2020-09-27
72
Наша эпоха есть эпоха колоссальной власти форм, власти, проникающей до мелочей, определяющей быт. От демократических форм государственности вплоть до общегражданского для всех одинакового костюма. Только женщины, до сих пор не включавшиеся так полно в область гражданственности, сохраняли право на оригинальность костюма, но, увы, зато попали во власть формы путем стадным в виде моды.
Государство налагает свою антихристову печать общей формы одежды, чиновничества, берет на себя выполнение обрядов, и отныне никто не может ни продавать, ни покупать, не имея на то разрешения от власти. Кто же вздумает сам чеканить монеты, тот называется фальшивомонетчиком, хотя все власти только тем и занимались, что делали фальшивые монеты. Скорлупа, штамп, шаблон делают возможным товарное производство и превращают в товар хлеб, железо, честь, уголь и жизнь, все подгоняя под одну мерку денег. Из области идей подготовлялись, воспитывались души, способные к тем или другим формам жизни, и в наше время идет то же воспитание, та же подготовка - сеются различные идеи, и эти идеи принесут плоды только через столетия. Представьте себе, что в массы бросается идея, сама по себе безразличная, и другая идея, также безразличная. Но вот эти идеи сталкиваются в умах людей и образуют там взрывчатые смеси, и тогда достаточно искры, чтобы произошел социальный взрыв. Чтобы знать действие той или иной идеи на человеческую психику, надо самому стоять выше психизма, то есть быть пневматиком.
Так воздействуют на массы различные течения, причем светлые обращаются к сознанию, а темные стараются непосредственно воздействовать на страсти или волю. Задача темных течений сводится к созданию эмоционального хаоса с тем, чтобы в его мутных волнах найти возможность власти. Последнее достигается проще всего возбуждением чувств ненависти, мщения, обиды. Течения темные должны точно так же создавать братства, тайные общества, ордена и тому подобное для достижения своих целей. Такие братства имеют своими центральными ядрами то, что носит название сатанизма, причем под сатанизмом отнюдь нельзя понимать те глупости половых извращений, которыми пытаются их определить, ибо последнее слишком мелко и ничтожно, не исчерпывает и сотой доли сущности этих организаций.
Вся история человечества в своей большей части является историей борьбы этих двух типов организаций, причем внутренняя структура организаций светлых построена на свободе и самоопределении ее членов, тогда как внутренняя структура организаций темных построена на власти, железной дисциплине, полном повиновении низших высшим. Всякая эзотерическая организация испытывает внутри себя влияние двух указанных течений и потому в абсолютном смысле не может, конечно, быть названа ни совершенно светлой, ни совершенно темной. Так и церковь, несмотря на свои ярко отрицательные стороны, имеет, правда немногие, стороны положительные. Однако уже тот факт, что она строится среди психиков и средствами психиков, делает ее ареной борьбы страстей, далеких от мистики света и непосредственно служащих бесам честолюбия и алчности.
Таким образом, если все же отрицательные стороны церкви неизмеримо более сильны, чем ее стороны положительные, то остается только одно - разрушить церковь, уничтожить ее. Но, может быть, этим на место одной церкви мы только поставим другую? Ясно, что если бы это было так, то положение было бы довольно скверное, однако это именно не так. Церковь есть организация мистическая, но отнюдь не физическая. Всякая церковь физическая, другими словами, всякая организация, которая берет на себя смелость заявлять, что она есть «Церковь на земле», что она есть отражение Церкви Небесной, что она представительница Церкви Небесной, делает абсолютно то же самое, что делает дикарь, когда вырезает себе из дерева болвана и поклоняется ему. Ведь если, например, папа есть наместник Христа на земле, это значит, что самого Христа нет на Земле, иначе нелепо иметь себе наместника... Что же значат тогда слова: «Где двое или трое во имя мое, там и я среди них»? Или слова эти звук пустой? Людям надо беспокоиться о том, чтобы вести себя истинно по-христиански, а что касается Церкви, то о ней позаботится сам Христос, который сказал, что Он сам созиждет церковь Его...
