Взгляды европейских мыслителей XVII – начала XVIII века

Состояние общественных наук, и в частности трудов по истории, в значительной мере зависит от социально-экономиче­ских и социально-политических особенностей страны, в которой они создаются, и от классовых настроений непосредственных создателей. Нет поэтому ничего удивительного, что голландские и английские теоретики естественного права порывали в XVII в. более решительно со старыми феодальными и церковными теория­ми, чем их французские, немецкие и русские собратья. Это, в частности, относится к французскому католическому священ­нику Ж. Боссюэ (1627-1704 гг.), написавшему «Рассуждение о всемирной истории», «Историю заблуждений протестантских церквей» и «Политику, извлеченную из подлинных слов священ­ного писания». Благодаря превосходному языку и стилю этих сочинений они пользовались широкой известностью в конце XVII и в первые десятилетия XVIII в. не только у себя на родине, но и в других европейских государствах, в том числе и в России.

Подобно Гуго Гроцию и Томасу Гоббсу, Боссюэ считает, что государственная власть возникла в результате свободного общественного договора, который необходимо было заключить, так как только государственная власть способна сдерживать пагубные страсти людей. Но в отличие от Гоббса и Гроция, Боссюэ сочетает это рационалистическое объяснение возникно­вения государства со старой теорией его божественного про­исхождения. Признавая общественную природу человека и его естественное стремление к общей выгоде, Боссюэ тут же сво­рачивает на промысел божий и предписания религии, которые он считает более важными и основополагающими причинами исторических событий, чем природу людей и их стремление к собственной пользе.

Чтобы как-то решить неразрешимые противоречия, вытекаю­щие из одновременного обращения к обветшалым средневековым теориям и передовым теориям XVII в., Боссюэ подразделяет причины исторических событий на первичные и вторичные. Естественная природа и качества людей и целых народов являют­ся лишь вторичными причинами исторических событий. Перво­причиной этих событий является воля бога. Непосредственно она проявляется лишь в виде исключения и выражается в чу­десах, обычно же незаметна. Но в действительности роль бога является первичной и определяющей, так как быт наделяет людей и народы теми свойствами, качествами и характером, которые выступают в качестве вторичных причин. Делая историю, люди только осуществляют замысел провидения, а думают, что действуют самостоятельно.

Мы помним, что Гуго Гроций, признавая бога творцом вселен­ной и человека, в то же время полагал, что естественное право не может быть изменено даже им. Для провиденциализма, таким образом, не оставалось места. Наоборот, Боссюэ не ограничивал роль бога функциями творца человека и его свойств. Бог, по его словам, «управляет всеми народами». «Хочет ли он создать завоевателей, он делает так, что страх предшествует им и вну­шает их воинам непобедимую отвагу. Хочет ли он создать зако­нодателей, он дарует им свою мудрость и предусмотрительность, позволяет им предвидеть беды, грозящие королевству, и закла­дывать основы общественного спокойствия». То, что представ­ляется нашему слабому суждению случаем или счастьем, также «является заранее рассчитанным планом», начертанным богом. Так, Боссюэ пытается спасти провиденциализм, основательно потрепанный гуманистами XV-XVI вв. и учеными XVII в., пытается подчинить старым теологическим концепциям новые рационалистические теории, которые никак с ними не ужива­лись. В период господства абсолютизма во Франции естествен­но было его прославление и обоснование в общественных теориях. Недаром в «Политике» Боссюэ уверяет, что монархическая власть близка к власти божественной и в то же время является наиболее естественной, поскольку она имеет своим прообразом власть отца в семье.

Немецкие ученые С. Пуфендорф (1632-1694 гг.) и Хр. Вольф (1679-1754 гг.), как и Боссюэ, уступали Томасу Гоббсу и Гуго Гроцию в оригинальности мысли и радикализме идей. Они были эклектиками и заботились о примирении новых научных теорий со старыми теологическими и о приспособлении новых, по су­ществу своему буржуазных, теорий к нуждам дворянства. Перу Пуфендорфа принадлежит книга, носящая характерное наиме­нование «Политическое рассуждение о согласии политики истин­ной с религиею христианскою», а также «Введение в историю знатнейших европейских государств» и «О должности человека и гражданина». Последние два труда были переведены на рус­ский язык в царствование Петра Великого и под его собствен­ным наблюдением. «Введение в историю знатнейших европейских государств» было включено в литературу, предназначенную для учебной подготовки царевича Алексея Петровича.

