А. А. Солонович. Критика материализма (2-й цикл лекций по философии) 4 страница

Точно так же можно указать на специфическую роль современного научного миропонимания. В нем имеются два слоя совершенно разного происхождения и назначения, только искусственно слитых в одну смесь, как вода и масло, два слоя, только механически взболтанных и не могущих составить органическое единство, - рационалистическая струя, рожденная еще схоластикой, римским правом и греческой философией, и струя экспериментально-ремесленная. Первая дает теории, вторая - фактический материал, а всё вместе представляет убогую мешанину нашей науки и связанных с ней типов миросозерцаний. Отсюда - страшная гипертрофия формы, формализм съедает все вплоть до мелочей быта, вплоть до обезличенных костюмов современных мужчин или до «печати антихристовой» - формы, мундира и т.д.

Так происходит воспитание человечества, так действуют в нем те или другие силы, и эти воздействия требуют для своего раскрытия целых столетий и оказываются несоизмеримы с силами, действующими на жизнь личностей.

Подойдем теперь к этим вопросам несколько с другой точки зрения. Возьмем физическое тело: вот мы стали на сквозняк и простудились. Через короткое время наш пульс начинает биться ускоренно, температура поднимается и можно будет констатировать болезнь. Последствия дают себя знать через несколько часов. Но вот человек сделал подлость, проходит время, а последствия не видны. В чем же дело? Значит, нормы этические не суть нормы в той же мере, как нормы гигиенические. Этика говорит о здоровье душевном, о нормах здорового характера, а между тем характер человека меняется медленно - почти даже не меняется за целую человеческую жизнь. Получается как будто бессмыслица: человек умирает раньше, чем на его характере сможет отразиться следствие того или другого поступка его жизни, а на жизни человечества его поступки отразятся в своих следствиях только через большие промежутки времени. Получается, что нельзя согласовывать интересы личности и интересы общества. Личность как таковая эгоистична по существу, а интересы общества требуют преодоления личности. Начало личности - самоутверждение - и начало общественное, требующее от личности самоопределения, т.е. жертвы, несовместимы, если их брать каждое само по себе.

Вот общество, а вот личность. Общество существует тысячелетия, а личность - десятилетия. Их интересы никаким образом не могут совпадать, как не могут совпадать интересы человека и мухи-поденки. Общество говорит: я буду совершать работу ради благ, которые получатся через 200 лет, а личность говорит: какое мне дело до того, что будет через 200 лет, мне безразлично все, что случится на другой день после моей смерти, я хочу сам пожить хорошо, ведь другой жизни у меня не будет. В этой плоскости общество стоит перед нами как понятие, и когда это понятие мы пытаемся рассматривать как живую личность, мы насилуем действительность и убиваем настоящую реальную человеческую личность. Если же убивать реальную личность, то не может быть общих интересов.

Вопрос неразрешим в плоскости чисто душевной, ибо если поставить на первый план общество и его интересы, если уничтожить личность, то получится уже не общество, а улей, муравейник, т.е. организация, в которой отдельная индивидуальность не имеет значения. Иными словами, мы придем к организации животного типа, но не человеческого. Поэтому совершенной нелепостью является утверждение в области психизма или гилизма таких вещей, как классовая солидарность, классовая психология и т.п. Утверждение подобных вещей в человеческом обществе равнозначно по смыслу с утверждением необходимости сохранения у людей хвоста или длинных подвижных ушей, ибо совершенно ясно, что когда профессиональный союз требует забастовки, то для отдельного рабочего она ни в каком случае не выгодна - ему гораздо выгоднее быть штрейкбрехером, и если он штрейкбрехером все же не делается, то это может случиться по двум причинам - или он не понимает своих действительных материально-душевных интересов и идет вместе со всеми, подчиняясь только инстинкту толпы, и тогда поступает как животное, или же он бастует из более высоких побуждений сознания своего общечеловеческого долга и любви - и это единственно те мотивы, которые можно утверждать общественности, но они выходят за границы чистого эгоизма, за границы чистой душевности. И совсем не все равно, на что опираться в борьбе - на мотивы первого или второго характера: в первом случае мы разнуздываем в человеке животное, а во втором поднимаем его к более высокому, к самопожертвованию ради других.