Смешно и нелепо людям строить того идола, которого они только и могут построить, считая, что строят Церковь. Церковь может быть построена не теми, кто будет ее кирпичами, и не может кирпич говорить, что он будет архитектором. Дело кирпича - лежать на своем месте, и только.
Конечно, можно говорить об участии в построении в роли большей, чем только роль материала, но тогда для этого надо идти другим путем. Путь для участия в построении Церкви не в роли только кирпича есть путь полного и абсолютного следования Христу, т.е. путь через пневматизм, но тогда этот путь ведет к совершенно новым возможностям, которые на земле отражаются только как жертва для себя и свобода для других. Никаких земных церквей или кощунственных «представительств» Христа на земле на этом пути быть не может. Афродита есть только небесная, а Афродита земная просто потаскуха, которую надо пожалеть, но не идеализировать, ибо эта Афродита павшая...
Итак, на земле надо творить единственную форму Церкви - церковь акратичес- кую. Акратия должна воцариться на земле, и подлинная акратия будет отблеском Церкви Небесной на земле. Акратия тесно связана с анархией - вот то, что надо творить, но не смешивать их ни с панкратией, ни с панархией. Церковь, или Храм Небесный, Иерусалим Небесный, может сойти на Землю только после преображения, и потому всякий, кто утверждает себя вовне его Церкви, есть «вор и обманщик», хотя и говорит именем Христа...
Акратия есть торжество свободы, терпимости, любви и жалости, торжество подлинного равенства и братства, и совершенную противоположность этому составляет Великий Инквизитор всякой земной церковности, Князь мира сего, все время старающийся Христа подменить своими мандатами. В этом проявляется один из ликов Антихриста.
Интересно, что когда люди хотели изобразить ад и его муки, то они не могли дать лучшего его описания, как описав только то, что на самом деле совершается людьми на земле. Закон ада - строгое чиноначалие, строгая иерархичность власти, и вот на земле государство и церковь берут на себя представительство того, кому даны всякая власть и царства.
Третий Рим - Москва подготовлялся царями, а затем императорами, чтобы стать Москвой Третьего Интернационала. Церковь и Государство Третьего Интернационала, как это ни странно, ведут работу фашизма и увенчивают работу царизма. И все-таки они расшатывают старые устои насилия, ибо в апофеозе власти заложено зерно гниения, гангрена которого разлагает в конце концов и саму торжествующую власть, и те корни, на которых она вырастает.
Наше время во многих отношениях время переломное, и надо сказать, что только в наше время становится действительно массовой силой печать, а это факт, значение которого еще не вполне отражено сознанием людей. Правда, мы живем накануне еще более широких возможностей - беспроволочного телефона и т.п., но все же действие печати только теперь становится подлинно массовым. В колоссальном котле кипящих масс перерабатывается в наше время то, что было накоплено в учении предыдущих веков. Снова должны совершиться переоценки ценностей и прежде всего суд над властью. Власть в лице государственного социализма встает перед массами со всей мощью своих аппаратов и учреждений. Народы должны познать подлинное лицо власти и отвернуться от нее с глубоким негодованием.
Так или иначе, но воздействие на массы в наше время идет через прессу. Людям внушают те или другие представления и гипнотизируют с помощью лозунгов. Тысячами путей проникает влияние на массы, но все же не надо думать, что внушаемость масс беспредельна. Нет, есть все же некоторые границы, перед которыми останавливаются возможности внушения, хотя, к сожалению, эти границы скорее происходят от слишком низкого уровня развития, но не от моральной устойчивости. В течение долгих столетий нужно было обрабатывать психику немецкого народа, пока наконец ему не были привиты идеи государственности, и прочно, по крайней мере, германской интеллигенции... Германская государственность прониклась дутым величием Священной Империи и устами своих государствоведов утвердилась в правах наследства. Кант с его категорическим императивом много помог им в этом деле. Ясно, конечно, что во всех этих случаях приходится говорить о большей или меньшей мере взаимодействия между факторами различных порядков, но надо остерегаться смешивать их эффекты.
На заре греческой культуры из глубины святилищ тайного посвящения прозвучало новое тогда могучее слово: «Познай самого себя».
