Златая Русь: мир как миф

В предисловии к собранию сочинений (1924) Есенин разъяснял: ««Все творчество мое есть плод моих индивидуальных чувств и умонастроений. <…> В стихах моих читатель должен главным образом обращать внимание на лирическое чувствование и ту образность, которая указала пути многим и многим молодым поэтам и беллетристам. Не я выдумал этот образ, он был и есть основа русского духа и глаза, но я первый развил его и положил основным камнем в своих стихах. Он живет во мне органически так же, как мои страсти и чувства».

Заметим: поэт говорит не о разных образах (тропах), а о едином, целостном образе, который является основой русского духа и глаза (духовное и материальное перечислено в одном ряду) и оказывается основным камнем в стихах.

«Все стихи Сергея Есенина – песни одной большой поэмы, – заметил филолог К. В. Мочульский. – Отдельные сборники „Радуница“, „Голубень“, „Преображение“, „Трехрядница“, „Господи, отелись“, „Инония“ и другие – только главы ее. Замысел могучий, план простой, тема – едина. Годы, разделяющие циклы стихотворений, не изменяют общего построения» («Мужичьи ясли. О творчестве Сергея Есенина», 1923).

Лирическим изложением сходных идей является стихотворение «Душа грустит о небесах…» (1919).

Душа грустит о небесах,

Она нездешних нив жилица.

Люблю, когда на деревах

Огонь зеленый шевелится.

То сучья золотых стволов,

Как свечи, теплятся пред тайной,

И расцветают звезды слов

На их листве первоначальной.

Понятен мне земли глагол.

Но не стряхну я муку эту,

Как отразивший в водах дол

Вдруг в небе ставшую комету.

Так кони не стряхнут хвостами

В хребты их пьющую луну…

О, если б прорасти глазами,

Как эти листья, в глубину.

Первые два стиха здесь звучат вполне по-блоковски: поэт намекает на иной мир, к которому стремится душа (нездешние нивы, небеса). Но дальнейшая композиция строится на изображении именно этого мира, однако в отличном от акмеистской предметности духе. Есенин не называет вещи, как Ахматова, Гумилев или Мандельштам, а метафорически преобразует, раскрашивает их, создавая яркую, праздничную живописную картину, даже если отдельные детали и эпитеты говорят о другом.

Листья в этом стихотворении превращаются в зеленый огонь, сучья окрашиваются в золотой цвет и сравниваются со свечами, в воде отражается луна и комета, слова сравниваются со звездами. Прорастающие в глубину глаза одновременно видят прошлое и настоящее, мелкие детали и огромный мир. Образные детали не просто складываются в непротиворечивую картину, пейзаж, но объединяются чувством лирического героя, его особым, волшебным зрением.

К. В. Мочульский назвал метод ранней есенинской лирики зоологическим претворением мира и точно объяснил его истоки и своеобразие: «Излюбленный – и, быть может, единственный – прием, которым оперирует Есенин, – метафора. Он как будто специализируется на нем. У него огромное словесное воображение, он любит эффекты, неожиданные сопоставления и трюки. Мифология первобытного народа должна отражать его быт. <…> Скотовод воспринимает мироздание сквозь свое стадо. У Есенина это проведено систематически».

Метафора Есенина не обязательно наглядна, но всегда эмоционально обоснована и в этом смысле органична. С чем только не сравнивает, как только метафорически не преображает поэт любимую луну (месяц)! Существует целая гроздь «лошадиных» метафор: «Желтые поводья / Месяц уронил» («Дымом половодье…»); «Месяц, всадник унылый, / Уронил повода» («Покраснела рябина…»); «Хорошо бы, на стог улыбаясь, / Мордой месяца сено жевать…» («Закружилась листва золотая…»), «Рыжий месяц жеребенком / Запрягался в наши сани» («Нивы сжаты, рощи голы…»).

В других стихотворениях ночное светило превращается в кудрявого ягненка («За темной прядью перелесиц…»), желтого медведя («Пугачев»), утопленного щенка («Песнь о собаке»), золотую лягушку («Я покинул родимый дом…»), золотой бугор («Под красным вязом крыльцо и двор…»), маятник («Где ты, отчий дом…»), кувшин, которым можно зачерпнуть молоко берез («Хулиган»).

Основания для сравнения бегущего по небу месяца с жеребенком или отражения луны на воде с лягушкой очевидны: это простая метафора. Но, появившись однажды в мире Есенина, она развивается по своим законам, многократно преобразуется, теряет непосредственную наглядность, сохраняя однако, смысловую связь с первоначальным сравнением. Если месяц – жеребенок, то у него есть морда, и он может уронить повода. Если он так же молод и забавен, как жеребенок, то почему бы не увидеть в нем еще и ягненочка (хотя никакой внешней «кудрявости» в нем уже нет), а в полной луне – огромного рыжего медведя?

Зоологические сравнения и метафоры множатся: «Осень – рыжая кобыла – / чешет гриву» («Осень»), «Пляшет ветер по равнинам, / Рыжий ласковый осленок» («Сохнет стаявшая глина…»), «Тучи с ожереба / Ржут, как сто кобыл», «Небо словно вымя, / Звезды как сосцы» («Тучи с ожереба…»), «Отелившееся небо / Лижет красного телка» («Не напрасно дули ветры…»).

Вселенная Есенина – крестьянский двор, разросшийся до огромных, почти космических масштабов. Она изображается в ярких, резких тонах, напоминающих о русской иконописи (золотой, синий, голубой).

Но с небес поэт все время возвращается к подробностям крестьянской жизни: от щенка-месяца к обыкновенным щенкам, из мира-храма в деревенский дом.

Пахнет рыхлыми драченами;

У порога в дежке квас,

Над печурками точеными

Тараканы лезут в паз.

<…>

А в окне на сени скатые,

От пугливой шумоты,

Из углов щенки кудлатые

Заползают в хомуты.

(«В хате», 1914)

При этом Есенин никогда не забывает, что он живописует русский мир. Слово Русь в его стихах столь же частотно, как и слово месяц. Уже в ранних стихах образ есенинской России противоречив. Она прекрасна, но бедна, разбойна и богомольна, кротко-печальна и разгульно-весела. Однако отношение к ней поэта неизменно. О любви к Родине Есенин говорит простыми словами.

Если крикнет рать святая:

«Кинь ты Русь, живи в раю!»

Я скажу: «Не надо рая,

Дайте родину мою».

(«Гой ты, Русь, моя родная…», 1914)

О Русь – малиновое поле

И синь, упавшая в реку, —

Люблю до радости и боли

Твою озерную тоску.

(«Запели тесаные дроги…», 1916)

Звени, звени, златая Русь,

Волнуйся, неуемный ветер!