2020-09-26
50
— Но ты станешь больше зарабатывать.
— Да.
Я согласился и замолчал.
— И твоя новая работа будет легальной.
— Будет.
Я снова замолчал. Я любил такую тактику: не спорить, а соглашаться с собеседником хоть в чём-нибудь и гнуть свою линию. Так люди меньше бесятся. А я не люблю бесить людей. Надо сказать, что твоя мама до конца своих дней так и не раскусила этот мой приём.
— И тебе не придётся ездить в офис по пробкам.
— Не придётся.
— Но ты всё равно хочешь остаться на старой работе.
— Ага, хочу.
— Тебе угрожают?
— Нет.
— Но это всё из-за твоих противозаконных дел?
— Да. Нет. Не знаю.
Иная женщина уже бы сунула меня головой в кофеварку, прищемила пальцы тостером и потянулась за ножом, которым намазывала масло. Но твоя мама была, видимо, ангелом. И дала мне шанс объясниться. Бог его знает, как, но я выторговал у неё право на безрассудный поступок и остался рабочим в раю. Новая работа — тёплое местечко, которое предлагал мне её брат, — так и досталась другому, разумному человеку. А я продолжил работать техником в Голливуде.
|
|
|
— Всё дело в Голливуде?
— Да, дело в Голливуде.
— Но ты не продаёшь наркотики актёрам.
— О господи. Нет!
— Тогда объясни мне, пожалуйста, что ещё нелегального можно делать в Голливуде.
— Тебе нельзя этого знать.
— Это опасно?
Она была беременна — мы ждали на свет тебя — и я убедил её, что лишние подробности не пойдут на пользу нервам. Но она взяла с меня одно обещание.
Обещание рассказать всё тебе, когда придёт время.
Надо сказать, я не обманывал: действительно, беременным женщинам лучше этого не видеть. Но тебе я бы устроил экскурсию, чтобы не тратиться на слова. Впрочем, не уверен, что моё рабочее место выглядит очень уж впечатляюще. Это длинные стеллажи с банками, красные моргающие светодиоды, провода, провода и провода. Ещё провода. Запах, похожий на запах дешёвого соевого соуса. Зеленоватый свет. Брезгливое восхищение испытывают не все, а только те, кто знают, что в каждой банке лежит человеческий мозг.
Ты бы меня спросил: это действительно голливудская киностудия? Так снимают кино? Зачем ты сюда вообще устроился?
А я бы ответил, что устроился сюда именно потому, что хотел снимать кино. Да что там: рвался, болел и грезил. Я писал, распечатывал и рассылал сценарные заявки, совался на пробы, учился на режиссёра, потом на оператора, и — кажется — даже на костюмера. У меня ничего не получилось. Из таких неудачников многие остаются в Голливуде. Их имена можно видеть в длинном списке тех, кто потрудился над фильмом как осветитель, помощник костюмера, старший техник при втором консультанте одного из продюсеров.
|
|
|
Но моего имени даже в титрах не пишут.
Ясно почему: никто не афиширует факт, что киностудии держат у себя нелегальные фермы мозгов.
Есть сто двадцать способов смонтировать фильм. Из них сто девятнадцать будут хороши, а один окажется гениальным. Таким, что зрителя будет не оторвать от экрана. Небольшие изменения темпа, удачное попадание в долю, которое рождает особенно щекочущий испуг или особенно смешную интонацию. И как раз недавно монтировать научились просто блестяще.
Правда в том, что теперь делают это не люди, а нейрофермы. Компьютеры готовят тысячи вариантов монтажа, каждый вариант показывают тысячам мозгов. Считывают с них показатели. Далее память мозгам стирают, и показывают новый вариант. Затем только остаётся выбрать тот, на который мозги лучше всего реагировали.
Можно, конечно, обучить компьютерную нейросеть. Но лучше взять готовую. Есть «железо», есть «софт». А есть плоть. Wetware. Плоть работает лучше, чем железо и софт вместе взятые. Особенно, если плоти много. У нас её много: тысячи мозгов, объединённых в одну ферму.
Я один из тех, кто обслуживает эту машину.
На этой воображаемой экскурсии по зеленоватой комнате ты бы меня спросил, не жалко ли мне мозги. Потому что все это спрашивают.
Я не знаю. Никто не знает, что они на самом деле чувствуют. Конечно, мы можем замерять реакции. Вот, допустим, в фильме смешной момент — на экране побежали волнистые линии. Страшный момент — снова всплеск показателей, но в другой части спектра. Эти данные петабайтами сливаются на центральный сервер, на них натравливается матстатистика, которая извлекает из нейронного гула полезные данные.
Но осознают ли они то, что смотрят? Быть может, мы имеем дело только с бессознательными процессами? Сопереживают ли они по-настоящему, или мы лишь отслеживаем движение нервных импульсов по проторенным при жизни дорожкам? Есть ли у них всё ещё сознание в принципе?
Я не знаю. Никто не знает. Извлечь мозг из черепа и поместить в питательную жидкость мы сумели. Подключить провода мы тоже сумели. И даже передать по этим проводам звук и изображение. Даже научились измерять восторг, страх, гнев, радость, сочувствие и отвращение. Не научились только возвращать мозг обратно в человека.
Пока не научились.
Мозги лежат на полках и надеются, что скоро вот-вот их вложат обратно в черепа новёхоньких искусственных тел и начнётся у них новая и вечная жизнь. Или не надеются.
Я не знаю, в сознании ли они — в полном смысле этого слова. Но они точно не мертвы. Потому что мёртвые кино не смотрят. Что угодно — загробный мир, свет в конце тоннеля, рай, ад, ангелов с арфами, но не сто двадцать вариантов монтажа очередной голливудской муры.
Так мертвы они или живы? — спросишь ты. Можно ли им сочувствовать? Я не знаю. Я не философ. Я вообще не особо задумывался над этим вопросом, пока однажды один мозг не засбоил.
Его было жалко отключать, потому что это был хороший и новый мозг. Но держать дармоеда тоже нельзя: когда в ответ на обычную романтическую комедию мозг выдаёт зашкаливающие значения по тоске и радости одновременно — это нерабочая ситуация. Я проверил его на паре других фильмов и было сперва обрадовался тому, что он стабилизировался. Но на третьем случайно взятом — мозг снова начал верещать по трём каналам и сильно портить статистику.
А Голливуд же. Спешка, план, все взмыленные. Хорошо прошедший «ферму» фильм приносит в прокате денег больше раз в пятнадцать, чем любая добротная картина. В общем, с мозгами никто не церемонится. Тем более, что поставщики работают хорошо. Свежие актёры, свежие мозги, свежие тела — всего привозят много.
Но я был молод и энергичен. Я хотел быть не просто техником, а хорошим техником. И на свой страх и риск решил копнуть глубже. Копнул. И выяснил, что не зря. Мозг сбоил не хаотично: в его поведении просвечивала закономерность. Я построил графики эмоциональных выплесков и наложил их на текст сценария. И тут уже только слепой бы не заметил, что мозг возбуждается, когда на экране появляется некий актёр.
|
|
|
В целом это штатная реакция: одни актёры нравятся ферме больше, другие меньше. И судьба новичков в Голливуде тоже зависит от успеха у фермы. Однако никогда ещё у нас не было такой странной реакции на одного конкретного актёра — уже в те времена довольно известного.
Не стану называтьтебе егоимени. Пусть это будет, скажем, Леонардо Дауни Старший.
Итак, я был молод и дотошен. И очень любил кино. Я чувствовал себя причастным, понимаешь? Лучший момент в жизни человека— это когда в зале гаснет свет и начинаются вступительные титры. Я был частью тех, кто творил это волшебство. К тому же тайной его частью. Я был волшебником, владельцем роя магических пчёл. Пастухом, швыряющим своему стаду горсть кадров, которые разлетались как бабочки и взлетали обратно ко мне. Творцом, собирающим кадры в нужном порядке. Я был тем, на чьих плечах стояли таланты нескольких великих режиссёров. Я…
А может, мне просто стало жалко тот мозг.
И я рассказал эту историю Дауни. Просто отвёл его в угол, выбрав момент, когда он жевал энергетический батончик после съёмок. У нас среди техников было в порядке вещей подойти к актёру и попросить автограф.