По мнению Пуфендорфа, утверждения, будто бог непосред­ственно назначает или определяет царей, противоречат разуму и являются суеверием. Люди сами «составили между собою общества» и создали государства путем общественного договора, они руководствовались при этом соображениями собственной пользы, спасаясь от насильств и бедствий, неминуемых в жизни поодиночке и «вне гражданского состояния». Но, в отличие от Гоббса, Пуфендорф объясняет возникновение государства не только человеческими потребностями и человеческим разумом: учредителем гражданских обществ и основоположником верхов­ной власти провозглашается «всеблагой бог». Божья воля действует не непосредственно. Но именно бог совершенно не­приметно для людей внушил им потребность создавать госу­дарства.

Пуфендорф считает требованием «истинной политики» заботу правителей о благосостоянии народа, защиту его от обид и при­теснений сильных, злых и несытых и введение законов, согласных с естественным правом (или «законом натуральным», как его называли русские переводчики Пуфендорфа). Но пафос этих рассуждений был направлен прежде всего не на порицание насилий и преступлений, имевших место, по признанию самого автора, в реальной жизни государств. Сравнивая насилия и преступления, совершаемые в государствах, «с теми бедствиями, которые сопровождали бы нас безотлучно, если бы мы жили поодиночке — вне гражданского состояния». Пуфендорф при­знает их незначительными и не долженствующими вызвать не­довольство и протесты.

Конформизм Пуфендорфа особенно четко проявляется в том, что он оправдывал самые крайние формы социального неравен­ства, даже рабство. Старался примирить теорию естественного права с германской действительностью и Христиан Вольф. Исходя из известного представления о том, что в догосударственном состоянии люди использовали свободу себе во вред, Вольф по­лагал, что для преодоления зловредной свободы они заключали частные. договора об отказе от личной свободы и переходе в рабское состояние. Так, антифеодальные и антитеологические концепции передовых мыслителей XVII в. (применительно к кре­постнической, лежавшей к востоку от Эльбы зоне) приспосабли­вались для оправдания феодальных привилегий и религиозной идеологии.

В России, как и в Германии, теория естественного права использовалась не только для апологии абсолютизма, но и для обоснования дворянских привилегий. Один из виднейших публи­цистов и церковно-политических деятелей петровского времени Феофан Прокопович (1681-1736 гг.), написавший ряд похваль­ных слов, сочинения по риторике и педагогике, стихи, драму и специальный исторический труд «История императора Петра Великого от рождения его до Полтавской победы», был пред­ставителем теории естественного права.

Народы, еще не знающие государственных законов, «естеством законная творят», говорил Ф. Прокопович. «Таковыя законы суть в сердцы всяка го человека». К числу этих присущих при­роде человека, зажженных в его сердце исписанных и ни кем не декретируемых законов или свойств относятся: стремление к со­хранению жизни и продолжению своего рода, почитание родителей и требование «не творити другому, аще себе не хощещи». Первейший же закон сердца всякого человека: «любити и боятися бога». Стремление примирить естественное право с законами религии проявляется не только в формулировке этого закона сердца, ай в том утверждении, что все заложенные «в естестве» законы внедрены в нас от бога.

Согласно Ф. Прокоповичу, власть и слава царская обосновы­вается как священным писанием, так и естественным правом. Г. В. Плеханов обратил внимание на то, что на естественное право он даже ссылается раньше, чем на священное писание. При этом подчинение царской власти и вообще всем властям придержащим признается главным естественным законом («се всех законов главизна»).

