотелось закричать: “Знай свои пределы!”

— Очень здорово, что у нас есть Виша.

Таня выразительно кивает в ответ на замечание Вайса и отвечает: “действительно.”

Почти родные способности в языке могут показаться расплывчатыми и трудными для понимания с точки зрения чистых данных, но когда кто-то может понять тонкий момент, вы действительно можете увидеть разницу.

Я никогда не думала, что меня будут мучить языковые проблемы во время войны. Черт возьми, люди, которые думали построить Вавилонскую башню, и бог, который разрушил ее, все могут идти куда подальше. Любой, кто увеличивает расходы на связь, является врагом общества.

Однако вопрос Серебряковой заставляет Таню выплеснуть свое праведное негодование в окно. — Но, полковник, могу я спросить, почему вы хотите, чтобы допрос проводил лейтенант Гранц?

— Что?

— Тонкости эмоций проявляются не только в словах. Я понимаю, что вы заняты, полковник, но если бы мы могли уловить эти тонкости, не было бы лучше, если бы вы были со мной?

Лейтенант Серебрякова предполагает, что для того, чтобы уловить эмоции, которые проявляют заключенные, мне было бы лучше допросить их лично. Конечно, при нормальных обстоятельствах это могло бы быть так.

Желание солдат Федерации сражаться — серьезная проблема.

Армия Федерации оказывает повторяющееся, грубое, но яростное сопротивление по всему фронту. Если бы нам удалось разобраться в их боевой психологии, мы могли бы даже взломать их ментальную защиту. Уверена, что Генеральный штаб был бы ужасно заинтересован в этом.

Имперская армия отчаянно нуждается в точных разведданных.

Но Таня выплевывает: “Послушай, лейтенант Серебрякова. Посмотри на меня.

— А?

Ее подчиненные выглядят озадаченными.

— Посмотрите на меня, ребята.

Как она собирается сказать — в ы не понимаете?, то понимает, что это пустая трата времени. Очевидно, ни один из них понятия не имеет, к чему она клонит. Она невольно вздыхает от их непонимания.

Конечно, она собрала членов 203-го батальона воздушных магов, основываясь на их фанатизме к войне, а не на их сочувствии или вдумчивости... Если она выбрала их за боевые способности, она не может очень сильно расстраиваться из-за их незнания эмоциональной тонкости.

Хотя это и раздражает.

— Я выгляжу как ребенок!..

— Мм.

Гранц, по-видимому, понятия не имеет, о чем я говорю, и Серебрякова выглядит смущенной. Если оба лейтенанта никуда не годятся... Она поворачивается к своему заместителю командира, но тут же думает про себя: Тц, он тоже ничего не стоит?

Она уже объясняла это в какой-то степени раньше, но, видимо, они все забыли. Может быть, они запихнули информацию в угол своего сознания, потому что оно не имело никакого отношения к бою. Вот в чем проблема с военными фанатиками.

— Майор Вайс, я еще ребенок. Они могут не воспринимать меня всерьез, основываясь на моей внешности. Мне бы очень хотелось, чтобы вы осознали такие вещи, прежде чем мне придется их произносить…

— А? О! Очень сожалею, полковник.