Вся греческая философия является, в сущности, выполнением этого завета. Она созидает материю понятий и ограничивает в рефлексии индивидуальность от рода и Природы, она дает возможность возникновения всей вообще Эллинской культуры, она завершается только средневековой схоластикой, так как наше время не внесло ничего принципиально нового. Вся философия в более глубоком смысле имела значение отнюдь не познавательное, как его понимает послекантовская эпоха гносеологизма, но существенно воспитательное. Философия воспитывала души, оформляла их, сплетала им оболочки, давала им фон, что называется самосознанием, маски, в которых они могли выступить на маскараде жизни. Философия вступила в мир и изживала себя в сознаниях отдельных людей, которые играли для нее роль клеточек, подобно тому, как наша душа изживает себя в жизнь клеточек нашего тела, через них воздействуя на мир и на самое себя.
Когда рождается человек, его душа входит в его тело, связывает свое сознание с жизнью некоторой колонии клеточек. Так и философия, вернее, некоторая индивидуальность, отблеск которой проявился на земле как философия, родилась подобным же образом, связав свое сознание, свою действенность в условиях Земли с колонией человеческих сознаний данного народного коллектива. Идея воплощается, проявляется, чтобы воздействовать на другие сознания как идея. Чтобы воздействие было сознательным, идея может действовать на другое сознание только таким путем, каким сознание родилось, т.е. через внешний мир и связанные с ним переживания. Есть еще способ сознательного воздействия идеи на идею - способ исключительный, а именно воздействие во время того или другого вида сна в тех случаях, когда сновидение может протечь через сознание. Все другие способы воздействия идеи на идею предполагают бессознательность со стороны по крайней мере той идеи, которая, являясь индивидуальностью того или другого человека, воплотилась на земле и здесь получила сознание.
Это сознание предметно, это сознание есть дневное, солнечное сознание, и только в солнечном свете могут другие идеи общаться с человеком так, чтобы это общение происходило сознательно для человека. Дневное сознание ограждает в известной степени от влияний бессознательных, но сравнительно слабо в силу слабости даже этого сознания у человека. Поэтому в человеке неведомо для него борются часто самые разнообразные идеи, и эту борьбу он испытывает в себе переживаниями тоски, неудовлетворенностью и т.п. Особенно мощно сказывается переживание идей и их борьбы в чувстве сомнения, которое так влияет на волю человека, делая его нерешительным.
Можно быть одержимым не только чужим личным «Я», но и чужой индивидуальностью. Экстаз может быть разных родов, но самый высокий есть тот, когда из сознания рождается сверхсознание, когда возможен сознательный сон, во время которого происходит касание мира идей, разговор с идеями. Таковы некоторые формы религиозно-мистического экстаза или вдохновения философа, вроде Плотина. Но воздействие идеи может протекать в спокойных формах. Совершенно необязательно, чтобы человек находился в чем-то подобном трансу. Даже тогда, когда человек созерцает ночное небо, когда его охватывает бесконечность, - и тогда человека касается духовное начало. Психик может сделаться пневматиком, если настойчиво вызывает у себя подобное переживание: оно как бы низводит дух в его душу. Так или иначе, но люди могут быть одержимы идеями, и такие люди поистине могут быть названы идеалистами, как справедливо указал еще Штирнер, но обычно эти идеи не весьма высокие и потому сильно ограничивают те личности, которые ими охвачены, особенно если они переходят в область психизма, что случается почти всегда.
Сходя в человеческое общество, воплощаясь в нем, идея принимает ту или другую форму, облекается в разнообразные оболочки, образуя среди людей то же, что среди животных образуют инстинкты. Эти бессознательные для действующих под их влиянием людей идеи облекаются в личины идеалов, идеологий, различных художественных тенденций, религиозно-культовых и других форм. Не все идеи одинаково действенны, и многое в этом отношении зависит от общих условий воплощения, как и в случае с человеком, где бывает, что высокая душа воплощена в хилое и больное тело. Может случиться, что данная идея нашла для своего выявления хилую общественную форму. Тогда идея может просто умереть, как умирает человек, т.е. уйти с земли и поискать себе для воплощения другую планету, другое человечество.