Соглашаясь с «политическими учителями», говорившими о зависимости формы правления от «природы народов», от ее особенностей, Прокопович все же считает, что «едва не всем народам природна есть монархия». Демократия и аристократия порождают многие бедствия, как и выборная монархия по поль­скому образцу, а «монархия в единой фамилии наследуемая», исторически доказала свои огромные преимущества. Множество примеров из древней и новой истории, из истории Европы, Азии и Африки, наконец из истории Киевской Руси и «Смуты» начала XVII в., приводится Феофаном Прокоповичем в «Слове похваль­ном», посвященном рождению царевича Петра Петровича. Про­копович поддерживал реформы, относящиеся к церковному устройству, в том числе отмену патриаршества в России и частич­ную секуляризацию монастырских доходов. В этом вопросе он оставался последовательным сторонником абсолютизма и про­тивником тенденций к олигархии. Мысль о том, что самодер­жавный строй в большей мере, чем любой другой, соответствует «общему благу», была так же свойственна Феофану Прокоповичу, как и другим поборникам абсолютизма.

С этой мыслью связана и теория полицейского государства, которую в Германии развивал Хр. Вольф, а в России сам Петр Великий. Суть этой теории заключалась в том, что первейшим признаком заботы государства об общем благе является постоян­ная и неусыпная правительственная регламентация всей жизни подданных, опека над всеми их поступками. Производственная и вообще хозяйственная деятельность, имущественные отношения, брачная связь и воспитание детей, религия, наука, поэзия, му­зыка, театр — все это должно направляться и управляться го­сударством и прежде всего органами полицейской власти под руководством просвещенного абсолютного монарха.

Идеи общего блага и полицейского государства ярко выступают в указах и особенно в преамбулах, которыми Петр Великий часто снабжал указы. Еще в 1702 г. царь объявил о своем намерении «государством управлять таким образом, чтоб все наши подданные попечением нашим о всеобщем благе более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состоя­ние». В одном из указов 1718 г. говорилось о «прилежном старании» царя добиваться «общего блага» подданных. О рас­пространении в России мануфактур «к пользе общего блага и пожитку подданых» как важнейшей задаче говорится и в из­данном в конце жизни царя Регламенте Мануфактур-коллегии (1723 г.).

Характеризуя регламентарную особенность законодательства первой четверти XVIII в. М. М. Богословский писал, что под­данный Петра «обязан был нести установленную указами службу государству, он должен был жить не иначе, как в жилище, построенном по указному чертежу, носить указное платье и обувь, предаваться указным увеселениям, указным порядком и в указных местах лечиться, в указных гробах хорониться и указным образом лежать на кладбище, предварительно очистив душу покаянием в указные сроки».

За соблюдением всех указов, регламентирующих жизнь, должна была неусыпно следить полиция, которая, по определе­нию Регламента Главному магистрату 1721 г., «есть душа гражданства и всех добрых порядков». Интересно, что когда создавалась Академия наук, существовал проект передачи ее в ведение полиции.

Не может быть сомнения в том, что содержащиеся в петров­ских законах декларации относительно «общего блага» отра­жают действительное стремление к повышению производительно­сти народного труда и к улучшению условий народной жизни. Но не будем забывать обстоятельств, которые сводили почти на нет эти благие пожелания. Первым и главным из этих об­стоятельств было господство феодальных землевладельцев и крепостнических отношений, на которые петровские законы не покушались и которые они укрепляли. Вторым обстоятельством были всевозрастающие потребности абсолютистского государства с его военным аппаратом и злоупотребления той самой бюро­кратии и полиции, которые призваны были содействовать повы­шению народного благосостояния.

В понимании английских и голландских теоретиков общего блага этот принцип не противоречил буржуазным методам классовой эксплуатации, а в представлении немецких и рус­ских теоретиков он превосходно уживался с сохранением кре­постничества. И все же принцип общего блага означал полное утверждение нового, чисто человеческого критерия оценки по­литики и политических деятелей, вместо критериев теологически-религиозных. Именно эти светские критерии оценки все шире применяются в исторической науке под прямым воздействием идей общего блага.

Особое место в истории исторической мысли первой четверти XVIII в. занимает итальянский ученый Джамбаттиста Вико (1688-1744 гг.). Его труд «Основания новой науки об общей природе наций» вышел первым изданием в 1725 г.