Я подошёл. Так мол и так, мистер Дауни, люблю ваши фильмы, собираю сувениры, кстати вот какая история с фермой. Ну вы же в курсе, что за фермы такие: ваш близкий родственник спонсирует наше подразделение. Нет, я не намекаю на то, что вы карьерой обязаны родственникам. Я просто хотел рассказать…
Он изобразил на лице вежливое недоумение и дал понять, что хочет от меня избавиться. Я решил, что его не заинтересовал поклонник, живущий у меня в баночке. Но уже на следующий день Леонардо позвонил и назначил встречу у себя в особняке.
Раньше киноактёры никогда не приглашали меня в гости, и когда я убирал телефон в карман, то заметил, что ладонь у меня скользкая от пота. Но поволноваться толком не удалось: меня вскоре вызвал один нервный тип из начальства и в спешке, потому что до конца рабочего дня оставалась только пара часов, выдал мне новый уровень доступа к секретной информации. Я два года этого ждал и даже остался немного разочарован тем, как всё было организовано: постучали клавишами, заставили подписать три бумажки и отправили за дверь. Хоть бы чёрный крест дали поцеловать или кровью капнуть на договор. Но тем не менее.
|
|
|
Уровень C, который был у меня многие годы, предполагает, что ты работаешь с мозгами и знаешь про них только то, что это мозги.
Мой новый уровень B позволяет задавать некоторые вопросы. Например, откуда появился тот или иной мозг. Раньше такие вопросы было задавать запрещено, но версии-то у сотрудников, конечно, были.
Кто-то твердил, что людей попросту убивают. Кто-то уверял, что мозги воруют из больниц. Но большинство склонялось к той хорошо обоснованной догадке, что мозги завещают ферме сами их обладатели. Из числа людей при смерти.
Смирившиеся со смертью завещают себя кремировать. Не совсем смирившиеся выбирают заморозку тела до лучших времён. Самые отчаянные попадают к нам. Такая крионика для тех, кто любит погорячее: зачем без дела лежать в холодильнике, когда можно бесплатно смотреть кино?
Были и другие версии. Крионика, говорили сведующие люди, — это не надёжно. Все знают, что размороженное мясо не такое вкусное, как свежее. Попробуйте испечь две котлеты и сравнить, сразу ощутите разницу. Кто знает, быть может, с мозгом произойдёт то же самое: люди будущего разморозят твои извилины, но хватит тебя только на то, чтобы печь эти самые котлеты, хоть при жизни ты был Стив Джобс.
Однако появилась новая технология, точнее даже набор технологий, которые позволяли остановить старение. Стабилизация генома клеток, удлинение теломер. Я не стал глубоко вникать, потому что у новой технологии, как это всегда бывает, было два существенных недостатка.
Во-первых, это работало, да и по сей день работает только для тканей мозга.
Во-вторых, это дорого.
Есть ещё в-третьих, но можно остановиться на во-вторых. У меня лично таких денег нет. Вообще, мало у кого есть.
Хорошие новости в том, что хранение своего мозга можно отрабатывать этим самым мозгом.
В тот прекрасный день, когда люди изобрели бессмертие, оно оказалось настолько похожим на проституцию и наркоторговлю одновременно, что люди тут же спрятали бессмертие от греха подальше и с глаз долой. Дело в том, что те, кто хотят хранить свой мозг отдельно от увядшего тела, а также ежедневно получать дозу питательных веществ да ещё и редактировать повреждённую ДНК нейронов, вынуждены сдавать в аренду свои, простите, вычислительные мощности.
Эта версия всегда казалась мне самой убедительной. И сегодня выяснилось, что так оно и есть: всё новое и классное сперва достаётся тем, кто готов это оплатить. Либо деньгами, либо телом. Вот у нас на ферме — второе.
При этом никакая этическая комиссия ни при каком законодательном органе не даст одобрения такому бизнесу, пока не убедится, что мозг не страдает, пока живёт у нас. Но убедительных свидетельств этому нет. Поэтому по документам у нас крионика. А может, склад запасных печеней для голливудских актёров. Мне не сообщали. Если ферму накроют — я просто сисадмин.
Это был первый и последний раз, когда я оказался дома у голливудской звезды. Наверное, стоило больше глазеть по сторонам, но в итоге я запомнил только то, что стулья и диваны были завалены мятой одеждой, как будто это был не дом, а один большой гардероб для очень спешащего человека.
Дверь была незаперта. Леонардо нашёлся посреди бардака. Он рассеяно пил апельсиновый сок из винного бокала и почему-то очень обрадовался, когда я вошёл.
— Я навёл справки! Мне рекомендовали вас как самого талантливого нейротехника на Западном побережье. Самого надёжного администратора фермы, гуру программирования, знатока нейросетей и человека, который спас от провала проекты самого Кёртиса!
Мне захотелось спрятаться под диван от смущения.
— А я, знаете, — продолжил Леонардо, — на днях пытался взбить коктейль блендером, но с техникой я… в общем, блендер от меня ушёл быстрее, чем первая жена. И кажется, производитель вчинит мне иск за жестокое обращение с продукцией.
Я рассмеялся, и неловкость прошла.
Леонардо налил мне вина и попытался завести разговор о футболе (ничего не вышло), потом об автомобилях (вышло неловко), а затем спросил, какое вино мне больше всего нравится.
— Эээ… Шираз… — ответил я, — кажется, Шираз.
Леонардо спрятал усмешку, и пробормотал под нос «Да хрен с ним». Поставил бокал прямо на пол, открыл ящик письменного стола и достал фотографию.
У него был младший брат. Когда тому было двадцать четыре, он — как и многие в именитой семье — начинал карьеру в Голливуде, но неизлечимо заболел. И захотел после смерти на ферму.
Леонардо клял тех, кто подкинул ему эту идею. Потому что никак не мог предположить, что мысль провести целую вечность в банке на полке, отсматривая полуготовые фильмы, покажется хоть кому-то привлекательной. Были варианты устроиться в элитный, как он называется, пансионат, где мозги не нагружают фильмами, а просто не дают им заскучать специальными развлекательными программами. Но молодой человек решил, что раз у него есть шанс послужить киноискусству, то он должен его использовать. Он верил, что у него хороший вкус. И раз на ферме вкус каждого мозга принимается во внимание, то о лучшем и мечтать не стоит. Тебя кормят, поят и позволяют тебе кривить нос! Считай, карьера честного и бескомпромиссного критика.
Наверное, он просто дурачился от отчаяния. А может, и нет. Факт в том, что в один прекрасный день он исчез. Видимо, чтобы ему не успели помешать.
Леонардо показал мне его фотографию. И жалобно, с надеждой посмотрел на меня. Можно подумать, я мог узнать его брата среди моих подопечных! Все мозги похожи друг на друга. И ни один из мозгов не был похож на элегантного юношу на фотографии.
Но скорее всего Дауни был прав.
Мозг узнавал брата и невольно заходился в радости и тоске.
Как ты знаешь, Леонардо Дауни Старший сделал очень мощную карьеру. У него были деньги и влияние. Часть этих денег он потратил на то, чтобы тот мозг отключили от общей фермы. Теперь ему ставили только те фильмы, которые исчезнувший брат Леонардо любил при жизни. Фильмы мозгу очень нравились.
Ещё мне поручили взять образец глиальных клеток этого мозга. Наверное, для анализа ДНК. Результаты мне никто не сообщал. Да и я не назвал бы себя доверенным лицом этого актёра. Мы практически не общались.
И мне нравилась моя работа. Теперь у меня был секретный подопечный (это по просьбе Дауни мне повысили доступ). А я был хранителем семейной тайны. И на этом мой рассказ подходил бы к концу, но как-то раз, спустя несколько дней после встречи с Дауни Старшим, я проснулся посреди ночи.
Стараясь не топать, чтобы не разбудить соседа по квартире, я прокрался на кухню, включил ноутбук и надел наушники. Сам не понимая, что ищу, я стал просматривать фильм за фильмом. В одном из них совсем молодой Леонардо играл пианиста, который, сидя за фортепиано, позволял пальцам беспорядочно бегать, пока не рождалась мелодия. Так и я сидел в тихой кухне, позволяя своей тревоге управлять пальцами, пока не набрёл на эпизод из триллера «Игры Манхеттена».
Персонаж, которого играет Леонардо, элегантным жестом допивает вино, ставит бокал на пол, говорит какую-то банальщину вроде «Ты хотела знать, как умирает любовь? Вот так» и начинает душить девушку. Крупный план ботинка, ступающего на бокал. Хруст бокала. Хруст какой-то косточки в теле бедной девушки. Безвольно обвисает рука. Конец эпизода. Показывают крыши Нью-Йорка.