Как бы там ни было, но в плоскости душевной здесь выхода нет: «Миру ли быть или мне чай пить... Так я скажу, что мне - чай пить...»

Или я не сознаю свои личные интересы и, как животное, как пчела, умирающая при защите улья, стану на защиту своего профсоюза и погибну, - погибну с точки зрения моего личного эгоизма совершенно бессмысленно, или же, осмыслив и осознав свои материально-душевные интересы, я скажу: «Черт с ним, с этим профсоюзом или классом, раз мне это не выгодно. Если говорят, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, то я еще скажу, что и двум жизням не бывать, а одну и ту можно потерять». Таким образом, в плоскости материально-душевной нет выхода: или

стадо бессмысленных скотов, или полное распыление. И в том и в другом случае общественность, человечность, человек невозможен. Получается так, что в природе все шло вперед, а дошло до человека и уперлось в тупик. Несоизмеримы интересы личности и общества, несовместимы интересы личности и всего мира...

Так приходим мы к необходимости признать бытие духа, бытие сознательное и в то же время сверхличное бытие индивидуальности, пневматизм. В противном случае нельзя избегнуть вывода, что в человеке природа осознала себя как величайшую нелепость и бессмыслицу и, осознав, оставила для человека единственно разумный вывод - самоубийство.

Мы уже видели, что область человеческого есть область психическая по преимуществу; что область душевная и есть та область, которая составляет главную массу исторического материала. В эту область сверху вливается пневматизм, а снизу она базирует на гилизме.

Если мы желаем найти выход из только что указанных нами противоречий, мы должны выйти из рамок психизма, из границ личности и подняться к пневматизму, достигнуть сквозь личность до индивидуальности своей и индивидуальностей чужих, т.е. проработаться до того, что бессмертно в личности, что требует от нас, чтобы и в вопросах общественных мы стали на высоты, с которых раскрываются горизонты бесконечности. Чтобы примирить интересы общества и личности, надо, чтобы личность выступила из своих рамок, признала равноценные с собой существования других личностей и в этих других личностях нашла и узнала себя, а в себе нашла и узнала другого. Иначе невозможен мост между личностью и обществом. Иначе невозможно бытие общественности, как раз такой, которая является единственно желательной.

Создать общественность на принципе “человек человеку волк» нельзя. И если общественность у нас имеется, то вопреки институтам насилия, а не благодаря им. Общество эгоистов может привести только к хаосу воль, и даже Левиафан-государство не могло бы тогда существовать, не говоря уже о союзах эгоистов Штирнера. Для эгоиста все, что не он, есть только средство, и притом такое средство, которое должно быть использовано в течение жизни одного человека. Иначе оно теряет смысл, такое использование ведет к немедленному «потреблению» - одна личность стремится немедленно потребить другую, использовать ее, и нет абсолютно никаких оснований в области чисто душевной, которыми можно было бы удержать человека от любой жестокости и подлости.

Личность замыкается в себе, и общество рассыпается на песок миллионов отдельных песчинок. Но дело на этом не может остановиться - внутри самой личности идет анализ и дробление, потому что и в ней самой есть такое, что она в себе любит и что ненавидит. Начавшееся извне гниение проникает внутрь и разлагает личное единство: начинается моральное разложение личности, сама душа раскрывается как хаос, и «люди начинают кусать языки свои от страдания».

Исход один: поднять до индивидуального, до вечного, до жертвенного, т.е. проработаться до любви, мудрости и воли. Тогда и общественность может раскрыться в единственном правильном аспекте - в аспекте любви. Учение Христа о соборности и есть учение об истинной общественности, и основой ее является любовь. Только любовью человек поднимется до жертвы, и учение Христа учит Любви и Свободе как единственной возможности устоять настоящей общественности, причем, конечно, все исторические самозванства церкви и сект, приходивших и говоривших от имени Христа, являются в главном злейшими карикатурами на Христа и Его учение.

Только с точки зрения вечности возможно правильно разрешить проблему общественности, оставаясь на той высоте, которая здесь необходима.