Вико считал, что Гуго Гроций, Пуфендорф и другие теоретики естественного права и обществен­ного договора ошибались, начиная историю «с позднейших времен наций», с людей, наделенных «вполне развитым естествен­ным разумом». На самом же деле люди прошли длинный путь развития, прежде чем приобрели те качества разумных существ, которые Гроций считал естественными свойствами всякого чело­века. Естественное состояние Вико рассматривал в развитии: время неуклюжих великанов, способных чувствовать, но не способных мыслить, закономерно сменяется временем, когда развивается сознание.

Древнейшие люди были, по Вико, неразумными и ужасными. «Как звери блуждали они по лесу, не поднимая дикого взгляда к небу», и издавали нечленораздельные звуки. У них были особенно развиты не мозг, а «мясо и кости». Это были гиганты, распространившиеся по земле после всемирного потопа. Для них была характерна «гнусная общность вещей и женщин»; они были лишены рассудка, но обладали сильными чувствами и могущественной фантазией. Через сто лет после потопа земля была настолько высушена, что стала посылать в воздух некое «огненное вещество». Начались грозы с молниями и громом. Гиганты вообразили, что небо хочет им что-то сказать. Они подняли глаза, а в их сознании появился первый бог — Юпитер. Страх перед божеством породил благочестие, и люди нача­ли различать дозволенное и недозволенное. Так начался век богов.

Если теоретики естественного права говорили об одной неизменной природе человека, то Вико различал три последо­вательно сменивших друг друга вида человеческой природы:

1) основанная на обманных фантазиях божественная природа,

2) основанная на грубой силе героическая природа и 3) «природа человеческая, разумная и потому умеренная», признающая совесть, разум, долг.

В божественный период люди «до ужаса боялись ими же самими выдуманных богов». Страх, порождаемый ударами грома, заставил мужчин селиться в пещерах и брать туда с собою женщин. Tax, в божественный период возникла семья. Власть была сосредоточена в руках отцов семейств — патриархов, ко­торые объявили волю богов и совмещали функции управления с жреческими функциями.

Семьи, возглавляемые патриархами, появились не везде одно­временно. Они сначала сложились в горах, а в долинах лесные дикари продолжали бродить в одиночку и истреблять друг друга. Некоторые из них находили спасение у очагов отцов-патриархов и входили к ним в подчинение. Другие же были истреблены отцами, спустившимися с гор. Отцы-победители стали героями, «князьями рода человеческого», благородными аристократами, объявлявшими себя даже потомками богов. Так наступил герои­ческий период, когда господствовала аристократия, требовавшая полной и беспрекословной покорности подчиненных, выступавших в виде рабов и клиентов. Для этого периода характерно не только право силы, но и авторитет героев, прикрываемый и под­держиваемый законами.

Противоречия, неизбежно возникавшие между аристократией и народом, патрициями и плебеями, все усиливаются. И когда плебеи начинают требовать улучшения своей участи, господ­ствующая верхушка строит для своей защиты укрепленные города и создает государство. В представлении Вико государство, таким образом, возникает не из всеобщей неудовлетворенности естест­венным состоянием, а из борьбы противостоящих социальных слоев или, как мы бы сказали, из классовой борьбы. В резуль­тате все учащающихся выступлений плебейства аристократы вынуждены допускать его в свою среду. Так наступает третий период, для которого характерно «человеческое право, продикто­ванное совершенно развитым человеческим разумом», уравнение всех перед законом, создание свободных народных государств, демократическое правление, развитие чувства гражданского долга.

Каждому из трех видов человеческой природы, каждому из трех периодов истории соответствует не только свой вид общест­венных отношений и правления, но и свой вид нравов и харак­теров, свой вид языка и искусства, свое самосознание. Так, длительный путь от нечленораздельных звуков первобытных гигантов до богатой и разнообразной речи современного человека проходил через божественный, героический и человеческий пе­риоды. В мифах, героическом эпосе, во всем литературном про­цессе отражается то же движение человечества через три периода развития.

Со вступлением в третий, человеческий, период закономерное движение не останавливается. В этот период развертывается характерная для демократии борьба между богатыми и бедными.