Я пересмотрел эпизод. Потом ещё раз и ещё раз. Потом отправился в поисковые системы.
Кухня постепенно наполнялась розовым светом, грузовик утренней почты прошуршал мимо дома, а я всё топтал клавиши.
Сонный сосед пришёл делать кофе, я улыбнулся ему и закрыл ноутбук.
— Что там у тебя? — спросил он.
— Да так, ничего, — ответил я.
И действительно, ничего. Что я знаю о Леонардо Дауни Старшем? Ничего. Какие есть у меня основания верить его истории о брате? Никаких. Какие у меня есть основания требовать у него доказательств? Никаких. Есть только смутная тревога.
Быть может, это вовсе не мозг его брата?
А чей тогда?
Быть может этот мозг знает что-то об актёре. Что-то опасное?
Так, запив тревогу утренним кофе, я пошёл на работу. День шёл своим чередом, а тревога нарастала. Я ходил вдоль полок с банками, которые помигивали мне светодиодами, и невольно косился на тот самый мозг. Как будто он мог мне что-то ответить. Я даже взобрался на стремянку, вытер пыль с банки и всмотрелся в зелёное стекло, как будто под ним мог быть написан ответ.
Но только больше встревожился.
Знаешь, чем отличается тревога от страха? Боимся мы чего-то настоящего. Скажем, тигра, прыгнувшего из-за куста. А тревога направлена в будущее, в неизвестность. Её отец — неопределённость, а мать — наше воображение. Как справиться с тревогой? Надо превратить её в страх. Во что-то конкретное.
Так я и сделал. Заперся в своей комнате и стал распечатывать фотографии Леонардо Дауни Старшего, сделанные папарацци, и развешивать их на пробковой доске в хронологическом порядке.
Сплетни я тоже читал, но пропускал мимо ушей. Мне казалось, что фотографии скажут гораздо больше. Люблю это странное выражение лица человека, который не знает, что его фотографируют. Он тащит пакет из супермаркета, щурится от калифорнийского солнца и похож весь на выключенную лампочку.
Другое дело фотографии с ковровых дорожек. Там Леонардо — весь обаяние. Хорошо сидящий костюм, подобранный со вкусом галстук и прекрасная спутница. Я взял пять маркеров разного цвета и отметил на календаре периоды, в которые Леонардо появлялся на публике с разными спутницами. Потом навёл справки на Джулиану, Хлою, Оди, Кейт и ещё одну Джулиану. Три актрисы и одна подружка по старшей школе. Про Хлою ничего не было известно.
На ней я и застрял. Белобрысая девушка с короткой стрижкой и чуточку детским лицом. Ямочки на щеках. Ничего особенного, подумал я. Но что-то в ней есть, подумал я минутой позже. Сверился с жёлтой прессой: семь репортёров подтверждали, что в ней нет ничего особенного. Четырнадцать соглашались, что в ней что-то есть.
Один репортёр утверждал, что она из Техаса, но это была лишь легенда, чтобы никто не узнал, что она из Иллинойса, хотя все были в курсе, что она родиласьво Флориде. Другой говорил, что это далёкая родственница Леонардо, и тот, якобы опасаясь скандала, твердит, что она знакомая по колледжу.
Последняя фотография, на которой они улыбаются репортёрам, датирована 25-м октября позапрошлого года. 28 октября того года к особняку Лео выезжал наряд полиции. Полиция это объяснила ложным вызовом.
Я распечатал заметку и приколол рядом с последней фотографией Хлои. В момент, когда кнопка воткнулась в доску, последняя капелька тревоги превратилась в страх.
Вот ещё одна версия, объясняющая и те противоречивые эмоции, которые испытывал мозг при виде Леонардо, и странный выезд полиции и внезапное исчезновение девушки. Это был мозг любовницы Леонардо. Которую он убил. Свидетельств у меня не было, но складывалось всё очень убедительно.
Я чувствовал себя, как человек, случайно набравший полный рот обжигающего кофе. Терпеть это было невозможно, выплёвывать кофе на руки и рубашку было опасно, а прилюдно — ещё и стыдно. Я метался в поисках раковины.
Раковиной стал Ви.
Кто такой Ви? Ви всегда носил гавайскую рубашку и всегда был чуточку обдолбан. При этом никто никогда не видел, чтобы он что-то курил. Наверное, он просто был таким от природы. Ви работал литагентом для начинающих сценаристов, наркодилером для начинающих актёров и сутенёром для начинающих проституток.
Почему он имел дело только с начинающими? Может, потому что те, кто добился успеха, немедленно его бросали.
Как бы то ни было, Ви был тем, кто мне нужен. Все знали Ви, а Ви знал всех. Ещё Ви не задавал лишних вопросов. И что ещё более ценное: не давал лишних ответов. Один раз я застал его за изготовлением портрета Натали Портман из кокаина. На мой вопрос, зачем он это делает, Ви ответил, что не в его правилах мешать людям вредить себе. Этого ему не позволяет его религия. А когда я спросил, во что он верит, Ви ответил, что раз существует всемирная паутина, то это означает только одно: её создал всемирный паук. Всемирный паук — его бог. И его бог запрещает мешать людям заниматься саморазрушением.
Он был так серьёзен, что я заткнулся и больше ни о чём его не спрашивал.
Но когда настал мой черёд хотеть странного, я оценил удобство религии Ви. Если существует всемирный паук, то ты в его лапах, правильно? А если ещё не в лапах, то уже запутался в его нитях, верно? А если так — то смысл тебя спрашивать, откуда ты взялся и что задумал?
Так что я молча протянул ему фотографию.
— Бесполезно, — ответил Ви, — Девушка уже узнала, что такое тепло кожаного сидения Мерседеса. Она не будет ездить с тобой в автобусе.
— Да нет, я не за этим. Мне нужно найти её, чтобы… ну тут у меня есть один сценарий, для которого мне нужно…
Ви прервал меня жестом.
— Ищи по каталогам актёрских агентств.
— Она не актриса.
— Они все актрисы, — сказал Ви.
— Но в прессе она светилась только как спутница Дауни Старшего.
— Ну. Играла роль спутницы. Все они актрисы. И все мы актёры. И весь мир театр.
— Погоди, что?
— Ну ещё не весь, — лениво пояснил Ви, — но дело к тому идёт: ты что, не видишь, как Голливуд пожирает мир? Что конкретно тебе непонятно? Девочку наняли изображать свежую пассию Лео. Дело было когда? Дай посмотрю…
Ви покрутил в руках вырезку с фотографией и положил её в лужицу пива на барной стойке.
— Дело было два года назад, аккурат перед выходом второй части «Ракурса X». Лео к тому времени уже что-то давно не изменял жене. В смысле, в прессе давно ничего не было по этому поводу. Ну вот: наделали фотографий якобы руками папарацци и запустили их в тираж одновременно с трейлером «Ракурса».
— Погоди, с каких это пор жёлтая пресса в сговоре с прокатчиками?
— С тех пор, как ими владеют одни и те же корпорации.
— Значит, измена не была реальной?
— Посмотри на свою тарелку.
— Что? Зачем? Это просто чизбургер.
— Вот твой чизбургер реален, а остальное снято в Голливуде. Всё виртуально. Новую часть «Ракурса» должны были запускать с большой рекламной поддержкой от Гонконга до Вермонта. При таких тиражах нельзя пускать личную жизнь актёра на самотёк.
— Но если актриса играет не актрису, то она всё же актриса, но… — я почувствовал, что запутался.
— Запутался, да? — участливо спросил Ви. — В такие моменты ты ощущаешь Его великую паутину.
— И что же делать?
— А ты не дёргайся, либо дёргайся уже так, чтобы наверняка вырваться.
Я решил, что сегодня от Ви толку уже не будет:его явно занесло в иные миры.
— Но как же искать девушку? — в безнадёге спросил я.
— Ну ты же на ферме работаешь. Вашим лучше знать.
— В смысле?
— В смысле, снимки папарацци тоже проходят отсев на ферме. Никто не будет запускать унылые фотки в оборот.
— А девушка может быть полностью нарисованой?
Ви покосился на фотографию.
— Я бы не удивился.
— Так ты ничему не удивляешься!