Отсюда вытекает тот факт, что идеальная общественность всегда относилась всеми или в вечность будущего, в преображение Земли, или в вечность будущей мировой революции. То, что христианин относил к тысячелетнему царству, то социалист полагал в идеале социалистического общества. Церковь разрешила себе власть и царство, утешая всех, что постепенно человечество преобразится и тогда-то настанет царство справедливости. А пока, ничего не поделаешь, - с волками жить, по волчьи выть, «властям предержащим повинуйтесь» и проч. Совершенно то же самое у социалистов, например, у большевиков: в социалистическом обществе, обществе будущего и даже далекого будущего, все утешатся и будут счастливы и свободны. А пока что - диктатура, неравенство, рабство, зверство...

Как бы там ни было, но только с момента преодоления психического начала открывается возможность разрешения указанной антиномии. Раз человек осознает свою индивидуальность, он теряет личные интересы, ибо они растворяются в общем соборном, делаются интересами любви и жертвы. И тогда перед ним раскрывается путь колоссального творческого подъема, путь работы преображения, путь мировой революции...

А так как духовные начала и есть начала деятельные по существу, то только они и дают силы, ведут массы и народы, создают эпохи. А душа человека бродит между гиликами и пневматиками, и от того, на чью сторону она станет, будет зависеть - подойдет ли она к верхам или останется в низах жизни и достижений.

Вот тот единственный возможный вывод, который можно сделать на основании предыдущего. Все же остальное - попытки загипнотизировать массы, использовать эти массы в своих интересах, сделать их пушечным мясом личных честолюбий. Таким образом, окончательный вывод гласит: путь служения и творчества, путь жертвы есть единственный путь, открывающий возможность гармонии между личностью и обществом.

Глава 5-я

Три круга, три слоя людей составляют человечество: круг гиликов (иначе - физиков), круг психиков и круг пневматиков. В относительности взаимодействий любой из них можно брать за основной, но так как психики все же доминируют, то проще принять круг психиков как бы центральным и рассматривать влияние на него других разрядов - гиликов и пневматиков, отнюдь не придавая такому делению сущностного значения, но лишь методологическое. Кроме того, надо сказать, что между этими тремя кругами нет резкой разделяющей линии, хотя все же, взятые как типы, они дают ясно различимые особенности, и если каждая отдельная личность может оказаться в том или ином слое, если для личности возможны переходы от слоя к слою, то как явление социальное эти слои пребывают подобно кастам Индии, которые и были установлены в силу сказанного, с тем, однако, различием, что в них сам человек наглухо прикреплялся к касте своим рождением, в наше же время он прикрепляется своими способностями и может поэтому передвигаться по слоям.

Таким образом, прежде, чем идти дальше, необходимо познакомиться с этими тремя типами людей.

Физик, или гилик, - человек инстинкта, человек, внимание которого сосредоточивается на физическом мире, а по отношению к самому себе - на собственном теле. Физик признает единую реальность - физическую. Для него душа есть пустое место, ничто, ибо она для него, как таковая, не существует. Все потребности физика сосредоточиваются на наивно-наглядном, на том, что можно пальцем потрогать, на язык попробовать. Для физика нет закономерности, мир полон случайностей и случайных постоянств: нет смысла в мире, нет связи между явлениями, всё происходит, но почему и как - он этими вопросами не задается, и именно поэтому он просто не в состоянии поставить вопрос о закономерности. Она - вне его мышления, и если ему на нее указывают, он из вежливости согласится, но сейчас же заговорит о другом, так как живет совершенно инстинктивной жизнью. Но именно поэтому он живет постоянной жизнью, жизнью консервативного инстинкта, обычая, привычки, и весь окружающий его быт, среда, его обнимающая, - все это пребывает для него вовеки нерушимо, а он - чистый продукт этой среды.

Он живет так, как жили его родители, его деды и отцы, его предки, как живут вокруг него десятки, сотни людей - все, до кого достигают его взоры, тесно связанные с его интересами. Так он живет из года в год. Он помнит из своей жизни наиболее достопримечательные моменты, а таковыми являются все наиболее сильные моменты функционирования его тела, по ним, как по вехам, он меряет свою жизнь.