Дело даже доходит до гражданской войны и анархии. А это заставляет людей отменить демократию и установить монархию, которая рассматривается Вико как защитник слабых, уравни­вающий всех подданных перед законом. Приписывая монархиче­скому правлению заботу об общем благе народа. Вико в то же время говорит о его слабых сторонах. Монархия лишает людей политической активности и тем самым развращает их, приводит к общественному упадку. Вико принимает широко распространен­ную еще в древности теорию циклического развития. Но у него дело не ограничивается круговоротом форм правления. Вико говорит о круговороте самой природы народов, которая «сначала жестока, потом сурова, затем мягка, после утончена, наконец распущена».

Считал ли Вико, что современная цивилизация, подобно рим­ской, неминуемо придет к своей гибели, чтобы начался новый круговорот? Такому выводу противоречит заключительная часть книги, названная автором «О вечном и естественном государстве». Здесь Вико вслед за Платоном высказывает надежду на созда­ние государства, управляемого честными и хорошими «верховны­ми господами». Но как бы ни относился Вико к перспективам циклического развития в будущем, его место в истории истори­ческой мысли отнюдь не сводится к повторению старых идей. Он был замечательным новатором потому, что раскритиковал господствовавшие в его время идеи неизменности человеческой природы и стремился понять общие для всех народов органи­ческие и закономерные этапы развития. Он старался раскрыть характерные для каждого из этих этапов формы общественного бытия и общественного сознания. Вико даже почувствовал, что «порядок идей должен следозать за порядком вещей», что мате­риальные условия играли первостепенную роль в общественном развитии. Порядок вещей человеческих, по его словам, был таков: «Сначала были леса, потом — хижины, затем — деревни, после — города, а уж потом — академии».

Вико выдвинул глубокую мысль о несовпадении индивидуаль­ных целей и общественных результатов деятельности людей. Результаты этой деятельности оказывались не только отличными, но иногда даже противоположными по отношению к целям выступающих на исторической арене личностей. Он видел важную задачу историков в том, чтобы показать, что черты эпохи, кото­рые обычно объясняются действиями отдельных исторических личностей (сдвигаются под собственные имена), в действитель­ности принадлежат целой эпохе.

Вико полагал, что историю делают сами люди, и именно они «создали этот мир наций». Как же согласовать убежде­ние о закономерном и независящем от воли отдельных людей общественном развитии с тезисом о создании общественных отношений самими людьми? Вико приближался к ответу на этот трудный вопрос, когда говорил о столкновении интересов разных общественных сил. Он, например, связывал превращение ари­стократических республик в демократические с борьбой плебеев за выход из подчинения. Здесь мы находим в зародыше диалек­тический подход к решению сложнейшей проблемы закономерного развития. Однако Вико не сумел развить этот диалектический под­ход и пошел по другому пути. Он заявлял, что существует некий Ум, который всегда пользовался частными целями людей «для служения целям более широким» и прежде всего для со­хранения человеческого рода. Велениями Ума и осуществляется движение человечества от одной закономерной ступени к другой. А. В. Гулыга справедливо заметил, что идеи Вико были повто­рены и развиты Гегелем, когда он говорил о могущественном и хитром божественном разуме, осуществляющем свои собствен­ные цели и закономерное развитие общества.

Вико идентифицировал свой надчеловеческий Ум с провиде­нием, направляющим «человеческие вещи». Таким образом, новая идея о закономерном и не подчиняющемся личному про­изволу общественном развитии совмещалась у итальянского уче­ного начала XVIII в. со старыми и опровергаемыми в его время идеями провиденциализма. Тезис о разумности и закономер­ности исторического процесса, направляемого Умом, подкреплял консервативные политические воззрения Вико и его примирен­ческое отношение к действительности. Как раз в силу консерва­тизма и признания разумности существующих порядков, убеж­дения Вико не оказались созвучными идеям Просвещения и не получили в XVIII в. широкого распространения. Гораздо большее внимание к ним было привлечено в XIX в.