— Верно. За бесплатно я не удивляюсь ничему, — кивнул Ви и вдруг заговорил трезвым голосом. — Слушай, я прекрасно понимаю, за кого меня держат. За психа. При этом никто не задумывается, почему я себя так веду. А веду я себя сообразно времени. А время такое, что всё, что мы видим, мы видим глазами видеокамер. Все видеосъёмки обработаны компьютерами, все диалоги сыграны по сценарию. А что не сыграно, то перемонтировано. Кем? Корпорациями. Зачем? Ради прибыли. А когда зарабатывают корпорации? Когда зритель испытывает удивление, восторг, испуг, радость, умиление, что там ещё…
Ви защёлкал пальцами.
— Страх.
— Ну да, и страх тоже. Так почему ты хочешь, чтобы я удивлялся забесплатно? Корпорации превратили наше внимание в валюту. А я валюту бесплатно не раздаю.
Я не знал, что ещё спросить.
— Ви, ответь просто, ты веришь в бога?
— Только с похмелья.
После встречи с Ви я почувствовал себя поездом, сошедшим с рельсов. Впрочем, нет: я почувствовал себя поездом, который вдруг задумался: отчего он едет по рельсам, а не как-то иначе. И кто эти рельсы проложил? И куда они ведут? И кто переводит стрелки?
Рекламные щиты, поисковые подсказки, голоса автомобилей, мерцающие неоновые ценники, камеры видеонаблюдения, экраны. Мы уже привыкли к тому, что это единый разумный, говорящий с нами организм. Но я внезапно ощутил его вокруг себя. Кожей.
Виртуальный мир нависал над реальным, как густой туман, пришедший с моря на Лос-Анджелес. Этот туман породил и поглотил девушку с короткой стрижкой и ямочками на щеках. Этот туман скрывал от меня настоящее лицо Леонардо Дауни Старшего. Я хотел узнать правду — до зуда. Но как я мог с этим туманом воевать? Бить кулаками, хватать пальцами?
«Простите, вы не встречали такой милой девушки, белобрысой и с ямочками на щеках. Зачем? Да я вот тут подумал, жива ли она или её убил известный актёр…»
Ксанакс не решает проблем, но я решил подражать Ви: если мир накрыт туманом, то настала пора опустить голову в туман. По вечерам я запивал таблетку бокалом вина, открывал ноутбук и беспорядочно допрашивал поисковые системы на предмет личной жизни Лео, пока не ронял голову на клавиатуру.
На работе я привычными движениями водил мозги на выпас. А между делом совал нос, куда не следует, пытаясь найти в истории наших заказов снимки девушек Лео. Это было противно. Я искал иголку в стоге сена. В стоге недавно трахались. Ещё я предчувствовал, что найденная иголка воткнётся мне в палец.
И ещё я был под ксанаксом. Но к счастью, мозг умеет решать задачи без участия владельца.
На третий или четвёртый день мне приснился автомобиль со включенными противотуманными фарами.
А следующей ночью я проснулся с мыслью: «Если есть мозг, то должно быть и тело». Противотуманные фары освещают дорогу, потому что туман не касается земли, а нависает над ней. Точно. Земля. Если брат Леонардо не был выдумкой, то он должен быть похоронен. И если голливудские корпорации ещё не скупили Офис гражданских регистраций штата, то должен быть похоронен под своим именем. А если такой могилы не найдётся, то, возможно, найдётся могила девушки.
Подкупить смотрителя кладбища оказалось дешевле, чем я думал. Ещё я не ожидал такой готовности с его стороны. Он предложил мне изучить записи с камер видеонаблюдения: найти известного актёра на них — не проблема. Но я попросил объяснить мне, как найти могилу.
Искать пришлось минут двадцать. Я шагал по сыроватой земле сквозь реденький утренний туман. Имена на могилах — это печально. Но знаешь, что? Они не движутся и не уплывают, как имена в титрах. Я нашёл могилу брата Леонардо, прочитал его имя и закрыл глаза. Во мне боролись три чувства: обычное спокойствие, отупелое безразличие, вызванное ксанаксом, и стыд.
Стыдно было потому, что Леонардо говорил правду всё это время, но я ему не верил.
— Ну вот. Теперь вы убедились, — сказал кто-то позади меня.
Если бы не транквилизаторы, я бы подпрыгнул и бросился бежать. Но я только вздрогнул и вцепился пальцами во влажную ограду могилы. Это был голос Леонардо.
— Я виноват. Мог бы и сообразить, что человек из моей индустрии прекрасно осведомлён, о том как мало настоящих людей под слоем компьютерной графики. Мне надо было сразу дать вам что-то осязаемое в доказательство моих слов. Вы столь любезно заботитесь о моём брате, а я…
— Как вы узнали, что я?…
— Вы слишком громко ищете в интернете. Моя служба безопасности имеет программные маячки на сайтах и социальных сетях. Маячки отслеживают поведение тех, кто интересуется моей скромной персоной. Как говорит Ви, когда ты слишком долго вглядываешься в Гугл, Гугл начинает вглядываться в тебя. Есть психопаты, помешанные на знаменитостях. Они ищут совсем иначе, чем добросовестные журналисты из жёлтых изданий. А вы, Эдди… вы ищете, как медведь.
— Я… послушайте…
— Не надо извиняться. Я понимаю. Компьютеры превратили нас в лжецов. Кинематограф — великий обманщик. Но обман хорош, только пока он на большом экране. А когда каждому из нас дали в руки по видеокамере, мы все принялись пудрить друг другу мозги. И это уже слишком. Это я вам говорю, как человек, который…
Лео надолго замолчал. Я мельком взглянул на него. Он был небрит и сердито щурил глаза. Пахло сырой землёй, и мне казалось, что у него сегодня такой одеколон, прекрасно подходящий и к тёмному плащу и к старомодной шляпе.
— Помните наш разговор у меня дома? — неохотно продолжил Леонардо. — Первое, что я сделал — это похвалил вас. А потом, чтобы снять неловкость, пошутил. Причём высмеял себя. Это я вас так к себе расположил. Манипулировал вами. А мог бы просто рассказать правду… Ну и вот, кажется, пришло время исправиться. В отличие от Ви, у которого все отношения — виртуальная валюта, вы заслуживаете простой честности. Простите меня.
Лео развернулся, чтобы уйти.
— Стойте! — я догнал его и тронул за рукав.
— Значит, это действительно ваш брат? Это его могила? А его мозг…
Леонардо повернулся ко мне.
— А его мозг у вас на ферме. Это мы установили. Показать отчёт из генетической лаборатории?
— Нет, хорошо, я верю.
Леонардо посмотрел мимо меня на могилу.
— А здесь его тело. Знаете, смотрю на надгробные плиты и мне стыдно. Вот я отправляюсь в бессмертие, буду лежать и смотреть фильмы, пока не затошнит. И после того, как затошнит, тоже. В какой я буду компании? Актёров, бандитов, удачливых без меры риэлтеров. Банкиров, политиков. Ни одного приличного человека. Иногда подумываю выбрать другую компанию: пусть меня жрут черви, как сожрали Кубрика, Боуи и Хемингуэя. Они умерли, и у меня получится.
— Вам не интересно, что будет дальше? В будущем.
Леонардо пожал плечами и замычал.
— Эммм. Вот я смотрю, куда катится этот мир…. И боюсь, что… Вот проснусь в будущем, и не пойму, что проснулся. Мир докатится до того, что мы перестанем понимать, где реальность, а где голливудский ширпотреб. Взрывы, крики, ужимки, шуточки, стрельба, скрытая реклама. Я уже забыл, какого цвета волосы на самом деле у моей жены, так часто она их красит и перекрашивает. А ведь моя жена на фоне прочих ещё…
Леонардо замолчал.
— А что же с девушкой? — спросил я некстати.
— С какой девушкой?
— Хлоей. Она была? То есть, она жива? То есть…
Лео взял меня под руку.
— Идёмте.
— Куда? Что? — я совсем растерялся.
— Да не паникуйте вы. Идёмте, идёмте со мной. Я вас с ней познакомлю, чтобы вы не переживали. Кто знает, быть может, из вас выйдет прекрасная пара.
— Да нет, я не то, чтобы… я тут это…
— Честно, актриса она бездарная. Это хорошо. Если один из двоих не умеет толком притворяться, это прекрасная основа для долгих отношений. Говорю вам как человек счастливо женатый пятнадцать лет.
Примерно четверть века я ухаживал за фермой. Ходил на работу, носил комбинезон. Обновлял железо в стойках и софт на серверах. Не менялась только плоть. Ты рос. Я старел. Они нет.