Поэтому, вообще говоря, крайне важно, если можно приготовить для воплощения той или иной идеи подходящее тело - например, создать организацию, сплоченную и крепкую, которая поставит своей целью работу во имя данной идеи. Иногда такой организации вообще нельзя создать в силу отсутствия подходящего человеческого материала и приходится такой материал создавать, воспитывая людей в течение долгих лет, десятилетий, столетий или тысячелетий... Подобным примером является воспитательная роль целого ряда организаций, например масонства. В России масонство сыграло громадную роль, и благодаря Новикову, Шварцу, Лопухину и др. воспиталось течение, которое стало носителем свободы и культуры в диких условиях быта страны.
Так была создана возможность возникновения Христианства благодаря сети тайных братств, окутывавших тогдашний мир. Так возникли ислам и буддизм, Жакерия и «Бедный Конрад».
Глава 9-я
Если мы возьмем те исторические эпохи, которые нам, современным историкам, рисуются как древние, то нас поразит тот факт, что эти древние эпохи жили с идеей не подъема, а падения человечества с течением веков. Они жили представлением о том, что лучшие времена остались за ними, в далеком невозвратном прошлом, что с тех пор совершается неуклонное падение человечества. В далеком, далеком прошлом остался Золотой век, за ним пришел век Серебряный, а затем - Медный и, наконец, Железный. Жили люди не тем убеждением, что пройдут времена, явятся новые поколения и построят жизнь по-новому, жизнь более прекрасную, чем нынешняя. Жили мыслью о том, что все хуже и хуже живут люди, что, наконец, такими скверными будут они и такой скверной будет жизнь, что погибнет все; в конце концов гибель грозит и всему мирозданию... Существовало учение о периодических катастрофах, и в целом ряде мифологий имелось представление о гибели вселенной, которая предшествовала нашей и которая погибла от воды, тогда как нашей вселенной грозит гибель от огня. Этому учила скандинавская мифология, об этом говорили учения многих греческих философов, а общее учение о конце мира встречается, по-видимому, во всех религиозных системах.
Сравните с такими взглядами наше время, которое проникнуто мыслями о прогрессе, о том, что все идет к лучшему в нашем, вовсе не лучшем из возможных, миров... Возьмите, правда, довольно глуповатый оптимизм марксизма, внушающего, что хорошо то, что после, ибо оно неизбежно; возьмите все современные теории прогресса с их мальчишеским задором и детски-наивным оптимизмом и сравните их с мрачной философией древности, с тем пессимизмом, которым веет на нас в ее взгляде на ход вещей... Но, несмотря на это, нельзя утверждать, что наше время живет веселее древности. Это как будто показывает, что люди всегда живут настоящим. На самом деле, не может быть ничего нелепее, как жить будущим, ибо это значит никогда не жить, как то звучит в известном кредо лентяя: завтра поучусь, а сегодня поиграю... Люди, живущие идеей прогресса, похожи на маленьких детей, для которых приготовлена вышеуказанная фраза.
Жить для лучшего будущего - значит искать оправдания настоящему в будущем, оценивать настоящее по грядущему, существующее по несуществующему, так как, для кратковечных людей социально значимое будущее не существует и никогда не станет сущим. Жить ради грядущих поколений - это значит менять счастье реальных людей на счастье людей нереальных, это то же, что приносить в жертву принципам живых людей, т.е. величайшее лицемерие. Во имя грядущего рая топтать живущих - это безумие, но роковым образом оно оказывается орудием стремящихся к власти, ибо иначе эта власть не имеет силы увлечь за собой массы, иначе ей нечем оправдать себя перед массами, добиться доверия у них.
Каждая власть хочет быть мессией, хочет привести народ в Землю обетованную, а пока что водит народ по пустыне. Сейчас пустыня и блуждание, а там, где-то в туманной дали - Палестина... Сейчас повиновение и рабство, а там, далеко, - молочные реки в кисельных берегах... Там, где-то далеко-далеко, рай, тысячелетнее царство, социализм, всеобщее блаженство, а пока - трепещи, дрожащая тварь, и повинуйся...
