Третье плавание ДЖ. Кука 19 страница

Партия скота, оставленная испанцами, состояла из одного быка, нескольких коз, свиней и собак. Позже мы узнали, что они завезли сюда барана, который затем оказался на острове Болабола, куда мы доставили быка. Свиньи были крупные, и они весьма улучшили местную породу; ко времени нашего прихода их здесь стало много. Довольно сильно расплодились козы, и едва ли не у всех вождей и именитых островитян были теперь эти животные. Что касается собак, то отмечу, что испанцы выпустили [223] на берег две или три их разновидности, но я полагаю, что испанцы сослужили бы острову куда большую службу, если бы они всех этих собак перевешали, а не оставили на воле.

Когда испанские корабли покинули остров, здесь осталось четверо испанцев: два священника, слуга и человек, который приобрел у островитян большую популярность. Они называли его Матемой. Видимо, он изучал местный язык или, по крайней мере, стал на нем говорить так, что его понимали; он все время восхвалял испанскую нацию, умаляя достоинства нации английской. Он дошел даже до того, что говорил островитянам, будто мы уже вообще не существуем как нация, и что “Претане” — это маленький остров, подобный Таити, совершенно разоренный испанцами.

Обо мне же он говорил, что испанцы меня встретили в море и двумя-тремя выстрелами отправили на дно мой корабль и всех наших людей, так что не имеет смысла надеяться на мой приход сюда. Все эти и разные иные басни, рассказанные упомянутым испанцем, заставили островитян многому поверить.

Если Испания не имела других целей, оставляя на острове своих подданных, чем поносить англичан, то было бы для нее лучше сразу же забрать своих людей восвояси: ведь мое возвращение перечеркнуло все, что говорил этот человек.

Мы можем только догадываться, с какой целью были оставлены священники. Но если это было сделано для того, чтобы обратить островитян в католическую веру, то такая попытка совершенно не удалась. Однако не видно, чтобы в этом направлении что-либо было сделано, ибо если бы священники убеждали туземцев принять их веру, то на этот счет велись бы беседы, а между тем, как раз этого-то и не было. Испанцы все время жили в доме, который они поставили в Оаитепехе, но Матема посетил различные части острова. Они пробыли здесь 10 месяцев, после чего пришли два корабля и через пять дней ушли, забрав с собой этих людей.

Поспешный уход кораблей свидетельствует, что, каковы бы ни были намерения Испании относительно этого острова, планы эти не были осуществлены ¹³⁴.

Судя по тем сведениям, которые мы смогли получить от туземцев, можно предположить, что испанцы были намерены основать на Таити поселение. Оту говорил мне (и это подтверждали другие островитяне), что испанцы должны вернуться и доставить сюда дома, скот, а также мужчин и женщин, которые здесь поселятся, чтобы жить на этом острове и умереть здесь. Но, добавлял Оту, “они не придут в Матаваи, потому что Матаваи принадлежит тебе”.

Нетрудно заметить, что эта идея была по вкусу Оту, причем он не отдавал себе отчета, что такой шаг может сразу же лишить его собственного королевства и отнять у народа его вольности. [224]

Это показывает также, с какой легкостью разумно управляемое [европейское] поселение может существовать бок о бок с островитянами, но при моих воззрениях на этот счет я никогда не пожелал бы, чтобы это произошло. Правда, такого рода поселение вряд ли здесь возникнет, ибо для этого здесь нет побудительных причин.

При первом посещении этого острова испанцы взяли с собой четырех туземцев; один остался в Лиме, один умер и двое возвратились обратно.

Один из возвратившихся нанес мне визит на корабль. Я не знал, что этот человек был за пределами острова, а он, войдя в кают-компанию, не обмолвился об этом ни словом, но его земляки сообщили мне, кто он такой.

У меня было мало времени, чтобы его расспросить, прежде чем прибудет на корабль Омаи, и, занятый другими делами, я отпустил его и больше уже с ним не встретился. Меня удивило, что он не пришел вторично, так как я обращался с ним исключительно вежливо. Но я полагаю, что Омаи сказал ему что-то грубое, ибо его раздражала сама мысль, что на острове помимо него есть еще один путешественник.

Наше пребывание на Тенерифе для Омаи оказалось выгодным: он гордился, что, так же как и два упомянутых туземца, побывал на земле, принадлежащей Испании.