Одни люди изобрели бессмертие. Ну уж какое смогли. Другие его получили. Третьи остались смертными: у них не хватило денег, чтобы стать вторыми. Впрочем, должен же кто-то ухаживать за теми мозгами, которые ждут новых тел.
С отдельной тщательностью я заботился о мозге брата Дауни. Потом настал день, когда Леонардо попросил меня ещё об одной деликатной услуге. И я ему в очередной раз не отказал.
Вот они, смотри. Две банки рядом. Им показывают любимые фильмы: старая фантастика, Вуди Аллен, романтические комедии.
Им обоим нравится.
Я скоро пойду на пенсию. Ни капли не жалею, что всю жизнь продержался на одной работе. Я был киномехаником в раю: я заботился о двух душах, показывая им лучшее кино. Как можно бросить такую работу? Как можно не любить такую работу?
Леонардо звал меня с собой на полку. Я оценил его щедрость. Но вот какая незадача. У некоторых людей повышенная концентрация некоего белка в мозге, отчего в банке им не живётся. Мозг начинает умирать через несколько дней после отделения от тела. Анализы показали, что я как раз один из тех немногих, чьи мозги перенасыщены этим нехорошим белком.
Леонардо всё же хотелось меня красиво отблагодарить. Зная мою неудачливую судьбу, он взялся предлагать мне всякое. Затащить меня в большое кино на эпизодическую роль или хотя бы выразить благодарность в титрах. Я отказывался. Он не сдавался. Спрашивал, почему. Я отвечал: потому что мне это просто перестало быть нужным. Теперь я сам себе киномеханик.
И наконец мы придумали вот что. Мой мозг долго не проживёт, так? Но всё же можно извлечь его, поместить в банку, показать один фильм и усыпить.
И мы потратим деньги на короткий, но хороший фильм. Допустим, такой: я лежу в операционной, волнистая линия на мониторе драматически выпрямляется; прерывистый писк, обозначающий пульс, становится непрерывным — визгливым и тревожным. И тогда огни хирургической лампы превращаются в софиты, больничная палата становится декорацией, клиника становится павильоном, камера отъезжает назад, становится видно кресло режиссёра. Режиссёр — это я.
Режиссёр говорит: «Стоп, снято».
Далее идут титры, которые подтверждают, что режиссёр это я. И исполнитель главной роли тоже я. В роли второстепенной — Леонардо Дауни. И главное: я автор сценария. С этим можно спорить: мало что в моей жизни шло так, как я задумал. Но ведь в кино показывают только ключевые моменты, правильно? Для них я писал сценарий сам. Никто не снимает диалоги вроде таких:
— Тебе сколько ложек сахару? Две? Три?
— Две.
Все хотят видеть напряжённые сцены. Например:
— Значит, ты хочешь остаться на старой работе, — говорит белобрысая девушка (ракурс такой, что зрители сразу замечают ямочки на щеках).
— Хочу.
— Всё дело в Голливуде?
— Да, дело в Голливуде.
— Но ты не продаёшь наркотики актёрам.
— Нет.
— Объясни мне, пожалуйста, что ещё нелегального можно делать в Голливуде.
— Тебе нельзя этого знать.
— Но ты расскажешь всё нашему сыну, когда он вырастет?
— Обязательно.
Осталось только назвать этот фильм. «Тайный киномеханик»? «Человек, который не лгал жене»? «Человек, который знал слишком много»? «Человек, который знал слишком много, но делал мало»? «Человек, который делал мало, но хорошо»?
Пока я жив, я успею что-нибудь придумать.
Глава 9: 2184. Катя
— Нет. Забудь. Просто выброси из головы. Нет.
— Ты каждый раз так говоришь. Что бы я ни предложила.
— И я каждый раз прав.
Катя прищурилась. Ани понял, что сейчас она припомнит ему случай, когда он оказался неправ. А потом ещё один и ещё. У неё была хорошая память. И прекрасный ум. И с каждым днём она становилась всё умнее и умнее. Очень трудно управлять младшей сестрой, которая умнее тебя. Особенно Катей.
— Мы не будем угонять робота. — отрезал Ани, вложив в голос весь авторитет. Потом осёкся, посмотрел по сторонам — и повторил шёпотом:
— Мы не будем угонять робота! Ты с ума сошла? Это уголовное преступление.
— Это не угон! — прошипела Катя в ответ. — В том-то и дело. Робот ничей!
— Такого не бывает!
— В прошлый раз ты говорил, что не бывает бесплатных покемонов. А я выиграла. Двух! А в позапрошлый…
— Это другое! Господи, как тебе объяснить… — Ани замялся — Бывают ещё бесплатные деньги. Нужно только банк ограбить. Как ты не понимаешь, одно дело спеть на конкурсе, а другое — угнать… Слушай, мы можем обсудить это не на людях?
— Нет, я специально позвала тебя сюда, чтобы ты не успел меня отговорить.
Ани подпрыгнул на стуле и стал озираться.
— Не верти ты головой! Да, он сидит здесь.
— Ну ты… ты!!
Он застыл, будто человек, который дошёл до развилки коридора и не знает, куда повернуть. У Кати загорелись глаза, как бывало, когда она начинала выигрывать в «Монополию».
— Давай я объясню тебе ещё раз. У них «перебит» заводской адрес. Это как машина с фальшивыми номерами.
— Фальшивыми номерами! — всплеснул руками Ани.
— Да погоди. Ведь не мы подделываем номера. У робота уже перебит адрес. У него нет контактов хозяина. Он никогда не вернётся домой. У него есть только программа действий и команда подойти в условную точку, где его должен встретить владелец.
— Это зачем такое придумали?
— Ну, скажем, человек покупает наркотики…
— У этого робота наркотики?!
— Я не знаю. Нет. Не в этом дело. Не перебивай. Допустим, робот покупает что-то запрещённое. Потом идёт в условное место. Хозяин робота приходит туда же. Если робота не поймали, и за ним нет слежки, то всё чисто. Робота можно подобрать. А если нечисто, то всегда можно сказать, что это не твой робот. Понимаешь? Номер-то перебит. Так вот, случается, что робота отправляют на задание, а хозяин потом не приходит на встречу. И робот выпадает из системы. Он не в розыске, потому что его никто не ищет. Хозяин не предъявит на него права, потому что права привязаны к номеру. Хозяин, быть может, скрывается. Или умер уже. Робот просто слоняется, пока не придёт в негодность. Но мы можем его подобрать.
— Так. Угу. Угу. Понятно. А малиновый берет ты напялила зачем? Чтобы нас легче было запомнить и опознать?
— Не слушаешь меня совсем? Я такую схему нашла…
— Ты правда думаешь, что первая до неё додумалась? Угонщики и противоугонщики не знают того, до чего дошла своим умом шестнадцатилетняя девочка?
— Эй. Я работаю во второй по величине…
— Я знаю, где ты работаешь!
— Потому что ты меня туда устроил! Твоё вонючее программирование и твои вонючие роботы. И твоё вонючее тестирование программного вонючего обеспечения.
— Ну что за выражения?
— Ой-ой, старший брат учит меня вежливости. Нельзя говорить «вонючий». Нужно говорить «мне кажется, у этого сырка истёк срок годности». Так вот, мне кажется, у твоего программирования истёк срок годности! И у тебя истёк срок годности. Я сижу в этой конторе, смотрю на вонючие базы данных вонючих роботов, и как только мне приходит в голову хорошая идея…
— Хорошая идея! — только и смог воскликнуть Ани.
— Да! Между прочим она мне приснилась, как Менделееву. — у Кати блеснули слёзы — Послушай. Нужно сопоставить базу основной городской навигации с базой физических адресов, подключённых к маршрутизатору. Например, маршрутизатору, стоящему в этом Макдаке. Тогда мы видим список адресов, не зарегистрированных в городской системе. Right? А почему они не зарегистрированы? Потому что — ну как вариант — это перебитые незаконным образом номера. Если, конечно, исключить спецслужбы.
— Я уже потерял мысль. Ты тараторишь как плохая реклама. Скажи мне one thing only, пожалуйста. Доступ к этим базам… он у всех есть?
— У меня есть. — Катя сложила руки на груди.
— Нелегально, да?
— Легально. Шмегально. В твоей вонючей конторе, куда ты меня устроил, каждая уборщица может получить доступ к чему угодно. Все клиентские данные лежат как на блюдечке. Кстати о блюдечках. Знаешь, что роботы приносят в гостиничный номер Шейлы Джонсон?
— Это актриса?