Таков кошмар столетий.
Ложь такой постановки вопроса заключается в том, что благодаря ей ослабляется волевой порыв. Совершенно правильно делают, когда пытаются нарисовать формы идеального общежития, когда ставят их задачей непосредственного действия, но только в этом случае и поступают правильно. Поэтому всякий идеал есть идеал постольку, поскольку он дает импульс для работы в данный момент. Самый высокий, самый мощный идеал до тех пор остается идеалом, пока его хотят сделать реальностью сегодня же или завтра; но как только его откладывают - он вообще перестает быть идеалом и превращается в свою прямую противоположность, так как вместо того, чтобы импульсировать, он превращается в обезволивающую, расслабляющую силу.
Но возвратимся к поставленному нами вопросу о психологии прогресса и регресса.
Вообще говоря, религии, имеющие свою эсхатологию, рассматривают ее как результат некоторой воли и даже тогда, когда наступление царства справедливости ставится в зависимость от воли мессии. Даже там само появление мессии в известной мере зависит от действенности народной воли к освобождению. Однако вскоре образующаяся греческая иерархия немедленно превращает этот идеал из волевого импульса в фаталистический квиетизм, ибо таким способом эта иерархия утверждает и обеспечивает свою власть. Высшие силы сходят на помощь низам только тогда, когда с низов поднимается мистический зов о помощи, когда страдания низов «вопиют к Небу», но эта помощь может прийти в формах, зависящих от самих низов, и действенность ее в большей мере определяется действенностью низов. Никакая высшая сила ничего не может поделать, если у низов нет действенной воли к освобождению, и дело более сильных из живущих в низах - будить эту волю, эту действенность, в чем и состоит глубокая правда учения Бакунина.
Каждый идеал, даже и самый великий, годен только на один день. На другой день это уже не тот, это уже новый идеал, хотя бы он и казался неизменным. Каждый идеал должен говорить о том, каков я должен быть сейчас, что я должен делать сию минуту - сию минуту я должен приводить в действительность данный идеал, сию минуту я должен его осуществлять... Он рисует мне то, что должно быть сию минуту, а не бог знает когда. Может ли какая-либо эпоха жить будущим и для будущего? Конечно, это было бы абсурдом. Каждая эпоха живет для себя и собой.
Воспользуемся геккелевским законом и посмотрим, как живет человек.
Наше время живет нелепым представлением о самом человеке. Наш социальный строй, наши учреждения, вся наша жизнь построены так, что единственным подлинным человеком, «нормальным» человеком считается человек в возрасте от так называемого совершеннолетия, т.е. от 21 года до 60 или 65 лет. До 21 года, это еще не человек, а после 65 лет это уже не человек. Цель ребенка - быть взрослым, ребенок еще не человек. Какая нелепость! Каждый возраст довлеет сам себе. Горе и радость ребенка ничуть не ниже, не менее значимы, чем горе и радость взрослого или старика. Слезы ребенка, потерявшего игрушку, и слезы человека взрослого, потерявшего возлюбленную, - одни и те же слезы, соленые и горькие. Каждый возраст имеет свои печали и свои радости и живет сам для себя. Только благодаря грубой силе мог человек взрослый присвоить себе право объявить землю своим достоянием и поставить на ней детей и стариков в положение своеобразных париев.
То же самое происходит и в области общественно-исторической. Никакая эпоха, никакая культура никогда не жила для другой. Жить ради будущего нелепо, ибо это значит никогда не жить.
Когда целый ряд писателей полемизирует против идеи земного рая, то дело здесь основано во многом на недоразумении, ибо, конечно, антиномизм личности и общества непримирим в рамках обычных земных возможностей, но ведь и не в этом дело: дело в том, что тот или другой идеал важны с точки зрения того импульса, который они дают для настоящего. Идеал говорит о том, что я хочу, чтобы осуществилось сегодня, завтра, а не бог знает когда. Социализм же, фиксирующий «будущее социалистическое общество» как нечто в себе законченное, и либерализм, не видящий никаких возможностей для воли, кроме «если возможно, то осторожно», представляют из себя в конце концов торжество мещанства, ищущего, на чем бы ему успокоиться. Социалисты - тупоумная совокупность однобоких гипертрофий, для которых всего труднее свободно мыслить, - пытаются заменить мускульным напором недостаток в мышлении и потому бессмысленно твердят, что, вот, приедет барин - революция - и он все рассудит; с другой стороны, либерализм, беспомощно пытающийся накинуть разлагающий анализ вожжей критицизма на взбесившегося коня рабочих масс, чтобы постепенно взять его в шоры крохоборствующей ежедневной политики мелких парламентских битв, - вот полный размах маятника политиканствующих интеллигентов дурного тона, старающихся во чтобы то ни стало добиться власти.