Второго туземца я не видел, но с ним говорил капитан Клерк, и он мне сказал, что это неотесанный и не слишком смышленый человек; это мнение разделяли и земляки туземца. И вообще оба путешественника не принадлежали к тем людям, которые могут в какой-то мере заслуживать уважение ¹³⁵.

Четверг, 30 сентября. Поскольку я не собирался отказаться от намерения зайти на Эймео, на рассвете, покинув Таити, я направился к северному берегу этого острова, где, как нам говорили, была хорошая гавань. Омаи пришел в эту гавань задолго до нас, и он принял все необходимые меры, чтобы указать нам путь в нее; впрочем, помимо него у нас были и другие лоцманы, так как на борту находилось несколько таитян и таитянок. Не надеясь на этих гидов, я направил две шлюпки для осмотра гавани и, получив сигнал, что здесь имеется безопасная якорная стоянка, вошел в нее и отдал якорь близ берега на глубине 10 саженей; на дне был мягкий ил. Мы стали на два якоря под берегом, заведя на берег трос.

Гавань называлась Талоу [Таареу]; она находилась на северном берегу острова в округе Обунохоу [Опуноху]. Она протягивалась к S или к StO на 2 мили между грядами холмов и в смысле безопасности и надежности дна была не хуже любой другой гавани на любом из островов, а преимущество ее над многими из них заключалось в том, что корабль мог входить в нее и выходить [225] при попутных пассатах, так что одинаково удобными оказывались и возможности вступления в эту бухту и выхода из нее.

В бухту впадало несколько ручейков, и один из них, устье которого располагалось в глубине бухты, был настолько значительным, что шлюпки могли подняться по нему примерно на четверть мили; вода в нем была пресная и отличного качества. На его берегах росло дерево пурау (так его называют туземцы); оно прекрасно горит. Впрочем, островитяне цены этому месту не придают, так как вода и топливо достаются им без труда.

На этом же берегу острова, милях в двух к O, имеется гавань Пароуру [Параоро]; она более широкая, но вход в нее через рифы (рифами окружен весь остров) гораздо уже и лежит от гавани под ветром; учитывая эти два обстоятельства, предпочтение следует отдать гавани Талоу.

Удивительно, что, трижды побывав на Таити и обойдя весь этот остров на шлюпке, я до сих пор не знал, что в этой части Эймео есть гавань; более того, я всегда полагал, что удобных бухт здесь нет. На поверку же оказалось, что помимо этих двух гаваней есть еще одна или две на южном берегу, но они менее значительные.

Среда, 1 октября. Не успели мы стать на якорь, как корабли заполнились островитянами; к нам их привело одно лишь любопытство — с собой они ничего не принесли на обмен. Однако на следующее утро из разных мест явилось много каноэ, и жители Эймео привезли нам плоды хлебного дерева, кокосовые орехи и небольшое количество свиней, и все это они меняли на топоры, гвозди, бусы; спрос на красные перья был не такой, как на Таити.

Здесь на корабле всем докучали крысы, которых развелось великое множество, и я приказал отбуксировать судно поближе к берегу, насколько это допускала глубина, и, подведя его на расстояние 30 ярдов от берега, принял все меры, чтобы крысы ушли на сушу. Я надеялся, что их к этому настоятельно побудили, но все же вряд ли нас покинула хоть малая их часть.

Четверг, 2 октября. Утром 2-го мне нанес визит Махейне — вождь этого острова. Его сопровождали жена или наложница, сестра Оамо [Амо] — таитянского вождя, который умер когда мы были на Таити. Я вручил Махейне и его подруге подарки из числа тех, которые больше всего здесь ценятся, и они пробыв у нас примерно часа полтора, удалились, по вскоре вернулись с большой свиньей. Они расценивали эту свинью как ответный дар, но я вручил им новый подарок, чтобы полностью окупить их презент, после чего они направились с визитом к капитану Клерку.