— Актриса! Я тоже была бы актрисой, если бы ты меня не устроил в вонючий….
— Fine. — Ани поднялся. — Мы идём домой.
Катя тоже встала и облизала соль с пальцев.
— Я иду к роботу. Если вдруг что — в первую очередь найми для меня адвоката. Agreed?
Катя вышла из-за стола и направилась к столикам, стоящим у парапета. Ани лихорадочно взглянул туда, но разглядеть сидящих ему мешало солнце, пробившееся в Макдональдс. Он увидел только силуэты.
— Постой, — он схватил сестру за рукав, — зачем тебе целый робот?
— Будет носить кофе в постель. Что за глупый вопрос?
— Мы не пьём кофе. Мы не можем позволить себе кофе.
— И не сможем позволить никогда, если ты продолжишь мной командовать.
— Тебе не хватает денег?
— Мне оставили в наследство только старшего брата, — сказала Катя. Тихо, но с какой-то странной злобой. Ани никогда не слышал от неё такой интонации. — Отпусти руку или я завизжу.
Ани знал, что она завизжит. Катя никогда не стеснялась. В кого она была такой? Родители, — Ани хорошо помнил времена, когда они ещё были живы — удивлялись. Из всей семьи только Катя считала скромность качеством полезным, но необязательным —чем-то вроде подтяжек. Ани отпустил руку. Катя ушла к столикам у парапета.
Ани плюхнулся обратно на диванчик и стал краем глаза следить за сестрой.
Он снова почувствовал себя человеком, стоящим на развилке. Он больше не мог приказывать сестре. Он не мог её переспорить. Он не мог её уговорить. Куда бы он ни повернулся, за поворотом был пустой коридор, но не было его сестрёнки. По крайней мере прежней. Новая Катя то и дело говорила незнакомым голосом незнакомые слова. Управлять ей было не проще, чем машиной без автопилота. Любое лишнее касание педали — и она взрыкивала, рвала с места, грозя врезаться в бетонную стену вместе с водителем.
«Найми адвоката» — подумал он. — «Она свихнулась совсем. Что я скажу этому адвокату? Где я его возьму? Ещё немного и общего с этой барышней у меня останется только фамилия.»
И имя, кстати. «Ани» — это старший брат по-японски. Это прозвище приклеила к нему Катя. Друзья вслед за ней тоже стали звать его «Ани». Потом и коллеги. И все остальные. Сам он иногда забывал, кто он на самом деле — Андрей или, может быть, Антон. Когда у тебя есть младшая сестра to take care of, а из сестры словно искры бьют, то ты только и успеваешь, что заботиться о ней. Ты даже не успеваешь заметить, как она перекраивает тебя под себя, даёт тебе имя и привычку постоянно вставлять английские слова в речь. Он не противился — до тех пор пока Катя, пусть брыкаясь и ругаясь, но шла намеченным путём. High school и первая работа. Если не замечать обычной подростковой придури в плане мечты стать актрисой, она вставала на ноги. Пусть на ногах были сапожки ядовито-зелёного цвета, это уйдёт с возрастом. Если, конечно, Катя благополучно его переживёт…
Катя вернулась.
Ани подскочил.
— Ну что?
Катя была озадачена. Она села за стол, стала подбирать соль от жареной картошки пальцем и слизывать её, задумчиво глядя перед собой.
— Ну так что?
— Я инициировала словесный контакт. В смысле поздоровалась. Он сидел один. Противоугонный алгоритмов у него не было, иначе бы он стал кричать, что позовёт полицию. Просто поздоровался в ответ. Я достала планшет и стала перебирать протоколы, по которым в него можно влезть…
Катя замолчала.
— Ну и? Влезла?...
— Нет, я не стала.
Катя выглядела смущённой и напряжённой, что редкость. Ани видел её такой только когда она просила его застегнуть молнию на спине.
— И? Почему? Let’s put it that way: или ты мне всё рассказываешь или я тебе не помощник.
— Он предложил мне пойти на пробы.
— Пробы?
— В киностудию. На кастинг. Он сказал мне, что я красивая. У меня нестандартная внешность, как у Одри Хепбёрн — это была такая актриса, ты не знаешь. У меня большой нос, но я красивая. Ещё он сказал, что у меня прекрасный вкус в одежде. Он сказал мне, что у меня чудесный берет. Попросил стих прочитать.
— И ты, конечно, прочитала, — сказал Ани.
— М-м-м. Угу.
— С выражением.
— Угу.
— И ему понравилось.
— Угу. Очень.
— Так… то есть он не будет приносить мне кофе в постель — это всё отменяется?
— Я подумала, что если я его угоню, то такой шанс пропадёт.
Ани снова почувствовал себя стоящим в конце коридора. На этот раз развилка была не самым страшным. Страшнее было то, что под ногами исчезал пол. Он падал, как в шахту лифта.
— Погоди, но что там с его физическим адресом или как это там?
— Он объяснил, прежде, чем я успела спросить. Они прячут адреса, чтобы не платить взятки, и копы не могли штрафовать заказчиков. Приглашать на кастинг людей на улице незаконно в нашем городе, потому что так чиновники борются с производителями порно.
— А это не порно?
— Ни в коем случае.
— Это его слова, да?
— Да. Но слушай, он выглядит… очень прилично.
— Ну конечно. При галстуке, небось?
— В шерстяном жилете. Элегантный.
— Ты туда не пойдёшь. Ты никуда не пойдёшь. На этот кастинг ты не пойдёшь. Ты пойдёшь туда только вместе со мной.
Пока Катя была озадачена, он мог опережать её возражения.
— Да ради бога, — сказала она, — он назначил встречу в библиотеке. Сказал, что я могу взять с собой отца или брата.
На встречу никто не пришёл. Кто бы ни хотел произвести впечатление на девочку, назначив разговор в модном месте, он пренебрёг обещанием. Катя зря наряжалась, Ани зря нервничал. Оба зря ехали в центр города с окраины. Катя кусала губы и материлась — про себя. Каким-то образом Ани сумел отстоять это правило: никакой нецензурной брани. Катя то ли слушалась, то ли считала ругань неподходящей к образу молодой актрисы. Они ходили по библиотеке. Катя украдкой изучала посетителей и посыльных роботов. Ани изучал бумажные книги, вслух размышляя о том, что печатать буквы на срубленных и перемолотых в кашицу деревьях — варварство.
— Таким же образом можно было сохранить традицию писать на телячьей коже.
— Кожа дорогая.
— Деревья тоже. Сколько деревьев у нас в городе? Пятнадцать?
— Шестнадцать. Ты тоже дерево. У тебя нет мыслей и чувств.
— Зато у меня есть талантливая сестра.
— Да.
— Которая умеет программировать. Она будет работать и делать карьеру. Потому что у неё очень, очень хорошо получается программировать.
— У меня всё хорошо получается. Out!
Они вышли на улицу. Ани почувствовал облегчение. Асфальт и гарь, поток прохожих. Простая цель — влиться в поток, спуститься в метро, следовать указателям. Это проще, чем управлять живым человеком. Ани любил улицы. Быть может, если бы на улицах всё ещё росли деревья, он любил бы их ещё больше.
— Мы сюда ещё вернёмся, — сказала Катя, — Мне кажется, я что-то заметила.
— Что?
Она сама не понимала, что именно. И решила об этом не думать, а просто легла спать. Во сне, как это обычно бывает, появился ответ. В библиотеке она узнала человека. Точнее не человека, а взгляд. То ли испуганный, то ли обиженный, как у кота, выскочившего из-под машины. Катя знала этого паренька. Он учился в параллельном классе и был не из тех, кто ходит читать книги. Он тоже кого-то ждал в библиотеке. Это точно.
Не вставая с постели, Катя ткнулась в коммуникатор.
— Оль? Помнишь такого? Ну такого, который смотрит вечно как этот. А, поняла, да? Как его? А почему так? А как на самом деле? Ладно, пока.
Мальчика звали Плёнкой. Конечно, у него было реальное имя, но по реальному имени можно раздобыть только официальные сведения. Полезные не более, чем номер вагона метро, в котором ты едешь. Зная же прозвище, можно собрать все школьные слухи.
— Прекрасно, — сказал Ани, — Теперь ты в отличной компании. Будущая известная актриса и молодой уголовник. Ищут робота-наркоторговца. Ищут-ищут всё никак не найдут.
— Найдут! Найдут! А с сарказмом говорят одни только старики.
— Это тебе тоже робот рассказал?