Говоря об общественных учениях, способствовавших разви­тию историографии в XVII в., мы видели, что они разрабатыва­лись прежде всего философами и юристами, попутно занимав­шимися и историей. Что касается историков, то они мало зани­мались проблемами философии истории. Виднейшие историки-эрудиты, целиком погруженные в дело собирания, публикации и критики исторических источников и установления исторических фактов, были з XVII в. людьми тесно связанными с религией и церковью. От них не приходится ожидать усилий, направлен­ных на секуляризацию исторической мысли, а ведь именно на путях такой секуляризации стояли все открытия в области фи­лософии истории.

Высоко эрудированные католические монахи-историки были, наоборот, заняты оправданием римско-католической церкви и видели свою задачу в том, чтобы привести в известность как можно больше документов, способных устоять против критики и разоблачений идейных противников. Фальшивки тут не го­дились, так как их разоблачение могло лишь дискредитировать церковь. Свои открытия неизвестных материалов и хроник, свой скрупулезный и тонкий источниковедческий анализ монахи-эру­диты производили «для возвеличивания славы господа бога», но именно благодаря тщательности поиска, скрупулезности и тонкости анализа, они, вопреки своим религиозным убежде­ниям, входили иногда в прямое противоречие с интересами церкви.

Эрудиты опубликовали многотомные коллекции исторических документов и прежде всего документов по истории монастырей. По словам Е. А. Косьминского, эти коллекции документов до конца не изучены и сейчас. Особо следует отметить труды библиотекаря Сен-Жерменского монастыря Мабильона (1632-1707 гг.), который справедливо почитается основоположником новой вспомогательной исторической дисциплины — дипломатики, специально изучающей акты и, в частности, дипломы, получен­ные церковью и монастырями на пожалованные земли и доходы. Мабильон и другие историки-эрудиты продвинули вперед раз­работку таких вспомогательных исторических дисциплин, как палеография и хронология. А овладение этими и другими вспо­могательными историческими дисциплинами позволило поднять на небывалую до того высоту формальную критику источников, определение их состава, подлинности и их датировку.

Описанный только что случай, когда передовая техника на­учного исследования создавалась и разрабатывалась носителями далеко не передовой идеологии, характерна не только для фран­цузских монахов — эрудитов XVII в. Со схожим случаем мы встречаемся в России первой четверти XVIII в. В борьбе с рас­колом официальная церковь прибегла к прямому подлогу. С санкции царя Петра I были опубликованы и вышли тремя изданиями «Деяния соборные на еретика арменина Мартина», документ, якобы относящийся к S157 г., и «Феогностов треб­ник», который будто бы был составлен в 1329 г. по повелению Ивана Калиты. Оба памятника содержали резкое осуждение как раз того, что раскольники считали присущим древнему благочестию.

Раскольник Андрей Денисов подверг тщательному источни­коведческому разбору «Деяния соборные» на еретика Мартина и «Феогностов требник» и доказал, что они не возникли и не могли возникнуть в XII и XIV вв. Денисов показал, что «вид письма», «речения и пословицы», содержащиеся в документах «не древняго времени, но нынешнего». Кроме палеографических и филологических методов критики источников Денисов обра­тился и к хронологии и установил, что упомянутый в «Деяниях соборных» в качестве киевского князя в момент их составления Ростислав Мстиславович в действительности не княжил там в этот момент. Раскольники доказывали подложность «Деяний» и «Требника» тем, что в безусловно подлинных древних памят­никах письменности они ни разу не упоминаются, а такие авто­ритетные церковные писатели, как Иосиф Волоцкий, говорят, что со времен крещения при Владимире и до новгородской ереси на Руси вовсе не существовало ересей. Не существовало, значит, и никакого еретика Мартина в XII в.

Как мы видели, развитие историографии в XVII — начале XVIII вв. шло двумя путями. Во-первых, это был путь фило­софского оплодотворения историографии идеями естественного права и общественного договора, во-вторых, путь собирания и издания огромной массы источников. Оба пути мало перекре­щивались. Представители обоих направлений неодобрительно относились друг к другу. Философы третировали эрудитов как крохоборов, а эрудиты — философов как фантазеров.