Он меряет свою жизнь от одних сильных физических ощущений к другим, а сюда относятся переживания, связанные с вопросами болезни и здоровья тела, его питания, половых потребностей. Есть, конечно, и другие переживания, захватывающие физика, но они гораздо менее интенсивны, чем переживания болезни, голода и пола.

Он живет, как жили его предки, но совсем не потому, что сознает их ценность, а просто в силу инерции, как камень, который летит потому, что его бросили. Но если его выбить из колеи, он начнет колобродить, как паровоз, сошедший с рельсов. Если он женат, если у него семья, дети - он заботится о семье и о детях потому, что так нужно, а почему нужно, он сам не знает, да ему и в голову не приходит спросить об этом: с него достаточно, что так делают его знакомые, так делали его деды. В «Горе от ума», в «Ревизоре», в «Мертвых душах» - много нарисовано физиков различных типов и видов.

Самое главное в жизни для физика - его комфорт, удобства. На семью свою он смотрит как на принадлежность комфорта, как на нечто подобное мебели. У него может быть и инстинктивная любовь к детям, любовь звериная, и такая любовь особенно часто проявляется у женщин. Для физика существует реально только то, что он сам испытывал или испытывает. Так, например, голод другого человека для него не существует. Для него его просто нет, так как действительный голод есть только «его голод». Он знает, что настоящий, подлинный, а не фантастический голод может испытать только он. Точно таким же образом физическая боль только тогда есть боль подлинная, когда это «его» боль. Он даст милостыню нищему на паперти, так как это делают все, и нельзя не подать, коли так принято, но в то же время он вполне уверен, что подлинные нищие есть только на паперти, все же другие - бездельники, думающие, как бы его ограбить. Человек, живущий в другом городе, почти перестает существовать для физика; он хотя и существует, но уже как-то призрачно, нереально: с глаз долой - из ума вон...

Для физика не существует интересов дальше родного города, родной деревни, вообще выходящих за тесно и определенно ограниченный территориальный круг бытия. Из приличия физик будет соглашаться, что существует и еще другое, но все это для формы, никакой действенной силы эти представления для него иметь не будут. Если сам он живет в Москве, а начальство в Петербурге, то из приличия он признает существование Петербурга, но на самом деле он признает не Петербург, а только начальство.

Если физик учился, то он признает на словах систему Коперника, а на самом деле всецело живет во вселенной Птолемея. Они составляют ту массу «подражателей», о которых говорит Тард, ту «среду» и то «сознание», этой средой определяемое, о которых говорит марксизм, воображающий в своей слепоте, что человечество состоит только из физиков, хотя именно марксисты опровергают это утверждение собственным же существованием, ибо поскольку они активны во имя своих убеждений - они уже не физики только, но и психики.

Таким образом, физик есть человек, внимание души которого направлено на физическую сторону бытия, для которого душа, как таковая, не говоря уже о духе, является пустым местом. Он крайне эгоистичен, но его эгоизм есть эгоизм зверя, не утонченный эгоизм психика типа ницшевского сверхчеловека, а примитивный эгоизм первобытного инстинкта. К этому эгоизму до известной степени относятся утверждения борьбы за существование, но никогда и ни в какой мере отсюда не выходило ничего связанного с представлениями о развитии, прогрессе, эволюции и т.д. даже в самом примитивном их понимании. Борющийся во имя эгоизма под влиянием его может только истреблять и разрушать, но никогда не творить, никогда не созидать, так как эгоизм есть род покрывала на глазах и эгоист есть человек, ходящий буквально во тьме, причем на фоне мрака блестит только искра его «Эго». Однако это «Эго» для физика есть только небольшой комплекс его ощущений, и только.