Этому вождю на вид можно дать лет 40—50 (он со своими немногочисленными подданными обеспечил острову известную [226] независимость от Таити); вождь плешив — явление, пожалуй, нечастое на этих островах для людей такого возраста, и на голове у него нечто вроде тюрбана; видимо, он стыдится показывать голову, хотя я не знаю, позорна ли лысина у островитян, или они полагают, что плешивые головы внушают нам отвращение. Мы пришли к выводу, что последнее предположение, быть может, более верное, так как сами же обрили голову индейцу за то, что он совершил у нас кражу. После этого туземцы заключили, что такому наказанию подвергаются все воры, и два или три наших джентльмена, чьи головы не слишком были обременены волосами, находились под сильным подозрением: островитяне полагали, что они тето [ тито, точнее эиа или таатарима-рима — человек, совершающий кражу].

Вечером мы с Омаи совершили верхом прогулку вдоль берега в восточном направлении, и нас сопровождало немного людей, так как Омаи запретил туземцам следовать за нами, опасаясь с их стороны недобрых поступков. Ведь именно в этой гавани стояла флотилия Тоухи, и следы войны были видны повсюду — с деревьев сорваны все плоды, а дома были разорены или сожжены.

Понедельник, 6 октября. 6-го утром отбуксировали корабль от берега, чтобы завтра выйти в море, но случилось событие, которое помешало этому и доставило нам много хлопот. Дело в том, что вечером какие-то туземцы украли у нас одну из коз. Днем мы вывели животных на пастбище и приставили для их охраны двух человек. Потеря этой козы была бы не слишком существенной, если бы в мои намерения не входило снабдить этими животными другие острова, а поэтому я постарался принять все необходимые меры, чтобы, если это окажется возможным, вернуть похищенную козу.

Вторник, 7 октября. Утром мы узнали, что козу привели вождю Махейне, который в это время был в гавани Пароуру. Два старика вызвались провести туда тех моих людей, которых я сочту нужным послать к вождю, чтобы доставить козу обратно. Соответственно я направил в эту гавань шлюпку с людьми и через них пригрозил Махейне, требуя немедленного возвращения козы и выдачи вора.

За день до этого вождь просил у меня, чтобы я дал ему двух коз, но я не мог ему оставить ни одной, не нарушая моего замысла о снабжении скотом других островов. Может быть, для этого иного случая мне больше никогда бы не представилось, тогда как здесь уже было две козы.

Тем не менее, я попросил таитянского вождя Тидуа, который здесь присутствовал, от моего имени предложить Оту направить на Эймео двух коз, и, чтобы обеспечить этот запрос, я через этого же вождя послал Оту большой пучок красных перьев, [227] который был равноценен двум козам. Как я полагал, это удовлетворило бы не только Махейне, но и других вождей острова, но то, что произошло, убедило меня, что я ошибался.

Полагая, что теперь никто уже не отважится посягнуть на вторую козу, я, приняв меры для вызволения похищенного животного, утром распорядился вновь отправить коз на берег и вечером послал за ними шлюпку, чтобы перевезти их на борт. В момент погрузки одна из коз исчезла, и ее не удалось отыскать. Так как пропажа была сразу же замечена, я не сомневался, что козу удастся найти — далеко она зайти не могла. Отправиться на ее поиски вызвались 10 или 12 туземцев независимо друг от друга, и все думали, что козу не украли, а что она заблудилась в лесу; такого же мнения придерживался и я. Но все оказалось иначе, в чем я убедился, когда ни один из туземцев, отправившихся на поиски, не вернулся и мне оставалось только развлекаться этим происшествием, поскольку ничего другого сделать я не мог, а ночь положила конец дальнейшим поискам, К ночи возвратилась шлюпка с первой из похищенных коз и людьми, совершившими кражу. Это был первый случай такого рода на здешних островах.

Среда, 8 октября. Утром выяснилось, что большинство окрестных обитателей скрылось, что соответствовало их обычаю, а Махейне удалился в самую дальнюю часть острова. Я пришел к убеждению, что был разработан план похитить то, что я отказался дать по доброй воле, и, хотя одну козу они вернули, другую решили увести. А это была суягная коза, чего, впрочем, они могли и не знать.

Я обратился к двум старикам, которые приняли участие в доставке первой козы. Они сказали мне, что козу увели в Ватеа [Маатеа?] — местность на южном берегу острова — люди Хамоа [Хаамоа], вождя из этой местности, и, если к нему кто-нибудь будет послан, он вернет им козу. Старики предложили проводить моих людей через весь остров по суше, но, узнав, что на шлюпке можно за день пройти в Ватеа и вернуться обратно, я послал туда одну из наших шлюпок с двумя унтер-офицерами, м-ром Робертсом и м-ром Шатлуортом, указав им, что в случае, если козы на месте не окажется, один из них должен остаться в шлюпке, а другой обязан с проводниками и одним или двумя матросами направиться на поиски.