Так благодаря гипнотизирующей силе идеала призрак будущего коверкает и портит настоящее. Ближний приносится в жертву дальнему. Идол будущего давит под своими колесами настоящее, калечит его и уродует.
Правда же в том, что каждая эпоха, каждая культура живет, вырабатывая свои, только ей присущие ценности и все культуры вместе составляют букет общечеловеческой культуры, где каждый цветок имеет свой аромат, свою красоту. Есть преемственность культур, но она лежит не в плоскости психизма; в плоскости психизма нельзя указать мерила высоты или совершенства, и задача человека - суметь вместить их все в себе как подножие для более высокого.
Нет культур, нет эпох, живущих для других культур и эпох. Каждая культура живет собой и для себя. Нелепо говорить, что резеда есть только средство для анютиных глазок. Говорить, что надо жить для будущего, для грядущей анархической общественности, нельзя. Часто ставят глупый вопрос: «Возможен ли сейчас анархизм?» Нужно жить так, чтобы он был сейчас возможен. Анархизм есть проблема настоящего, задача сегодняшнего дня, и только тогда она разрешится в будущем, когда мы ее разрешим в настоящем. Если я нахожусь в долине, а далеко передо мною высятся горы, то окружающий меня ландшафт оживляется видом гор, открывающимися перспективами, но я никогда не упускаю из вида, что реально я все же нахожусь на равнине. Вид гор озаряет окружающее меня и позволяет чуть-чуть предвидеть, но вся моя организация соответствует долине, в которой я нахожусь. Так и здесь - идеал помогает мне жить сегодня, но совсем не должен сбивать меня с толку и лишать чувства действительности. Идеал есть расширение области действительности, но не увлечение в страну снов и нереальностей.
Из всего, что было до сих пор сказано, вытекает, что смысл бытия и жизни должен быть и существует только в двух отношениях - настоящем и в вечности. Нужно жить каждым мгновением в вечности, но не жить ради завтрашнего или вчерашнего дня. Вечность должна сосредоточиться в мгновении и мгновение стать вечностью, а в остальном должно быть полное спокойствие. Абсолютно спокойно должен человек относиться к фазисам своего бытия. Как бы со стороны должен он смотреть на них: каждый имеет свои достоинства и недостатки, каждая культура - свои особенности. Нужно сохранить опыт всех культур, всех возрастов, и нельзя одно оценивать другим. Идеи, как индивидуальности, несравнимы, и этого никогда нельзя забывать. Можно сравнить те или другие их качества, но, поскольку в совокупности этих качеств проявляется нечто, присущее только данной индивидуальности, - нельзя сравнивать полноту выявления одной с полнотой выявления другой. Нельзя строить даже счастье всего мира на слезах хотя бы одного ребенка; нельзя говорить, что лучше одному погибнуть, чем всему народу, как говорилось это по поводу Христа...
Поэтому великой ложью звучат попытки утверждения социализма на принципе счастья большинства. Нельзя воздвигать стены города на крови младенца.
Только власть понятий приводит к общей нивелировке, к праву большинства. В принципе большинства выявляется отношение к человеку, как к вещи. Людей сравнивают подобно вещам, считают по числу голов - подобно скоту. Забвение того, что индивидуальности несравнимы, приводит к праву большинства, достойному только дикарей.