Но вот у физика родится сын-психик. Как только он приходит в сознательный возраст, он заявляет, что жизнь его отца - не жизнь, а прозябание. «Ты, - говорит он отцу, - живешь как свинья... Жить так я не могу, ибо это не жизнь. Жизнь гораздо богаче и красочнее, чем ты себе можешь представить. Жизнь есть познание, наука, философия, искусство, любовь к красоте, к женщинам; жизнь - борьба, стремление к богатству, к наслаждению, к власти и славе; жизнь есть мирное созерцание вселенной, жизнь есть покой и тревога, разум и безумие страстей, порок и добродетель, ненависть и дружба, счастье и судьба; жизнь есть долг; жизнь - многоцветное море. Ты же живешь жизнью скота. Тебе непонятно, что

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении чумы.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья - Бессмертья, может быть, залог!

Для тебя, живущего жизнью инстинкта, есть только жизнь Скотининых и Соба- кевичей... Для меня существует голод других людей, их боль и страдания, и я не могу слепо и равнодушно проходить мимо них. Для меня существует не только то, что я ощущаю физически; для меня существует все то, что меня затрагивает эмоционально, что затрагивает мой разум. Для меня, для моего разума, а стало быть, объективно, не существует только то, что неразумно, все же разумное действительно, хотя бы только в возможности, как мой идеал».

Так говорит физику психик и строит свою собственную жизнь на стремлении к утверждению личности, к той или иной форме самоутверждения, к той или иной форме эгоизма. Однако совсем не надо думать, что эгоизм у психика то же, что и у физика. Нет, у психика он развертывается в утверждении вообще личного начала, и не обязательно данный физический человек должен совпадать с той личностью, во имя которой борется данная психическая личность. Дело в том, что, как это мы знаем из «Элементов мировоззрения», личность создается из понятий, как бы ткется из них, и поэтому для психика самым реальным является то, что создано из понятий, из эмоций.

Для психика реально только рациональное и эмоциональное, так как в сущности понятия есть закристаллизовавшиеся эмоции. Так, в борьбе с природой за самоутверждение он оплетает природу сетью своих понятий, и в схеме понятий, которую он называет своим мировоззрением, он видит гораздо большую реальность, чем в самом окружающем его мире. Поэтому если он борется за идею, то под этим надо понимать не идею Платона, а понятия Канта, поскольку для психика идея является личностью. Психик говорит: «Да погибнет моя личность, но да будет существовать та идея, ради которой я борюсь. Я растворяю себя, я уничтожаю себя во имя высшей личности, во имя идеи. В моей идее я утверждаю себя, во имя ее я истреблю миллионы людей, но во что бы то ни стало добьюсь торжества своей идеи».

Тогда как физик полагает, что проблема добра и зла разрешима в пределах личной жизни, жизни данного человеческого тела, ибо добро - это когда я был сыт и здоров, а зло - когда я болен, голоден, побит и т.п., то психик полагает, что эта проблема разрешима в пределах общественных, в пределах жизни Земли и жизни Человека на земле. Поэтому высшим проявлением человечности для психика является справедливость и другие этические понятия.

Дух для психика не существует как реальность, для него дух - пустое место. Если психик говорит о бессмертии, то лишь доверяя кому-нибудь, но не в силу собственного признания реальности духа. Для него дух есть только функция души, познание и результат познания, как для физика душа - функция тела. Психик, если он метафизик-идеалист или материалист, всегда является верующим человеком. Он может верить в атом, в Разум или в Природу, но все это будут для него личности с тем или другим характером, формулированные желания которых непременно будут иметь вид законов и норм. Роль промежуточных ангелов между Разумом и Природой займут законы и нормы.

Но вот у психика рождается сын-пневматик, и повторяется вновь старая трагедия «отцов и детей», когда психик по отношению к пневматику занимает место, которое раньше физик занимал по отношению к нему самому, и говорит сын-пневма- тик отцу-психику: «Бессмысленна твоя жизнь. Жить так, как ты живешь, нельзя, потому что ты стремишься к удовлетворению себя лично, так как под всеми твоими целями и идеалами лежит, в сущности, твоя собственная личность. Нельзя разрешить проблему добра и зла в пределах Земли и земной человеческой жизни, потому что пройдут столетия и миллионы столетий и от Земли ничего не останется; пройдут миллионы миллионов лет и ничего не останется от всей Солнечной системы, а через тысячелетия не будет существовать тот народ, к которому ты принадлежишь, и память о помнивших тебя сотрется во вселенной, той, какую ты признаешь... Между тем жизнь человеческая в большей своей части для громадного большинства - сплошное страдание, невыносимая мука и потому величайшая бессмыслица, «дьяволов водевиль». Если тебе даже удастся достигнуть счастья человечества через миллионы веков, то и в течении этих веков будет сплошное страдание, а для тех, кто погибнет до той поры, безразлично счастье других, которые придут долго спустя после них, страдавших и погибших. А ведь жизнь-то раз дается, и этот миг бытия - одна мука... Величайшая насмешка над разумом - возникнуть, промучиться в безмерном ничтожестве и исчезнуть из бытия.