Перед вечером шлюпка возвратилась, и офицеры доложили мне, что, подойдя к берегу на такое расстояние, которое позволяли скалы и мели, м-р Шатлуорт высадился с двумя солдатами морской пехоты и одним из проводников и направился в селение Ватеа к дому Хамоа. Там местные жители морочили нашим людям голову, заверяя их, что козу скоро приведут, и просили послать их за ней, но ничего подобного не случилось, [228] и по причине позднего времени м-р Шатлуортс был вынужден вернуться к шлюпке.

Я был очень озабочен тем, что дело зашло так далеко. Отступить сколько-нибудь достойным образом я не мог, ибо это поощрило бы обитателей других островов, которые мы должны были посетить, безнаказанно воровать у нас.

Я спросил у Омаи и двух стариков, какие меры мне следует предпринять, и они без колебаний посоветовали мне высадиться с группой наших людей и стрелять в первого же встречного. Я не мог последовать этому кровавому совету, но решил с частью наших людей пересечь остров. На рассвете я отправился в поход с 35 спутниками и одним из стариков. Нас также сопровождали Омаи и трое или четверо его друзей. Одновременно я приказал лейтенанту Уильямсону на трех вооруженных шлюпках обойти западный берег острова и затем встретить нас на его противоположной стороне.

Только мы высадились, как немногие оставшиеся здесь туземцы обратились в бегство. Одного из них Омаи увидел и попросил меня, чтобы я разрешил его застрелить. Омаи при этом был совершенно убежден, что я дам ему возможность привести его намерение в исполнение. Я тут же сказал Омаи и нашему проводнику, чтобы они твердо уяснили себе следующее: я не намерен причинять никому никакого ущерба и тем более не допущу гибели хотя бы одного островитянина.

Эта радостная весть распространилась с быстротой молнии и приостановила бегство туземцев. Так что никто из них больше не покидал свой дом и не бросал свои занятия.

Когда мы стали подниматься на хребет, через который нам надо было перевалить, мы получили сообщение, что козу провели где-то поблизости и что ее еще не завели на противоположный склон. Поэтому мы двинулись дальше, соблюдая полную тишину, чтобы настигнуть шайку, которая украла козу, неожиданно. Но когда мы добрались до плантации, расположенной в самой верхней части склона, нам сказали, что прошлой ночью козу действительно держали здесь, но утром Хамоа ее увел в Ватеа. Мы пересекли хребет и спустились до места, откуда открылся вид на селение Ватеа. Здесь какие-то туземцы показали нам, где расположен дом Хамоа, и сообщили, что коза находится в этом доме, и я полагал, что мы ее сразу же возьмем. Поэтому я был очень удивлен, когда, явившись в желанное место, узнал от немногих оставшихся здесь людей, что они не видели ни козы, ни Хамоа.

Войдя в селение, мы заметили каких-то людей, которые бродили там и сям с дубинками и дротиками в руках, входя в лес и выходя из него. Когда Омаи начал их преследовать, они стали швырять в него камни. Я думаю, что они готовы были оказывать [229] мне сопротивление на каждом шагу, но, видя, сколь сильна наша партия, оставили это намерение. На ту же мысль наводило и то обстоятельство, что все дома в селении были покинуты.

Собрав немногих людей, которые остались здесь, я попросил Омаи выразить им порицание за такое поведение и разъяснить, что, по свидетельствам многих лиц, я убедился, что коза находится у них, и настоятельно прошу вернуть ее нам, в противном случае я вынужден буду сжечь их дома и лодки.

Однако, несмотря на то что я (или, точнее, Омаи) им втолковывал, они продолжали утверждать, будто ничего о козе не знают. Тогда я поджег шесть или восемь домов, которые вскоре сгорели, и два или три боевых каноэ, стоявшие близ них. Поступив так, я вышел из селения и направился к нашим шлюпкам, которые ждали нас милях в шести или восьми от этого места, причем никто не оказывал нам сопротивления; напротив, многие нам помогали, но делали это, вероятно, не по доброй воле, а из боязни.