Семя новой культуры упало на человеческую почву. Оно хранит в себе потенции всего, что развернется впоследствии, оно является индивидуальностью, и в саду человеческих культур много растений, расцветших из подобных же семян. Там есть цветы дикие и примитивные, есть выхоленные и махровые - количество ничего там не значит, и только когда приходит косарь, чтобы уничтожить жизнь, он считает на пуды, ибо он имеет теперь дело уже не с цветами, а просто с сеном.
Представьте себе две или три идеи: одна из них воплотится в совокупность живых существ, называемых клеточками, станет человеком, другая воплотится в совокупность людей, которые будут для нее играть роль клеточек, а третья воплотится в совокупность людей, разделенных не только пространственно, но и временем, т.е. связанных историческим преемством. Так воплощаются индивидуальности в различные формы, но жизнь этих индивидуальностей проходит по большей части вне человеческого сознания, отражаясь в человеке инстинктами, влечениями, смутными побуждениями или же вполне оформленными влияниями, истинные причины которых человек не в силах разгадать своим сознанием, действующим в обычной человеческой жизни.
Поэтому преемственность культур возможна только для пневматического сознания, но не для сознания психического; лишь дух может облекаться в различные душевные одежды, душа же меняет только физическую оболочку. Отсюда следует тот факт, что преемство культур может осуществляться только благодаря эзотерическим братствам - они, и только они, представляют из себя духовную основу, на которой возникают различные оболочки-культуры. Только благодаря братствам посвященных не теряется опыт общечеловеческих переживаний, только благодаря им и их неустанной работе периоды зародышевого бытия культур неизмеримо сокращаются и там, где должны были бы пройти миллионы лет, там проходят столетия, много - тысячелетия.
Но там же хранятся и методы ускорения индивидуального развития, позволяющие производить сверхчеловеков в любую эпоху, не дожидаясь времен преображения, правда, в единичных случаях, а не в массовых. Тот, кто хочет и сможет, кто проникнет в лабиринты, скрывающие посвященных, может стать сверхчеловеком, если пожелает принести себя в жертву во имя любви. Однако образ сверхчеловека, каким он на самом деле должен быть, ничего общего не имеет со сверхчеловеком Ницше. Сверхчеловечество есть человечество последнего дня бытия Земли перед ее преображением, ибо пространству четырех измерений (трех измерений плюс одно измерение времени) несвойственно в земных условиях выносить бытие существ высших человека иначе, как исключение, «ненормальность». Поэтому история, как история человечества, должна иметь дело только с ним, а иначе нам придется говорить об истории ряда миров, их обитателей и об истории их взаимоотношений между собой. Здесь мы ограничимся только историей человечества.
Однако приходится различать историю сущности и историю формы, историю идеи и историю души, в земных же условиях еще и историю тела.
История духа есть история Адама Кадмона; история души есть история Адама Белиала или история Евы; история тела есть история Адама Протопласта, Адама дифференцированного и воплощенного.
Цепи причинности физической, психической и пневматической скрестились в том звене, которое называется земным человечеством.
Вот перед нами человеческая форма, человеческое тело. Оно возникло во времени, хотя идея его и предсуществовала независимо от души или идеи человечества. Теория эволюции до некоторой степени касается именно этой стороны бытия человека, ибо форма человека, его тело, прошло свой путь эволюции, но с момента отделения от общих форм примитивной протоплазмы зерно души человеческой падает, как человеческая энтелехия, и ограничивает специфически человеческую линию развития от линий параллельных. Сама энтелехия проходит свое развитие, и вместе с тем меняются линии сил, по которым строится физическое тело, т.е. по которым распределяются стихии. Наконец наступает момент, когда духовное начало может в свою очередь осенить человеческое существо, и оно увенчает человека, сходя на немногих, на тех, в ком всего мощнее любовь, воля и мудрость.
Итак, в самом низу океан протоплазмы, затем души, а затем духи. История совокупности душ и есть история человечества, история судьбы человечества в земных условиях: зачем оно сошло на землю, почему именно на эту землю, какие задачи лежат перед ним... Индивидуальность человечества ставит среди других и те задачи, которые ставит перед нами индивидуальность человека. Но индивидуальность человечества Земли - есть ли она действительно индивидуальность, отличная от индивидуальности человечества всех времен и всех планет вселенной?