Кроме того, возникает еще вопрос, который ставили еще Белинский и Достоевский, что прогресс, покупаемый такой ценой, ужасен и бессмыслен; что до тех пор, пока не дан отчет во всех жертвах этого прогресса, никто, в ком жива совесть, не может принять его; что в таком случае надо броситься вниз головой с последней ступеньки лестницы прогресса; что нельзя принять детям блаженство, построенное на крови, на костях, на страданиях отцов... Нельзя строить счастье мира на слезах даже одного ребенка. И вы, психики, совершаете величайшее преступление, величайшую подлость, когда вносите в вопросы жизни приемы, сравнения, которые применимы только среди неорганической материи. Нельзя сравнивать людей, нельзя ставить между ними знаки равенства и неравенства, нельзя говорить о меньшинстве и большинстве, потому что это можно делать только по отношению к предметам, товарам, вещам...

Если бы я мог осчастливить на веки веков все человечество, если бы я мог его избавить от всех страданий, но путем причинения небольшого страдания одному злодею, то никогда, никогда не сделал бы я этого. Вот ребенок, который родился, промучился 10 лет и в страшных мучениях умер. Его жизнь тоже разумна, справедлива? Если, по-твоему, это так, то я предпочитаю возвратить билет на всеобщее блаженство, разумность и прочую дребедень, которой люди, подобные тебе, забивают свою совесть и разум. Ты живешь, как живет корова, которая пытается ущипнуть у дороги клочок травы, когда ее ведут на бойню. Твоя жизнь совершенно бессмысленна, она не имеет внутреннего глубокого значения, и проблема добра и зла в пределах жизни Земли и жизни земной человека - неразрешима. Разрешения этой проблемы надо искать в размахе всей вселенной, в пределах всей вечности и вечной жизни каждой индивидуальности...»

Так говорит пневматик психику, потому что психик берет критерием бытия и познания свой разум, как физик свое тело, но пневматик утверждает, что вселенная не разумна и не неразумна, что она сверхразумна; что как наш разум выше волчьего, так и над разумом человеческим существуют разумы более высокие. Пневматик преодолевает в себе личное, эгоистическое начало, осознает свое индивидуальное «Я» и поднимется к гнозису иррациональности.

В человечестве чрезвычайно много физиков, гораздо меньше психиков и в высшей степени мало пневматиков. Физики составляют тот быт, ту совокупность обычного, что определяет инерцию и постоянство в человечестве, что образует пресловутую среду, что относится крайне враждебно ко всему новому. Психики образуют действующую, изобретающую совокупность, цивилизованную часть человечества, интеллигенцию в ее различных формах - ученых, жрецов, поэтов и т.д.

Наконец пневматики приносят новые идеи в платоновском смысле, идеи, которые создают эпохи, ибо если жизнь физиков - в случайности, жизнь психиков - в закономерности, то жизнь пневматиков - в свободе. Физик живет памятью, по обычаю; психик - своим комбинирующим разумом, не давая нового материала, новых принципов, но только комбинируя старое, создавая по линии сил личность как душевность; пневматик живет творческим созидающим воображением. Поэтому можно сказать, что воображение физика дает в результате совокупность обычаев, воображение психика - науку, философию, закономерность, дисциплину, нормализацию, а воображение пневматика - совокупность того, что мы называем «мистикой». В человеческом общежитии целые эпохи создаются тем, что исходит от одного или нескольких пневматиков. Культуры вырастают на этом фундаменте благодаря разработке психиков, и эти культуры реализуются как барельефы на стенах среди физиков.