Омаи, который в своем каноэ шел чуть впереди, остановился в одном месте и сказал, что он заметил толпу, которая готовится атаковать нас. Мы изготовились к бою, но эти люди, во главе которых стояло 10 или 12 туземцев, вместо того чтобы напасть на нас с оружием, вышли навстречу с банановыми ветвями и положили их к моим ногам. Они попросили меня пощадить каноэ, которое находилось поблизости, что я и сделал.

Часа в 4 п.п. мы подошли к нашим шлюпкам, поджидавшим нас в селении Варараде [Варарари] округа Тиратабунуэ [Териитапунуи]. Местный вождь и все здешние именитые люди скрылись в горах, хотя я не тронул ничего из того, что им принадлежало, так как они были друзьями Оту. Пробыв в этом месте около часа, мы направились к кораблям и прибыли на борт примерно в 8 часов. Никаких сведений о козе не поступало, и все, что я проделал, не дало желаемого эффекта.

Пятница, 10 октября. Рано утром 10-го я отправил к Махейне одного из людей Омаи, чтобы передать следующее: если он не пришлет мне козу, я не оставлю на острове ни одного каноэ и буду все разорять, пока он не выполнит моего требования. А чтобы гонец убедился в серьезности моих намерений, я в его присутствии послал плотника, чтобы он разломал три или четыре каноэ, стоявшие у берега. Доски мы взяли на борт для дома, который собирались построить на Хуахейне для Омаи (на этом острове Омаи желал поселиться). Затем я отправился в ближайшую бухту, разломал там три или четыре каноэ и несколько каноэ сжег и около 7 часов п.п. возвратился на борт. За полчаса до моего возвращения козу привели в то самое место, где я был вчера, и это был ответ на послание, переданное мной через гонца этим утром. [230]

Так закончилось это хлопотливое и в общем несчастливое дело, о котором я сожалел, пожалуй, даже больше, чем туземцы.

Суббота, 11 октября. На следующее утро мы снова стали добрыми друзьями и туземцы принесли к кораблям плоды и прочую снедь для менового торга, проявляя к нам такое же доверие, как и прежде. Около 9 часов д.п. мы подняли якорь и при ветре от берега пошли к выходу из бухты. Ветер, однако, был настолько слабым и неустойчивым, что лишь в полдень мы вышли в море, и я взял курс на Хуахейне, причем Омаи сопровождал меня на своем каноэ. На свой опыт он не слишком полагался и поэтому взял на борт лоцмана. Я приметил, что шли они таким же прямым курсом к острову, каким шел бы туда и я.

На Эймео мы запаслись топливом; мы не взяли его на Таити, так как это было сопряжено с известными трудностями; в Матаваи местные жители используют любое дерево. Мы также приобрели много провизии — свиней и плодов хлебного дерева. Кокосовых орехов достали немного: сезон их уже прошел.

Я думаю, что между произведениями природы на Таити и на Эймео нет разницы, но бросаются в глаза различия между женщинами этих двух островов; эти различия я никак не могу объяснить. На Эймео женщины ниже ростом, кожа у них темнее и черты лица, как правило, отталкивающие, и если там попадаются красивые женщины, то можно заранее сказать, что они уроженки других островов.

Воскресенье, 12 октября. 12-го в полдень мы отдали якорь в северном проходе бухты О’Варре [Фаре], расположенной на западном берегу острова. Все послеполуденное время провели, ставя корабли на два якоря в надлежащем месте. Омаи вошел в гавань на своем каноэ перед нами, но он не высадился и не вступил в сношения со своими земляками, хотя много островитян собралось на берегу, чтобы посмотреть на него. Еще больше туземцев скопилось у кораблей, так что проводить нашу работу нам было нелегко.

Наши пассажиры вскоре сообщили островитянам о том, что произошло на Эймео, преувеличив число каноэ и домов, уничтоженных нами, по крайней мере раз в десять, но это меня нисколько не обеспокоило, поскольку мне было ясно, какой эффект окажут такие вести на всех слушателей, и я мог надеяться, что они будут вести себя несколько лучше, чем они обычно ведут себя.