— Да, робот. Школьный психолог. Он сказал, что сарказм — это насмешка. А насмешка — это обесценивание. А обесценивание — это защита. От чего ты защищаешься?
— Ох. Я не защищаюсь. Я защищаю. Тебя.
— От кого? От пропавшего робота?
— От какой-то мутной истории, в которую ты вляпаешься, как в лужу. С разбегу — как ты это любила делать в детстве.
— Угу. Ну ты-то всегда ведь будешь рядом со мной, да, братик? Поднимешь и утешишь сестрёнку?
— Заметь, теперь ты говоришь с сарказмом. И нет. Твой сумасшедший робот теперь в каком-то другом Макдаке болтает с какой-то другой дурой. А ты можешь идти в библиотеку. После работы. И если что — звони. Но если хочешь совет…
— Не хочу.
— Сходи на кастинг. Любой кастинг, не обязательно этот. Попробуйся на роль и успокойся.
— Спасибо, что разрешил.
— Опять сарказм. Счёт два-один. Зачем тебе именно этот робот? Он потерялся. А значит, может быть так, что он уже два года приглашает девушек на кастинг в один и тот же фильм. А фильм уже сняли давно.
Катя обматерила брата шёпотом под нос.
— Я не знаю, зачем. Но я разберусь.
— God bless you.
Ани поцеловал сестру в лоб. Катя поморщилась. Ани ушёл на работу с беспокойством, убедив себя, что у этой истории не будет никакого продолжения.
— Эй, Плёнка! Ты Плёнка? Привет.
— Я не отзываюсь на это слово.
— Уже отозвался.
— Ну да… Блин. Тебе чего?
— Ты ждёшь здесь робота. Расскажи про него.
Плёнка всегда отводил взгляд от собеседника, и глаза у него постоянно бегали, как будто к нему подбирался кто-то невидимый с хлыстом. Поэтому было трудно понять, напуган ли он или ведёт себя как обычно.
— Не расскажу. Что? Какого робота?
— Робота, который тебя сюда пригласил.
— Что? Иди ты. А тебе чего? Тебе зачем? Отстань.
— Да расслабься. Я ищу потерявшихся роботов. За вознаграждение. Подскажешь — с меня доля. Сто пятьдесят.
Плёнка поёрзал плечами и стрельнул взглядом по сторонам.
— Сто семьдесят, — сказала Катя.
— Не, он не потерялся, — сказал Плёнка.
— Ну мы это сможем проверить при помощи любого патрульного. Простой запрос с планшета — пробьём его номер по городской базе. И все дела. Идёт?
— Не надо патрульных, — тихо сказал Плёнка. — Ты не понимаешь.
— Я понимаю больше тебя. Я работаю на AndanteSoft, слышал, небось?
— Не. Не слышал. Вообще ничего не знаю. Никакого робота не видел. Иди отсюда.
Плёнка слегка замахнулся на Катю, сперва повернувшись спиной к камере видеонаблюдения.
— Не уйду. И попробуй только тронь. Я закричу.
Катя говорила шёпотом, но в библиотеке уже начали оглядываться на подростков. Катя встала лицом к полке и сняла книгу. Камера слежения среагировала на это и повернулась глазом на Катю. Книги были дорогими. И хотя библиотеки были бесплатными, штраф за испорченную бумагу был гигантским. Сюда ходили либо успешные люди в возрасте, либо золотая молодёжь. Впрочем, золотая молодёжь крутилась в соседнем зале — пила кофе и флиртовала. Так или иначе, ни Катя, ни тем более Плёнка, не походили на золотую молодёжь. Катина одежда выдавала в ней девушку из спального района, которая никак не могла жить в старых кварталах центра города. Она могла только приехать сюда на метро. Плёнка, живший в том же районе, что и Катя, даже не пытался как-то скрыть своё происхождение, а потому смотрелся в интерьере библиотеки, как пластиковый пакет, занесённый ветром на веранду ресторана.
«Хоть бы постригся» — подумала Катя. — «Или снял свою электронику пошарпанную. У него на лбу написано, что он одной ногой в подворотне, а другой в тюрьме, как поёт этот… как его…»
Катя медленно перевела дух и решила пойти ва-банк.
— Это связно с той историей, — сказал она тихо, — с твоей младшей сестрой. Правильно?
Плёнка замер, сжал кулаки и подошёл к Кате вплотную.
— Послушай, — выдохнул он, — Иди на хер очень быстро. Ясно тебе? Я не видел. Никакого. Робота. Никакого робота. Не видел.
— Зато я видел, — сказал кто-то очень отчётливо.
Катя и Плёнка вздрогнули и обернулись.
— Куда мы идём? — спросила Катя.
— Здесь, девочка, неподалёку есть заброшенный офис с большим уютным залом.
Катя сбавила шаг и посмотрела на Плёнку. Плёнка тоже явно не был в восторге и тоже замедлил ход.
— Не надо бояться, девочка. И ты, мальчик, не бойся.
— Сам ты мальчик, — буркнул Плёнка.
— Ну да, я мальчик, — добродушно согласился мальчик.
Пухлый молодой человек действительно выглядел совсем ребёнком, хотя навряд ли был сильно младше Кати.
— Нас там много. Таких как ты, мальчик, и таких как ты, девочка.
— Это каких? — нахмурилась Катя. — Я одна такая.
— Выбранных.
— Может, избранных? — переспросила Катя.
— Может, — охотно согласился толстячок. — Мы пришли.
Офис действительно выглядел заброшенным и находился в глубине квартала. Катя напряглась. Затем, толком не успев понять, что делает, незаметно активировала очки и скрытными движениями дала команду отправить свои координаты Ани.
— Не надо бояться, — сказал мальчик, — Я тоже сперва боялся. А потом перестал. С вами будет так же.
Катя поняла, почему здание выглядит заброшенным: на кирпичах нарос мох. «Центр города» — подумала она — «Мы на набережной. От влаги растёт мох. Такого не бывает в спальных районах». Она снова почувствовала себя чужой — ущербной беднотой, зашедшей в красивое место, где живут красивые люди. Но вот уже сама судьба выталкивает её взашей — в загончик для придурковатой молодёжи.
Толстый мальчик уверенно проник через пожарный выход в здание. Катя и Плёнка переглянулись. Плёнка пожал плечами, и они пошли следом. Ребята миновали несколько коридоров и оказались в полутёмном зале с большими окнами и прекрасным видом на реку.
— Новички! — сказал кто-то.
Их обступили со всех сторон.
Как и предсказывал пухлый мальчик, Катя испугалась и даже сперва решила удрать, но быстро успокоилась. Встречавшие посмотрели на Катю и Плёнку, тихонько поздоровались и быстро разошлись по своим углам. Она встретилась взглядом с девушкой её возраста, одетой в простой джинсовый костюм. Девушка улыбнулась, приветливо кивнула и отвела взгляд, явно смущаясь Кати.
Молодёжь расположилась на офисных креслах и больших подушках на полу. Кто-то смотрел на новичков, а кто-то читал или тихо разговаривал.
Плёнка громко откашлялся и спросил:
— Кто здесь главный?
Публика явно растерялась. Толстый мальчик, который привёл Катю и Плёнку, сказал:
— Среди нас главного, наверное нет, мальчик. Если и есть главный, то он пока не пришёл к нам… Вот вам сейчас Джо, наверное, объяснит.
К Кате подошёл мальчик со странным взглядом. Она решила, что он слепой.
— Ты очень красивая, — сказал Джо, — У тебя немного нелепая внешность. Большой нос, крупные зубы. Но ты красивая.
— У Джо странная манера говорить всё, что приходит голову, — пояснил толстый мальчик.
— Ты красивая, как Шейла Джонсон до третьей пластической операции на носу, — сказал Джо.
— Ещё Джо прекрасно разбирается в кино, — пояснил толстяк.
— Мы здесь что? — спросил Плёнка, — Мы здесь об кино разговаривать?
Джо повернулся к нему точно как слепой на звук.
— А зачем мы здесь? — спросил он.
Плёнка молчал, недоверчиво переводя взгляд с одного лица на другое.