Физики действуют в человеческом обществе как толпа, как масса; психики действуют через учреждения государственного, церковного или иного общественного характера; пневматики - через тайные общества.

Из глубины тайных, эзотерических обществ исходят те великие, могучие идеи, которые охватывают народы, воодушевляют десятки тысяч психиков, и тогда последние начинают разрабатывать и комбинировать эти идеи, создавать новые учреждения, а затем все это попадает к физикам и там превращается в новый быт, прочно врастающий в землю. Так творятся эпохи. И по мере того как происходит отмирание культуры, от культуры прежде всего отходят пневматики и культура теряет свое высшее начало. Психики опускаются ниже и ниже и делаются физиками, культура же умирает в разврате и обжорстве.

В начале эпох новых культур стоят те, кто дает новые идеи, которые из глубины тайных братств выявляют идеи платоновского типа. Тогда в начале новой эпохи они бросают эти идеи в человечество. Если взглянуть на историю человеческого общества, то легко видеть, что все народы всегда насквозь были проникнуты тайными обществами.

Народы Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии, как самые дикие, так и самые цивилизованные, насквозь были и есть проникнуты тайными обществами. Только русские настолько еще дики, что, если не считать сектантов и раскольников, не имели у себя сильной сети тайных братств.

Так совершается развитие, рост и умирание, рождение и появление новых культур, новых эпох развития человечества.

Каждая культура является подобно дереву, вырастающему из данного основного комплекса идей, как из зерна. Каждая культура совершенно своеобразна и неповторима, и нельзя сравнивать культуры, как и отдельных людей, ибо каждая культура и эпоха есть некая отдельная индивидуальность, отличная от всякой другой.

Когда среди людей появляются Будда, Христос, Магомет, Моисей, Пифагор, Зо- роастр, Кришна, Гермес и т.д., сейчас же вырастает ряд религий как проявление действий пневматизма. На этой почве вырастают новые вероисповедания, секты, расколы, ереси, философии, теологии, гносеологии, новые науки, новая техника и экономика.

Когда историки, представители исторической науки, а стало быть, психики пытаются, как они говорят, обосновать историю человеческого рода, то, слепые к духу и к духовному, они не видят его и в истории и поэтому не в силах понять всей роли тайных обществ, осознают их чисто внешне, почему и пишут книги, где, подобно Шпенглеру, блуждают в истории, как в пустыне без воды и оазисов... Они подходят к истории с внешней стороны, и дух истории ускользает от них. Они замечают только душу, т.е. только явления, смысл которых, как им кажется, они могут выразить в понятиях. Если же эти историки достаточно грубы, то они опускаются до гилизма, и тогда исчезает душа, остается одно тело, история начинает строиться как процесс экономический, материалистический и т.п. В последнем случае, сводя всю историю человечества к экономике, они отворачиваются от человеческой жизни, они начинают описывать историю животных вида homo sapiens, т.е. вообще перестают быть историками, ибо подобно тому, как только для существа, обладающего личностью, может существовать биография, так и история, являющаяся биографией культуры народов, может, как таковая, существовать только для людей, как таковых.

Так, беря наше время, мы видим, что господствующее теперь в России течение выдвигает между прочим две существенных точки зрения: марксизм и фрейдизм. Если брать марксизм, как таковой, т.е. не в той его части, где он ничем не отличается от любой другой социалистической доктрины, т.е. брать его лозунги, заимствованные им у утопистов, то ясно видно, что он вместе с фрейдизмом представляет из себя отбросы вырождающейся буржуазной мысли, пролившейся через край буржуазной ограниченности, чтобы облить несвежие головы социал-демократической и в особенности большевистской политинтеллигенции. Поскольку же молодое и рево- люционно-освобождающее рабочее движение подчиняется этим убогим идеологиям, постольку оно несет в себе трупный яд капиталистического общества и не сможет стать здоровым течением, пока не избавится от этих признаков прошлого, темного прошлого рабочего класса, когда его эксплуатировали не только буржуа- собственники, но так же и вожди рабочего класса.