Когда я был на Таити, мне сказали, что мой старый друг Ори уже больше не вождь и что он теперь живет на Ульетеа. Он и прежде фактически был лишь регентом при малолетнем Тарридерии [Териитарии], нынешнем эри рахи, но от регентства он отказался только тогда, когда его к этому вынудили. [231]

Оба его сына — Опуни и Тоуха [Пуни и Тоуха] — первыми нанесли мне визит и вручили подарок. Они прибыли на борт прежде, чем корабли вступили в гавань.

Понедельник, 13 октября. Утром на корабли явились все именитые люди острова. Именно этого я и желал, так как мне хотелось наилучшим образом устроить здесь Омаи. Правда, Омаи склонялся было к тому, чтобы отправиться на Ульетеа, и я был не против, поскольку на этом острове у отца Омаи был участок земли, которым завладели люди с Болаболы, и я полагал, что смогу эту землю ему вернуть. Однако мы никак не могли с ним договориться об условиях возвращения земли: я хотел примирить его с болаболцами, но Омаи был таким великим патриотом, что и слушать не желал о подобных вещах. Но именно Хуахейне был наиболее пригоден для того, чтобы оставить на нем Омаи.

После того как утренняя суматоха закончилась, мы приготовились к визиту, который должны были нанести юному вождю. Омаи нарядился вполне подобающим образом и подготовил для вождя и для его Эатуа очень красивые подарки. Надо сказать, что, после того как Омаи избавился от той шайки, которая его одолевала на Таити, он вел себя так разумно, что заслуживал всяческого уважения.

Наша высадка отвлекла от кораблей толпу, и эти люди, равно как и те, что собрались на берегу, скопились в большом доме. Мы некоторое время ждали вождя, так как я не хотел ничего предпринимать до его появления, но я убедился, что присутствие вождя вряд ли было необходимо, поскольку оказалось, что ему не больше восьми или десяти лет.

Омаи, который стоял поодаль от толпы, начал с того, что преподнес богам дары — красные перья, материи и прочие вещи. Затем он передал подарки вождю или богам, а после этого преподнес один за другим несколько маленьких пучков красных перьев.

Все это он возложил к ногам одного из туземцев, который, как я понял, был жрецом. Каждый дар сопровождался речью или молитвой, и эти речи произносил один из друзей Омаи, который сидел рядом с ним, но говорил он главным образом под диктовку Омаи. В речах не были забыты ни английские друзья Омаи, ни те люди, которые доставили его сюда.

Эри рахе но Претане [король Георг III], лорд Сандвич, Тути [Кук] и Тати [капитан Клерк] часто фигурировали в любой из этих речей.

Когда Омаи кончил, жрец пропустил через свои руки дары — в той последовательности, в какой они были вручены дарителем, и, прочитав соответствующее число молитв, переправил подарки [232] в мораэ; оно, по словам Омаи, находилось довольно далеко, что и помешало провести в нем всю эту церемонию.

После окончания религиозной части церемонии Омаи сел рядом со мной, а я вручил юному вождю подарок и получил ответный дар, довольно значительный.

Затем Омаи объяснил, как должны строиться отношения между нами и островитянами и к каким последствиям могут привести кражи, если местные жители будут вести себя так, как они вели себя прежде. После этого Омаи поставил слушателей в известность о том, что он был в Англии, где его приняли и с ним обращались очень хорошо, отправив домой с многочисленными вещами, очень нужными на этом острове. Омаи от моего имени попросил выделить ему участок земли, где бы он мог построить дом и содержать слуг. Он добавил, что если земля ему не будет предоставлена либо в дар, либо за определенную мзду, я заберу его и поселю на Ульетеа.

Последнее предложение всем присутствующим явно понравилось. Но я знал, каковы их мнения на этот счет. Они хотели вместе с Омаи и с моей помощью (а Омаи без всяких оснований внушил им, что на нее можно рассчитывать) отправиться на Ульетеа и выдворить оттуда людей с Болаболы. Поэтому я сказал, что отнюдь не намерен приводить этот план в исполнение и не советую им это делать, пока я здесь. Если же Омаи хочет отправиться на Ульетеа, то он должен туда явиться не как враг, а как друг болаболцев.

Мои слова придали делу другой оборот: один туземец встал и сказал мне, что весь остров Хуахейне и все, что на нем есть, принадлежит мне, а поэтому я могу дать Омаи все, что мне будет угодно.