— Тогда я расскажу, — сказал Джо. — Вот Сыр верно сказал: у меня есть странная манера говорить, что приходит в голову. Это у меня такое дурное воспитание. Вообще я единственный сын очень богатых родителей. Это очень хреново, хотя мне никто не верит. Особенно хреново в Москве в последние полвека, когда житель Путилково зарабатывает за месяц столько, сколько стоит час парковки на Сивцев-Вражке. Я преувеличиваю, но не сильно. Ещё я очень люблю других людей. И тут я не преувеличиваю. Большие компании. Голоса. Шутки. Но у меня их не было. В коттеджном посёлке, где я вырос, мало людей и много изнеженных подонков. Я искал друзей. Школа, университет, клубы, группы по интересам. Но была одна проблема. Я не понимал, что эти люди ценят — меня или мои деньги. Я пытался скрывать, кто, я и откуда, но это только всё усложняло. Я пытался устраивать вечеринки за свой счёт, но не понимал — люди приходят ко мне или выпить бесплатно? А девушки? Я им нравлюсь? Я? Со своими яркими веснушками и странным взглядом? Со своей манерой нести всякую херню вслух? Или они хотят спать с богатым?
В конце-концов я просто стал платить общение. Стал говорить: пойдём ко мне, я заплачу. Я богат и я умею говорить про фильмы Копполы.
Но один раз я встретил робота. И этот робот сказал мне: «Прекрати покупать друзей».
— Как он догадался? — спросила Катя.
Джо улыбнулся.
— Не знаю. Никто из нас не знает. Но каждому из нас он смог заглянуть в душу. Вот так я попал в библиотеку.
— Он назначил тебе встречу? — спросила Катя.
— И пообещал научить дружить. Но не явился. Сперва я подумал, что это розыгрыш. Но быть может, робот имел в виду, что ответ в книгах? — подумал я. И я стал читать. Пока не встретил Аню. Аня ходила по библиотеке с потерянным видом. Так я понял, что я не один. И мы стали собираться вместе и приглашать в нашу компанию тех, кого робот отправлял в библиотеку.
— Но робот… вы видели его с тех пор?
— Нет. Каждый встречает его только один раз. Его нельзя найти и переспросить. Но можно воспользоваться шансом, который он тебе даёт.
— И что? И всё? — спросил Плёнка, — Вы тут встречаетесь типа в клубе?
— Да, это всё. — просто сказал Джо.
— Я верю, что это посланник свыше, — вдруг сказала одна девушка с нервным лицом, — Мы должны собраться, как осколки зеркала. Мы подходим друг к другу. Когда-нибудь мы сложимся во что-то прекрасное. В новую силу.
— А я верю, что Галя несёт религиозную чушь. — сказал Джо. — Робот, конечно, загадочный, что уж. Я даже не знаю, что думать. В высшие силы я не верю. Мне тут видится какой-то тонкий социальный инжиниринг. С чем трудно спорить — так это с тем, что каждый, пришедший в библиотеку, пришёл не от хорошей жизни. Мы… как это? Square pegs in round holes? Квадратные в круглом? Те, кто не подходит. Тех, кого не устраивает этот мир. Те, кто хочет его менять. Но не знает, как. Робот находит нас и даёт толчок.
— Даёт нам веру, — сказала Галя.
— Ну хотя бы веру в себя, — примирительно сказал Джо.
Плёнка хмыкнул и сунул руки в карманы. Его явно не впечатлил рассказ Джо. Джо обратил на него свой полурасфокусированный взгляд.
— Плёнка, ну расскажи, — попросила Катя, — Ты-то не друзей искал, верно? Может, ребята помогут.
Плёнка отодвинулся и засунул руки в карманы ещё глубже, как будто у него попросили взаймы.
— Тогда я расскажу, — сказала Катя. — Плёнка не так давно…
— Нет, — Джо поднял руку в сторону Катиного голоса, продолжая смотреть сквозь Плёнку, — У нас есть правило. Каждый рассказывает свою историю сам. Если хочет.
— Да чё. Слушайте. Она вон знает, — Плёнка показал подбородком на Катю, — В моей школе все знают. Два года назад… я украл у бати амфетамины. Нанюхался. Ну. Сел в машину батину. Захотел покататься. И задавил свою сестрёнку насмерть. За ворота выезжал пока. Вот. Судили. Дали условный. А на той неделе этот робот. Я у него мелочи хотел попросить. Ну знаете, подходишь к роботу, который явно, ну знаете…
— Нет, не знаем, — сказала Катя, — Sincerely we don’t.
— Ну который явно наркоту тащит. Кто в теме, тот заметит. И просишь у него рублей так… ну не сильно много. Если жмётся, то говоришь ему, что сдашь патрульному. И он точно даёт денег. Так вот. Я рта не успел открыть, а он…
Джо улыбнулся и поднял указательный палец, как человек, который слышит любимое место в песне.
— А он первый заговорил. Говорит, я, Игорь, знаю одного человека… Игорь это я, если что. Так меня зовут, то есть. Игорь это моё имя… Игорь меня звать…
— Мы поняли, — сказал Джо.
— И он меня по имени назвал. Знаю, говорит, одного полицейского, который торгует амфетаминами. Детям их продаёт. И подросткам. И сделать с ним ничего нельзя, потому что его начальство прикрывает. Ищу, говорит, неравнодушных людей. Тихо так говорит. В душу смотрит. И я понимаю, что знает он мою историю. И мне так…
Плёнка отвёл взгляд. Он смотрел мимо притихших ребят в окно, за которым текла серая река.
— И мне так стыдно стало. Да мне… я никогда себе не простил это всё. Но тут что-то… Как будто он сказал мне: почему ты живёшь, как жил до этого. Ходишь с теми же. Деньги сшибаешь. Сделай что-нибудь.
— И пригласил в библиотеку.
— Да вот. Только не понимаю я ни хрена пока. Я думал, там встречу… ну людей, которые.
Плёнка стал делать руками жесты, как будто рубил что-то ребром ладони.
— Что-то вроде деятельной организованной группы, — подсказал Джо, — Или общественной организации. Или партии. Возможно, радикального толка.
— Во. Толка. Такого толка.
— Понятно. Интересно, — сказал Джо, — И ты явно видишь перед собой не тех людей, которые способны вывести на чистую воду криминальную тварь.
— Ну как бы… да.
— Что ж, от имени нашего собрания приношу извинения. Но призываю не торопиться с выводами. Быть может, кто-то сможет тебе помочь в твоей задаче. Поговори, послушай наши истории. А быть может, через некоторое время к нам из библиотеки придёт новый человек. Кто он будет? Человек с историей, похожей на твою? Или, скажем, журналист, уставший писать об одежде для кошек и решивший провести расследование серьёзной проблемы.
— Но этот полицейский. Наркоторговец. Где его теперь искать?
— Я верю, что это знак, — сказала Галя напевно, — Быть может, не было никакого торговца. Просто Посланник сообщил, что тебе, Игорь, не надо жить как прежде. Тебе ведь и хотелось посвятить себя чему-то большему. Верно?
Плёнка нервно повёл плечами. Поморгал и кивнул.
— Хорошо, — сказал Джо, — Катя?
Все перевели взгляды на Катю, и она заметила, что Плёнка выдохнул с явным облегчением.
— Катя, не хочешь рассказать свою историю? No pressure. Можно в другой раз.
— Да запросто. Только, боюсь, что на фоне истории Плёнки это будет довольно бледно. Хотя… если подумать, я чуть не… — Катя засмеялась — в общем, я собиралась заставить Посланника носить кофе в постель…
Через два дня Катя объявила, что уходит из дома жить в Приюте.
На выходе из офисного здания, которое ребята и называли Приютом, Катю встретил Ани. Они пошли пешком вдоль набережной. Катя пересказывала то, что услышала на встрече. Ани смотрел на серую воду Москвы-реки и бетон набережной.
— И как же они отреагировали на твой рассказ?
— Смеялись, когда я рассказывала, как хотела перепрошить Посланника. И в целом поддержали моё желание стать актрисой.
— И что ты думаешь?
— Я не знаю. Я думаю, что это хорошо? Разве нет? Когда ты сильно чего-то хочешь, тебе дают шанс. Судьба отправляет посланника. Разве не так обычно бывает?
Ани втянул воздух как сигаретный дым, выпустил облачко пара обратно в серый московский туман и сказал:
— Я ехал на работу и всё думал об этом твоём роботе. И о твоём школьном психологе. И вспомнил, что у меня есть друг детства, который работает как раз школьным психологом. Да, у богатых в школах работают люди.
— Какой же человек выдержит работать психологом?
— И не говори. Но им много платят. Так вот я попросил его совета, как управиться с сестрой-подростком. Рассказал и о роботе из Макдональдса. Так вот, у друга при школе есть актёрская студия. Он може