Омаи, который подобно прочим своим землякам редко задумывался над тем, что ждет его завтра, был в восторге от этой декларации, полагая, вероятно, что я буду очень щедр и дам ему много. Я, однако, был далек от подобных планов и попросил островитян, чтобы они не только показали, где собираются поместить Омаи, но и сообщили, сколько дадут ему земли. Куда-то было послано несколько вождей, а затем после непродолжительной консультации мое предложение было принято с всеобщим одобрением, и участок земли был немедленно указан. Этот участок был расположен по соседству с домом, где мы все собрались; он протягивался на несколько ярдов вдоль берега и чуть побольше был в ширину, доходя до подошвы холмов и захватывая часть склона.

Когда к обоюдному удовольствию дело это оказалось улаженным, я отправил на берег палатки, установил караульный пост, перевез обсерватории для проведения необходимых наблюдений [233] и поручил плотникам с обоих кораблей построить для Омаи небольшой дом, чтобы его достояние было в надежном месте.

Одновременно я отрядил людей на устройство огорода, желая посадить шедок, виноградные лозы, ананасы, дыни и разные другие культуры.

Омаи теперь серьезно относился к собственным делам и раскаивался, вспоминая, каким он был расточительным на Таити. Он встретил здесь брата и сестру с мужем, но здешний его шурин не грабил его подобно шурину таитянскому. Однако родичи Омаи ни в какой мере не оберегали и не заботились о его собственности, и я видел, что Омаи потеряет все, что ему было дано, как только мы отсюда уйдем.

В предвидении этого я посоветовал Омаи отдать добрую часть его движимости (полезной и служащей лишь украшением) двум-трем главным вождям. Таким способом Омаи мог бы не только заслужить их расположение, но и удовлетворить их, а в этом случае его уже не должны были беспокоить мысли о сохранности остальных вещей. Он обещал последовать моему совету, и я затем узнал, что он так и поступил.

Здесь, так же как и во многих других странах, человек, оказавшийся богаче своих соседей, неизбежно вызывает зависть, и такова была судьба Омаи, ибо на острове было немало людей, желавших, чтобы он не выделялся из их среды. Поэтому их-то он и должен был опасаться, так как многие из этих людей были могущественнее его.

Чтобы предупредить эти беды, я дал понять, что снова вернусь на остров, проведя в отсутствии столько времени, сколько я обычно проводил, и если я увижу, что Омаи находится не в таком состоянии, в каком я его оставил, на врагов его обрушится мой гнев. Это возымело должный эффект, поскольку туземцы не сомневались, что я вернусь на остров.

Пока мы здесь стояли, я велел перевезти всю муку из борт-камеры на берег, чтобы очистить ее от червей. На корабле развелось невероятное множество тараканов, и они причиняли нам значительный ущерб, причем все способы, которые применялись, чтобы от них избавиться, оказывались недейственными.

Среда, 22 октября. Ни одно происшествие не нарушало наших отношений с туземцами вплоть до вечера 22-го, когда один островитянин улучил момент и, забравшись в обсерваторию м-ра Бейли, унес секстант. Как только я узнал о краже, я направился на берег и взял с собой Омаи, чтобы он потребовал у вождей возврата этого прибора. Обещания были даны, но никаких шагов вожди не предприняли и на пропажу обратили не большее внимание, чем на представление, которое в это время ими давалось. [234]

Я потребовал, чтобы представление было прервано, и это убедило вождей, что намерения мои серьезны, после чего они начали расспросы о воре, а тот между тем сидел среди прочих зрителей с таким видом, как будто все это дело его совершенно не касалось. И он настолько был равнодушен, что я сильно засомневался, совершил ли он кражу, тем более что факт этот он отрицал.

Поскольку, однако, Омаи утверждал, что этот человек — вор, я отослал его на корабль и посадил на замок, что вызвало всеобщую тревогу, и все обратились в бегство, хотя я и старался удержать их от этого.

Омаи прибыл на борт и не без труда выведал у туземца, куда он спрятал секстант, но так как было уже темно, то только при свете дня мы нашли этот прибор, и он оказался неповрежденным.

После этого туземцы исцелились от страха и стали, как обычно, собираться вокруг нас. Что же касается вора, который оказался отъявленным негодяем, то я наказал его с большей суровостью, чем делал это прежде по отношению к каким бы то ни было похитителям, а затем отпустил его ¹³⁶.